– Ну, кому, скажите на милость, пришла на ум такая глупая идея: назвать меня моллюском? Девки, правда, вчера трепались, будто моллюск – на каком-то там латинском – означает «мягкий», но от этого не легче и не слаще. Душа-то настоящей романтики просит, изысканности. И понимания! По мне так уж лучше бы «липкий». Или, в крайнем случае, «влажный». Хотя… «мягкий» – тоже неплохо. У меня вон даже рожки мягкие. – Улитка пошевелила щупальцами и заинтересованно огляделась. – Кстати, а что там у нас на грядке творится? Кому мы сегодня наши рожки наставим?.. А-а?..
«Ползёшь, бывает, ползёшь куда-нибудь по хлипкой травинке, а мимо эти… придурки полосатые… вжик, вжик. Ума-то нет, – вот и мечутся, в ульи, как привязанные, залетают и обратно вылетают. Суета, да и только. Жизни, бедолаги, никакой не видят. Но одно дело они, подневольные, совсем другое… – улитка обернулась на зелёный смокинг, – этот. Весь день траву жуёт, а потом всю ночь на скрипке... Барышень смущает. Стрекотун похотливый. Да ещё по листьям, выпучив глаза, сигает! Туда-сюда, туда-сюда. Будто шило у него под крыльями торчит!.. А я… Ползёшь по какой-нибудь виноградной лозе или по упругой капустке, ползёшь – и хрум-хрум-хрум, ням-ням-ням. Никого не трогаю, никому не мешаю.
Эти тоже… Придурки, прости мою душу грешную. Холодною водой капусту поливают! Мне-то всё равно, – температура на скорость никак не влияет, а каково капустке? Она ведь, разлюбезная моя, лишь тёплую водичку принимает.
Опять стрекотун… Ну, неймётся ему никак! И опять на меня без зазрения совести смотрит. Думает, если он на верхний листок заскакнул, так значит и всё, так сразу и покорил меня, одинокую, слабую девушку? Да я… да если захочу… Да я на самый верхний листочек к концу недели вскарабкаюсь! И вот тогда я посмотрю! Я посмотрю в его бесстыжие… м-м-мм… пленительные очи!..»
Улитку пожирала глазами огромная птица. Будто заворожённая циничным взглядом, улитка забыла о своей спасительной раковине и тупо смотрела в открытый, щебечущий клюв.
«Ну, вот и всё! – мелькнуло в её мягкой голове. – Спасенья нынче нет. На что теперь капуста и лоза?..»
И в этот миг кузнечик вскинул скрипку и громко, сколько было мочи, заиграл. Ах, как он играл! А напоследок – скорбную мелодию Шопена.
Улитка видела, как исчезала в клюве его тушка, как хрустнули и отвалились тоненькие ножки.
«Ах, мой бедный, бедный скрипач! Ах, его бедные, бедные ножки! Какой он был милый! Он спас мне жизнь!..»
Когда стемнело, улитка высунулась из раковины и принялась неистово молиться. Она обращалась к Богу через своего моллюска-брата – морского ангела, и называла кузнечика единственным в подлунном пребывании возлюбленным, а других своих собратьев – осьминогов, каракатиц и кальмаров, давшая обет безбрачия улитка призывала в верные свидетели.