В глубине памяти 3 - Омчикандя или Долина смерти

Галина Кадетова 2
предыдущая глава здесь - http://www.proza.ru/2013/01/04/1224

Маленький, дребезжащий самолётик Як-40 поднялся в воздух. Лететь надо было около часа. Но боже, какой это был час! Казалось, моё тело заледенело сразу. Оно, нарушая законы термодинамики, охладилось не только до абсолютного нуля, но и ниже всех немыслимых нулей. Боковые сидения самолётика были сделаны не из металла. Отнюдь! Глыбы полярных льдов, взятые из трона самой снежной королевы, показались бы печкой по сравнению с этими адскими сидениями. У меня не было ни рук, ни ног, ни мозгов. Меня вообще не было – только холод. Ледяной холод. Никогда в своей жизни я не ощущала сути этих слов, как в тот нескончаемый час. В иллюминаторы вглядывался не то туман, не то равнодушные глаза снежного человека. Одинаково съёжившие неподвижные глыбы пассажиров умерли в своих креслах. И только мотор монотонно гудел и гудел. Но всё - таки мы долетели.

Еле передвигаясь. Медленно. На чужих ногах моё сознание перелилось в тепло низенькой избушки. И блаженно приклеилось к железной, гудящей печке. Валера где-то бегал, выгружал наши чемоданы. Люди у билетной кассы что-то кричали, перетаскивали тяжелые рюкзаки с привязанными оленьими рогами, которые были туго перебинтованы белой марлей. Толстый пухленький человечек расталкивал всех и визгливо кричал - Куда дели веники? Его лохматая шапка и огромный воротник были из странного жесткого, неизвестного мне меха. Краем глаза я заметила такой же странный мех на оторочке шубы красивой якутяночки, что печально поглядывала на меня, играя своими узорными варежками.

На её фарфорово - белом личике трогательно выделялись неожиданно синие глаза миндалевидной восточной формы. Лёгкий румянец нежно пробивался сквозь кожу, подчеркивая скуластый овал щёк. Тяжелые, туго заплетённые косы, обрамляли лицо черным абрисом, усиливая неземную хрупкость  её глаз. Позднее я узнала, что смешанные браки славянской (впрочем отцом девочки был кажется литовец) и якутской крови порождали сахалярок – удивительно красивых девушек! Я и сегодня чётко помню её редкую красоту. С такой манекенщицей можно  выиграть любой конкурс! Моё сознание мгновенно перебросило меня в родной город, на швейную фабрику, в уютный кабинет, где так легко работалось. И загадочная  красота этой девушки стала чужой, холодной.

Хлопала промёрзлая дверь, постоянно впуская огромные клубы белого пара. Моя перемороженная, полуобморочная  душа наполнялась злостью к холоду, к смеху, к этим бородатым дядькам – бессильно таяла и наполнялась снова, таяла и наполнялась и, наконец, очнулась, ощутила себя живой. Черноглазый малыш в вязаной шапочке и огромных унтах, сын начальника аэровокзала /как нелепо и дико было так называть этот занесенный снегом сарай!/, подал мне пухлыми ручонками кружку дымящегося, душистого чая. Чай пахнул влажным лесом, дачным домиком, земляничными ладошками моего далёкого сына и слезы градом побежали из моих возмущенных действительностью глаз. Экзотическая якутская красавица скромно отвернулась и  через плечо стала сочувственно поглядывать на меня.

Я уже не хотела романтики. Не хотела полярного сияния, белых медведей! Мне не нужны были ни чужая гортанная речь, ни раскаленная печка, ни цинковый бочок с длинной цепью, на которой болталась горемыка-кружка. Мне хотелось выть от жутких достопримечательностей Севера. Я хотела домой, к маме, к Данику. К оставленной цивилизации. К паровому отоплению. К теплу! Мальчуган осторожно погладил пуховый платок (подаренный мне мудрейшей бабой Аней!) и сел рядом хлопая ресничками и собираясь заплакать за компанию. Так я познакомилась с будущим одноклассником моего сына – Чирковым Сашей и дочкой пока незнакомой мне комендантши  карьера Омчикандя якутки Насти (жаль уже не помню как звали её красивую дочку). У дверей затарахтела какая то машина и Валера, потащил наши чемоданы на мороз. Я умоляла его взять билет на обратный рейс. Взять немедленно. Сейчас.
 Шустрый, узкоглазый шофер, смешно коверкая русские слова, сказал мне тихо, что билетов нет даже на самолёт, который прилетит только в четверг. Вытаращив глаза, и снова заледенев (теперь уже от ужаса), я смотрела на краснеющие огоньки улетающего самолёта, на безумно белый снег, который разбегался во все стороны, пропадая и сливаясь с хмурым небом. Разбегался до ближайшей цивилизации, обгоняя самолёт и накручивая свои безликие километры. Слава богу, что грузовик, в который меня - онемевшую и оглохшую - затолкал муж, вибрировал до неё только двадцать минут.

Вечерело. Но я хорошо осознавала, что еще день – часа три. Когда мы подъехали к одному из двухэтажных домиков, стало почти совсем темно. На его высоком крыльце стояли две курящие женщины. Они дружно поздоровались с нами, мгновенно спрятав сигареты. Одна, помоложе, в кокетливых сапожках на высоких каблучках, поскрипывая ими (после валенок, местных унтов и торбазов – они показались мне просто чудом), повела моего мужа на второй этаж в неведомую контору. Оставшаяся пожилая женщина, улыбаясь, пригласила меня к себе в гости (позднее выяснилось, что она была женой зав. клуба) - пока Валера будет оформлять документы на жильё, она предлагала угоститься чаем. Но я вежливо отказалась и демонстративно села прямо у входной двери на чемоданы. Села ждать Валеру. Женщина потоптавшись - ушла. Поглядывая на обшарпанный, тёмный коридор и тяжёлую войлочную дверь магазинчика, что плаксиво скрипела в дальнем углу коридора, я тоже потихоньку стала всхлипывать и вскоре разревелась в ледяной тишине - громко и навзрыд.

Коридор насмешливо молчал и терпеливо слушал меня. Иногда он печально и почти бесшумно закрывал и открывал где-то какие-то загадочные двери, или отчетливо свистел в дырявых досках пола. Откуда - то пахнуло свежей известью, потом кислой капустой, потом потянуло кофейным запахом. Кругом  шла привычная жизнь. И только я была выключена из неё, забытая всеми. Валеры не было долго. Я всё сидела и сидела, злясь и замерзая. От дверей дуло. Передвинув чемоданы подальше от дверей, решила заглянуть в магазин. Вытерев заплаканное лицо и похлопав по носу ладошками, толкнула дверь. Вошла. В нос ударил непередаваемый аромат из запаха селёдки, квашеной капусты и мандарин. Помню тесноту и странный уют этого забытого богом места, разговорчивость ласковых продавщиц, сладость откушенного пряника, морошковый чай, который тут же налили мне из термоса руки в черных перчатках без пальчиков. Митенки – привычно подсказало мне моё знание истории костюма.

Чай на севере пьют везде. Куда бы ни зашел - сразу чай. Сплошное чаепитие. Одна из девушек в магазине с пугачевской щербинкой крупных белых зубов окажется потом сестрой моей будущей комсомольской подруги Галины Фатериной. На момент нашего приезда в Омчикандю Галина была комсоргом немногочисленной, но весьма активной группы комсомольцев. Когда Валера в поисках меня заглянул в магазин, помахивая ключом от комнаты, где нас временно поселили, я уже твёрдо знала, что в четверг полечу обратно. Делать здесь среди холода и затрапезности интерьеров мне было нечего. К тому же дома меня ждал дорогой человечек, наш сын Данилушка.

Соседняя с магазином дверь была открыта. Валера заносил в неё чемоданы. Радуясь, что не придётся далеко идти, я вошла в комнату. И чуть не упала в обморок. Испуг охватил меня сразу. Даже не охватил, а подкосил. Пол в комнате был наспех помыт. И следы извести тянулись разводами, переплюнув живопись всех абстракционистов земного шара! Грязное окно от подоконника и до середины стекол было забито зеленым, толстым одеялом. Под окном были аккуратно сложены шесть чугунных батарей. Посередине комнаты на газетках сиротливо стояли две белые, свежевыкрашенные нитрокраской табуретки. Вид большой, тоже белой бочки с водой у входа добил мое потрясенное сознание окончательно. Я наклонилась над ней в надежде утопиться. Да, воды было достаточно для этой страшной цели. Перекошенное лицо было не моим. Качаясь на водной глади, оно множилось и изучало меня, собираясь заголосить. Щёлкнул замок. Валера крепко обнял мои плечи.
- Галка, якутяночка ты моя, вот мы и на Севере! Тут есть столовая – поужинаем, а потом будем устраиваться.
Он стал переодевать рубашку, но тут в дверь постучали. Повязывая галстук, Валера одной рукой открыл дверь. Толстенький, маленький человек, лысый и улыбчивый протягивал блестящий рукомойник. Я узнала в нем суетного дядьку с вениками из аэропорта.
- Вот вам подарок. Давай я его сейчас и прибью. Молоток, гвозди. Хозяйка говори куда? Сверкая лысиной, он ловко пристроил подарок на стену и удалился, учтиво прикрыв дверь. Но через секунду его лысина снова сверкнула в проёме дверей.
- Меня зовут Алексей Палыч. Я зав. клубом. Ваш сосед. Будем дружить домами. И он исчез, плотно закрыв дверь.

Его подарок пригодился немедленно. Благодаря воде мы - чистые и свежие - достойно вошли в столовую. Она была в этом же доме. Только вход в неё был с другой стороны. Толкнув дверь, мы вошли в комнату, где стояли сколоченные из свежих досок столы. Вопреки всему – и самодельным столам, и железным кружкам – небольшой зал мечтал быть уютным. Мечтал видимо давно. Его бумажные скатерти горели упрямой чистотой. На замученных диким утеплением окнах дерзко покачивались такие же бумажные занавески. Весёлые герани настойчиво радовали глаз. В углу на вешалках не было свободных мест. Мы положили свою одежду на подоконник. Набросив на плечи модный мохеровый шарф, я пошла к раздаче. Рядом с ней висел рукомойник. Он был точной копией нашего подарка.

Бородатые парни, гогоча во всё горло, мыли под ним руки и, как дети, брызгались водой. Увидев нас и притихнув, они стали по очереди здороваться с Валерой мокрыми руками. Один из них, лохматый, похожий на огромного медведя, подал мне полосатый, тетрадный листок сегодняшнего меню. Сказав – Спасибо - я не глядя повесила его назад на гвоздик и пошла за разносами.
-Чё будем есть? – низким, грудным голосом спросила пышная повариха, наваливаясь всей грудью на высокую стойку. Белёсые, густые брови улыбчиво дрогнули над добрыми глазами.
- А все самое вкусное – ответил, улыбаясь, Валера. Я, молча и хмуро, громко поставила на стойку два разноса.
-Ну, тогда солянку и пельмени. И ещё по маленькой?– повариха подала тарелки и вопросительно зыркнула на Валеру. Он махнул рукой, сказав: - И жене тоже!
Еда была сытной. Расстегнув белоснежный воротник рубашки, Валера вытер пот на лице, оглядел быстро редеющий зал и громко сказал поварихи, что всё было очень вкусно и, что маленькая - просто чудо. Женщина улыбнулась материнской, благодарной улыбкой.
- Тебе понравилось, Галка?
- Нет - коротко отрезала я. Это было неправдой. Всё было действительно вкусно. На кухне гневно загремели посудой. Иногда я становлюсь ужасно злой и несправедливой. И тогда муж меня не трогает, предчувствуя скандал. Сейчас я как раз копила в себе эту злость. Почему я злилась? Да потому что рушились мои мечты о далеком, романтичном Севере. Здесь всё было буднично и просто. И люди, и еда. Стоило ли лететь сюда за тысячи километров? К тому же на комфорт здесь не было даже намека. Это я успела заметить ещё в избенке аэровокзала (кто жил на Севере тот меня поймёт!)
- Да, Галка. На втором этаже в конторе есть теплый туалет. Рядом с кабинетом директора – наклоняясь к моему уху, тихо сообщил Валера.
-Ах, как хорошо, что не на крыше и не в подвале, и вообще не на Луне - почти заорала я и, грохнув казённым стулом, полетела одеваться. Огромный медведь, раскидав грязные робы, подал мне мою модную, болгарскую куртку. Но я, брезгливо толкнув обитые вездесущим зеленым одеялом двери, вылетела на улицу, кутаясь в длинный  шарф. Гневно подняла глаза к небу и ахнула.

Прямо передо мной висели звезды. Низко висели. Тяжелые и чистые они переливались, мерцали и кружились, кружились... Таких звёзд я не увижу больше никогда и нигде – ни на юге России,ни в Сибири, ни в раскаленной солнцем Африке. Морозно хрусткие они сияли в темноте, изливая невероятный покой. Словно через просверленные дырочки кромешно - чёрного неба струился потусторонний свет. Моя голова тоже кружилась и от долгой дороги и от выпитого спирта, и от обиды. Валера догнал меня и стал надевать куртку. Я прижалась к его щеке и громко заревела.
- Давай уедем, прошу тебя! Мне здесь страшно. Такая даль. Край света. И эти бородатые мужики. И тьма. Смотри, ведь еще часа четыре, а тьма - кромешная. Слёзы душили меня.
- Галка! Ты посмотри – это же сказка. Такие звезды!
- Не хочу звезд! Не хочу сказки! Это дырки, а не звёзды. Дырки на сеновале. Уедем! Прошу! Прошу! Прошу! Я почти билась в истерике. Валера молчал и терпеливо  слушал мой бред. Потом сказал, нахмурив брови:
- Всё хватит. Я сказал – нет. Уеду только через три года. Молодой специалист должен отработать по направлению. Пойми это. Да, успокойся же, Галка. Всё не так плохо.

Мы почти бегали по кругу, наши следы стали тропинкой, а мы всё кружили и кружили. И не могли понять друг друга. Пять двухэтажных, абсолютно одинаковых деревянных домиков - сияя всеми своими окнами – удивленно сжимались вокруг нас. Сбоку, за речкой пряталась крепко сколоченная банька. Из её трубы валил белый дым. По тропочки, постоянно оглядываясь на нас и посмеиваясь, спешили две женские фигуры с яркими тазами, с толпой закутанных детишек и тремя пушистыми собаками. Собаки порой останавливались и заливисто лаяли в нашу сторону. Слева от столовой, за теплотрассой чернело низенькое здание школы. На его крыше висел яркий прожектор.  Вдали тянулись сарайчики - балки для бичей – сезонных рабочих. Мимо сарайчиков летела дорога. Летела к  окраине поселка и дальше, дальше - туда, где светились огоньки  засыпанного снегом знакомого уже аэровокзала.

Почти на горизонте, за взлетной полосой раненой птицей горбился какой-то странный едва различимый силуэт двухэтажного здания. Меня раздражал монотонный гул исходивший от него. О! Этот навязчивый, гул - этот противный, изматывающий нервный звук - звук напоминание. Электростанция. Дизельная переносная электростанция. ДЭСКа. Замолчит ДЭСКа  и холод убьёт всё живое вокруг. Этот гул разносится по тундре на много километров. От него убегают звери. Зона слышимости, как круг, очерченный для людей, для их деятельности, для работы на промприборах, на драгах, на машинах и полигонах. Зона жизни в маленьких домиках на краю Света.

 Обогнув Дэску, дорога исчезает в черной круговерти ночи, убегая к далёкому Селеняху, Куйге, Якутску. Здесь дорогу зовут - зимник. Кажется, зимник сошёл с  неба. Или небо - стало зимником, звездами, снегом. Всё перевернулось здесь. Всё смешалось. Переместилось с ног на голову. Я смогла уехать отсюда только через год. Как забыть ужас тех первых ночей, когда  в одиночестве холодной комнаты я ждала мужа с работы? У него не было сил успокаивать меня. Едва переступив порог, он, усталый, валился спать, а я сидела рядом со спящим мужем, вцепившись в его  перепачканную мазутом руку и плакала. Такого морального одиночества, беспомощности, затерянности среди снегов и вечного безмолвия  я не испытывала никогда. Лишь через много лет, пролетая над африканской пустыней Сахарой, среди горячих песков я ощутила тоже величие Природы и тоже её равнодушие к человеку, к его маленьким проблемам, к страданиям его души. В Омчиканде (наш поселок с якутского переводили как Долина смерти) перед лицом Безграничного Пространства, я впервые четко осознала слово – необходимость.

Каждое утро Валера торопливо собирался на работу. Автобус отходил прямо от нашего окна. Когда затихали шутки рабочих и шум мотора, я смотрела сквозь мерзлые стёкла на следы бензина, на немые окна соседнего дома, где порой мелькали силуэты неведомых людей, на бескрайнее черное небо и  тьму, тьму, тьму. Край света! 200 километров и Ледовитый океан. Его ледяное дыхание тогда я лишь предчувствовала. А до городов, до цивилизации - тысячи километров.

Какая немыслимая даль! Два дня я плакала у себя в комнатке. И весь поселок, недоумевая, прислушивался к нашим ссорам. Поселок сочувствовал новому мастеру и дружно осуждал меня – его избалованную жёнушку. На третий день всё изменилось. Утром сердитые голоса рабочих разбудили меня. Вспомнив, что Валера обещал мне весь завтрашний день быть дома я (упрямо улыбаясь!) создала себе хорошее настроение. В коридоре было чрезвычайно шумно - там о чём – то спорили, требовали подписать расчет и организовать дополнительный рейс на четверг. Господи! Да ведь завтра прилетит самолёт! Но я уже понимала, что сейчас  улететь отсюда  не возможно. Для меня на самолёте, скорее всего, не найдётся места. Чей-то хриплый голос настойчиво просил радистку узнать - не родила ли его жена, кто-то ругаясь искал горного мастера с нижней зоны. Запах папиросного дыма вползал в холодную комнату сквозь широченные дверные щели.
- Вот забрались, так забрались – я стала заправлять дурацкую кровать, которую мы с мужем смастерили из чугунных батарей. Набежали слёзы. Слёзы капали и капали, и, наконец, полились ручьём. В бессильном гневе на весь Белый Свет я стала расшвыривать всё, что попадалось под руку - молоток, подушки, пачки концентратов.
Хорошее настроение не хотело существовать в жалком мирке холодной комнаты и в моей разъяренной душе.

Внезапно дверь распахнулась,  крючок, отлетев, жалобно звякнул на обледеневшем  коврике. На пороге, как в раме невиданной сюрреалистической картины взмокшая якутка в дорогой норковой шубе с песцовой вставкой по капюшону держала на руках большой кусок ярко-красного мяса. Вид сырого мяса на фоне такой роскошной шубы сразил меня. Я перестала дышать и рыдать одновременно. По - хозяйски оглядев комнату, это «меховое чудо» сбросило мясо на деревянную крышку бочки. Бочка жалобно ухнула эхом в черной глубине, плеснув водой через край.
- Принимай оленину. Свежак. Э, деваха, да ты опять ревёшь? Как муж то терпит? – якутка тяжело опустилась на табуретку, возле почти растерзанной кровати и медленно вытащила из невидимого кармана яркую пачку дорогих сигарет. Закусив белыми, крупными зубами одну из них, закурила, небрежно чиркнув дорогой, тяжелой зажигалкой и плавно разогнав рукой кольца ароматного дыма.
- Ставь чайник – она лениво скинула капюшон. Яркие камни на её кольцах брызнули россыпью самоцветных камней.
- Какой чайник? Мы ещё не купили ничего - пискнула я не совсем своим голосом и потянулась к стеклянной банке с маленьким  кипятильником.
Отведя руку с папиросой в сторону и переливаясь уже блеском бриллиантовых серёжек с подвесками она перегнулась через кровать и застучала в стену громко и бесцеремонно.
- Палыч, давай за чайником на склад. Ну и всё прочее, понял? Ты веники новые вчера получил. Захвати сюда и себе возьми в клуб.
Повернулась ко мне и улыбнулась внезапно доброй щелочкой узких преузких глаз.
- Я комендант. Зовут Настя. Вчера твой мужик робу получал у меня. Хороший мужик. А ты - не дури. Берись за тряпку и наводи порядок. Месяца четыре вам тут жить. Пока Славка не уедет. Свободных комнат нет. Тут раньше сантехник обитал. Мы его на Дэску перевезли. Вот батареи только не успели убрать. По рации передали о вашем приезде поздно. Завтра Дормидонт придёт и утащит. Потом  кровать дам. Вот столов у меня на складе нет.
- Зато побелили! - и она заразительно расхохоталась, оглядывая стены и пол – Во, черти, намазюкали!
- Да мы всё купим в магазине – хмуро ответила я, постепенно приходя в себя от потрясения.
- Там ничего не продают, девонька. Мужики сами всё делают. Или я даю, если мне завозят по зимнику.
 - Плохо без стола. А нет ли у вас доски ровной, чтоб из неё столешницу сделать?
- Фанеры что ли? Да сколько хочешь! Были бы руки и желание только. Её теплая искренняя улыбка растопила хмурость утра.
В комнату заглянул Палыч - наш вчерашний толстенький знакомец. Он стал вытаскивать из мешка дешевую посуду, небольшую чашку, ведро, чайник, сковородку, две кастрюли, роскошный чайный сервис, двухконфорочную плитку и даже простыни и наволочки. Вещей было много и все они были новыми. С синими треугольными штампами. Последним он вытащил веник.
- Шикарный веник! – бросив его в угол, Палыч ловко установил на табуретке плитку, освободил от оберточной бумаги и включил её.
- Пусть обгорает. Я пойду за обогревателем схожу.
Поставив на плитку сковородку, он  ушел, мягко и плавно унося своё полное тело и  оставляя незабываемый аромат Шипра. Настя, мгновенно раздевшись, сполоснула в чашке мясо, порезала его на некрупные кусочки. Ловко бросила на сковородку два самых крупных куска. Вытопила их. Появилось много пахучего мясного сока. Затем быстро высыпала в него ровные мясные кусочки. Помешала и накрыла сковородку крышкой. Минуты через две резко встряхнула сковородку и убрала её с плитки.
- Палыч, соли и перца прихвати – она снова стукнула в стенку.
- Оленина готова – Настя достала новые блестящие ложки.
- Как готова? – не поверила я.
- Мясо сырое еще. И пяти минут не прошло.
- Что ты. Пять минут для оленины много. Чуть кровь ушла, мясо посерело и готово. Минутки две, три. Проворонишь момент - оленина будет твердой и не сочной.
Она открыла крышку. Запах пошёл необычайный! Сунув мне ложку, Настя снова рассмеялась лукаво и беспечно.
- А вилок у меня на складе нет! Ничо, с материка привезете потом.
-Такое мясо только в Селеняхе можно попробовать или в гостях у Насти. Тебе повезло, рёва – весело подмигнул вернувшийся Палыч. Он установил странный предмет, от которого вскоре по комнате полилось божественное тепло.  Настя не спеша бросила на мясо лавровый лист и какие то мелкие листочки и черные сухие ягодки. Так я впервые, обжигаясь и восторгаясь нежнейшим вкусом, попробовала жареную по-якутски оленину. Нежная мякоть таяла во рту. Макая кусочки хлеба в жижу, я облизывала и пальцы, и сковородку.

Палыч снова ушел и вернулся уже с женой. Мы пили чай, говорили о детях, о родных, показывали фотографии и смеялись. Вскоре сытая и согревшая я забыла, что за окном страшно и холодно, что в поселке нет больницы, нет милиции, нет парикмахерской, нет Дома Быта. И то, что билетов на завтрашний самолёт тоже нет - меня не ужасало. Палыч притащил баян. Затем я пошла в гости  к Насте. Потом в клуб к  Палычу. Встречные, незнакомые  люди весело здоровались со мной, тепло отзывались о муже, желали нам удачи.

Вечером, не дождавшись возвращения Валеры, я впервые крепко засну в тепле. Мне будет сниться северное сияние, которого я тогда ещё не видела и белоснежные пушистые собаки. Я не услышу, как придёт муж, как он уснёт, по привычке не раздеваясь, рядом со мной, отвернув чистые простыни и не зная, что в комнате царствует тепло! Он только утром заметит самодельный обогреватель, который верой и правдой прослужит нам до конца нашей северной одиссеи. Чуть свет его срочно вызовут на работу. И  завертится наша северная жизнь с вечными авралами, с вечными - словами НАДО,ДОЛЖЕН,ОБЯЗАН. 

А потом я купила много-много бумажных скатертей в магазине и вырезала шторки, салфетки и даже абажур. Узор вышел на загляденье! Столовая умерла от зависти и долго пыталась сообразить, как это вырезается. Плакать стало некогда. Мой конструкторский ум сконструировал из ящиков и досок стол, диванчик и даже обалденный светильник из жестяной коробки для печенья. Его кружевная тень на потолке сделала наше жилище волшебной сказкой. Вечером, перешагнув порог комнатки, усталый и грязный Валера опешил.
- Это моя комната, а жена это моя или я ошибся дверью?
Стоя у самодельного стола, в кружевной тени светильника и помешивая оленину, я гордилась уютом и собой – храброй женщиной, которая  улыбалась  мужу на краю Света, зажав сердце в кулак.

Поздним вечером, после весёлого мытья в цинковой ванне (которую со страшным грохотом притащил Дормидонт по приказу Насти) мы написали первое письмо на материк. В нём было наше совместное восхищение здешней жизнью. Только через много лет я узнаю, что мама с первых его строк поймёт, как мне трудно на Севере и как я рвусь домой. Но тогда я понимала, что надо было брать себя в руки. Надо было жить здесь и ждать подходящий момент, что б сбежать отсюда сломя голову! Сбежать хотя бы в райцентр. Но о затаённых мечтах я расскажу мужу через год, когда они исполнятся, когда меня выдвинут на должность освобождённого секретаря комсомольской организации ГОКа и предложат долгожданный перевод в Депутатский.  А пока мы счастливо улыбались новой жизни! Муж, скрывая недосыпание и усталость, я – страх перед суровой тундрой, что чернела за разукрашенным, переклеенным стеклом хрупкого нашего жилья, дыша безмолвием мертвого Северного океана..

продолжение здесь - http://proza.ru/2013/02/19/1263