Весть, быстрее, чем порыв степного ветра, мигом облетела село: с фронта, после ранения, пришел Степан, сын Марии Макаровой. И тут же к ее дому потянулись жены тех, кто продолжал воевать на далеких фронтах, и ровесницы молодого солдата. Они, как-то робко входили в горницу, здоровались и тут же тихо начинали плакать. Одни, в надежде, что и их воин, пусть инвалид, так же, когда ни будь, тоже придет домой. А другие, – безутешно, оттого, что им уже не дождаться такой, как у Марии, радости, отсеченную похоронками.
Наплакавшись и утерев слезы, пришедшие начинали выспрашивать у Степана о том, что, возможно, там, на фронте, он встречал (дальше шли имена мужа, сына жениха) и скоро ли кончится война? На каждый такой вопрос очередной сельчанки, комиссованный воин, в застиранных галифе и гимнастерке, на которой тускло, блестела медаль, зачем-то вставал со скамьи и, опираясь на трость, чтобы облегчить нагрузку на изуродованную ногу, как-то виновато (вроде стесняясь, что он остался жив и вернулся домой) начинал сбивчиво объяснять. Рассказ был короток: в областном военкомате их, призывников села, распределили по родам войск и полевым частям, а затем, загрузив в эшелон с такими же мобилизованными из других сел и городов, повезли к передовой. По дороге вагоны перецепляли к другим воинским составам, следующим по своим направлениям, и в итоге, когда он, Степан, прибыл к месту своего назначения, то из села остался один. Не считая, конечно, земляков из области. Пройдя короткие курсы связистов, он уже под Смоленском начал участвовать в сражениях: прокладывая связь и восстанавливая ее. А в сентябре, когда бои за этот город были особенно жесткими с обеих сторон, разорвавшийся неподалеку снаряд осколками раздробил ему колено и ранил в руку. Затем – госпиталь, лечение и комиссование по инвалидности.
… Сообщив это, солдат в очередной раз начинал как-то суетливо сворачивать самокрутку и тереть глаза, словно их щипал дым, а пришедшие, так же тихо и скорбно, с потаенной завистью к Марии и ее сыну, выходили из горницы. Унося надежду, что и в их избах будет радость возвращения. Но, вести с фронтов были малоутешительными. Сводки Информбюро методично и бесстрастно сообщали о боях, в которых подразделения Советской Армии, отражая натиск, изматывают превосходящие силы противника. Об этих сражениях женщины села судили не по военно-тактическим сообщениям, а по похоронкам, которые стайками, словно птицы осенью, летели в Дроздовку. И когда наступила весна, село застыло в скорби, так как почитай в каждом дворе поселились горе и выплаканные до дна слезы.
Но, жизнь, несмотря на то, что где-то грохотали пушки, рвались бомбы и свистели пули, – продолжалась. Разомлевшая от растаявшего снега и солнечного тепла земля вокруг села – ждала хлеборобов. Да и уполномоченные из райцентра привозили каждый раз все более грозные распоряжения о незамедлительном севе и строгих карах за его срыв. И потянулись женщины и дети в поле, ведя за собой уцелевших, истощенных за зиму лошадей, запряженных в телеги, на которых лежали плуги и бороны.
Спешил к выходу в степь и Степан. До войны его отец, погибший, как сообщила похоронка, в танке под Сталинградом, был трактористом, и сын немало перенял от родителя. Оклемавшись немного после возвращения из госпиталя, он принялся восстанавливать единственный в колхозе трактор и провозился с ним до весны. Каждый день, с отцовской сумской с инструментом на плече, ковыляя до сарая, именуемого мастерской, а оттуда – в кузницу. Даже в райком партии ездил, прося запчасти, – и все же сделал и завел трактор. И сам на нем выехал в поле, поделив с женщинами участки – у него – равнинные и большие, у них – меж лиственных рощ, разбросанных по степи, и в низинах, где трактор увязал.
…Отсеявшись и подремонтировав инвентарь и технику, женщины и подростки вместе со Степаном, переключились на сенокос. Работали так, что, проводив в поле вечернюю зарю, и, вздремнув тут же в шалашах, – встречали утреннюю, что бы вновь косить траву, ворошить ее и укладывать в стога. И здесь комиссованный воин, ласково прозванный женщинами –Хромышок, что бы отличать от других Степанов (в селе такими были еще дед Ковригин и конюх Пилюшин) – не знал устали, словно видел в разнотравье тех, чей снаряд сделал его неполноценным мужиком.
Но, хотя после ранения, нога у инвалида стала укороченной и не сгибалась в колене, – тело осталось молодым, а мускулы – наливались силой и природным зовом. И не только у него. Несмотря на то, что лицом Степан был далеко не красавец – потянулись к нему ровесницы и те, что были моложе. Так как в своих трепетных девичьих думках – они обреченно поняли, что большинство из них останутся незамужними – вековухами: до конца войны еще неизвестно сколько, а парней и мужиков – уже почитай всех побило.
И зажил солдат в женском окружении и внимании, о чем и не мечтал. Сколько бы так продолжалось – неизвестно. Но, не зря люди говорят, что шила – в мешке не утаишь, и что нет ничего тайного, чтобы не стало явным. Тем более в деревне, где все друг у друга на виду и каждый знает о каждом. К зиме поползли по селу слухи о том, что Верка Лозовая и Нюська Кулагина уже не девки, а бабы. И сделал это Степка Макаров, который, по их женским подсчетам, к майскому празднику станет отцом. Только вот признает ли он свих детей?
Дошли эти слухи и до Марии, матери Степана, которая устроила сыну выволочку за то, что опозорил девок. И что отец не потерпел бы этого распутства. И как она теперь станет смотреть в глаза матерям этих девушек?
Мария еще долго пеняла сыну, перемешивая свой гнев со слезами, а Степан, сидя у печки на маленьком стульчике, упорно молчал, опустив голову, и лишь изредка затягивался дымом «козьей ножки».
Он не знал, что в это же время в другой части села, в дом к Вере Лозовой пришла ее подруга, а теперь соперница, Анна Кулагина. И они, напрягшись, и делая вид, что не знают – в каком положении находится каждая из них, вели разговор, более напоминающий осторожные действия сапера, обезвреживающего мину, грозящую непредсказуемым взрывом.
Он – не произошел. Более решительная и бесхитростная Вера, каким-то одеревеневшим голосом произнесла то, чего обе боялись.
- Чего мы, подруга, друг перед другом скрытничаем. И мне Степка люб, да, по всему раскладу, и тебе. И обеих нас он пригрел и приласкал. Я не знаю, как у вас получилось, что я не углядела, но – прошлого не вернешь и что есть – то есть. Хотя ты знала, что мы с ним встречаемся, и все же влезла меж нами.
- Да, никуда я не лезла! – эти слова Анна произнесла с надрывом и отчаянием. – Не обсуди, но я тоже женского счастья хочу! Тебе – хорошо. Ты красивая и фигуристая. Ты себе всегда суженого найдешь (мужики, не всех же на войне поубивают, – таких, как ты – любят ), а я – серая мышь. И когда потянулась к Степану – он мне не отказал. Поэтому и пришла к тебе просить, чтобы ты уступила мне его. Век Богу за тебя буду молиться. И свои кофту с юбкой, что в городе купила и которые тебе нравятся, – отдам не жалея!
- Ты, что вообще ополоумела!? – Вера даже наклонилась вперед. – Я же от Степана беременная! И как это я свою любовь отдам и останусь с дитем!? (Поздно уже от него избавляться). И кто меня потом, кра-с-с-и-и-вую с ребенком замуж возьмет? Уж лучше ты в сторонку отойди, тем более, что у нас раньше любовь началась.
- И я – беременная, – Анна произнесла это как-то отрешенно, не слыша слов то ли настоящей, то ли бывшей подруги. – И люблю я его, потому что это мой шанс. Я даже не вижу, что он хромает и не красавец. Отдай мне его, Вера! Извелась я вся!
…Анна замолчала, уставившись в самотканую дорожку, лежащую на полу.
- И что теперь делать? – Вера прервала паузу, возникшую после слов соперницы. – Не распилишь же его надвое!
- А не надо пилить, – встрепенулась Анна. – Ты пошли своего брата Федьку к Степке и пусть он скажет тому, что ты его срочно просишь придти. Тут мы без обид все и порешаем. Качнется он к тебе – я встану и уйду, а если выберет меня, то ты – не держи зла. Наше дело – бабье, не мы, а мужики нас выбирают.
… На том и столковались. Федька был отправлен с приглашением и с наказом не говорить, о том, что Анюта пришла к Вере. Брат убежал, а спустя время, деликатно постучав в входную дверь, в горницу вошел Степан. Увидев обеих своих подруг, фронтовик сразу понял, о чем пойдет речь. Но, поздоровавшись и сев на предложенный стул – больше не сказал ни слова.
- Чего ты молчишь, Степа? – вновь не выдержала Вера. – Мы тебя не на казнь пригласили, и не упреки тебе говорить (хотя ты, кобель, их заслуживаешь), а выяснить, как нам и тебе дальше быть?
- Не знаю, – как-то просто и обыденно сказал Степан. – Я винюсь перед вами, но не знал, что так получится. Я же поначалу обрадовался, что все девушки села, чего прежде не было, стали со мною ласковые и уважительные. Вот я и возомнил себя первым парнем на деревне, пока не вернулись другие фронтовики. Ну, и понимаете – дело молодое, кровь играет. Да и не думал тогда о последствия, считая это баловством. Вот у меня и получилось с Аннушкой, когда мы заканчивали посевную.
- Как с Аннушкой!? – Вера вскочила с лавки. – А со мной, когда же? И где я была?
- На ферме, коров доила, – виновато ответил инвалид. – С тобой у меня позже это самое произошло, когда я увидел, что такая красивая девушка (ты не обижайся Аня), готова быть со мной. А потом я запутался, ловчил, чтобы вы не узнали про мои похождения, и делал вид, что к вам безразличен. А я вас обеих люблю. Как быть дальше – сейчас не знаю. И безотцовщины не хочу. Я на них, горемычных детей, на войне насмотрелся, когда мы сдавали и вновь отвоевывали города и села. Поэтому, прошу вас, – не кляните меня и не судите, а дайте время все обдумать.
… Степан поднялся со стула и, не надевая на голову свою солдатскую шапку, – шагнул за порог. Загребая снег израненной ногой, он шагал к дому, погруженный в свои мысли. А там, в покинутой им горнице, обнявшись, рыдали две подруги и любящие женщины, чувствуя внутри себя пробуждение новой жизни.