- А, холера тебя забери! Да чего с тобой сегодня?! Стой смирно я тебе говорю!
Старый колхозный сторож Митрич тщетно пытался взять рослого серебристо-серого коня под уздцы. Конь не давался, бил передними копытами в деревянные доски загона, глухо и грозно ржал, вскидывал голову, нервно хлестал себя по крутым бокам шёлковым длинным хвостом и громко фыркал.
- Лерка! Лерка пострелёнок, подь сюды! – Заорал Митрич в сторону распахнутых ворот конюшни. – Да где ж её носит?! Стой смирно, тебе говорят! – Это снова коню. – Как черти на тебе покатались! Лерка-а!
- Чего ты орёшь дед? Пожар что-ли?
В конюшню влетела девчушка лет двенадцати, босиком, в закатанных до колен широких мальчишеских штанах и клетчатой рубахе с закатанными по локоть рукавами. Светлые волосы собраны на затылке в спутанный хвост, пухлощёкое детское личико с огромными, василькового цвета глазами, перепачкано не то землёй, не то сажей.
- Не пожар, а от-же-шь, любимца твово разнуздать хочу, а он, едрит-мадрид, ни в какую не даётся. Как черти на ём покатались. Стой холера!
Митрич снова попытался поймать болтающуюся у конской морды уздечку, конь встал на дыбы и захрапел, в уголках его рта показалась белая пена.
- Да разве ж так с лошадьми обращаются! Лошадь тебе не скотина безмозглая, лошадь существо разумное, она ласку любит. – Девчушка потеснила деда и осторожно приблизилась к стойлу.
- Ну? Ну что с тобой Серебряный? – Заговорила она тихо и ласково и медленно протянула к коню руку. – Приболел что ли?
Конь вновь ударил копытом в деревянный настил пола, резко тряхнул светлой густой гривой и, выкатив большой чёрный глаз, прислушался, прядая ушами и широко раздувая мягкие трепетные ноздри.
- Ну-ну. Успокойся мой хороший. – Девочка подошла вплотную к стойлу и осторожно погладила его по влажной перламутрово-серой шее. Конь вздохнул совсем как человек. – Вот и хорошо, вот и молодец. – Приговаривала она, беря в руки кожаную мокрую от конской слюны уздечку.
Конь тяжело и хрипло дышал.
- Дед ты слышишь? – Девчушка повернулась к Митричу и в её васильковых глазах всплеснулась и задрожала тревога.
- Чегой-то?
– Как он дышит?
Митрич прислушался к тяжёлому конскому дыханию.
- Едрит-мадрид! – Сказал обеспокоенно. – А ведь и верно, хрип какой-то. К ветинару надо бы, да где ж теперь его взять-то? Петрович третий день как в запое. – Петровичем звали колхозного ветеринара. – Теперича токмо в район вести.
- Я сведу. – Вскинулась девчушка и сделала движение, буд-то хотела немедленно отправиться вместе со своим любимцем «в район».
- Куды?! – Дед преградил ей дорогу. – До району, почитай, сорок вёрст, а на хвором жеребце усе шишдесят покажутся, до ночи не поспеешь.
- Поспею дед, поспею! – Уверила его внучка. – Серебряный - он быстрый, враз домчит.
- А я говорю – нет. Ступай до хаты. Матери с коровой управиться подмогни, а Серебряный твой до утра подождёт. Вот председатель по утрянке придёт, я и оповещу его, а он уж пущай сам решает, что ему с колхозным-то имуществом делать.
- Серебряный не имущество! – Возмутилась Лерка.
- Тоесть как не имущество? – Удивился дед. – А что ж он такое? Самое что не наесть имущество, а председатель…
- Он не имущество – не дав ему договорить, заорала Лерка и в огромных глазах задрожали крупные детские слёзы. – Он – мой друг!
- Ишь ты, - поразился Митрич.- Друг?
- Да, друг. Ну, пожалуйста, дед. – Она умоляюще заглядывала в морщинистое бородатое лицо. – Ну, дед же!
- Изыйди. – Коротко велел дед и отвернулся, чтобы не видеть внучкиных слёз, которые как-то сразу, потоком потекли по пухлым перепачканным щекам. Принялся деловито прикрывать низкие воротца конюшни, задвигать тяжёлый деревянный засов.
Лерка в сердцах топнула босой ногой, резко повернулась и пошла, а потом побежала через скошенное поле, к дальнему его краю, куда стремительно скатывалось лохматое багрово-красное солнце.
Часы в потемневшей от времени резной деревянной раме пробили двенадцать раз. Полночь.
Лерка лежала с широко открытыми глазами, и сна в них не было ни капли. На соседней кровати посапывала мать, тяжело ворочалась с боку на бок, устраивая поудобнее натруженные за день руки. Лерка жалела мать и часто помогала ей на ферме, где та работала дояркой: задавала коровам сена, таскала воду, кормила из бутылочки телят-сосунков, но её с непреодолимой силой тянуло на конюшню, к лошадям. Сколько она себя помнила, рядом всегда были лошади – белые, гнедые, каурые. Ей нравилось ухаживать за ними: чистить скребком гладкие крутые бока, расчёсывать большим деревянным гребнем длинные густые гривы. Она любила их, разговаривала с ними, и ей казалось, что лошади понимают её – смотрят внимательно, прядают ушами. Колхозный пастушок - цыганчонок Миха часто брал Лерку «в ночное». Они сидели у пылающего костерка, жарили на сырых яблоневых веточках пойманную здесь же, в обмелевшей за лето речушке рыбу, а вокруг них ходили по серебристому от лунного света лугу стреноженные лошади. Их тёмные силуэты в синеватом ночном летнем мареве казались фантастическими тенями.
Мать не одобряла дочкино увлечение лошадьми. Леркин отец всю жизнь проработал в колхозе конюхом и тоже любил лошадей. Три года назад, в конце зимы, под самую масленицу, он ехал на санях через реку и хрупкий уже лёд провалился. Сани вместе с запряжённой в них белоснежной кобылой по кличке Снежинка стали уходить в воду. Отец успел выскочить из повозки и мог остаться в живых, но бросился спасать лошадь, которая испуганно и просительно ржала, била передними копытами, пытаясь выбраться из полыньи, но только ломала лёд, делая полынью ещё шире.
Они погибли оба. Леркин отец и Снежинка. Ушли под лёд. Тело отца так и не нашли. Лерка осталась сиротой, так же как и новорожденный жеребёнок Снежинки.
Лерка жалела малыша, часто навещала его. Он был смешной, перламутрово-серый с тонкими ножками и коротким ёжиком белой, как у матери гривы. При её появлении он начинал подпрыгивать, смотрел по-детски наивными продолговатыми глазами, раздувал мягкие ноздри, потешно взбрыкивал задними ногами, топотал белыми копытцами и всё норовил, как телёнок засосать её пальцы. Именно Лерка дала ему кличку – Серебряный.
Лерка улыбнулась внезапно нахлынувшим воспоминаниям. Мать громко всхрапнула во сне, и она вдруг вспомнила, как сегодня храпел и пускал изо рта белую пену её любимец. А вдруг он умрёт! Сердце сжалось в плотный кулачок и быстро-быстро застучало в рёбра.
Лерка откинула тонкое фланелевое одеяло, стараясь не шуметь, сползла с высокой кровати, схватила в охапку свою одежду и на цыпочках выскользнула из дома.
Ноги были мокрыми от ночной росы, сердце готово было выскочить из груди от быстрого бега, когда она примчалась к конюшне. Сердце стучало так громко, что Лерка, отодвигая тяжёлый занозистый деревянный засов на воротах конюшни, боялась, как бы его стук не разбудил сторожа, но дед Митрич мирно спал, привалившись спиной к соломенной скирде, тихонько похрапывая и обняв обеими руками свою старую берданку. Лерка вошла в тёплое, пахнущее сеном и конскими телами помещение. В темноте что-то возилось, фыркало и вздыхало. Лерка нащупала рукой старую керосиновую лампу, которая всегда стояла справа у входа, чиркнула спичкой и зажгла фитиль. Лошади заволновались, затопали.
- Тише, тише мои хорошие, успокойтесь. – Громким шепотом произнесла она, и лошади моментально угомонились – они хорошо знали девочку. Она пошла вдоль деревянных загородок отделяющих стойла.
Серебряный стоял, низко опустив голову, тяжело и с хрипами дышал. Лерка погладила его по гибкой шее. Шея была влажная от пота. Она поставила лампу рядом со стойлом и сняла с гвоздя, вбитого в стену уздечку.
- Сейчас. Сейчас. Всё будет хорошо. – Приговаривала, надевая уздечку на конскую морду. Серебряный слушал, прядал ушами и смотрел так жалобно, что сердце обливалось кровью.
Взнуздав, Лерка вывела его из конюшни. Почуяв свободу, конь вскинул голову и тихо и радостно заржал. Сердце замерло, перестав колотиться в грудь. Сейчас проснётся дед и увидит беглецов, и никуда не отпустит и тогда Серебряный непременно умрёт! В том, что конь не доживёт до утра, Лерка не сомневалась. Но Митрич не проснулся. Завозился, удобнее пристраивая небритую морщинистую щёку к стволу берданки, и снова захрапел. Лерка перевела дыхание. Отойдя от конюшни на приличное расстояние, она взобралась на тёплую широкую не осёдланную конскую спину, взялась за уздечку и пустила Серебряного в галоп.
Сразу за околицей начинались поля, густо заросшие тяжёлыми пшеничными колосьями. При ярком солнце колосья казались золотыми, но сейчас, в призрачном лунном свете отливали серебром. Огромное серебряное море растекалось во все стороны, где-то далеко на горизонте сливаясь с тёмным бриллиантовым небом. Свежий ночной ветер гнал по морю мягкую серебряную волну. Кое-где жито уже скосили, и большие чёрные проплешины были похожи на острова, погрузившиеся в воду. Неполная луна как голубое яйцо медленно и неровно катилась меж созвездий.
Некоторое время Серебряный резво нёсся по освещённой луной ухабистой дороге, изрытой тракторами и изъезженной грузовичками, вывозящими с полей урожай. Но вскоре стал уставать. Он спотыкался, то и дело, переходя с галопа на рысь, а после и вовсе пошёл, медленно и тяжело переставляя длинные жилистые ноги.
- Что с тобой Серебряный? – Лерка тревожно склонилась к шее коня и услышала его тяжёлое, с прорывающимися хрипами дыхание. – Тяжко тебе.
Она потянула уздечку, лошадь послушно остановилась. Девочка спешилась и пошла рядом с Серебряным, крепко держа его под уздцы. Так они шли довольно долго – рослый жеребец с отливающей перламутром в свете луны спиной и маленькая фигурка в нелепых широких штанах, кажущаяся рядом с ним жалкой и беззащитной.
Резкий порыв ветра налетел, взъерошил светлые волосы девочки и белую гриву коня. Небо вдруг нахмурилось, и луна испуганно скрылась за набежавшее тёмное облако. Пшеничное море заволновалось и потемнело. Лерка с тревогой посмотрела вверх, в набрякшее небо, телу сразу стало зябко и неуютно. Внезапно из свинцовой тучи с электрическим треском выскочила пронзительно-белая кривая стрела, раздался оглушительный раскат.
Дождь обрушился без зачина. Упал тяжёлой отвесной стеной, моментально превратив разъезженную глинистую дорогу в скользкое грязное месиво. Одежда вмиг промокла и противно липла к телу. Серебряный брёл под тугими прохладными струями, понуро опустив голову, время от времени совсем по-человечьи вздыхал, оскальзывался на раскисшей грязи, и кожа на его крупе нервно подёргивалась.
Гроза бушевала несколько часов. Лишь на рассвете тучи рассеялись, чистое, отмытое дождём небо подёрнулось розовой пеленой, угомонившийся штормовой ветер, превратившись в ласкового игривого котенка, донёс до уныло бредущих путников запах мокрого луга и автомобильных выхлопов. Этот запах означал только одно – они дошли!
Солнце ещё только выглянуло одним глазом из-за горизонта, когда маленькая девочка, ведущая под уздцы лошадь, подошла к низкому строению с табличкой «Ветпункт» над утлым крылечком. На стук из дверей вышел заспанный, рыжий парнишка лет шестнадцати с веснушчатой курносой физиономией, в тренировочных штанах с вытянутыми коленями и голубой майке навыпуск.
- Чего надо? – Грубо спросил он, сонно разглядывая насквозь мокрую девчушку и рослого перламутрово-серого коня.
- Нам к ветеринару. – Сообщила девчушка, несколько робея перед незнакомым парнем.
- Хм. – Хмыкнул парень. – Вы бы ещё среди ночи заявились. Время сколько?- Лерка пожала плечами. – Пять часов. – Сообщил рыжий, взглянув на часы на своём запястье.
- Ну и что? – Удивилась Лерка.
- А то. – Начал раздражаться он. – Вон на табличке же написано: часы приёма с девяти до пяти.
- Нам срочно надо. – Просительно сказала девочка и умоляюще посмотрела на рыжего. – Серебряный совсем плох. Ветеринар….
- Нету его. Я здесь только. Сторожу. – Нетерпеливо перебил рыжий. – К девяти приходи.
И он повернулся к посетителям голубой маечной спиной, намереваясь уйти в помещение и досмотреть прерванный их появлением сон…. сзади раздались горестные всхлипы. Парень затормозил на пороге и удивлённо оглянулся. Светловолосая девчушка отчаянно рыдала, обхватив обеими руками шею своего коня и судорожно вцепившись маленькими кулачками в шелковистые пряди его белой гривы. От её плача конь тревожился, перебирал копытами, косил черным, как смоль глазом и раздувал мягкие круглые ноздри.
- Ты это чего?! – Растерялся рыжий. – Ты того… не реви ты. Слышь малая!
Лерка не слушала. Её худенькое тельце сотрясалось от рыданий, усталости и утренней прохлады, пробиравшейся под влажную одежонку.
- Ты это… - Засуетился парень. – Ты погоди реветь-то. Я сейчас. – Он метнулся внутрь ветпункта. – Сейчас я! – Крикнул он, скрываясь за щелястой деревянной дверью.
Через минуту из глубины домика донёсся его возбуждённый голос.
- Девочка… - Из-за двери доносились лишь обрывки разговора. – С лошадью…. Плачет…. Больная вроде, да не девочка, лошадь…. Хорошо Семен Семеныч…. Конечно отработаю! Спасибо!
Всклокоченная рыжая голова вновь показалась из дверей.
- Ну вот. – Самодовольно произнесла голова, вытаскивая вслед за собой на крыльцо щуплое туловище. – Я договорился. Через полчаса Семён Семёныч приедет.
- Лерка отлепилась от лошадиной шеи и, всё ещё продолжая горестно всхлипывать, с надеждой посмотрела на парнишку.
- Это-то к-кто – Семён Се - мёныч? – Заикаясь от плача, спросила она.
- Кто – кто! – Передразнил паренёк. – Дохтор наш. Ветеринар тобишь. Едва уговорил его.
- И он действительно приедет? – Усомнилась девушка.
- А то! – Гордо выпятил хилую грудь паренёк. – Если я прошу – он никогда не отказывает. Уважает. Я ведь тоже скоро ветеринаром стану, в этом году в училище поступил. – Похвастался он.
- С-п-аси-ибо. – невнятно поблагодарила Лерка и прерывисто вздохнула, тараща на мальчишку заплаканные васильковые глазищи.
Паренёк взъерошил свою рыжую чёлку и неопределённо пожал плечами.
- Не на чем. Если что – обращайтесь. – Ответил он совсем по-взрослому, и вдруг по-детски глупо засмущавшись, покраснел – милые веснушки на его курносом лице слились в единое рыжее пятно - и торопливо спрятался за дверью.
Было очень холодно. Серебряный мчался прямиком через поле меж мокрых пшеничных колосьев, а она, вцепившись обеими руками в белую гриву, едва удерживалась, чтобы не свалиться с его спины. Звёзды бешено неслись навстречу по тёмному бархатному небу, ветер свистел в ушах, а они с Серебряным всё летели и летели, почти отрываясь от земли. И вдруг в шуме и вое ветра ей почудился далёкий голос.
- Эй, проснись. Слышь ты, малая.
Лерка почувствовала, как кто-то тронул её за плечо, вздрогнула всем телом и проснулась. Открыла сонные бессмысленные глаза и увидела прямо перед собой рыжую копну взлохмаченных волос и веснушчатую физиономию паренька-сторожа.
- Что?! Что случилось?! – Она подскочила на жёсткой дерматиновой кушетке, стоящей у облупившейся стены ветпунктовского холла – Что-то с Серебряным?
- Да в порядке твой Серебряный. – С досадой сказал паренёк. – Семёныч у него из горла занозу вынул, ранку обработал. Сто лет ещё проживёт твоя худоба.
Лерка сорвалась с места и рванула на улицу. На заднем дворе, у низкого деревянного заборчика нетерпеливо топтался Серебряный. Подле него, оглаживая широкой обветренной ладонью гибкую шею коня, стоял маленький кругленький седой мужичок – ветеринар Семен Семенович. Девочка подбежала к коню, обняла за шею.
- Серебряный, мой хороший, ты в порядке?
Конь утвердительно фыркнул и закивал белогривой головой.
- Спасибо вам большое. – Она повернулась к ветеринару.
- На здоровье. – Усмехнулся тот. – В ближайшие три дня старайтесь не кормить его твёрдой пищей, поить только кипячёной водой.
Лерка кивнула. Семён Семёнович повернулся и пошёл к зданию с табличкой «Ветпункт», но на полпути обернулся.
- Председателю вашему Михал Дмитричу привет пламенный передавай. Хорошие кадры растит он в своём колхозе.
Насчёт кадров Лерка не поняла, но привет с готовностью согласилась передать.
Когда Ветеринар скрылся за щелястой дверью, она, ощущая внезапную слабость во всём теле, взобралась на Серебряного и тронула его бока босыми, грязными пятками. Конь пошёл лёгкой рысью, радуясь освобождению от боли, и тёплому дню, и предстоящей дороге, и всаднице у себя на спине. Свою маленькую всадницу он очень любил - она была его самым близким другом.
День разгорался с летней августовской силой. Рыжий, как давешний паренёк-сторож, солнечный колоб равнодушно взирал на одиноких путников на жёлтой дороге, петляющей меж полей. Горячий конь играл под Леркой, рвался вскачь, пританцовывал, гарцевал, так, что она еле сдерживала его прыть – изо всех сил натягивала тонкую кожу уздечки.
Тело непривычно ломило, толи от бессонной ночи, толи от перенесённых волнений. Голова стала тяжёлой и плохо держалась на поникших, как у деда Митрича плечах. Перед глазами плыли тёмные круги. Лерка подняла голову – солнце, неестественно яркое, люминесцентное - било в глаза и от этого глаза сильно слезились. Смотреть вниз тоже было не легче – трава, став вдруг ядовито-изумрудной, словно пластмассовой, резала мозг, выедая его изнутри. В животе было тошно и горячо, как буд-то она проглотила кусочек злобно палящего солнца. Лерка закрыла глаза, не в силах глядеть по сторонам, голова стала медленно раскручиваться и через минуту превратилась в бешено вращающуюся карусель. Её затошнило, и она наклонилась вперёд, к конской холке, обняла слабеющими руками гибкую шею. Серебряный, словно почувствовав её состояние, моментально успокоился, перестал рвать удила и медленно поплёлся, стараясь не наступать в рытвины и не оступаться на колдобинах.
Горячий осколок внутри живота разгорался и разгорался, пока Леркино, ставшее вдруг чужим и горячим тело окончательно не расплавилось, превратившись в тягучее жидкое месиво, и оно, это месиво, медленно поползло вниз, стекая по крутым лошадиным бокам. Серебряный выгнул шею, скосил глаза и, посмотрев на свою юную всадницу, остановился. Потоптался немного, дёргая боками и пытаясь вернуть её на свою спину. Лерка продолжала медленно сползать. И тогда он согнул передние ноги в коленях, опустился на них и низко пригнул голову к земле. Жидкое Леркино тело стекло в ещё не просохшую после ливня жёлтую грязь. Последнее, что уловило Леркино угасающее сознание - громкое отчаянное ржание.
Нахальное солнце ломилось в не зашторенное окно больничной палаты, жёлтые солнечные зайцы скакали по белым простыням. Лерка полусидела на хлипкой больничной койке, опустив попу в провал растянутой почти до самого пола панцирной сетки, с аппетитом выздоравливающего подростка уминала горячие домашние пирожки и, наверное, уже в сотый раз слушала рассказ матери и деда. Дед Митрич красочно расписывал как, проснувшись «по утрянке», увидел распахнутые ворота конюшни и «сей минут побёг проверять лошадиную наличность». Не обнаружив в стойле лишь Серебряного, «смекнул, что Лерка-пострелёнок – вот как есть харахтером вся в отца, сынка мово покойного. Шальная. Даром, что девка! - посередь ночи коняку выкрала и в район свела. К ветинару значится». А ближе к полудню - подхватывала мать - в деревню примчался Серебряный и «орал как оглашенный» и лягался, не давая Митричу схватить себя под уздцы, и рвался за околицу, и смотрел умоляюще, и требовательно ржал. В конце концов, председатель, прибежавший на шум, велел оставить коня в покое и сел на свой мотоцикл, и поехал за ним.
Серебряный привёл его прямёхонько в поля, а там, едрит-мадрид, Лерка бездыханная…. Да чегось мать-то Леркина его, Митрича перебивает?!
А чего Митрич на дитё такие ужасные ужасы наговаривает?! Ничего и не бездыханная!
А он, Митрич, говорит – бездыханная! Вот как есть чистый жмурик….
Лерка слушала препирательства деда и матери, жевала пирожки и жмурилась от яркого солнца и счастья.
- Так что выходит жизнь он тебе спас. – Глубокомысленно заключила мать.
- Да-а. – Задумчиво подтвердил дед и добавил. – Выходит так, что друг-то твой – золотой.
Лерка улыбнулась приземлившемуся на форточную раму воробью.
- Не золотой. – Поправила она деда.
- А какой же? – Удивился дед.
- Серебряный.
За низким окном послышалось тихое ржание.