Светлана Шайдакова
ТАМ, ГДЕ БОЛЬШАЯ МЕДВЕДИЦА КУСАЕТ ЗА НОС
(Дудинка)
Свое детство я помню на вкус. Аристократические кусочки льда, сверкающие на серебряном блюде в каком-нибудь фешенебельном ресторане, ни за что не сравнятся с пыльно-сладким вкусом моих дудинских сосулек. Точнее, откусанных кусочков огромных сосулищ – грязно-желтых монстров, достающих горбатым хвостом до первых этажей деревянных трехэтажек.
Заманчивым частоколом свисали они с низеньких крылец; выйти на улицу, не сунув мимоходом одну из них за щеку, было невозможно. Тщетны были родительские попытки отвлечь внимание на морозилку, где между брусками мороженой оленины блестел янтарем жженый сахар на тонких спичках. Янтарный самопал чудно шел в школе по пять копеек штучка, а антисанитарные сосульки с ниточками от варежек манили все больше.
Весна наступала только когда сладкий вкус пыли разливался во рту леденящим половодьем. До сих пор не могу понять: почему мы никогда не болели из-за этих сосулек? И почему они никогда не кончались? Кто-то ведь держит их за щекой и сейчас...
-)(-
Когда родители уезжали на Север, бабушка недоумевала: "Что это за город такой – Дудинка? Как можно уехать в город с таким именем? Как можно вообще куда-то отсюда уехать?!"
Когда через десять лет мы вернулись в Москву, почти все родительские однокурсники сидели в представительных вертящихся креслах. Приходилось начинать все с нуля, отец ездил на работу в дальнее Подмосковье. Но я никогда не слышала, чтобы кто-нибудь из нас жалел об этих десяти годах, когда, куда бы ты ни шел, Большая Медведица всегдабыла у тебя под носом, словно игривый щенок, путающийся под ногами.
Когда я вижу своего маленького брата, радостно хохочущего от возможности залезть на маленький школьный заборчик, я понимаю: ему не хватает моей Дудинки. В столице уже давно не принято прыгать по крышам (поди попробуй, с небоскребами-то!) и лазить по деревьям; я всего полгода проучилась в детстве в Москве, но успела навести такой ужас на всех дворовых бабушек, что отголосок его до сих пор хранится на дне их глаз, цепко следящих ныне за сменой моих туалетов.
Моя дикая непосредственность в изучении окрестных сараев и верхушек каштанов убивала соседок наповал. Апофеозом раскрепощения Москвы от тисков приличий была "тайная банда" из двух мальчишек под моим непосредственным начальством. Мамы с ужасом снимали сыновей с тонких ветвей акаций – на их счастье, через полгода чудовище-атаманша отбыла в свои ледяные "пампасы".
Господь перепутал наши с братом детства. Это он, имеющий мраморную медальку с помпезной надписью "Родившемуся в Дудинке", имеет полное право на десятиметровые сугробы, в которые так удобно прыгать с высокого гаража, рискуя запутаться в электропроводах. Это ему предназначены захватывающие салочки на крышах и ирреальная палитра осенней тундры. А мне, урожденной в Москве – столичные кафе-мороженое и зимняя слякоть.
Но почему-то все получилось наоборот. Его макдонольдсово-слякотное детство не подарит ему горы снежного жемчуга на деревянных тротуарах. С Большой Медведицей он близко не знаком.
-)(-
Когда на лето я приезжала в Москву, местные подруги обзывали меня сказочницей. Еще бы: плести такие байки и ждать, что тебе поверят?! По невероятности мои рассказы о Заполярье для московских сверстников равнялись, разве что, научной фантастике.
Только теперь я понимаю, что москвичу невозможно себе представить снежную глыбу, из которой можно, как из дерева, вырезать дома в человеческий рост, посуду, мебель. Москвич не знает вкуса строганины и запаха морозной тундры. Ему не снится морошковое и голубичное варенье. У него низкое, давящее на затылок небо и большие иллюминированные катки.
У северянина небо уходит ввысь даже в полярную ночь - кстати, и ее сложно представить москвичу.
Когда я была совсем крохой, я измывалась над своей бабушкой, рассказывая, будто в полярную ночь темно, как в чашке с кофе, и всем на выходе из дома выдают фонарики. А в сильную пургу все ходят, обвязавшись веревками. Бабушка истерично охала, не задумываясь над тем, что если распутывать после каждой пурги запутавшийся в веревках город, то времени больше ни на что не останется.
У нас не было иллюминированных катков – зато были захватывающие чемпионаты по фигурному катанию на застывших помоечных лужах размеров два на два. А еще мы всем домом давали по выходным спектакли - прямо на лестничной клетке.
-)(-
От одного из таких спектаклей у меня до сих пор хранится программка. Первое отделение состояло из сценического варианта "Мужичка с ноготок" Некрасова. К слову сказать, все мои детские амплуа были на один манер: в противовес всем девочкам, наворачивающим на себя "платья со шлейфами" из колючих пледов и "косы до пояса" из завязанных морскими узлами колготок, натянутых на голову, я была принцами и волками. И – вот, пожалуйте! – в программке так и значится: "автор – Ксюша, мужичок – Юля, лошадь – Света". Конечно, никто кроме меня лошадью быть не мог.
Это уморительное шоу до сих пор помнят все родительские друзья. Маленькая пятилетняя Юля, утопающая в папиных унтах сорок второго размера, чинно водила по кругу брыкающуюся меня с прыгалками в зубах. Под конец она неожиданно густым контральто произносила "Н-н-ну, мертвая!!!", "рвала под уздцы" – и резво ускакивала на своей ржущей дискантом "лошади Света".
Номер повторялся на бис почти каждый раз и с оглушительным успехом шел несколько сезонов.
-)(-
Эта самая "автор – Ксюша" была двойником моего детства с совсем еще несознательного возраста.
Трудно сказать, что так сроднило нас – закадычная дружба родителей, вместе уехавших после института в тьмутаракань "за туманом", или совместное распитие "Кармазина" в возрасте трех лет – исчезновение этого жутко дефицитного средства для ращения волос потом страшно травмировало ксюшкиного папу...
Понравился нам "Кармазин", или нет, никто из нас не помнит. Мы давно уже выросли, нарожали детей и перезваниваемся раз в два месяца. Но я знаю, что если когда-нибудь к своему сыну прибавлю еще и дочь, ее будут звать Ксенией – кроме чисто русского, отдающего боярскими соболями, очарования имени, наверное, частично это и дань моему детству. Пусть у кого-то тоже будет своя Ксюшка.
Из школы мы ходили домой пешком – ровно 3750 шагов топали спиной вперед, как раки – ветра в Заполярье не способствуют передвижению маленьких детей.
Дома еще полчаса мы отмерзали на батарее, заледеневшие рейтузы в буквальном смысле стояли рядом. Но даже в минус сорок с ветром, близким к урагану, когда объявляли "актировку" – отмену школьных занятий – наши неутомимые рты все равно не закрывались ни на секунду.
Начитавшись сказок Волкова, мы были связаны величайшей тайной. У нас была своя Волшебная Страна, в которой я была волшебной королевой Стеллой, а Ксюшка – Виллиной. У каждого был свой герб, ее желтые обозы шли в мой розовый край навстречу моим дарам. Свои вассалы, свои войны и секретная информация, передаваемая особым шифром. И кто мы такие на самом деле, в целом свете не знал никто.
Кроме гномов, живущих по краям железнодорожной узкоколейки, проходящей под моими окнами. Их "домики" появлялись ранней весной – фантастические сооружения природы из тончайшего кружевного льда и микронных сосулек. Маленькие сказочные шатры внутри были пусты, но разве гном станет высовывать нос навстречу каждому прохожему? Даже нам удавалось увидеть их очень редко.
-)(-
По весне вся Дудинка заболевала "рыбной лихорадкой" – начинался сезон подледного лова и с высоты города Енисей становился похож на муравейник. Тысячи маленьких черных точек сидели на льду, копошились у лунок с украденными с кухонь дуршлагами и малюсенькими удочками.
Мальчишеское население, проводящее на Енисее целые сутки, от радиоактивного северного солнышка загорало бешеным шоколадным цветом. Кружок лица, не спрятанный под шапкой, становился негативом совершенно белых ушей и бледной шеи. Неопытные учителя поминутно отсылали их умываться, недоумевая над отсутствием результата.
Запах свежего огурца по весне стоял над городом – так пахнет свежевыловленная колюшка. Рыбные деликатесы торжествовали над жителями, осоловевшими за зиму от оленины и квашеной капусты.
-)(-
Капуста квасилась в Дудинке по-деревенски: несколькими семьями, множеством рук терлись килограммы морковки и рубились мешки капусты. Под лестницей на первом этаже у каждой квартиры стояла своя огромная кастрюлища, литров на пятнадцать-двадцать.
До сих пор ненавижу до тошноты щи из кислой капусты и черную смородину, перетертую с сахаром – "витамин С", который каждый год впихивала нам с собой бабушка и который усердно впихивали в меня десять долгих зим.
-)(-
Самый московский вопрос: "а ты чукчей видела?" Когда я отвечаю, что всего однажды, не верят: Заполярье так далеко, что жизнь там должна протекать не иначе как в чумах и на оленях. И чукчи – толпами.
В Дудинке есть дом, который в просторечии так и называется: "300 лет Дудинке". По надписи, висящей на его торце. За триста лет чукчи ушли вглубь тундры, уведя за собой своих оленей. Остался только краеведческий музей с изъеденными молью чучелами и местный колорит.
В детском садике нас учили танцевать оленеводческие танцы, ясельки назывались "Чооран" – колокольчик по-нашему (хотя ни одного колокольчика за десять лет в тундре я так и не нашла), магазин детских товаров – "Олюко"(ребенок) и т.д. И каждый день в час дня шла радиопередача на местных языках: "Году Дудынка, камарад Дудынка!.."
-)(-
Каждую весну Заполярье праздновало "проводы русской зимы", хотя большинство тамошнего населения хохлы. Праздновалось по всем правилам: с горящим чучелом, катанием на оленьих тройках и длинными шутными торговыми рядами с блинами-самоварами. Не хватало только, наверное, медведей с цыганами.
А в одно из последних воскресений мая весь город высыпал на берег Енисея и ждал. Поминутно кто-то вскрикивал, в нетерпении принимая далекую чайку за ледокол. Долгожданный ледоход означал фрукты и сладости с материка и начало лета, когда Енисеюшка из белого становился серым, на местной "лысой горе" обжигал пятки песок, а по берегам росли заросли ромашек. Ледоколов ждали, как в Древней Руси – лодей с товарами, на веслах ходивших с соболями в заморские страны.
-)(-
Человек, никогда не живший на Севере, не знает его магической силы, притягивающей к себе даже стрелку компаса. Я десятки раз могла съездить в командировку в город своего детства. Но я боюсь.
Боюсь, что это будет банальной попыткой вернуться в прошлое. Боюсь увидеть город таким, каким он стал: обшарпанным, полуголодным, заларькованным. Беспощадное зрение взрослого человека ткнет мне в глаза развалившиеся деревянные тротуары, пустоту ломившихся раньше прилавков и английские замки в "кошкином доме" – доме, где жила почти вся родительская геоэкспедиция и никогда не запирались двери.
Взгляд выхватит китайские пуховики и ларьки с водкой "Жириновский" на месте гномьих "домиков". Но больше всего я боюсь увидеть чужую авоську с мясом за нашим окном...
Дудинка – пыльно-сладкая сосулька, сказка моего детства, осталась где-то там, куда уже не вернуться. Даже Большую Медведицу отсюда видно редко, как гнома из ледяного домика. С Москвой она не на короткой ноге.
Источник: из личного архива Игоря Краснова