Я не жалею ни о чём. VI. Отец

               

                Только странная
                Воцарилась тишина...

                Отец лежал в «Аллее роз»
                А.Блок


               

      Можно быть простым человеком, но при этом интеллигентным, так как интеллигентность – это аристократизм духа. Таким был и мой отец. Он родился в русском степном селе на Южном Урале, он не имел высшего образования, а среднюю школу закончил, уже будучи семейным человеком, обременённым работой и детьми. Его кругозор формировался сначала фронтовой дорогой от Украины до Австрии, потом послевоенной пятилетней службой на Сахалине, а в зрелые годы – в основном газетами. Но интеллект его подхватывал любую информацию, из любого источника, на лету и трансформировал её в собственные суждения, из которых складывалось его мировоззрение. Оно было устойчиво-твёрдым и совершенно осознанно, без каких-то штампов, коммунистическим. Скорее всего, если бы Николай Фёдорович дожил до недоброй памяти 91-го года, он и тогда не швырнул бы в печку свой партбилет. 
   В Латвии он оказался наполовину случайно, как многие тысячи его сверстников, которых сорвал с места ураган Второй мировой, приведший к невиданному в истории (по крайней мере, со времён Великого переселения народов) перемещению людей. Сейчас в Латвии её идеологи суживают масштабы этого передвижения до размеров своей маленькой страны, жестоко пострадавшей, в их понимании, от «незаконной» миграции, которая на самом деле абсолютно не противоречила законодательству тогдашнего Советского государства. Сейчас в школьных учебниках латвийским детям, в том числе и русским, вдалбливают в головы, что русских и других инородцев в Латвию завозили чуть ли не эшелонами по прямому указанию из Москвы. В действительности весь этот                долговременный процесс происходил почти исключительно в индивидуальном порядке и спонтанно. Так и случилось сначала с моим дядей Михаилом, а потом и с его братом Николаем, моим отцом.
   В первые послевоенные годы в Латгалию (по-латышски Латгале) – восточный, примыкающий к России и Белоруссии регион Латвии -  приехал демобилизованный солдат Михаил Чурсин. Сюда его привели не материальные соображения, а элементарное человеческое чувство – любовь к женщине.  А отца, после тяжелейшей службы на дальневосточном острове, жизнь на котором мало в чём отличалась от описанной Чеховым за полвека до того, - другое человеческое чувство  - любовь к брату, а также стремление завершить свою семилетнюю кочевую армейскую жизнь. Он предпочёл бы поехать на родину, но вся семья к моменту его демобилизации уже покинула родное село. Вот так он и оказался в том городке, который стал позже моей родиной.
   Отец работал много и с большой чувством ответственности. Материальных благ ему это не принесло, да он и не стремился к этому. Год спустя сюда же приехала и моя мама, а ещё год спустя появилась на свет я.
   В главе о своём детстве я уже рассказывала о том, каким был мой отец по отношению ко мне. Такое отношение ко мне было не только проявлением отцовской любви к дочери, но и постоянным страхом за моё здоровье, далеко не идеальное.
   Я вспоминаю себя в Риге, в Республиканской клинической больнице, куда меня привёз отец. Сам он, тоже далеко не здоровый человек, потрёпанный войной, отдыхал и лечился в одном из санаториев в Майори. Но он каждый день приезжал ко мне в больницу. Отказывая себе во многом, он привозил мне фрукты и даже очень дорогую тогда клубнику. Отец первым научил меня, пятилетнюю девочку, пользоваться часами: он говорил мне, во сколько его ждать на следующий день, и показывал на циферблат больших стенных часов. Задолго до назначенного времени я внимательно следила за перемещением этих стрелок, то и дело подбегая к окну, чтобы не прозевать отца. И всякий раз моё сердце переполнялось радостью при его приближении. Если же он не                приходил в назначенное время – а это могло быть только из-за транспорта, что было мне неведомо, – я поднимала на ноги весь
персонал своего отделения, плакала, отказывалась ужинать, думая, что с папой что-то случилось. Однажды я услышала разговор отца с медсестрой:
   - Вы уж, пожалуйста, не опаздывайте! Девочка ждёт вас ровно по часам. Вы травмируете её, если задерживаетесь.
   - Да я же не по своей вине. Вот сегодня электричка опоздала на десять минут. Буду стараться.
   Когда он уходил, я тоже всегда подбегала к окну и долго смотрела, как отец удалялся быстрой походкой и скрывался за берёзовой рощей. Сердце моё при этом куда-то падало. 
       
   Даже в мои зрелые годы присутствие рядом с собой отца всегда придавало мне чувство уверенности, надёжности и защищённости.

   Но вот наступил 1984 год. Я работала тогда в Риге, в школе. Сыну было 6 лет. Весной мать написала мне письмо, где сообщила, что с отцом произошла беда на работе. Его придавило стрелой крана  во время отгрузки продукции в вагон. Большие тяжёлые ящики стали рушиться с рампы, а отец, как всегда, влекомый чувством ответственности, бросился к ним в попытке предотвратить падение и попал под мощную стрелу подъёмного крана. Так бросались бойцы на дзоты в той войне, которую он носил в своём сердце.
   Последствия не заставили себя долго ждать. Придавленная печень деформировалась, и в ней возникли раковые клетки.
   Когда мы с мужем приехали к нему в больницу в Резекне, он был очень бледный и исхудалый. И хотя открыто о раке ещё никто не говорил, я, почувствовав неладное, отошла в сторонку в коридоре и горько заплакала.
   Выйдя из больницы (было начало лета), отец, видно, догадываясь, что ему немного осталось, собрал вещи и съездил на Украину, где жили почти все его родные, в том числе и мать.
   Осенью ему дали направление в онкологический диспансер в Риге. Уходили вместе: мы с Женей в садик и на работу, а он – на троллейбус, чтобы ехать в больницу. Весь рабочий день я была
на подъёме. Я верила, что не всё потеряно и врачи спасут отца. Ведь он был таким жизнелюбивым, и воля его не была сломлена.
Но когда я возвращалась из школы домой, я увидела что по дорожке навстречу мне медленно, держась за больное место, идёт отец с чемоданом.
   - Что, папа? Почему ты вернулся?
   - Не взяли, - тихо, с какой-то виноватой улыбкой, сказал отец. – Печень не оперируется.
   Вечером мы провожали его на поезд. Он с трудом поднял чемодан на полку и тут же схватился за живот.
   - Ну, зачем ты это делаешь, - кричала я ему с перрона, - поставил бы у ног!
   В ответ он только махнул рукой. Женя бегал по перрону, а я смотрела и смотрела на отца. Он нахмурился и кивком головы показал в сторону внука, мол, смотри за ним. Я взяла сына за руку, и мы ещё несколько минут постояли, глядя друг на друга.
   - Береги его! – крикнул мне отец, и поезд тронулся.
   Я не плакала. Слёз не было. Только в горле стоял какой-то комок. Я понимала, что это последний путь отца...

   В декабре мама вызвала нас попрощаться с ним. Мы приехали раньше. Мать рассказала, что он молча терпит страшные боли, кусая подушку. Чтобы частично снять боль, ему кололи морфий, что было признаком близкого конца.
   Ко мне подошла соседка, работавшая с ним на одном заводе.
   - Он так страдает, терпит такие боли, - сказала я.
   - Страдания – это плата за радости жизни.
   - Да какие радости! – воскликнула я. – Он прошёл войну, заботился о семье, дал мне образование, работал, как вол.
   - Да, он творил добро и был этим счастлив, но, возможно, он творил и зло, о чём мы не знаем. Каждый человек хоть раз в жизни оступается. Радость люди получают от разных дел. Одни – только в детстве, другие – на протяжении всей жизни, но счастливыми и довольными в определённые моменты бывают все, и за это они должны расплачиваться страданием. А ты хочешь, чтобы человек
ушёл из жизни не расплатившись? Этим разрушается гармония мироздания. Ты меня поняла?
  - Да, поняла.      


       Накануне смерти к отцу пришла медсестра и сделала ему укол, который оказался последним. С вечера все крепко заснули. Среди ночи я проснулась и была поражена странной тишиной. Такую тишину называют мёртвой.
   - Мама, - сказала я, - пойди посмотри, как папа.
   Она вышла из соседней комнаты, где лежал отец, со слезами на глазах.
   - Он не дышит, - тихо сказала она.
   Когда мы все вошли в комнату, отец лежал прямо, со скрещёнными руками на груди и выражением умиротворённого спокойствия на лице.
   - Это ты так сложила ему руки? – спросили мы.
   - Нет, - ответила мама, - он уже лежал так. Я только закрыла глаза.

   Отца похоронили в том городке, где он прожил большую часть жизни, отдавая стране, в которой он оказался по воле судьбы, больше, чем мог, в том числе и жизнь.
   - Зима, а так много цветов! – сказал кто-то. – Посмотрите, какие розы – как будто только что с клумбы!
   А на розы тихо опускались снежинки, как на тёмные волосы отца за минуту перед этим. Седых у него ещё не было. Ему было неполных 59...