(опубликовано в книге "ПЕРЕПЛЕТЕНИЕ")
Я растерянно разглядывал цифры, появившиеся на экране банкомата. Знал, что заплатят мало, но за вычетом каких-то непонятных мне налогов, сумма моей зарплаты выглядела циничной насмешкой. Я никогда не устроился бы на эту работу, если б не сестра. У неё скоро должен был появиться свой собственный ребенок. До этого, она целых восемь лет, жила в мире чужих детей, которые приходили к ней в детскую библиотеку за новыми книжками. Литературный институт, куда мне удалось поступить, обещал общежитие, и мне оставалось два месяца до переезда в Москву. Я не хотел, чтобы меня что-то останавливало в этом городе, в том числе и какая-нибудь хорошая работа, которую трудно будет бросать. Сестра сказала, что договорится о том, чтобы я на два месяца, до своего отъезда, занял её место. «Там дети приходят, бывает, очень хорошие. С ними пообщаешься – может, и детским писателем станешь ещё. Да и деньги какие-то».
Оказалось, что работал я едва ли не даром. При этом я знал, что другим в этой библиотеке платят не больше. Библиотека была большая, в старинном, уютном здании, здесь работало много человек. Всё не ограничивалось простой выдачей книг, - проводились встречи с писателями, организовывались литературные викторины, был даже целый отдел, занимающийся этим.
Я думал, что только моя сестра проработала здесь так долго. Оказалось, что все, кто ходил теперь со мной каждый день на работу, устроились сюда много лет назад и уходить не собирались.
Притом когда заканчивался наш рабочий день, никто не вскакивал с радостным облегчением, а продолжал расставлять книги по полкам, составлять вопросы для новой викторины или библиографию писателя, который должен был у нас выступить.
Я восхищался энтузиазмом этих людей, их бескорыстным служением литературе, детям, улыбки которых, верно, значат для них больше, чем деньги. И радость найти ребенку нужную ему книгу (которая, кто знает) останется в его памяти на всю жизнь, - для них острее и сладостней, чем радость покупки нового платья или дорогих духов.
Но я думал так только в самом начале, когда ещё плохо знал всех, с кем работал. Прошло совсем немного времени, и я увидел, что все они облегченно вздыхают, если не приходят дети. Каждый ребенок неизменно вызывал плохо скрываемое раздражение, отвлекая их от каких-то своих мыслей или дел. И мне стало непонятно, для чего они работают здесь. Да ещё так долго. Почему терпят чужих детей, если они взывают не радость, а только раздражение?! Я подумал, что меня просто обманывают, и только мне (как раньше сестре) платят так мало. Но, разбирая старые бумаги, случайно наткнулся на ведомости по выдаче зарплаты. Смотреть было – всё равно что читать чужие письма, но не удержался, пробежал глазами. Все цифры были одинаково унизительны.
Подружиться я ни с кем не успел. Но отношения сложились хорошие. Настолько, что можно было задать в непринужденном разговоре какой-нибудь из таких вопросов, которые невозможны между чужими людьми. Никто не смог внятно объяснить мне, почему работает здесь, да еще так долго. Мелькали в разговоре дети, книги…но всё это было ненастоящее, неправда. Только Наталья, кажется, искренне сказала мне, что ей уютно именно здесь, в этом здании. Мне тоже казалось, что стены дышат здесь старинным временем, когда по улицам разъезжали не машины, а экипажи, и люди не отплясывали на дискотеках, подчиняясь настойчивому простому ритму, а вальсировали на балах.
Спустя неделю я нечаянно застал Наталью, разговаривавшую по телефону.
- Я на работе, - сказала она, - да, до девяти. Но мне никак не уйти раньше. Надо очень много готовить материалов. У нас завтра важный день. Ты мне опять не веришь? Приезжай, пожалуйста, посмотри, где я нахожусь.
И она положила трубку, неловко смотря на меня. Ей было неуютно оттого, что я стал нечаянным свидетелем этого разговора, и слышал, как она оправдывается перед мужем. А ещё я знал, что она давно всё сделала к завтрашнему дню, и если бы хотела, то спокойно могла бы идти домой. Ей незачем было задерживаться.
Именно тогда я понял в чем дело. Все люди, которые работают здесь годами, просто прячутся от своей семейной жизни. Чужие дети – это куда легче, чем опостылевшие супруги. Другие ищут спасения в чужих постелях, подгадывают новые браки или ищут выгодную работу, не задумываясь, платя за неё чем угодно, в том числе и собственным телом.
Здесь работают другие. Те, кто верит в свою честность. Для них, наверное, невозможны любые измены. Только очень не хочется вечером идти домой, варить борщ, ложиться с телом мужа…Детей в библиотеке всегда мало, и можно просто сидеть допоздна, читать какую-нибудь книгу, болтать с подругой по работе… Не у всех были именно нелюбимые мужья. У кого-то больная мать, с которой нет сил больше сидеть, у кого-то тесная коммунальная квартира, где не дают жить соседи. Да я и сам не спешил домой, чувствуя, что мешаю сестре, её новой семейной жизни. Отношения у нас не ладились очень давно, мы ревновали друг друга к маме, отчаянно борясь за каждый её взгляд, ласковое слово. Когда я сильно, надолго заболел, то был даже рад этому – мама не отходила от меня, моей болезни, всё меньше уделяя внимание сестре. Моя болезнь оказалась для мамы важнее первой несчастной Светиной любви. И когда сестра искала маминого сочувствия, та, вместо того, чтобы утешить дочь, часто откликалась одним раздражением. Именно тогда Света и устроилась на работу. Теперь я понимал, что она просто хотела спрятаться от нас, - от моего детского эгоизма, от маминой невнимательности, от боли первой, несчастной любви своей.
Я шел домой. Мне просто хотелось спать, и ничего больше. Я думал, что приду, приветливо улыбнусь сестре и её мужу. Может быть, мы вместе попьем чай, и разойдемся по своим комнатам. Я заведу будильник на семь часов. И встав, буду бояться разбудить всех. Поэтому даже чай стану пить без сахара, чтобы нечаянно не загремела ложка, стукнувшись о стенки стакана, как уже было…
Я шел мимо чужих домов. Я смотрел в окна, где был зажжен свет.
И я думал, что за этими окнами люди покорно живут своей тихой несчастной жизнью