Это так странно, те бабочки,что танцуют вокруг фонаря в чугунной черной решетке у порога твоего дома, их уже нет как и дома нет, но я их вижу. Ты знаешь,почему исчезли бабочки. Пока нескончаемый дождь барабанит по крыше, я закуриваю сигарету, включаю чуть громче Led Zeppelin и вспоминаю, какими огромными были тени бабочек на выбеленной стене твоего дома. Дома, которого больше нет. Остался только сарай в старом саду, в нем я и живу. Все ночи напролет я слушаю музыку и вспоминаю о тебе, перечитывая твои письма снова и снова, я миллион раз перечитал твои письма. Их 269.
Ты была моим солнышком, моей деточкой, моей самой-самой любимой девочкой, нежной и жестокой, верной и изменницей, ты была меня старше, и я этого очень стеснялся, ты без конца это подчеркивала. Ты постоянно уезжала по делам, но писала мне каждый день. Злобные крысы-мутанты сожрали твое черное платье, все что мне от тебя еще осталось, и подбирались и к письмам тоже, поэтому я не сплю ночами и держу огонь все время.
Я ходил встречать тебя на железнодорожную станцию, и мне нравилось смотреть, как ты идешь ко мне, с этой маленькой сумочкой. На ней был золотой брелок с твоим именем, а на шее ты носила золотой крестик. Сейчас у меня все стены исписаны, я черчу на них твое имя, я рисую их по ночам золотой краской, твореным золотом. Потом буквы сливаются, и стены убогого сарая становятся золотыми как стены дворцового зала.
Теперь здесь нельзя говорить громко. Разбудишь Цербера. Я знаю, тебе будет немножко больно, но тебе придется это потерпеть, дорогая. Вся моя любовь к тебе огромная как океан не сделает меня несправедливым. Сейчас у меня остались только письма, но прикасаясь к ним, я зажмуриваю глаза и ощущаю твои теплые бархатные пальчики и холодные жемчужинки ноготочков. Я бы их тысячу-тысячу раз разцеловал, но я вижу только буковки, маленькие буковки, когда открываю глаза. И я снова и снова рисую твое имя на стене, такое холодное и чистое, оно всегда как музыка для меня, оно моя единственная молитва, моя святыня и крепость.
Ночью стены горят червонным золотом. Когда я думаю о трансформации Цербера, мне вспоминаются рисунки из книги, где описывались средневековые взгляды на зарождение животных, там птицы появлялись из гигантских расколотых тыкв, жуки из помоев... А Цербер раньше был червем. Это не миф, увы - правда. Червь завелся в подвале дома, он был незаметен и всегда молчал, питался отбросами, и долго никто не обращал на него внимания. А потом уже стало поздно - у червя появились мощные лапы и клыки. Он стал Цербером, десятиглавым псом с оскаленной от бешенства пастью и ядовитой слюной, стекающей с клыков.
Я вспоминаю о тебе, моя дорогая, моя хорошая, в такую же ночь, какая была тогда, когда ты улетела. Пока Цербер опустошал окрестности, и все светлое и доброе бежало из наших мест, ты таяла на глазах, твое личико становилось бледным, а глаза были обведены теперь тенями. Ты все еще смотрела на бабочек у ночника, сидя на пороге дома так, как ты любила это прежде. Но бабочки не могли жить в воздухе,отравленном ненавистью Цербера.
Мне иногда казалось, что он скорее похож не на десятиглавого пса, а на спрута. Он заполнил собой весь мир,осквернил храмы, разрушил города. И поезда не ходили больше...
В ночь, когда Цербер бесновался на холмах, разрушая виноградники и убивая все живое, в ком был свет, я отвернулся на минуту лишь от огня, и увидел, что ты, любимая моя, превратилась в бабочку. Бледную и полупрозрачную. И ты полетела к звездам. Сквозь изумрудные от фонарного света нижние ветки лип, сквозь темные верхние ветки, сделала круг у золотого креста церкви, что была за рекой, и выше-выше, пока не исчезла в лунном сиянии, растаяла, но я долго еще слышал что-то, похожее на звон золотых колокольчиков.
Цербер беснуется по-прежнему. Его алые глаза горят иногда так ярко, что все небо озарено сполохами. Его вой отвратителен для слуха, и толпища беснующихся ламий с развевающимися волосами сопровождают его. Солнышко мое, я знаю, ты не вернешься, пока он жив. Да и что тебе делать в разоренном краю, где только чертополох стынет на ветру, где нет больше ни света, ни правды, ни чести? Где порицается и оскверняется любая живая душа,где правит бал воплощенное Зло?
То, что я вижу сейчас, это не бабочка, а простая тень. Призрак,порхающий у заговоренного огня. Но я буду всю ночь беречь огонь и перечитывать твои письма. Сейчас я дошел до 253, потом я снова начну - по кругу. Это мой заколдованный круг, мой мир, моя жизнь, проходящая в ложном блеске золота под кроваво-красным небом проклятого мира.
Но я также знаю, что пёс ада не вечен, и что на каждую из его голов найдется заговоренный меч с высеченными на рукояти словами из Библии. Тогда ты вернешься ко мне, и мы снова будем вместе, и посадим новые виноградники. Тогда стены лачужки в саду перестанут быть такими странно и противоестественно золотыми. Я бы хотел, чтобы они были из простого дерева.
Твое имя, детка моя, чистая и любимая детка. Четыре буквы. Холодные, светлые и гордые. Они свЯты и абсолютно чисты, они праведны, как ледяная вода из горного источника. Как золотой крест на куполе церкви. Как любовь, которая сильнее даже самого изощренного монстра.
Ради тебя.
Убить Цербера.