Летние встречи.
После защиты диплома Саша поехал на две недели в подшефный колхоз на уборку сена, а затем собрался уйти в отпуск и взял в профкоме тур. путевку в Прикарпатье.
Лето в тот год стояло теплое, коллектив, посланный в колхоз, подобрался дружный и веселый: это были люди, которые знали друг несколько лет. Кроме Саши из их отдела поехал Герман Николаев, физически крепкий тридцатилетний мужчина, и вечный весельчак чуть склонный к полноте, холостяк, разменявший четвертый десяток, Игорь Потапов. Поехала также Света, девочка, работающая второй месяц после окончания школы в архиве, стройная, худенькая, светловолосая, про нее можно было сказать некрасивая, но живой, общительный характер, неуемная энергия располагали к общению, и за короткий срок она стала всеобщей любимицей. Из соседнего цеха поехали оператор станков с ЧПУ Вадик Воробьев и слесарь Валя Сорокин, мастер на все руки, их Саша знал еще со школы, они учились в параллельном классе. Их за фамилии в шутку звали «братья Птицыны». Готовить обеды поехала Елена Николаевна, женщина лет чуть за сорок, работавшая технологом в цехе, Саше нравилось ездить с ней в колхоз: она всегда хорошо и вкусно готовила.
Витя Петров, Сашин друг еще с техникумовских времен, работавший после армии в соседнем отделе, тоже собирался поехать вместе с Сашей, но на их отдел не было разнарядки, и он должен был поехать со следующей партией.
Колхоз, в который третий год их посылали работать, несмотря ни на что, еще со сталинских времен ходил в передовиках, работа была четко организована, и в результате рядовые колхозники получали неплохие для сельской местности зарплаты. Кроме того, по итогам года в зависимости от отработанного времени они получали, как тогда говорили, тринадцатую зарплату, которая в зависимости от объема выполненной работы доходила до трехсот рублей, так что на работы, связанные с уборкой сена или картофеля выходили все, включая семидесятилетних (и значительно старше) пожилых людей. Поэтому и шефская помощь в то время была практически колхозу и не нужна, но если имелась возможность привлечь дополнительные рабочие руки, то руководство колхоза от этого не отказывалось.
Следует отметить отношение рядовых колхозников к своей работе – они считали себя незаменимыми и постоянно требовали от руководства колхоза увеличения расценок. Так, постоянно не находилось желающих на работу по перевозке мешков с зерном от сушилки. Саша, имея опыт по погрузке-разгрузке, считал, что эта работа оплачивается совсем неплохо: затаривание мешков из бункера сушилки, что было в принципе совсем не тяжело, и последующая разгрузка машины стоила по рублю пяти копеек с тонны, однако местные мужики считали, что работа все равно мало оплачивается, и постоянно требовали повышения оплаты.
Когда Саша, приехал в первый раз в этот колхоз в жаркое лето 72-го года, то сразу попал сюда, на эту работу - в самое пекло: зерно было уже сухое и шло от сушилки рекой. Тогда они, работая вдвоем с шофером, перевозили и переносили на своих плечах в среднем по двадцать и более тонн зерна за день, однажды, они даже сделали десять рейсов, перевезя, ровно двадцать пять тонн. Понятно, что в результате Саша за месяц заработал более трехсот рублей. Конечно, к такой работе надо было привыкнуть, но, втянувшись, научившись размещать пятидесятикилограммовый мешок на спине, Саша почти не ощущал его тяжести, и был очень недоволен, когда, в конце-концов, пшеница, рожь и ячмень закончились, и им приходилось грузить легковесный овес.
А тогда, уезжая из колхоза с хорошей суммой денег, Саша услышал от колхозников:
- Ну, ты, у нас все деньги увез, нам ничего не оставил!
В этих словах чувствовалась нехорошая зависть к человеку, заработавшему приличные деньги.
Еще одной характерной чертой некоторых колхозников была высказываемая ими оценка своей роли и своего труда применительно к нуждам всей страны.
- Это мы для вас, горожан, картошку-то садим, стараемся, нам-то она не нужна, - у нас своей вон полно. Да и сейчас это сено, вот заготавливаем для колхозного стада, а молока и мяса нам не надо, опять свое все есть, - серьезно, безо всяких шуток говорили они.
Саша вначале был поражен таким односторонним понятием, но быстро нашелся:
- А вот, к примеру, трактор на заводе для кого сделали: для вас или для себя? Если бы его не продали вам, то продали бы за границу, а на вырученные деньги купили бы и мясо и молоко, не считая картошки, ну а вам пришлось бы на лошадях землю пахать или на своем огороде лопатой трудиться. Кстати, лопата тоже на заводе сделана. А электричество, а телевизор, разве они на грядках или в поле растут?
Такой ответ очень не нравился работавшему с горожанами трактористу, любившему бахвалиться трудовыми успехами своего колхоза и, следовательно, своими тоже, что не помешало ему, потом со скандалом, связанным с отказом руководства колхоза из-за трехдневного прогула на почве пьянства предоставить ему новый трактор, уйти работать в соседний колхоз.
От автора. Что явилось причиной таких рассуждений сельских жителей? Возможно, руководство Страны, не желавшее ничего менять в государстве, и тем более в сельском хозяйстве, не видело (или не желало видеть) других путей развития сельского хозяйства, кроме дальнейшей поддержки крайне неэффективных в условиях средней полосы России колхозов и совхозов. Возможно, эти мысли и являлись отражением заигрывания власти перед сокращающимся сельским населением, перед сельской молодежью, которая по вполне понятным причинам стремилась уехать в город. В те годы под гром победных речей, посвященных завершению очередной «Битве за урожай», происходило постоянное списание с колхозов и совхозов накопленных долгов, осуществлялась закупка по явно завышенным ценам продукции сельского хозяйства (часто не лучшего качества), и одновременно велась продажа селу техники и удобрений по льготным ценам. В то же время совсем замалчивалась организация так называемой «шефской» помощи селу, развращающей как работников села, рассуждавших: «рабочих пригонят - и всю картошку уберем», так и горожан: «сколько не работай – в магазине мяса не будет». Приложили к этому и люди искусства и литературы, создавшие в те времена явно пропагандистские фильмы и книги «про сельское хозяйство», где любой выходец из деревни – это чистота, честность и справедливость, и вообще, образец для подражания, а горожанине сплошь и рядом жадны, непорядочны, порочны.
Да, я слышал подобные разговоры, но, к чести остальных сельских жителей, так думали только единицы – обычно это были люди завистливые, злые или просто ленивые. Отмечу, что в первый раз такой разговор я услышал, будучи на сельхоз. работах в колхозе в начале семидесятый годов, и был очень удивлен, как такое могло придти в голову сельскому жителю-труженику, кормильцу Страны.
В те же времена начались и не кончались до самой «Перестройки» гонения на «дачников» - на горожан, купивших дома в деревне. У кого-то из них «обрезали» огород по самые окна, кого-то заставляли за пользование участком работать в колхозе, кто-то должен был накосить траву и сдать колхозу сено, а кого-то вообще лишали права пользоваться участком на основании принятого «Закона о земле», почему-то числящегося под грифом «Для служебного пользования». Я, находясь однажды на сельхоз. работах и, будучи в хороших отношениях с руководством колхоза (мне даже предлагали переезжать туда насовсем, и работать бригадиром - я сейчас жалею, что отказался), сидя в кабинете у председателя колхоза от нечего делать, читал этот закон. Что там было представляющего служебную тайну – мне до сих пор не понятно.
Все это было… И чего мы в результате добились? Чем кончилось явно организованное тогдашней властью науськивание деревенских жителей на горожан - катастрофой для обеих сторон, но деревня попала сейчас в такое положение, из которого выйти и встать на ноги можно сейчас только теоретически, путем вложения громадных ресурсов.
А я видел эту Землю живой, я видел ухоженные, сжатые еще не комбайном, а серпом, мозолистыми трудолюбивыми руками колхозниц, поля, и стоящие на них желтые копны снопов, видел, как вручную, косами косили заливные луга, и видел громады стогов. Я видел, как почти полчаса шло на ферму колхозное стадо. Я видел на реке действующую водяную мельницу и даже небольшую сельскую электростанцию. Я видел небогатую, а то и просто бедную жизнь деревни. Чем отличались люди той уже далекой послевоенной поры от нас? Прежде всего, трудолюбием, честностью, взаимовыручкой, сочувствием. Можно было попроситься на ночлег в любой деревенский дом,- и нигде тебе не откажут, и везде дадут кусок хлеба, кружку молока или, не обессудь, просто воды из колодца и картошки в «мундире», - не обижайся, что сами едим, тем и угощаем.
Отмечу, что дома в ту пору в деревне при кратковременном отсутствии хозяев «закрывались» на веник или палочку: просто к входной двери приставляли веник или в дужку вместо замка вставляли любую палочку или прутик.
И рождались тогда здесь, на этой Земле дети, прекрасные русские дети, подрастали, шли дружной гурьбой учиться в школу – часто за несколько километров, и потом, повзрослев, уезжали в Город. Я знаю, что многие из них остались бы здесь, - они любили свою деревню, свой дом, но отсутствие перспектив, скромный выбор профессий, полнейшее бездорожье, тяжелый труд за скромную зарплату, масса налогов на личное хозяйство вели к тому, что молодежь покидала деревню.
Маниакальная мечта Хрущева о создании «агрогородов» и о планомерном переселении туда жителей деревни, а, в дальнейшем, упорное нежелание Брежнева реформировать что- либо в селе делали свое дело. Горбачевская «Перестройка» бросила все сельские проблемы на произвол судьбы, а во времена Ельцина, да, пожалуй, и сейчас, находятся люди, способные грабить и без того уже ставшее нищим село.
Сейчас, глядя на разваливающие, построенные всего пятнадцать - двадцать лет назад сельхоз. строения, на зарастающие бурьяном и, уже лесом, поля, на исчезающие деревни, на возведенные на месте полей коттеджи «новых русских», я с ужасом думаю, что же нас ждет.
Неужели все же был прав Учитель из горьковских «Бывших людей»? Неужели мы, русские, тоже все исчезнем?
Саша долго размышлял, почему в этом рядовом колхозе со времени его основания дела шли совсем неплохо, ведь рядом были другие колхозы, где жили такие же работящие люди, и только потом догадался, что причиной колхозного благополучия. Все оказалось просто: весь колхоз, почти все его угодья и деревни были расположены вдоль шоссейной дороги, пускай вымощенной булыжником, но проезжей в любое время года. Поэтому и колхозная техника во время посевной и уборочной оперативно перемещалась от одного поля к другому, вовремя вывозилось в город молоко, доставлялись к фермам сено и корма, в то время, как в других колхозах в дождь невозможно было выехать даже с центральной усадьбы!
А в остальном все было хорошо в этом колхозе, кроме размещения горожан на постой. В связи с тем, что колхозная гостиница, если так можно так назвать простой деревенский дом с убогим интерьером, постоянно была занята приехавшими из южных краев строителями, горожан расселяли по домам местных жителей. Летом в жару, было вполне приемлемо ночевать на сеновале, но осенью было холодновато. Правда, хозяева всегда предлагали, и посушить одежду у печки, и посидеть вечером в тепле.
Летом, в сенокосную пору, эта сдружившаяся «колхозная» компания всегда шла на постой к семидесятилетнему старику Федору Ивановичу, называемому ими просто дядя Федя. Это был своеобразный, интересный и добрый человек, бывший горожанин, приехавший при выходе на пенсию, жить в деревню. Ему был присущ, как некоторым другим людям, один недостаток, заключающемся в постоянном, или почти постоянном, пребывании слегка навеселе, но иногда вместо слова «слегка» надо было употребить слово «сильно».
Всегда одетый по летнему, жаркому времени в бывшую, когда-то голубой майку, стираемую примерно раз в месяц, серенькие брюки, купленные в магазине «Рабочая одежда» за пять – шесть рублей и сандалии на босу ногу, он никогда не терял прекрасного расположения духа.
Он не докучал горожанам своим присутствием, ибо постоянно находился или у кого- нибудь из многочисленных друзей, или проводил время за стаканом вина в местной чайной, построенной по типовому проекту из стекла и бетона, называемой местными жителями «рестораном». Там всегда в начале заезда в местный Дом отдыха можно было встретить щедрого собутыльника, готового угостить винцом любого встречного. Правда, в конце заезда эта же личность приступала к продаже своего гардероба по причине хорошо проведенного отпуска и, соответственно, полного отсутствия денег на возвращение в родные края. У дяди Феди было изумительное чутье на выпивку: стоило ребятам сесть за накрытый, украшенный бутылками стол, как откуда ни возьмись, появлялся дядя Федя! Но ему не требовалось много вина – максимум с третьей рюмки ребята уносили его тело, иногда почти не подававшее признаков жизни, со сцены вечернего праздника в дом, откуда уже и не выпускали, чтобы он не портил своим присутствием и совсем некрасивым видом начинающегося веселья и, главное, не мешал ребятам петь песни. Впрочем, он на них никогда не обижался.
Всегда в распоряжении ребят была его лодка, на которой они в любое время могли поехать кататься по Волге. Дядя Федя за постой горожан получал совсем небольшие деньги: в день за человека колхоз платил всего двадцать копеек, но в целом в день выходило в зависимости от количества квартирантов от полутора до двух рублей, - так что выпивка дяде Феде была всегда обеспечена, а на другие расходы вполне хватало пенсии в девяносто рублей. Имея в виду, что ребята совсем не мешали устоявшейся жизни хозяина, а делали ее более веселой, по причине регулярного приглашения за стол, жилось ему совсем неплохо!
Однако не все было так хорошо под крышей этого дома. В самом доме было грязно, душно и всегда стоял тяжелый запах от последствий дяди Фединых почти ежедневного похмелья, поэтому ребята там никогда не спали, не спали там и дяди Федины родственники: дочка Алевтина, ее муж Веня, приезжавшие на выходные из города. Их шестнадцатилетний сын Дмитрий, предоставленный сам себе, жил на светелке дома и непонятно чем был занят и чем питался.
Мужская часть «колхозников» располагалась на ночлег во вместительном чулане на набитых сеном матрасах, прямо на полу. Скромный интерьер этого помещения состоял из небольшого столика и пары табуреток, а вид из небольшого окна, выходившего в одичалый сад, был «украшен» крепкой кованой решеткой в крупную клетку, поэтому за этим помещением укрепилось название «КПЗ». Саше не нравилось там спать, и он всегда спал на сеновале, расстелив свой матрас на душистом чистом сене, а что бы не было душно, устраивал сквозняк: открывал окошко и приоткрывал дверь на улицу.
Елена Николаевна и Света размещались в «дачке» - так назывался небольшой примерно два на два метра аккуратный, а главное чистый внутри домик, стоящий среди яблонь рядом с домом. В выходные женщинам приходилось его освобождать для Алевтины и Вени и перемещаться в «КПЗ», тогда там появлялась женская половина, отделенная от мужских взоров натянутым одеялом.
Обедали «колхозники» за столиком прямо на улице рядом с домом, в окружении подрастающих георгинов, зарослей золотого шара, цветущей неприхотливой космеи и других посаженных Алевтиной цветов. Здесь же по вечерам пелись песни, собирая благодарных слушателей из числа местных стариков и старушек.
Работа по уборке сена начиналась с восьми часов утра, июльское солнце быстро сушило росу, легкий ветерок разносил остатки ночной прохлады, и снова наступала жара, переходящая после обеда в зной. Первыми в поле выезжали пара конных граблей, на которых работали местные подростки, одновременно в поле выходили несколько местных женщин - они делали копны, сразу же начиналась погрузка сена на тракторные тележки, этим занимались Саша, Гера и Вадим, как наиболее крепкие и физически развитые. Ребята скоро наловчились втроем поднимать копну сена за один раз и укладывать ее в тележку прямо на место, так, что симпатичной тридцатилетней колхознице Анне, стоявшей на тележке и укладывающей там сено, оставалось только командовать:
- На перед, а эту чуть дальше, эту – на зад! Ребята, да возьмите, чуть поменьше! Ну, молодцы, такую копну прямо на место положили!
А ребятам было приятно, напрячь в один миг все мускулы, и, подняв над головой копну звенящего душистого сена, бросить ее к ногам Аннушки, уловив на мгновение восхищенный взгляд больших синих глаз.
- Хороша баба, ой хороша! - обсуждали они её, когда тележка уезжала, и втайне завидовали ее мужу, сухощавому жилистому мужику, по своему красивому, мастеру на все руки, работавшему в плотницкой бригаде бригадиром.
Саша был немного удивлен, когда узнал, что Анна заочно учится на агронома, а в следующем году она уже работала учетчицей на весовой, и спустя несколько лет стала председателем колхоза и сумела в трудные девяностые годы сохранить хозяйство.
… Около двенадцати часов начинался перерыв на обед, длившийся до трех часов дня, когда жара немного спадала - колхозники успевали, и подоить коров, и управиться дома, да и трудно работать в самое пекло, а ребята шли купаться на Волгу, потом после обеда ложились поспать. Вечером работали часов до семи, а иногда и позднее, но из-за того, что народ имел большой перерыв на отдых, то за восемь рабочих часов делали много. Раз в день место работы посещал председатель колхоза, энергичный толстенький человек, всегда ходивший, несмотря на жару в костюме и кожаных сапогах, и интересовался, как идут дела. Однажды спросив у колхозников о том, как работают горожане, и, вероятно, сам, тайком понаблюдав их работу, велел бухгалтерии им на всех выписать премию в пять рублей, сумма конечно маленькая, но ребятам было приятно, что их труд оценен. Эту пятерку реализовали, купив бутылку водки на отвальную, и выпили за здоровье председателя.
Александр Ильич больше нигде на сельхоз.работах не встречался с такой четкой организацией труда и ответственностью за общее дело. Обычно в других местах у колхозного или совхозного начальства руководство посевной, уборочной или другой компанией сводилось к матерному крику и требованием работать, пока светит солнце.
Здесь любые шабашки в колхозе были запрещены, хотя разрешалось за символическую плату через оплату в бухгалтерии подвозить местным жителям сено и дрова. Однажды тракторист, работавший вместе с Сашей и Вадиком, попал в анекдотическую ситуацию: его в обеденный перерыв попросила перевести за бутылку свое (не колхозное!) сено с гумна к дому дочка заведующей бухгалтерией, одинокая тридцатилетняя женщина. Тракторист предложил шабашку ребятам, и вся-то работа заняла полчаса, но об этом узнала заведующая бухгалтерией, и тракториста оштрафовали на пять рублей, а ее дочку на три рубля. Над этой историей местные жители смеялись дня два, ну а Саша и Вадик, распившие бутылку вместе с трактористом никак не пострадали.
Возвращаясь с работы, ребята любовались недавно построенным домом, где жила семья Аннушки, с резными, под старину наличниками, огородом и палисадником, где все было в порядке, чувствовалось, что хозяева живут в достатке и любви. Стройная Аннушкина дочка девяти-десяти лет, хоть и была больше похожа на отца, но обещала в скором будущем стать красавицей, а маленький трех летний сын был копией матери.
Аннушкина свекровь, Анастасия Александровна, сухощавая опрятная старушка, несмотря на возраст, все время копошилась на огороде, готовила обед, и ребята никогда не видели ее сидящей без дела.
- Я, ребята, привыкла утром в четыре часа вставать и потом весь день на ногах, только после обеда прилягу на полчасика и снова работать, а сидеть на лавочке не то, что не люблю - не могу. Вам, ребята, может быть огурчиков нарвать или лучку? Ведь без зелени какое лето,– всегда предлагала тетка Настя, - а то у Феди в огороде нет ничего кроме желтых огурцов и картошки!
Ребята тоже не оставались в долгу, вечером, когда Аннушкиной семье требовалась помощь по уборке сена, они помогали им всем «колхозом». Когда, наконец, все сено для Аннушкиной коровы было убрано, Анастасия Александровна за помощь поставила ребятам пару бутылок (к которым они присовокупили еще свои две) и на закуску дала необычайно вкусную тушеную картошку с мясом, малосольных огурцов и крупных, видно только что созревших помидор.
- Кушайте ребята, - говорила она. - Спасибо вам за помощь, теперь нам до следующего лета о сене можно не вспоминать.
Разговор пошел о колхозной жизни, и Саша ожидал услышать о ее трудности и недостатках, но услышал совсем другое:
- Я ребята долгую жизнь прожила, родилась еще в конце прошлого века, помню и революции, и войны. Вы, что думаете, раньше хорошо жили, да нет. У нас семья была вся работящая, а хлебушка только до весны своего хватало. Часто вместо хлеба пекли пресняки – это пироги такие из картошки: варят картошку, а потом долго толкут ее, ну немного мучки подсыплют, яичко, благо свое, толкнут, и тесто получается. Я и сейчас иногда возьму да и испеку их, внукам нравятся. А хлебушек то, мучку, весной, покупать приходилось, а денежки для покупки заработать надо. Вот и меня в няньки с десяти лет отправили в город.
А потом германская война началась, и двое папиных братьев там и погибли, а красавцы были, орлы! Младший Иван Матвеевич – то даже жениться не успел. Царство им небесное и вечная память! – Анастасия Александровна перекрестилась. - А старший дядя Петр Матвеевич во Франции воевал под городом Тверденом, там и погиб.
- Под Верденом, - поправил тетю Настю Саша.
- Нет, под Тверденом, твердый был город, не смогли его немцы взять. Где-то у меня письма его хранились, он так там и писал.
Саша знал из книг, что царь направил экспедиционный корпус во Францию, для поддержки союзников, понесших громадные людские потери на Западном фронте, взамен за это в Россию было поставлено вооружение, которого так не хватало русской армии, – за неподготовленность к войне, за отсталость промышленности приходилось расплачиваться кровью и жизнями русских солдат!
- А меня хозяева с собой в Питер взяли, там я революцию, когда царя то скинули, и встретила. А я то, в то время уж замуж вышла и беременная была. Голодно там тогда было, пошла я как-то в лавочку, помню, что селедку в лавке купила, а тут заварушка, стреляют на улице, народ-то, как побежит, и меня с собой в толпе тащит. Я думаю, конец и мне, и младенцу – раз прижали меня в воротах крепко, но ничего. Пришла я домой и вижу, что половину селедки у меня отдавили, как отрезали. Потом и хозяева мои назад сюда в город вернулись – хорошие люди были, жаль, что выслали их, а за что? Ну, наломали дров, конечно, в революцию, да и после, но перед войной колхоз наш на ноги встал, в Москве на сельскохозяйственной выставке были. Председатель орден Ленина получил, да и мне орден «Знак почета» дали – я-то к тому времени училище ветеринарное кончила и фермой заведовала, удои у коров были лучшие в области.
А потом эта война началась, двоих своих сыновей я там потеряла. Вот только Алешенька, последыш, у меня и остался. Первенец то Володя, в коннице у генерала Доватора воевал, зимой в сорок втором под Вязьмой погиб, а на средненького Яшу, самого моего любимого сынка, весной сорок пятого похоронка пришла: в Венгрии где-то под Будапештом сгорел мой Яшенька в танке… Город этот на «С», выговорить трудно, помню на «вар» кончается.
От автора. Это был город Секешфехервар, под которым немецкими войсками была сделана последняя, отчаянная попытка с целью задержать победное наступление советских войск. Нашим войскам последний раз в этой войне пришлось немного отступить, а город Секешфехервар несколько раз переходил из рук в руки.
- Его легче взять, чем выговорить, - грустно шутили фронтовики.
Настасья Александровна посмотрела куда-то вдаль, на запад, на видневшуюся за полем дорогу. Может быть, по ней ушли таким же летним вечером в последний раз из отчего дома ее сыновья, ушли уже навсегда. Но не появились слезы в ее глазах – они уже давно выплаканы, но помнит все материнская память, и вновь слышит она и их первый крик, и первое прикосновение к материнской груди, и первые шаги, помнит, как, отказывая себе, вырастила и воспитала своих сыновей, помнит, как стали они засматриваться на девчат. Давно нет ее сыновей, и похоронены они далеко-далеко от родного дома, но пока жива она, их мать, живы и они.
- А после войны ой и голодно было, но, смотри, за три года все восстановили, и опять колхоз в гору пошел, - продолжила тетя Настя, - одно жалко – Никита опять церкви закрывать стал. Вот и у нас хорошая церква была, и построил ее человек по воле Божьей, да закрыли ее в шестидесятом году, приходится теперь в райцентр ездить, а ведь стареем, тяжело за десять километров добираться, хорошо, если подвезет кто. А где еще за упокой свечку поставишь, где помолишься за погибших?! А так на жизнь не надо жаловаться, все у нас есть.
Вечерело, солнце медленно садилось, приближаясь по касательной к кромке далекого леса, но было еще очень тепло от нагретой за день земли.
- Ребята, спойте чего нибудь, у вас так хорошо получается! – попросила Аннушка.
- Ну, какую песню споем? «При лужке, лужке?» Начали! – скомандовал Вадик.
Алексей сбегал домой и принес деревянные ложки, и через мгновение, уловив мотив, стал на них подыгрывать ребятам.
- Вот здорово! – восхищенно сказал Саша. - Есть еще таланты в Русской земле.
- Хорошо живут, всем бы так жить! - говорили между собой ребята, возвращаясь, домой.
- Если мужик не пьет, и жена толковая - в деревне сейчас жить можно, не то, что раньше.
Действительно, колхоз строил дома для своих работников, и проблема жилья для молодых семей была решена. Те колхозники, которые хотели иметь свой, собственный дом брали ссуду под небольшие проценты, колхоз помогал лесом и, когда колхозные плотники были не заняты по своей основной работе, можно было нанять их для выполнения основных строительных работ. Таким образом, дом можно было построить за два года, еще пару лет уходило на строительство двора, постройку крыльца и других менее ответственных работ. Да, это было очень тяжело и, Саша, разговаривая на эту тему с построившими свой дом колхозниками, часто слышал:
- Очень трудно было, руки целый год потом болели, да и не высыпались, пока дом не поставили, но сейчас, посмотри, все свое, все как я захочу! – c чувством гордости говорили они.
Как правило, такие люди были талантливы, умны и самостоятельны. Дома у них было всегда ухожено и очень чисто: на стенах висели ковры, вполне приличная мебель стояла в комнатах, телевизор последней модели был накрыт вышитой занавеской, пол застлан чистыми половиками, а кое-где и ковровыми дорожками. В серванте стояла хорошая посуда, блестел хрусталь, в книжном шкафу стояли вполне солидные книги. В некоторых домах в красном углу теплился огонек лампады перед иконой (порой 17 - 18 века!), и старинный образ взирал на такой изменившийся за столетия мир.
Единственным отличием от городской обстановки были висящие на стене большие свадебные фотографии супругов, да традиционная рамка под стеклом, где в отличие от фотоальбомов, хранились наиболее ценные фотографии родственников.
Дети таких сельских жителей, как правило, хорошо учились в школе и по ее окончанию за редким исключением уезжали в город.
От автора. Опереться бы тогда государству на таких крепких добросовестных людей: дать бы им свободу в ведении личного хозяйства: разрешить больше держать скота, дать больше земли, которая с каждым годом все больше оставалась невозделанной, заинтересовать их предоставлением определенных льгот, создать такие условия, чтобы их дети захотели остаться в деревне. И сейчас мы бы имели бы совсем другую, крепкую страну с постоянно растущим коренным населением. Но сидящие на всех этажах власти чинуши, не видели, да и не могли оценить и понять стоящих перед государством задач.
…Каждый день вечером после работы ребята шли купаться на Волгу, иногда ходили в близкий лес за черникой, бывали на танцах, в расположенном недалеко Доме отдыха. «Птицыны» скоро нашли себе подружек – практиканток сельскохозяйственного техникума приехавших, откуда-то из южных районов России, и почти все вечера и ночи проводили с ними. А Саша сожалел, что их не приехало трое.
- Ничего, на следующий год приедет больше, на всех хватит! - смеялись девчонки.
Частенько купив винца, вся компания шла вечером на берег Волги, там разводили костер и сидели часов до двенадцати, пока не становилось прохладно. Все очень любили петь песни, причем, как и русские народные, так и современные. Приятно было слышать песни в исполнении практиканток: своеобразно звучали над вечерней рекой их мягкие голоса, южнорусские напевы – в них слышалась ширь степей, полуденный зной, топот копыт, горячая любовь.
А Вадик, всегда подходя, к воде и работая на публику, раскинув руки, пел:
- Море вернулось, гомоном чаек, шумом прибоя рассвет пробудив...
Саша любил в такие вечера заплывать на середину реки, и лежа на спине, смотреть на облака, окрашенные заходящим солнцем. Над Волгой летели чайки, проплывали мимо теплоходы. Саша впервые за много-много лет чувствовал, что он свободен, что нет груза проблем, задачи на производстве всегда разрешимы, а сейчас и про них можно просто забыть.
Он вылезал из воды последним из компании.
- Сашка, ты у нас как Ихтиандр ! - шутил Игорь.
- Нам бы, нам бы всем на дно, - напевал Саша. - А где Гуттиэрэ?
И тут Саша подхватывал на руки любую из попавшихся девчонок, чаще всего кареглазую плотненькую Тамару, и делал несколько шагов к воде. Раздавался визг, а девчонка между тем, обнимала руками Сашу и прижималась к нему, он чувствовал, что ей эта игра нравится, и, конечно, очень жалел, что Валя оказался пошустрее его, но отбивать у приятеля подружку было не в его правилах.
Все смеялись. Разжигали костер, доставали немудреную закуску, открывали бутылки.
Вспоминали смешные случаи, случившиеся в прошлом, рассказывали анекдоты.
Саше было очень хорошо и спокойно. Это были те редкие в его жизни минуты, когда его ничто не волновало.
Постепенно темнело, чайки садились на воду и замолкали, светились окна домов в деревнях на другой стороне Волги, мигали огоньки бакенов, с проплывающих пассажирских теплоходов доносились танцевальные мелодии. Кто-то из друзей подбрасывал дрова в костер, и тогда в бездонное темнеющее небо летели искры.
- Кто тебя выдумал звездная страна, снится мне издавна, снится мне она, - высоким чистым голосом запевала Света.
…Ближе к полуночи на дороге, ведущей к деревне, раздавался смех, слышался рев мотоциклов - это возвращалась с танцев местная молодежь.
Незаметно пролетело время, на отвальную взяли у хозяина лодку и вечером устроили катанье по Волге. В ту последнюю ночь к Саше на сеновал пришла Тамара. Это случилось совсем неожиданно. Как всегда ребята начали отмечать отъезд на свежем воздухе за столом у дома дяди Феди, которого, как всегда не было дома, ребята даже хотели поспорить, придет ли он к торжеству или нет. Но дядя Федя и в этот раз не изменил своей традиции, и пришел к столу, правда, временами останавливаясь, держась за забор, как раз к моменту открытия бутылок и наполнения стаканов, уж с совсем неожиданной стороны, со стороны леса, чем в очередной раз вызвал продолжительный хохот компании. Затем, по причине нахождения уже в очень приподнятом настроении, после первой же стопки дядя Федя, вернее его почти безжизненное тело, был отнесен домой.
По окончанию первой части программы компания, захватив с собой три бутылки водки, огурцов, соль, стакан и буханку хлеба пошла на берег Волги.
Потом были катание по Волге на лодке, высадка «десанта» на остров, костер, купание в натуральном виде в теплой ночной воде (правда, девочки купались отдельно), песни у костра и на плывущей к берегу лодке. Валя был очень пьян и, сидя на корме совсем раскис. Саша, наоборот, зная, что ему на следующий день уезжать, пил немного и, чтобы скорей вылетел хмель, энергично греб веслами. Когда лодка причалила к берегу, Дима, увязавшийся вместе с компанией и напившийся на даровщинку по такому случаю, стал совсем плох, и Саше пришлось фактически нести его домой.
- Ну, вот, испортил праздник!
Дима нес какую-то чушь про свою неразделенную любовь к однокласснице, и Саше надоело его слушать. Заносить Диму на светелку было тяжеловато, и Саша положил его в дом на диван, рядом с кроватью на полу, укрывшись половичком, сном человека честно выполнившего свой долг спал дядя Федя. В доме пахло уже совсем нехорошо.
Саша вышел на улицу и присел за столик. Никто из компании еще не пришел – со стороны Волги слышалось пение, значит все еще там.
«Какая прекрасная теплая ночь, как не хочется уезжать, опять вокзалы, поезда, города! Вернуться к ребятам? Да они скоро придут домой. Ну, пора спать».
На сеновале пахло сеном, и было душно, но из двери тянуло прохладным воздухом, поэтому Саша быстро уснул. Среди ночи Саша проснулся от поцелуя: рядом с ним стояла Тамара.
- Не спи, синеглазый, иди ко мне – говорила она, снимая платье. В темноте ее тело казалось еще заманчивей: манила белизна, обычно закрытая одеждой.
…От ее волос еще непросохших от ночного купания так приятно пахло речной свежестью.
Поутру, когда в деревне уже слышалось пенье петухов, она снова разбудила Сашу…
- Прощай, Сашенька, - сказала она, надевая платье, - прощай мой синеглазый!
Саша лежал и не верил случившемуся и потом снова задремал.
«Неужели это приснилось?» – Саша смотрел на солнечный зайчик, видневшийся на стене сеновала.
В деревне мычали коровы, кричали пастухи, было слышно щелканье кнута.
Но случилось так, что на следующий год предприятию, где работал Саша, дали другой подшефный колхоз, и Саша никогда больше не был в этих местах. Потом, проезжая на автобусе через эти места, Саша всегда вспоминал это незабываемое время, вспоминают его при встрече и бывшие с ним ребята.
Саша проездом в Москве, блеск столицы, чистота улиц и площадей, множество людей приехавших со всей громадной Страны. Саша идет в Третьяковскую галерею. Вершины русского искусства, иногда от преклонения перед ними в глазах появляются слезы восхищения: вот она Родина, вот ее неповторимая еще ничем не испорченная красота, красота природы и людей. Каких высот достигло бы Русское государство, не будь этой совсем ему ненужной войны, начатой в 1914 году, войны за чужие интересы государств, которые никогда не были и не будут друзьями России! Почему за бездарность руководства Страны всегда приходится расплачиваться простому народу?
Саша выходит на улицу в середину жаркого дня. За Москвой-рекой виден Кремль – символ Великой Страны, блестят купола соборов, как белый громадный корабль видится издали Кремлевский Дворец. Саша идет по набережной, садится в первый попавшийся автобус и едет по столице, мелькают знакомые и незнакомые места. Сколько хорошеньких москвичек едет в автобусе, глаза просто разбегаются. Одна, уловив Сашин взгляд, улыбается ему. Кто она, этого Саша никогда не узнает, девушка выходит через остановку и теряется в толпе. Саша доезжает до Университета и идет к смотровой площадке. Москва, громадный город занимает весь горизонт. Саша долго стоит и любуется Москвой. Лучший город земли…
Вечер. Пора уезжать. Киевский вокзал. Поезд Москва – Трускавец. Саше достается боковое верхнее место в плацкартном вагоне: ничего страшного, подумаешь сутки в пути.
Соседка с нижней полки, молоденькая женщина с виду почти девочка, везет на лечение в Трускавец трехлетнюю дочку, слабенькую бледненькую, похожую на росток, выросший в темноте.
«Бедный ребенок, – с жалостью глядит на нее Саша, – как ты будешь жить? Тебе ведь все нельзя. Нельзя купаться, нельзя кататься на лыжах, нельзя долго гулять. Когда ты вырастешь и выйдешь замуж, вряд ли у тебя будут дети. Какая трудная жизнь ожидает тебя!»
Девочка покорно сидит у окошка, у нее в отличие от других детей, едущих в поезде и бегающих взад вперед по проходу вагона, совсем нет желания двигаться. Саша, чтобы занять ребенка, рисует на листке бумаги смешные рожицы, человечков, домики, и по ходу придумывает и рассказывает девочке сказку. Девочка слегка улыбается, а потом опять становится равнодушной.
- Спасибо, - говорит мать девочки, – что немного ее рассмешили, а то я давно не видела ее улыбки.
Скоро женщина укладывает девочку спать и, укутав одеялом, садится рядом. Саша, посидев рядом на соседней полке, скоро забирается к себе наверх и пытается уснуть.
Вагон слегка покачивает, публика уснула. Саша смотрит вниз: женщина приткнулась в уголке полки и заботливо во сне обнимает дочку.
«Я хочу, чтобы ты выздоровела, – думает Саша, – я хочу, чтобы ты бегала по траве, плескалась в речке, играла в песке, радовалась и солнцу, и дождю, и снегу. Поправляйся, я прошу тебя, поправляйся!»
Гудит локомотив, проносится встречный поезд.