Я не жалею ни о чём. XV. Сын

               


   После тяжёлого рабочего дня я лежала в какой-то прострации и не заметила, как в комнату вошёл сын. Недавно он вернулся из плавания по очередному морскому контракту и, как обычно, часами просиживал у компьютера, поглощая и скачивая информацию. Недавно ему минуло тридцать лет, но на макушке уже отчётливо просвечивало. Я смотрела на эту макушку и вспоминала его маленьким, с длинными волосами, развевающимися на ветру. Мы тогда жили в небольшом провинциальном городке, где он проводил много времени на лоне природы.
   В детстве он любил родительскую ласку и даже в двенадцатилетнем возрасте не стеснялся держать родителей за руку. Но этого уже не вернуть.
   В четырнадцать он вдруг как-то повзрослел и почерствел. Теперь не только за руку, но просто рядом с отцом или матерью он идти стеснялся и даже избегал.
   В детстве и отрочестве он довольно много читал. Это были уже годы, когда большинство детей к книгам не прикасалось. Поэтому нам казалось, что он станет гуманитарием. Ещё в школе, в 18 лет, сын - один из первых учеников выпускных классов – выработал в себе особую сдержанность в поведении, что придавало ему благородство.
   Пока он учился в школе (а учился он с 1985 по 1996 год), страна и общество кардинально изменились. Начал он учиться в одном государстве, заканчивал уже в другом. Экономический базис тоже кардинально переменился. Учительский сын в советское время был вполне нормальным членом детского коллектива, но в подростковые годы, совпавшие с ломкой общества, он стал ощущать себя чуть ли не изгоем среди подъезжавших к школьному крыльцу на мерседесах одноклассников.  Однажды он попросил нас выслушать его, и этот разговор решил многое, если не всё.
   Сын категорически отказался поступать в гуманитарный вуз. Видя наши вытянувшиеся лица, он вошёл в раж и стал твёрдо говорить о том, что у него, как и у каждого человека, есть право жить своей жизнью, не беспокоясь о том, что творится в мире или даже на соседней улице. Забыть про вселенную, наплевать на все            мировые события и сосредоточиться на своих делах – что может быть важнее этой возможности? В сущности, он утвердил своё право на свободу мысли и объявил, что выбирает путь к морской карьере. И мы поняли, что сын прав. Время нотаций и назойливого вторжения в его личную жизнь прошло. Ненавязчиво подкорректировать что-то в его жизни, помочь ему так, чтобы он воспринимал это только как жест доброй воли, - вот какую тактику мы выбрали. И впоследствии, как оказалось, она оправдала себя.
   - Но ты же будешь жить вне социума! – вырвалось у меня. – А человек без социума – ничто.
   - Лучше быть обеспеченным вне социума, чем нищим в социуме. Увидеть мир, хоть и урывками, но не за деньги и не туристом, заработок, обеспечивающий мои потребности и будущую семью, -  это ты называешь жизнью вне социума, мать?
   Так было решено, что он поступает в морскую академию.
   Но уже учась в академии, сын начал ходить в море матросом, чтобы заработать на жизнь и учёбу себе, да и нам помочь.
   К тридцати годам он действительно много повидал. Многократно пересекал экватор и оба тропика, побывал в десятках портов всех континентов, кроме Австралии. Закончив академию, стал помощником капитана. Создал семью.
   В личной жизни он оказался однолюбом. Никогда ему не надоедает заниматься любовью с собственной женой. Думая о сексе, он думает только о ней. Кто ещё так изучит его тело и душу? Кто ещё полюбит его так беззаботно и весело со всеми  недостатками? По какой-то странности в характере знакомые пути в сексе привлекают его больше нехоженых троп. Он даже подозревает в себе порок – то ли недостаток воображения, то ли тайную робость. Зато теперь он свободен – от мыслей, от воспоминаний, от бега минут и от состояния мироздания.
   Секс даёт нам возможность забыть на время и окружение; это биологическое гиперпространство, находящееся так же далеко от нашего сознания, как мечты; это как воздух и вода. «Другая стихия, Жека, - говорил его отец, - стоит только в неё окунуться – и весь день пойдёт по-другому. Этот день, Женя, будет не похож на другие дни».
     Сделать обобщения о его любви и вещах, с ней связанных, помогли мне собственные признания сына, который в минуты
откровенности и нежности (видно, не навсегда исчезнувших после детства) поверял отцу как своему первому и надёжному другу.
   Иногда нам бросалось в глаза, что за внешними признаками взрослости – самоуверенностью, прекрасными манерами, сексуальным опытом – в нём всё ещё прячется детство.
   Лишь мать самым донышком своей души знает, даже не знает – только слегка чувствует, зачем её ребёнок появился на свет, какова его цель и что нужно сделать матери, чтобы эта цель реализовалась. В этом и заключается великая тайна материнства. Только в этом и ни в чём другом. И соваться в эту тайну с прямолинейными нравоучениями непростительно.
   Я часто думала: «Для чего я родила его? В чём его предназначение?». Я горячо любила сына, оберегала от улицы, от дурного влияния. Он рос комнатным ребёнком. Нельзя было и подумать о том, что его ждёт судьба странника, хотя предпосылки в генетике у него к этому имелись: моряками были его дед, брат деда, частично отец и даже ... прабабка. Я чувствовала, что ему дано предназначение служить людям. И как ни горько мне было понять это, становилось ясным, что родила я его не для себя, а для мира.             Поэтому, когда он твёрдо выбрал морской путь, я поняла, что это и есть его предназначение. И я не заламывала руки, а терпеливо, изо дня в день, ждала его из четырёх-, шести-, восьми-, а однажды даже из десятимесячного контракта. То, что он объездил весь мир, радовало меня, но эта радость не могла растопить тревогу и тоску в моём сердце в периоды длительных ожиданий.
   Я никогда не устраивала ему проводы, только позволяла себе сказать напутственные слова, но всегда устраивала встречи. И даже когда он стал семейным человеком, мы договорились, что он всегда будет уезжать в аэропорт из родительского дома и возвращаться тоже сначала в него.
   Уже давно отказавшись от нравоучений, я всё-таки время от времени напоминала ему известные слова классиков, например, слова Чехова о том, что нужно всю жизнь по капельке выдавливать из себя раба.