Рассказ музейного сторожа
Я настолько привык к громкому тиканью часов, что сегодня, когда часы остановились, понял, что такое ночная тишина. Эх, да я же вчерашней ночью забыл завести часы.
Я стоял возле часов и наслаждался тишиной — полной тишиной. Такую тишину особенно подчёркивают редкие шорохи, свойственные ночи и незнакомые днём. Лишь сирена «скорой помощи» на несколько секунд внесла диссонанс в тихую музыку ночи. В этот час нет ни машин, ни пешеходов — зачем поднимать шум, зачем лишний раз напоминать о нашей недолговечности?
И снова покой. Но ночная тишина имеет свойство будить тревогу, смятение. Поэтому я начал испытывать смутное беспокойство — так настораживающая тишина предупреждает нас о том, что мы не одни в этом огромном мире. И даже в пустой комнате — мы тоже не одни. Кто мы? — Я — и я! один на один с собой. Нет, не один! Вот чей-то голос, осторожно, чтобы не особенно испугать меня, мягко окликнул:
— Доброй ночи, — я понял, что слово “добрый” прозвучало первым, чтобы смягчить мой испуг, действительно произошедший со мной от неожиданности.
Автоматически я произнёс: «Добрый день», так как было достаточно светло, и испугался, что не день же сейчас, а я говорю что попало…
Это оказались часы — старинные, современные ли — не знаю. Возможно, они были музейным экспонатом, а может — просто время показывали праздным посетителям.
— Ты думаешь, что я сегодня отдыхаю, — голос часов был необычайно добрым, мягким. — Да, я устал от суеты, и сегодня один из редких дней, когда я могу со спокойной совестью отдышаться и подготовить себя к новой бесконечной череде дней, часов и минут.
Я был уверен, что часы — это они. Эти же часы называли себя “он”. Да, именно так — в мужском роде. Если бы это был будильник, было бы проще…
— Неумолимое движение стрелок Вы называете суетой? — я никак не мог назвать часы “ты” — так закрепился в моём сознании множественный образ часов. Время — одно, но часов — много, и даже одни часы — это тоже они.
— Суета не в движении стрелок, а в непрерывном вращении анкера или качании маятника, — часы сказали это спокойным тоном, который почему-то показался мне назидательным.
— Я думал, что движение анкера — это примерно тоже, что работа сердца. Сердце гонит кровь автоматически, и я не чувствую какой-то особой заслуги в том, что нечто выполняет свои обязанности в силу своей природы. Сердце должно стучать, холодильник должен охлаждать, плита должна греть. А часы должны показывать время.
— Я добросовестно показываю точное время, несмотря на то, что сбиты все настройки. Это я достигаю усилием воли. Я не отказываюсь от своих непременных обязанностей — и буду их выполнять, насколько сил хватит. Но если бы люди знали, что такое непрерывная суета… Уверен, для сердца тоже нелёгок труд — изо дня в день, из года в год поддерживать жизнь человека. Возможно, ему даже немного тяжелее.
— Людям хорошо знакома непрерывная суета, им она даже нравится.
— То другая суета — немножко поработал, немножко отдохнул, немножко походил по музею, потом ночью отдохнул от самой суеты.
— Да. Возможно, грузчику и шахтёру покажется праздной работа хирурга, или часовщика, — я решил говорить о том, что ближе часам: — А Вы не пробовали расслабиться во время своей работы? Маятник будет качаться в силу своей природы и под действием силы тяжести.
— Значит — свои обязанности перекладывать на плечи других? Возможно, ты и прав, но я же сказал, что сбиты настройки моего механизма. И поэтому усилием воли я должен корректировать погрешности.
Мне стало стыдно перед часами за то, что я даже во время своей работы отдыхаю. Работа музейного сторожа предрасполагает к труду над собой. Полезное чтение, физические упражнения, рукоделие и творчество — вот чем мне следует заниматься вместо праздного ничегонеделания на старом диване.
— Я накануне выходных дней не буду Вас заводить, чтобы Вы почаще могли подумать о жизни.
— Не стоит. Мне достаточно тех редких дней, когда благодаря забывчивости людей я поневоле предоставлен сам себе. Я не ищу покоя — того гарантированного покоя в выходные дни.
— Надеюсь, Вы не будете возражать, если я заведу Вас утром — перед самым приходом людей?
— Я не привык без работы. Если можешь, то сделай это теперь же, — нотки раздражения услышал я в мерном скрипе часового механизма. Даже остановившиеся часы говорят размеренно и сухо: — Тик! Так!
— Сожалею, но я не знаю, сколько сейчас время.
— Я плаваю в океане времени. Неужели ты думаешь, что я не смогу вычислить всё с точностью до секунды. И — само собой разумеется — я обязательно учту поправку на местное время. Вот только механизм завести не в моих силах.
— Да, я обязательно Вас заведу. Вот только поговорите со мной ещё немного. О жизни и времени. Меня многие учили жизни, но все эти учителя суетились не меньше меня. Потом я предоставлю Вам время помолчать. А после мы просто поболтаем.
Я понял, что я сказал глупость. Просто болтать — с часами? С самим воплощением неумолимого времени? Я вынул спрятанный за часами ключ, вставил его и повернул на восемь с половиной оборотов.
Тик-так, — отсчитывали секунды часы: — тик-так.
Чтобы отвлечься от ненужных мыслей, я начал громко петь. Но среди шедевров в полумраке залы петь было как-то неуместно. Я ушёл в служебную комнату.
После такого разговора мне не хотелось просто лежать на диване и глядеть на трещину в потолке. К счастью, сегодня я прихватил с собой целый стакан жареных семечек…
А ведь семечки — это орудие убийства… Убить время — это настолько же приятное занятие, как и поджечь храм Артемиды Эфесской. И даже в книге рекордов Гиннеса этому преступлению найдётся место как наиболее массовому из преступлений.
Щёлк-щёлк, — потрескивали семечки.
Тук — тук, — стучало сердце. — Тук — тук, — громче, чем обычно.
— Не слишком ли громко? — спросил я, как будто даже ожидая ответа.
Но сердце работает бездумно, автоматически… Его почему-то называют вместилищем души?! Но сердце работает бездушно.
Что там о работе сердца сказали часы? … часы — сказали?… Наваждение какое-то… В следующий раз кроме семечек я обязательно принесу книжку или магнитофон…
Но, быть может, не стоит даже семечки брать? И молчать?
И в покаянной молитве ужасаться своей заскорузлости?
И вновь я вышел в полумрак залы.
Тик-так, — отсчитывали секунды часы: — тик-так.
Тук — тук, — стучало сердце: — тук — тук.
У часов свои представления о смерти.
А сердце — живёт.
Сирена скорой помощи опять разбила размеренную ритмичную тишину ночи. …Возвращаются назад… Господи, может, успеют… Кто ты, незнакомый доктор? Спаси несчастного. Я тоже помолюсь за болящего. Что случилось, добрый человек, отчего твоё сердце заболело? Ничего, что ты сегодня не заведёшь часы.
Часы перестанут показывать время — другие часы его будут показывать. Твоё сердце остановится — другие сердца будут биться. Но твоё сердце уже не забьётся в восторге любви, и не заболит оно от горя потери близких людей.
Тик-так, — отсчитывали секунды часы: — тик-так.
Тук — тук, — стучало сердце: — тук — тук.
У часов свои представления о вечности.
А сердце — любит!