ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
«О памяти чудовищная сила! Как сердце мечется в твоих руках, где ты по прежнему отчаянно красива, а я по прежнему – осыпавшийся прах! Но я по прежнему люблю тебя без меры и вновь стою у запертых дверей. О жизнь моя, в «кошмарнейших» потерях, ты хоть сейчас в судьбу мою поверь»!
Стихи неизвестного поэта.
«Ты ушел тихо-тихо, только скрипнула дверь. Так какое же лихо меня гонит теперь?»
Стихи неизвестного поэта.
Действительно, какое?! Потому что потом, очень скоро и как-то вдруг, она получила этот страшный удар судьбы под дых, под самое сердце, и чудовищной жутью пошли эти весенние и летние кошмары того страшного для нее года. Еще одного страшного годя в ее жизни, связанного с любимым ею парнем, с Андреем. Тем более страшные, что все препятствия между ними вроде бы были преодолении и все проблемы их будущей совместной жизни были решены. Ведь Андрей, как они договорились, собирался после летней сессии перевестись в Воронежский университет. А из Москвы в провинцию перевод по учебе было осуществить гораздо проще, чем из провинции в Москву. И она тогда собиралась снять для них двоих комнату в одном из районов Воронежа. И она уже знала, где ее снять! И уже договорилась с хозяевами.
Она тогда приехала со своей весенней учебной полуторамесячной практики на биологической станции на юге Воронежской области. Она спешила, потому что на майские праздники Андрей обещал приехать к ней в Лебедянь. Обещал, но не приехал. Как все хорошо начиналось в этом году для них с Андреем и как все плохо, разом кончилось. Словно рухнуло в одночасье.
А потом, в Воронеже, на Главпочтамте, она получила целую пачку писем от него. Начала читать и чуть было сознание не потеряла на этом самом Главпочтамте. А начала она читать с последнего его майского письма. Она хотела узнать, почему он не приехал на майские праздники в Лебедянь, как они тогда еще в Воронеже договаривались. Но письмо оказалось грубым и оскорбительным для нее. В отчаянии, ничего не понимая и не соображая, она выкинула всю пачку писем от него, а их было штук пять или шесть, не меньше, в урну главпочтамта. Выкинула и убежала.
Но затем, где-то часа через три, опомнившись, вернулась назад и попыталась было найти выкинутые ею письма в урне главпочтамта. Но писем там не оказалось. За чистотой урн на Воронежском Главпочтамте в то время следили строго. И ничего уже исправить было невозможно. Но она все же попыталась. Она села за стол, и там же на главпочтамте, написала ему письмо. Хорошее письмо, доброе письмо. И закончила она его простыми и очень понятными для нормальных людей словами: «Я люблю тебя, Андрюша! Люблю!»
Но от волнения она написала неправильный адрес его общежития. И это письмо, во многом объяснившее бы эти неожиданные неурядицы их отношений, Андрей не получил. Это письмо она получила назад на главпочтамте где-то через месяца полтора, во время своей летней сессии. И поняла, что свершилось непоправимое! И она даже не помнила, как сдала экзамены в эту летнюю сессию, настолько она была в отчаянии. И оценки ей преподаватели ставили больше по инерции, чем на самом деле, потому что она была отличницей и слушок о ее личной трагедии уже начал ходить по аудиториям университета.
А летом произошло еще одно невероятное. Где-то в конце августа, ближе к обеду у них дома гостил Сергей. К Сергею родители относились хорошо. Родителям он нравился. То ли он сам нравился, как мужчина и будущий возможный зять, то ли материальное и общественное положение его родителей, то ли все вместе взятое, кто знает? Но родителям всегда нравятся лишь те поклонники их детей, которые не нравятся их детям. Это аксиома жизни, от которой никуда не денешься. Взгляд у них разный на жизнь, у родителей и у их детей. Но ведь все хотят счастья друг другу! Так и здесь!
Родители Зины привечали Сергея. И довольно активно. Хотя и знали о действительном отношении Зины к нему и о ее любви к какому-то местному парню Андрею. Но Андрей никогда с ними не общался, никаких попыток с ними познакомится не предпринимал, и имел дело лишь с их дочерью, с их Зиной. Но только не с ними. И, естественно, что их отношение к Андрею было сугубо отрицательное. Если не сказать большего!
И здесь, Валя, сидящая у окна, из которого хорошо был виден их двор, вдруг вскрикнула:
-- Ой, Зина, твой Андрей!
Она так и сказала, «твой Андрей», хотя рядом здесь сидел Сергей, будущий ее жених!!
Зина ахнула, вскочила со стула и побледнела, как полотно.
Валя крикнула:
-- Подожди! Я сейчас выйду к нему!
Она встала со стула и буквально пулей выскочила из комнаты. Все остальные за столом сидели растерянные, молчаливые, насупленные и не смотрящие друг на друга.
Валя вернулась скоро. Она развела руками и сказала:
-- Зина, выйди к нему! Ведь он к тебе приехал. Нельзя же так! В чем он виноват?
Зина встала, сжала губы и вышла во двор. Там стоял Андрей и нервно крутил в руке сигарету. Увидев ее, он повернулся к ней, выбросил из рук сигарету и всем телом подался к ней. Но тут же остановился и сказал:
-- Здравствуй, Зина! Извини за беспокойство. Вот решил заехать к тебе после практики в Крыму.
Выглядел он великолепно! Стройный, поджарый, загоревший до черноты, с выцветшими до белизны кудрями на лобастой голове и яркими до невозможности губами, которые она так любила целовать. Он был настолько хорош и нужен для нее, что она с трудом сдержала себя, чтобы не шагнуть к нему, не обнять его и не прижаться к этому, к такому родному для нее и такому близкому его телу. Совсем недавно еще родному и близкому. А сейчас?!
Она знала, что через окна гостиной за ней наблюдают сейчас несколько пар заинтересованных глаз ее родных и близких глаз. Поэтому она сдержалась и вела себя с ним очень сухо и холодно и даже отстраненно. И разговор между ними никак не клеился во что-то единое и осмысленное.
Он понял все и сказал:
-- Зина, я вижу, что я не во время. Давай вечером встретимся и поговорим. Ведь нам есть о чем поговорить.
Она отрицательно покачала головой.
-- Извини, но я не могу!
Он искоса посмотрел на нее, пожевал губами и сказал:
-- Хорошо, Зина! Сегодня ты не можешь. Давай завтра, послезавтра, называй день, когда ты сможешь. Называй!
Она закусила губы, чтобы не расплакаться и отрицательно покачала головой.
Он глубоко, глубоко вздохнул, затем выдохнул из себя воздух, достал из кармана пачку сигарет, попытался вынуть из нее сигарету, но у него ничего не получилось, потому что руки у него тряслись и не слушались его. Он нервно отшвырнул сигареты от себя, еще раз глубоко втянул в себя воздух, приходя наконец в более-менее нормальное состояние и спросил:
-- Ты замуж выходишь? Жених в доме сидит? Да? Я его знаю?
Она с ужасом смотрела на него. Она никогда не видела своего Андрея в такой растерянности, в такой подавленности. Она никогда не думала и даже не предполагала, что их отношения так могут глубоко затронуть его. Ей всегда почему-то казалось, что он выше их! А оказалось – нет! И такая беспредельная нежность к этому парню захватила ее, что ей захотелось немедленно кинуться к нему, обнять его, прижаться к нему и вселить в него уверенность и надежду. Захотелось, но она не сделал этого. О чем потом долго, долго жалела.
А к вечеру она впала в истерику. Она закатилась в судорожных, неконтролируемых собой рыданиях, где непрерывно и постоянно повторяла бесчисленное количество раз одно и то же:
-- Я люблю его! Я люблю его! Я люблю его!
Мать напоила ее валерьянкой и уложила в постель. Потом подошла к Валентине и сказала:
-- Ты бы сходила к нему, Валя. Видишь, она не в себе совсем. Нельзя же ее так оставлять.
Валентина сбегала в дом родителей Андрея и встретила там лишь одну растерянную его мать. В отсвет на вопросы Валентины она пожала плечами и сухо ответила:
-- Уехал он в Москву! Почему не знаю. Вот, записку лишь оставил. Смотри сама.
И она протянула Вале лист бумаги, на котором было написано нервным, торопливым почерком:
-- Мама, извини, но я уезжаю в Москву! Спасибо вам за все!
Валентина глянула на часы и тяжело вздохнула. Опоздала! Поезд на Москву уже ушел.
***
Больше его Зина не видела никогда. Хотя возможности такие были. В сентябре, когда у нее проходила педагогическая практика в одной из школ Воронежа, ей прислали на институт телеграмму из дома о плохом состоянии ее матери. Она взяла отпуск по семейным обстоятельствам и в четверг утром уехала домой к родителям. Вернувшись в понедельник в Воронеж, узнала, что в пятницу к ней приезжал из Москвы Андрей. Он зашел в их общежитие, выпил чаю с девчатами, поговорил с ними и ушел. И даже записки не оставив. Не повезло им тогда. Разминулись они. А, может, сама судьба здесь вмешалась в их жизнь. Вмешалась и «разминула» их. Смысла уже не видела в продолжении их отношений. Если то, что происходило между ними сейчас можно было еще назвать отношениями.
А потом ближе к началу октября она получила от него письмо. Сдержанное такое, но хорошее и доброе письмо. Она на него ответила. И затем вновь получила от него письмо. И вновь ответила. Но больше писем от него не получала. Она написала еще два письма ему в Москву. Но все безрезультатно. Писем от него больше она не получала никогда.
А после Нового Года по городу Лебедяни пошел слушок, что Андрей ушел из института, взяв на год академический отпуск. Он уехал в Байконур и там погиб при аварии на одной из ракетных шахт. Правда это или нет, никто в городе точно не знал. Не знали ничего даже его родители, куда бегала за сведениями ее вечная связная по жизни сестра Валентина.
И вот тогда она, наплакавшись вволю в подушку, после зимней сессии дала согласие Сергею на их свадьбу после летних, завершающих ее учебу в Университете ГОСэкзаменов. И на это ее решение не могло повлиять уже ни что, даже появившееся к лету сообщение о том, что Андрей вроде бы живым оказался после аварии на подземной ракетной шахте. Причем, оказался единственным живым, кто исхитрился вылезть из горящих недр той самой ракетной шахты. Просто, он потом долго пролежал в госпитале на лечении. Чуть ли не целых полгода.
И она еще раз вволю поплакала. Но теперь уже на радостях за живого ее Андрея. Наплакалась, отвела душу и сердце и вышла замуж за Сергея. Родители Сергея купили им в качестве свадебного подарка в Воронеже кооперативную трешку и они, сыграв шикарную свадьбу в одном из Воронежских ресторанов, зажили себе на здоровье без каких либо особых проблем.
Андрея она больше не видела никогда за долгие годы своей семейной жизни. Жизнь развела их окончательно. Хотя, если по честному, то видела. Видела всего лишь два раза и то мельком в Лебедяни. Один раз в магазине «Обувь», что был на улице Карла Маркса, на которой стоял дом их родителей и родителей Андрея. Она была там с мужем где-то в середине восьмидесятых и смотрела там обувь для него.
И здесь в магазин зашел Андрей со своей женой. Они взглянули друг на друга и она поняла, что он узнал ее, потому что брови его изумленно поднялись, а в глазах блеснула радость. Но рядом с ним стояла его жена, молодая красивая чернявая женщина. Стаяла, держа его под руку и даже прижавшись к нему. Любовно и нежно. И Зина испугалась тогда чего-то, отвернулась от него и встала так, чтобы он лица ее не видел. Зачем она так сделала, она до сих пор не понимает.
А муж сидел на лавке в примерочной и примерял себе импортные туфли, которые они увидели на полке. Причем, очень даже приличные югославские летние туфли. Она тогда сразу же наклонилась к нему и что-то начала ему говорить. А сама спиной буквально физически ощущала взгляды, которые Андрей бросал на нее. Ей очень хотелось тогда выпрямиться и посмотреть на Андрея. Очень хотелось, но она не сделала этого. У нее так бывало в жизни и бывает до сих пор. Именно то, что ей очень хочется сделать, она не делает никогда. Что-то мешает ей.
Она тогда вышла из магазина почти сразу же за Андреем и увидела, как он переходит улицу на другую сторону. Его жена держала его под руку и что-то говорила ему, весело смеясь. Перейдя улицу, Андрей неожиданно обернулся и глянул в сторону Зины. И здесь взгляды их встретились. Или ей показалось, что встретились. Но у нее разом замерло сердце и она быстро взяла, даже не взяла, а схватила мужа под руку, буквально вцепилась в нее, как цепляется утопающий за брошенный ему спасательный круг.
Впрочем, был еще один случай их такой же нелепой взаимной встречи, когда она опять не сделал того, что ей надо было сделать в тот момент, и о чем потом сильнейше жалела. Было это уже в начале девяностых. Андрей тогда приехал к теще втроем: он сам с женой и маленькой полуторагодовалой внучкой. И вот как-то они шли со старшей сестрой из магазина домой к родителям и вдруг она увидела впереди Андрея с детской коляской. Она его узнала сразу, хотя увидела лишь со спины. Боже, как она была знакома ей эта его спина! Даже сейчас, через столько лет разлуки! Она намеренно ускорила шаг и как раз перед поворотом к их дому они обогнали Андрея. Но здесь в коляске вдруг зашевелилась внучка и Андрей наклонился к ней.
Зина, проходя мимо них, громко сказала:
-- Какой молодой и красивый дедушка!
И, повернувшись к нему весело, вызывающе засмеялась. Андрей поднял голову, недоуменно посмотрел на них и ничего не сказал. А ей даже показалось, что он не узнал ее. И ей захотелось заплакать от обиды на весь мир.
Сестра заметила нервозность Зины, ничего не поняла и удивленно спросила ее:
-- Зина, что это с тобой?
А Зина с досадой и обидой на себя воскликнула.
-- Да это же Андрей!
-- Какой Андрей, - не поняла сестра.
Для сестры это был какой-то Андрей, а для нее – вся ее несостоявшаяся личная жизнь!
И что она тогда не остановилась, не заговорила с Андреем? Что помешало ей сделать этот так нужный ей для ее душевного успокоения и равновесия всей ее непростой жизни шаг? Что? Она не знала! И не знает до сих пор.
Как и тогда в первое лето их с Андреем знакомства. Обычно они ночью сидели в беседке их сада и обнимались там до одури, до головокружения. Андрей тогда не форсировал события. Намеренно или еще почему, но не форсировал. Они целовали и просто ласкали друг друга руками, губами и взаимными прикосновениями. Андрей не спешил и до главного дело не доводил. Да и где им было спешить? В этом небольшом районном городке им уединиться по настоящему было просто негде. Поэтому соблазниться друг другом им было сложно.
Они ходили в кино в местный кинотеатр «Комсомолец», ходили по выходным в городской ДК на танцы, гуляли по центральной улице города и в местном городском парке или же просто бродили по городу. А потом стояли на крыльце их дома, обнимались и целовались. Затем, ближе к лету, когда потеплело, они стали уединяться в их садовой беседке. Но там были только скамейки и решетчатые стены и постоянное ожидание того, что кто-то из родных туда вдруг неожиданно заглянет.
Но все равно, уже в беседке их взаимные ласки становились все смелее и все откровеннее. Их руки, их губы, их молодые тела сами знали, что им делать. Точнее, ее губы, ее руки и ее пальцы начали активно познавать тайны мужского тела ее Андрея. У Андрея, который был старшее ее на целых четыре года, конечно же был опыт общения с женщинами. И солидный опыт. Это она, Зина, начала впервые в своей жизни познавать тайны мужского тела через тайны тела своего Андрея. А они уже начали друг друга раздевать и сбрасывать мешающую им одежду, чтобы в открытую насладиться контактами друг с другом.
Но Андрей почему-то никак не решался пойти до конца. Сдерживал себя. Оберегал ее. А ей все больше и больше хотелось стать женщиной именно сейчас, в это лето, именно от него, от ее Андрея, от любимого ею мужчины. Очень хотелось. Почему? Наверное, потому, что время ее уже подошло, а она любила и была любимой. Однако негде им было совершить этот первый в ее жизни половой акт с любимым ею парнем. В подворотне совершать такое знаменательное для нее дело не хотелось. Ой, как не хотелось! Да и ему тоже.
И вот как-то она заранее приготовила старое ватное одеяло и из беседки потянула Андрея в глубь сада, где в укромном местечке постелила одеяло на землю. Они легли и начали ласкать друг друга. Но когда Андрей начал осторожно снимать с нее трусики, она, задыхаясь от ожидания, от волнения и предчувствий того, что сейчас должно было бы случиться с нею, вдруг неожиданно для себя сказала:
-- Андрюш, ты что, хочешь сделать из меня уличную девчонку?
На Андрея ее слова подействовали как удар током. Он вздрогнул, сразу же остановился, сник, обмяк, отпрянул от нее, лег рядом на спину и что-то забормотал невразумительное. А ей в тот момент хотелось крикнуть ему:
-- Да не слушай ты меня, Андрюша, милый! Делай свое мужское дело! Я хочу сейчас стать женщиной от тебя. От тебя, любимого до небес! И именно сейчас!
Но она не крикнула. И осталась девушкой. И это при любимом своем парне, с которым она встречалась уже больше полугода. И от одного вида которого у нее уже заранее начинала кружиться голова. А что уж тут говорить про объятия, поцелуи и их интимные ласки! От одних прикосновений его сильных и ласковых рук в любых частях ее тела, а не только в самых интимных, она буквально «исходилась» сладостями и даже оргазмами и почти теряла сознание. Разве это нормально? Если она уже и так вся вспыхивает и почти горит в его объятиях, то что же тогда могло бы быть от настоящего полового акта с ним?
Но повторной попытки он не делал. А она сама не могла ему предложить. В таких деликатных ситуациях женщина не имеет право сама предлагать себя. Сделать из девушки женщину – это дело мужчины, а не самой женщины. И они опять продолжали ласкать друг друга лишь взаимными объятиями, губами, руками, пальцами и поцелуями.
И как долго это могло продолжаться? При нормальном развитии их отношений не думаю, что долго. Ведь они уже стояли на пороге начала своей активной сексуальной жизни и даже пытались заниматься этой самой сексуальной жизнью. Пусть в несколько необычной и даже несколько суррогатной, «петинговой» ее форме. Все равно это уже была их настоящая сексуальная жизнь, настоящие интимные отношения, а не просто объятия и поцелуи.
Но это при нормальном развитии отношений между парнем и девушкой. А у них все шло не так, каким им обоим хотелось, все наперекор их желаниям и их возможностям. Не так, как надо бы. И она осталась девушкой еще на целых три года, до того самого приезда Андрея в Воронеж, когда ее девчонки оставили их одних на целую ночь! Такую короткую по времени и такую длинную по ее жизни. Единственную ночь в их жизни, которую они провели вместе.
***
А потом умерла от нелепой простуды, перешедшей в пневмонию, ее близкая подруга Галя, затем умерла мама, живущая в Лебедяни, и сведений о жизни Андрея через его жену она совсем перестала получать. Да и в Лебедянь она перестала приезжать совсем. Лебедянь для нее стала теперь совершенно ненужной. Лебедянь теперь для нее – это давно, давно, давно прошедшее время, своеобразный Плюсквамперфект, как говорят в Германии.
А ездить к родителям мужа ей что-то не слишком хотелось. Разные они оказались люди. Слишком разные. И к ним ездил при необходимости лишь сам муж. Так и шла ее жизнь. Тихо, спокойно, размеренно, даже как-то тускло и уныло, без особых радостей и огорчений. И об Андрее она стала потихонечку забывать. Он даже сниться ей стал все реже и реже.
***
К вечеру они с Валей уговорили не только бутылку Валиного Кипрского рислинга, но и бутылку Зининого Португальского портвейна. «Подзакосели» основательно. Но были веселы и довольны. Но брать еще дополнительно чего либо из Зининых винных запасов им уже не хотелось. Им и так было хорошо. Они веселились во всю! До самой ночи. И спать легли вместе, обнявшись друг с другом, как в далеком предалеком теперь детстве. И спали они с улыбками на лицах. Я не знаю, что снилось Вале и почему она улыбалась во сне. Но Зине опять приснился Андрей. И наверное, хорошо приснился, если по ее лицу всю ночь блуждала счастливая улыбка.
КОНЕЦ