Лето 1989. Термез.
Так уж сложилось, что в тех краях, где я отдавал долг Родине, основная масса офицеров прошла через Афганистан. Когда армию начали выводить, то оказалось, что в пределах той самой одной шестой части суши, не нашлось места для всех танкистов и мотострелков, десантников и вертолетчиков… И начали ими укреплять неспокойную границу, увеличивая гарнизоны и выдавливая местное население из немногочисленных ресторанов.
В одном из таких ресторанов это и произошло. Мы вчетвером сидели за столиком почти в центре зала у самой эстрады. Дальняя сторона была занята сдвинутыми столами, за которыми гуляли крепкие бритые ребята в камуфляже – десантно-штурмовая бригада. Женский пол, как обычно, отсутствовал, и присутствующие мужики пили крепко, сосредоточившись исключительно на общении и выпивке. Тосты поднимались сильные: «За тех, кто в сапогах!», «За тех, кто не с нами!», «За боевое братство!». Каждый раз пилось до дна и наполнялось до краев.
Ансамбль вполголоса гнал программу. Между столиками, катящимися камнями с не вычисляемым курсом, перемещались офицеры с наполненными бокалами, подсаживаясь, обнимаясь, выпивая и отваливая.
Когда ансамбль сложил инструменты, отправившись на очередной перекур-перекус, Вадик повернул ко мне раскрасневшееся лицо:
- Боря, спой, что-нибудь…
Он обратился вовремя. Обычно я отшучиваюсь, что пою только между третьей и седьмой рюмкой. Мол, до третьей я стесняюсь, а после седьмой не попадаю по струнам. Сейчас я был где-то в районе «пятой».
Для порядка поломавшись, я поднялся, прошел к эстраде, и выразительно жестикулируя, попросил у сидящего за барной стойкой гитариста разрешения попользоваться гитарой. Он, устало-безразлично пожав плечами, разрешил.
Я негромко запел, глядя на Вадима:
Кто будет держать ответ,
Что победителей нет,
В страшной войне,
Где есть только смерть
Что-то произошло в зале. Стало тише. Даже «штурмовики» затихли и сидели с поднятыми под очередной тост рюмками…
Как много героев за много лет,
Как много гробов,
Как много калек.
Сколько горючего сжег «черный тюльпан»?
Напротив меня останавливается крепко выпивший капитан с зажатым в руке бокалом. На его потном красном лице медленно проявляется осмысленное выражение. Он морщит лоб, не отрываясь глядя на мою правую руку, выбивающую по струнам нехитрый ритм.
Афганистан, ты многих сделал взрослей.
Афганистан, ты многих оставил юными, юными, юными
Ты закалял и калечил!
Веру дарил и безверие,
Все, кто прошел тебя - мечены
Твоим раскаленным временем
Афганиста-а-ан!
Капитан, пятясь задом, опускается на мое место за столом.
Сколько песка в наших глазах?
Сколько сапог разбито о скалы?
Как назывался город, которого нет!?
Сколько глоток сорвалось от крика
В переполненных госпиталях?
С кем те невесты, что не дождались нас?
В горле щекотит. В голосе появляется хрипотца:
Афганистан, ты многих сделал взрослей.
Афганистан, ты многих оставил юными, юными, юными
Ты закалял и калечил!
Веру дарил и безверие,
Все, кто прошел тебя - мечены
Твоим раскаленным временем
Афганиста-а-ан!
Фужер в руке капитана лопается. Водка, перемешанная с кровью, капает на форменные брюки. Он вздрагивает. Вадик, коротко ругнувшись, протягивает ему белую крахмальную салфетку. Я снимаю гитару и спускаюсь в зал. Из угла «штурмовиков» мне салютуют поднятыми рюмками.
- Что это за песня? - немного заплетая языком, вопрошает капитан, - Откуда? Я такой не слышал.
- Это моя песня.
- Сам?
Я киваю. Под ногой хрустят кусочки фужера. Капитан уступает мне место, взглядом выискивая пустую тару. Стакан из-под сока ему нравится больше других. Он сноровисто наполняет его водкой.
- Ты там был?
- Нет, - честно говорю я.
Капитан пристально смотрит мне в глаза, потом наливает водки еще в один стакан:
- За ребят, - глухо говорит он.
Мы выпиваем не чокаясь по стакану водки, и это последнее, что я помню из этого вечера.