Каждое утро происходит одно и то же: баба Груша протирает ему лицо грязным, мокрым полотенцем и потчует белым, как мел, овсяным киселём. Самостоятельно ни умыться, ни поесть Ваня не может. Он – ампутант, без обеих ног и левой руки. Его единственная правая рука – плохо слушается и, кажется, потихоньку костенеет. Его лицо изуродовано шрамом – от уха до рта.
Они вдвоём живут на Ванину пенсию инвалида войны. Денег не хватает. Они часто голодают. Целыми днями Ваня лежит на кровати, баба Груша у окна вяжет новые носки, распуская старые. По вечерам Ваня вынужден слушать один и тот же рассказ старухи о жизни в деревне: о том, как по ночам их грабили свои же, называвшие себя партизанами, а на самом деле дезертиры, прятавшиеся в лесу и от немцев и от своих. И как она, не в силах терпеть такую поганую жизнь, в одночасье собрала пожитки и пешком ушла в Москву. И о том, как шла три недели, и как, встретив по дороге знакомую, узнала от неё, что в её деревню вошли поляки, загнали весь народ в сарай и всех пожгли за то, что оказывали помощь партизаном. Эти события оставили настолько глубокий след на умственных способностях старухи, что ни о чём другом она не могла ни думать, ни говорить.
- Поешь кисельку. Укусный! - говорит баба Груша чёрным беззубым ртом.
Ваня отворачивается.
- Тю! Вот дела! Не хочет!– досадует старуха. - Чем же прикажешь кормить? Денег то, почитай, рупь пятьдесят копеек осталось, а нам за свет надоть платить. Вчерась уж такой строгий мужчина с портфелем приходил, страсть! Не заплатишь, говорит, выгоним из хаты к чёртовой матери. А вдруг и вправду сгонят? Чё тады делать - ума не приложу. Поешь, Ванечка, надо, а то так и помереть недолго.
Баба Груша тянет ему ложку с киселём. Здоровой рукой Ваня бьёт по руке старухе. Ложка летит на пол.
- Ах, бесстыдник! Хулиган! – кричит старуха, но, увидав слёзы на глазах внука, меняет тон и начинает причитать. – Бедный, ты мой бедный, и папку тваво на войне убило, и мамка твоя безвестно сгинула, и сам ты убогий, никому не нужный. Что же теперь делать, внучёк? Надо смириться и жить, сколько отпущено вон там, - говорит старуха и пальцем тычет в потолок.
- Не могу! Не хочу! Уйди от меня! – сквозь зубы произносит Ваня.
- Что, ты? Что, ты?- не на шутку пугается старуха и быстро уходит в дальний угол комнаты.
Здоровой рукой Ваня сбрасывает с себя верблюжье одеяло и, перевернувшись, валится с кровати на пол. Будто нарочно он ударяется о деревянный пол головой.
- Мать моя, Пресвятая Богородица! Спаси и сохрани! - троекратно осеняет себя старуха и медленно подходит к неподвижно лежащему внуку.
- Ваня, Ванюша, ты чаво? Живой, что ли, аль нет?
- Что у вас тут происходит? – гремит голос, заставляя вздрогнуть старуху.
Оглянувшись, она видит соседку по бараку.
- Матвеевна? Напугала до смерти.
- Что у вас тут? – повторяет вопрос Матвеевна.
- Во, вишь, с кровати звезданулся прямо головой – хрясь! Почитай который раз уже так. Живой, чи нет?
- «Чи нет», дура старая, - говорит женщина и бросается к Ване.
Она берёт на руки невесомое тело, укладывает на кровать и укоряет старуху:
- Внука могла бы помыть. От него воняет незнамо как.
- Дык, как же мне одной-то осилить?
- Умолкни, старая. Ваня, Ваня, ты как, милый? – спрашивает Матвеевна, гладя его по голове.
Ваня открывает глаза.
- Вот и славно, - радуется Матвеевна. – Ты чего, чудак, задумал. Выброси это из головы. Я мужнину каталку принесла, как обещала.
Баба Груша догадливо охает:
- А твоему больше не нужна? Всё?
- Отмучился мой Гриша. Слава Богу.
Женщины крестятся. Матвеевна смахивает слезу.
- Теперь каталка твоя. Будешь ездить, куда захочется. Познакомишься с кем-нибудь. В Измайловском парке вашего брата, инвалидов, тьма тьмущая. Друзёй там заведёшь. Жизнь, глядишь, и наладится. Слышь, чего говорю, Вань? Рано тебе умирать.
- Слышу. Спасибо, - равнодушно отвечает Ваня.
Продолжение - http://www.proza.ru/2013/03/11/2033
или
Полный текст повести - http://www.proza.ru/2012/12/13/784