Литература как обретение смысла

Роман Всеволодов 2
(опубликовано в журнале "Ленинград"- № 1 за 2013 год).


Открытие, сделанное когда-то мною, пятилетним ребенком, до сих пор, спустя столько времени, все также завораживает меня.
Я жил на Пушкинской улице, в том самом доме, где располагалась в доревеволюционные годы гостиница «Пале-Рояль», среди постояльцев которой были Маяковский, Куприн, Шаляпин, Чехов, Бунин, Глеб Успенский, Леонид Андреев…. Но прежний уют гостиничных номеров, швейцар, стоявший у входа рядом со статуей медведя, не имели уже ничего общего с обшарпанными стенами, обвалившимися лестницами, вечно застревавшим лифтом, и обыденной неприкаянностью жильцов, объединенных поневоле коммунальным соседством. Я уже начал привыкать к этому маленькому миру, в котором жил, к необходимости идти вдоль стены, потому что у крутых лестниц давно нет перил, и когда поднимаешься все выше, то голова кружится сильнее, если смотреть вниз... к звону бутылок и громким крикам в парадной (наш дом был ближайшим от винного магазина), вечным пересудам на кухне, испуганно, резко стихающим, если появляется тот, о ком сплетничют на этот раз, к тому, что у «тети Кати» из 116 квартиры опять будут заплаканные глаза и страшные синяки, - потому что вновь наступит 20 число, ей принесут пенсию, и её дочь с мужем, опять будут бить ее и отбирать деньги…
Мне уже казалось, что мир всегда будет таким, и ничего не изменится, даже когда я пойду в школу.
И вдруг произошло что-то невероятное, тихие сплетни коммунальной кухни сменились плеском волн открытого моря, небритые лица местных завсегдатаев винного магазина – щетиной отважных моряков, лестницы без перил – раздувающимися от сурового ветра, парусами плывущего в неведомые дали, корабля… И всё только потому что бабушка научила меня, как складывать буквы в слова, и как писать их на бумаге. Ничему я не удивлялся в своей жизни сильнее, чем тому дню, когда вдруг понял, - для того, чтобы создать целый мир, достаточно лишь обыкновенной тетрадки и ручки.
Уже через несколько дней я потерял интерес к детским игрушкам, - пластмассовые солдатики и маленькие копии машин не шли ни в какое сравнение с тем кораблем, что плыл по волнам прочерченных в моей тетради, линеек…Я стал чувствовать себя завзятым фокусником, по одному мановению шариковой ручки которого творятся цирковые чудеса на арене изначально чистых листов бумаги.
Литература на долгие годы стала единственным спасением от невеселой обыденности, и любая книга воспринималась как Чудо. Поэтому я ни секунды не сомневался в абсолютной правдивости слов Горького, который вспоминал, как он читал книгу Флобера в детские годы свои, сидя на крыше сарая и спрятавшись от чуждой ему радости нелюбимых людей: "Я был совершенно изумлен рассказом, точно оглох, ослеп, шумный веселый праздник заслонила предо мной фигура обыкновенной кухарки, которая не совершала никаких подвигов, никаких преступлений. Трудно было понять, - почему простые, знакомые мне слова, уложенные человеком в рассказ о жизни кухарки, - так взволновали меня. В этом был скрыт непостижимый фокус, и я, - не выдумываю! - машинально, и как дикарь, рассматривал страницы книги на свет, точно пытаясь найти между строк разгадку фокуса".
Я сам и сейчас, беря в руки ту или иную книгу, порываюсь также вот рассматривать ее на свет, удивляясь еще одной созданной кем-то вселенной, и невольно тревожась, что еще и этого чародея слов постигла участь множества моих знакомых литераторов, - не уберегшихся, кто от губительных запоев в поисках утраченного вдохновения, кто - от порезанных в наполненной водой ванной, вен, или отчаянного, сумасшедшего полета из открытого окна квартиры своей, а кто - просто от неллепого измельчения души в мясорубке мелких интриг.
Когда-то Маяковский воскликнул, что "наша планета для счастья мало оборудована". Спустя несколько десятилетий с ним согласилась францусзкая писательница: "Рождаясь на этой земле, все мы плачем. И то, что происходит потом в нашей жизни, показывает, что плакали мы не напрасно". Но единственное, что всегда искупало для меня любые слезы - это Литература. Потому что ей под силу придать человеческим страданиям смысл...Так, без Гомера античные войны, были бы обыкновенной кровавой бойней, а не легендарными сражениями, тонким переплетением боли и радости, муки и надежды.
И я давно уже не делю книги по стилям и жанрам, школам и направлениям....Просто для меня важны и дороги те книги, которые придают земным страданиям какой-то смысл, и вливают в мехи изломанных судеб людских животворящее вино поэзии. И вот уже, скажем, растерянный, запутавшийся во всем наследный принц, обретает вечную жизнь на подмостках сцен всего мира...
Настоящая Литература - это сокровенная точка пересечения хрупкой человеческой души и необозримой Вечности. Для кого-то литература - ремесло, поэтому во многих книгах - буквы - как надгробные камни умершей одухотворенности. Но, Слава Богу, есть другие книги. Настоящие...Когда приближаешься к ним...возникает мало с чем сравнимое чувство...Наверное, оно сравнимо с тем, которое испытываешь, когда идешь с любимой девушкой в кино, и ваш первый поцелуй вдруг приближает идущая на экране изысканная любовная сцена, не катящаяся в пошлость и похабство, а воспевающая слияние двух тел как Сотворчество Нежной Любви.
Вот также замираешь перед книгой, в которой, словно в той изысканной интимной сцене, на постели Вселенной Душа сливается с Вечностью. И ты становишься сопричастен этой великой Тайне.