Я выходил из бара и долго думал – в какой сторона идти: к своей подружке Софико или к Анжелке в соседний аул. Мой размышлений нарушил доносящийся из кустов шум и громкие выкрики, щедро сдабриваемые атвратительный нэнормативный лексик.
– Палучай, сабака! – гремел один голос.
– А это тибэ за издиватильства над музыка! – старческим фальцетом вторил ему другой.
Голоса показались мне подозрительно знакомыми. Я раздвинул кусты. Так и есть – Гоги и дедушка Илларион избивали какого-то незнакомца.
– Эй вы, негодяи! – вскричал я. – За чито биёте этат чэлавек?
– Вот тибэ ищо, гад! – мой друг одарил несчастного очередным увестым тумаком.
– Прикращайте, мэрзавцы! – я оттащил Гоги от потерпевшего.
– За надругательство над високий искусств! – старик добавил пинка уже упавшему мужчине.
– Павтаряю вопрос: кто этат чэлавек и за чито ви его калотите?
– Панимаиш, Хасан, – Гоги рукавом вытер со лба пот, – этат паршывец пел в клуб нашиго аула, а зовут его Стас Пихайлов, – мой друг замахнулся на мужчину кулаком. – Знаиш такого певца, которому мидвэдь ухо наступаль?
– Нэт, нэ знаю, – отвичаль я. – Интоксикация киркоровыми-королёвыми-лолитами навсегда отвадила меня от наш эстрада. Но скажыте мне, друзья, разви можно бить чэлавек за то, чито он поёт? – я в балшой вазмущений воздел руки к небу. – Пусть дажы плохо?
– Нэ гарячись, Хасан, – Гоги присел на пенёк и закурил. – Если его нэ слушать, – мой друг ткнул рукой в сторону пугливо озирающегося артиста, – то фигура эта можыт показаться дажы нимношка привликательной. Первий жэ куплет адназначно поможыт тибэ приадалеть этат заблуждений.
– Если ты такой справедливий, Хасан, – дедушка Илларион впёр в меня свирепый взгляд, – то пусть этат, как его там? Пихайлов спаёт нам свой песня, вот тогда и скажыш – бить нам его или нэ бить.
– Маладэс, старик! Харашо ришаль, – похвалил его Гоги.
– А ну давай пой! – мой друг пнул певца.
– Сейчас, сейчас… – гастролёр вскочил с травы и завыл:
Ты прости меня, родная,
Что творю я - сам не знаю, Просто, очень плохо без тебя.
Незнакомые все лица, А душе моей не спится, Дни я проколачиваю зря. Незнакомые все лица, А душе моей не спится, Дни я проколачиваю зря. Нету от меня покоя людям, знаю, а теперь колотят и меня…
– Да когда жэ это прекратится?! Два часа ночи! – из окна дома раздался женский крик. – Читоб ви подохли, ироды праклятые!
– Вот видите, друзья: устами жэнсчины говорит истина, – вздохнул Гоги. – Чэловек, который расчитываит свой продукт на идиотов, либо сам идиот, либо сволач.
– Хасан, так бить нам артиста или нэ бить? – уточнил дедушка Илларион.
– Нэт, старик, его нэ надо бить, его надо…
– Послать в Гвадэлупа? – перебив меня, предположил Гоги.
– Да, что-то в этом роде… – мне почему-то стало жалко певца.