Две иссиня-чёрные птицы мелькнули над нами и пропали. Растворились в закате. Остались только их тени - вон они бегут, шурша сухой травой и пыхтя, как два ёжика. Наверное, один ёж говорит: «Я больше не могу бежать! Я устал.» А другой на него сердится: «Отставить! Фамилия!» Уставший отвечает: «Плантагенет…»
- Что-о-о???
- Плантагенет моя фамилия. А зовут меня Фёдор Геннадьевич.
- Очень приятно. Представьте себе, я тоже Плантагенет. Только не Фёдор Геннадьевич, а Гриша.
- Надо же, какое совпадение… А не скажете ли, милый Гриша, куда это мы с вами так бежим?
- Скажу, непременно скажу, вот только…
Но тут птичьи тени пропадают за стеною жёлто-бурой осоки. И голоса их тоже теряются, и нам теперь не узнать, ни куда они бегут, ни что «только».
Пить хочется ужасно. Я помню, что где-то тут должен быть родник, но, похоже, мы его проглядели. Или обогнули холм не с той стороны. Самое обидное, что воды кругом полно: везде лужи, почва под ногами пружинит и отчётливо чавкает. От этого пить хочется ещё сильнее.
Вдруг замечаем впереди длиннющее бревно, наискось торчащее в небо. Это колодец с журавлём. Я, конечно, первый замечаю, но из скромности не успеваю заорать.
Первыми орут девочки, потом Снейк, а уж потом я. Девочки орут какое-то бессмысленное «А-а-а-а!», Снейк кричит, что это колодец , а я говорю: «Да!»
Ускоряем шаг.
- Странно, - удивляюсь я – не помню, чтоб тут был колодец… И не похоже, чтобы он тут недавно появился, сейчас не ставят журавлей, а только вороты.
- Ты просто не замечал – говорит Манюня.
- Ну да. Как можно такое бревно не заметить? Я же тут раза три уже был. В этих холмах.
- А знаете, - встревает Катька – это, наверное, потому, что он волшебный. Появляется только на закате и заманивает путников.
- Зачем заманивает?
- Затем, что там внутри живёт дракон. Он путников ест.
- Дракон в колодце не поместится. Особенно тот, который путников наелся. Пузо будет мешать. И крылья цепляться будут. И лапы.
- У этого нету ни крыльев, ни лап, ни пуза. Он даже не то, чтобы дракон, а такой как бы змий.
- Тогда надо Снейка вперёд пустить. Пусть договорится с ним, как змий со змием. – Это Манюня сказала.
Не побоялась щелбан от Снейка получить. Потому что Снейк за ней вроде как ухаживает. И ещё не дошёл в ухаживании до щелбанного периода. Тут мы с Катькой их давно перегнали. А Снейк, между прочим, терпеть не может, когда его перегоняют. Это его бесит. И я это знаю, хотя делаю вид, что не знаю. Но чуть-чуть всё же даю понять, что знаю. И мне от этого неловко. Но я опять-таки делаю вид, что даже слегка тащусь. Хотя и правда тащусь. Самую капельку.
А Снейк делает вид, что ему наплевать, но всё время слегка показывает, что он ещё так меня обгонит, что мало места. Во всём обгонит. Да.
Вот сейчас, например. Зачем, думаете, он вырвался вперёд? В первую очередь, конечно, Манюне показывает, какой он двужильный. Ну и немножко мне. Мол, если захочу, всегда буду первым. Детский сад. Это я буду, если захочу. Да. Я бы и сейчас его перегнал, но я просто девочкам подыгрываю. Потому что мы играем в Катькиного змия. И я вроде как пустил Снейка вперёд, чтоб он с ним поговорил.
Мы ещё шагах в двадцати, а Снейк уже дошёл.
- Поговори с ним – громко шепчу я. – Скажи ему чего-нибудь.
- Чего я ему скажу? – шепчет в ответ Снейк - Не захочет он меня слушать.
- Тогда ты послушай, что он скажет.
Снейк наклоняется над срубом, прикладывает к уху ладонь и слушает. Очень серьёзно.
Так серьёзно, что смешинки в Катькиных глазах туманятся и темнеют.
- Что он тебе сказал?
- Он говорит: «Eritis sicut dii…» Испейте, мол, воды моей, и станете яко боги, будете ведать добро и зло.
- Искуситель какой! – возмущается Манюня. – Ну и пусть! Подумаешь! А мы всё равно попьём. Доставай скорей!
Снейк вытаскивает бадейку. Она вся щелястая, струйки из неё бьют во все стороны. Мы садимся на корточки и хватаем их губами. Пьём. И становимся яко боги.
Потому что у каждого внутри, между серединой спины и грудной костью, есть место где живёт бог. Это такой прозрачно-синий кристалл льда. Бывает, что он растаивает почти совсем, и мы его даже не чувствуем. Просто забываем. Но он может и вырасти. Так может вырасти, что острыми сверкающими гранями разрежет нас изнутри. На мелкие кусочки. Кусочки высохнут и облетят, как шелуха, и от человека останется только бог.
Мы пьём ледяную воду, и кристаллы разрастаются. Уже трудно дышать, ещё немного, и лёд прорежется наружу. А мы всё равно пьём и не можем остановиться.
Чистый холод охватывает сердце, ударяет в голову. В мыслях воцаряется безжалостная гармония. Даже воздух вокруг нас становится прохладней и прозрачней. Сквозь него теперь видны самые дальние дали. Я вижу, как в одной из этих далей бредёт, отдуваясь, Гриша Плантагенет. Фёдор Геннадьевич где-то потерялся. Гриша на невидимом поводке тащит по небу свою птицу. Птица лениво парит и пристально вглядывается в нас, как будто старается запомнить. Именно такими, какие мы сейчас. Но она не запомнит, нет. Мы уже перестаём быть такими. Уже оживаем. Ещё не совсем осознаём себя и друг друга, ещё не помним времени и названия некоторых вещей, но это скоро пройдёт. Потому что мы уже напились, и шумно дышим, и холод отступает. В пальцах, в гортани, под корнями волос на голове, в складках губ и на самых доньях глазниц разгораются, роятся колючие искры. Тёплый, щекотный ветер пролетает сквозь нас, и Катька смеётся. А мы просто улыбаемся. Почти как люди.
Тот, который вокруг нас, тоже становится немножко как человек. Ну, этот, как бы это сказать… День этот... То есть, уже вечер. Может, мир? Да не, слишком общо. Не знаю… Я почему-то не решаюсь догадаться, кто он на самом деле такой, и какое у него имя. Не то, чтобы боюсь, но как-то стесняюсь, что ли…
Вообще, это на меня не похоже. Обычно я совершенно беспардонно догадываюсь обо всяких таких делах.
Вот, например, эта жаба… Манюня сорвала длинную травинку и щекочет спину маленькой коричневой жабе, сидящей на берегу лужицы около колодца. Жаба щекотки не боится. Он не пугается и не уходит, а только моргает с презрительной укоризной.
Так вот, я почти наверняка знаю, что жабу зовут Маргарита Сатурналис. И знаю даже, что Маргарита сейчас думает. О Манюне, обо мне, обо всём на свете. Но вслух этого лучше не произносить.