Книга Падение в колодец, 1, 2, 3, 4, 5

ПАДЕНИЕ В КОЛОДЕЦ**


I 

ПАЛИМПСЕСТЫ

МОЛИТВА

  Без тебя, ангел мой,
  без твоих крыльев,
  не парить над землёй,
  мёртвой быть  пылью.
  Для  тебя, жизнь моя,
  трепещу , сгорая,
  как на море маяк,
  как  звезда у края.

  Для тебя, ангел мой,
  для твоей улыбки,
  я прижмусь щекой
  к теплой деке скрипки,
  прикоснусь смычком
  к неземной молитве,
  чтобы в горле ком,
  чтоб погибнуть в битве.

  Ты пари, ангел мой,
  с высотой в обнимку,
  не окончен бой,
  в небе солнце-нимбом.
  Для тебя, жизнь моя,
  я из тьмы воскресну,
  за тебя молясь-
  как у сердца крестик.

  2011 год

 ***

   Россия паволок и пав
   и синих взглядов с поволокой,
   хочу, в глазах твоих пропав,
   остаться болью и морокой.

   Хочу уйти в твою парчу
   морозных окон, в тьму келейки.
   Открыть псалтирь. Зажечь свечу.
   Унянчить  гусли на коленки.

   Персты на струны. Звон да стынь.
   Да слов летящих Гамаюны.
   Огонь в печурке. «Чур!» да «Сгинь!»
   Да зев отверстой домовины.

   Верста к версте. Да взмах пера,
   с крыла упавшего на битву.
   Ещё не время, не пора.
   Ещё хочу  допеть молитву.

   2000 год

 
 ПРОВИНЦИАЛ

  Люблю Москву и москвичей,
  провинциал её заезжий,
  я без нёё как бы – ничей,-
  полынь степей и бездорожий.

  Я горечь терпкая её –
  гулящий ветер в диком поле,
  я свист нагайки, сердца ёк,
  Голем, слепившийся из пыли.

  Люби меня, моя столица,
  как я тебя, твои останки,
  к тебе я, чтобы – помолиться,
  не- по парламенту из танка.

  Дай мне арбатской толкотни
  и тишины на Новодевичьем-
  я начитался столько книг
  а эту  вот прочесть мне где ещё?

  Ведь я в атаках умирал,
  я завоевывал просторы,-
  твой Магадан и твой Урал,
  твои Курилы-Командоры.

  В цусимском месеве тонул,
  валил леса и сталь ковал,
  когда стояла на кону,
  России всей моя -Москва.

  И я опять стремлюсь к Кремлю,
  к его стенам, к его иконам,
  чтобы вот здесь припасть к комлю,
  откуда вглубь ветвятся корни.

  Там –под брусчаткою гробы
  твоих святых и твоих  бесов,
  они туда ушли, дабы
  рвалАсь ты кроной в поднебесье.

  Я с древней фрески -   пилигрим, 
  свеченье  лика полустёртого
  ты мой  сакральный   Третий Рим.
  Вовеки не бывать четвёртому.

 2012 год.

 РЕБРО
 
  Я тебя сотворил из ребра.
  Неужели не видишь-зияю!
  Бок разодран-сплошная дыра,
  а в дыре пустота ледяная.

  И опять на поверхность с утра
  из "метра", как из рваного бока.
  Все мы , все мы , как есть из ребра
  в попыхах убиенного бога.

  Мир из рёбер скривлённых пространств,
  словно остов обглоданной рыбы.
  Геометрия , вроде, проста,
  а поди, разбери без поллитры!

  Нет, возьму -ка эвклидов стакан,
  погрущу над загадкою этой,
  чтоб кого не ввести мне в обман-
  бок прикрою вчерашней газетой.

  Всё , как мир дыроватый старо,
  всё банально, фатально, неумно.
  И стучит каблучками ребро,
  и спешит по делам на метро,
  и возносится в лифте бесшумно.

  1991 год, "Средокрестье"

 ***
  Давай  сбежим в наш маленький Эдем.
  И там начнём сначала. Всё сначала.
  Давай в саду эдемском заведём
  хоть дикую ранетку для начала.

  Давай с тобою в том саду ходить
  нагие , как туземцы на Таити.
  Давай под сенью пальмы будем жить,
  используя лишь листья для прикрытья.

  Когда ж ранетка наша подрастёт,
  наварим мы из диких яблок джема.
  И к нам на чай всевышний наш придёт,
  не думая изгнать нас из Эдема.

  И добрый Змий не станет искушать.
  с тобою нас, чтобы не ввергнуть в беды,
  а будет с нами сладкий джем вкушать
  и слушать философские беседы.

  1991 год, "Средокрестье".

 МУДРОСТЬ

  Как смородины куст запах!
  И чернеет во всю ежевика.
  Так обидно пропасть за так-
  так что, видно, мой друг, живи-ка.

  Смерть - мура! Так спешит мураш,
  так червяк шевелится под камнем,
  как же истина эта стара!-
  все мы сгинем, конечно, и канем.

  Но пока нам  о чем тужить,
  хоть, конечно, не за горами?
  Так в соломе шуршат ужи
  перед тем, как  займется пламя.

  Кто ту спичку подносит? Зачем?
  Чтоб спознаться нам с истиной горькой?
  Стог соломы пылает в ночи
  с затерявшейся в нём иголкой.

  Знаем это мы всё наизусть.
  Отцветёт. Облетит. Отпылает.
  Зачернеет  смородины куст.
  Но всё ж надо закончить дела ведь.

  Выпить шкалик. Поправить забор.
  К ночи печь  затопить по привычке.
  Мудр, как филин. Хитер, как бобёр.
  Вот найти б запропавшие спички.

  2011 год.

  БАЛЛАДА О ЛЮБВЕОБИЛЬНОМ ВЕЛИКЕ

                «Я буду долго гнать велосипед..»
                Николай Рубцов

  Да, шансы всё ж, увы, не велики,
  чтоб  -раз и навсегда – Марину ль, Нину…
  Я приезжал к тебе на  старом велике,
  рискуя  цепью повредить штанину.

  Цепь с шестернёй – коварное содружество,
  и чтоб не повредить моднячих клёшей,-
  прищепку на штанину…В том и мужество,
  что приходилось состязаться с Лёшей.

  У Лёхи всё ж имелся мотоцикл,
  и он на нём носился Агасфером,
  и начиная свой любовный цикл,
  везде, стервец, оказывался первым.
   
  В обнимку с ним, прильнув к его спине,-
  Марина ли, Ирина  или Нина…
  А я на двухколёсном скакуне,
  который не овёс жевал,- штанину.

  Но всё же твой идальго в латах, с крыльями ,
  заляпанными грязью придорожной,
  наш шестерен союз -от Лёхи  скрыли мы,
  хоть это было, в сущности, несложно.

  Ведь был и у тебя велосипед,
  и  жили мы на городской окраине.
  Ты только-только поступила в пед,
  всё остальное мы держали в тайне.

  Крутить педали, чтоб потом в стогу
  валясь, целоваться до истомы,
  о том, понятно, Лёхе ни гу-гу…
  Выходит только ты и я- и кроме…

  Ты наизусть читала Пастернака…
  А так же про тревогу   в сердце мглистом,
  но успевала между тем , однако,
  и с Лёхой флиртовать -мотоциклистом.

  Есенин, Пастернак и Мандельштам,
  срывались с губ твоих, филологиня.
  Cтихов поначитать - чего уж там…
  И снова я цеплял к своей штанине

  прищепку. Словно волкодав,
  куснуть  была готова шестерёнка
  плод крайне вдохновенного труда
  закройщика - и помогла сестрёнка.

  Оно, понятно дело, те клешИ,
  явились в подражанье ливерпульцам,
  а ты ( чего и сколько не пиши),-
  ко мне прильнула, словно струны к пальцам.

  И хоть , само собою, я не Сид,
  не Баррет с   песенкой его про велик,-
  крутя педали, уезжал я в сад
  эдемский, круче всех Мезаамерик.

  Pink Floyd- психоделичен, но стога,
  которые стояли за поселком
  в полях, простершихся на много-много га,
  где мотоцикл Лёхин серым волком

  ночами рыскал, фарою пронзив
  вселенский сумрак, чтобы ню возникла,
  в луче…Та светомузыка! На зов
  её слетались , чтоб в стогу возню
   
  затеять- Эльфы , Феи,Сильфы, Фавны…
  То, кажется, второй был курс филфака,
  тебе хотелось рассказать о главном-
  и так вот просто, ставя перед фактом,

  ввела ты в параллельные миры,
  где вместо фары мотика - Луна,
  и шестерни Вселенной до поры
  щадят нас – хоть  и смерть   предрешена.

  Но  этот стог! Но руль велосипеда,
  рогами Овна выгнутый, но ты…
  Ты стала всё же выпускницей педа,
  как бы женою сразу двух Толстых.

  Да, зажевала жизнь  меж шестерёнкой
  и цепью. Цепь событий. Знать, судьба…
  Клешей штук десять сшила мне сестрёнка,
  моднячих, как армстронгова труба.

  А что же Лёха? Да чего там Лёха!
  Увидев ночью нас тогда в стогу,
  конечно же , взъярился он малёха,
  но тут очередная , вишь,   дурёха…
  А я так –вечно в сердце берегу…
   
  Конечно, Лёха всё ж не Дэвид Гилмор,
  чтоб мне, как Сиду, потакать в улётах,
  с тех пор сказал:  в гостях моей ноги, мол,
  не будет у тебя… Кончалось лето.

  Кончалась что-то, что-то начиналось,
  век-волкодав кончался, шестернИ
  входили в цепь зубцами…Что за малость!-
  с тобой мы распрощались у стерни.

  Как силы тяготенья велики!
  Таинственны загадки параллелей.
  С трудом мы расцепили наши велики,
  сцепившиеся накрепко рулями.

  И если то сравненье продолжать,
  в стране, дававшей больше всех металла,
  то двухколёсные должны бы нарожать
  малюток - трехколёсных , ведь рожала

  страна, в эскстазе, больше всех ракет,
  боеголовок, и для шин резины,
  хоть не ломились в эту пору, нет,
  от колбасы копчёной магазины.

  «Не провожай!» -сверкнуло. Только молнию,
  между лопаток пальцы ощутили, -
  и сразу став       иконою намоленной,
  расстаяла… Лишь звёзды, ощетинясь,

  как шестерни, что смалывают время,
  светили колко, как солома сжатая,
  за шиворотом…Потный между тем я,
  пустился вслед,  нацелясь  в провожатые.

  Прищепку потеряв, я рвал штанину,
  я падал, догоняя, я рыдал…
  Но не вернуть - ни Нину, ни Марину…
  Лишь в поле стог. Да  ледяная    даль.

  Да звездочка – слезой у горизонта,
  в ночи, чернее пашни антрацитовой,
  и есть, наверно, всё-таки резон в том,
  что то светила  фара мотоцикла.

  2011 год.

 МОЛИТВА ИОСИФА

 Куда бежать? Ну разве что в Египет,
 хотя и там спасение какое,
 когда свет рождества до капли выпит
 пустыни зноем, в сердце нет покоя?

 Когда  и солнце вслед, сжигая дали,
 блистает шлемом и  колючка -злючка
 царапает лодыжки, рвет сандалии
 и  сыплет семя малышу на личико.

 Центурионом смотрит эта смоква,
 и луч сверкает в ветках, словно меч,
 сплести из ивы колыбельку смог я,
 но вот смогу ль от римлян уберечь?

 Моей Марии и младенцу нашему
 я наберу в оазисе плодов,
 из ручейка ладонями, как чашею,
 водицы зачерпну среди трудов.

 Мне строить дом, мне камышом крыть крышу,
 помогут в том пила и молоток,
 пока дыханье Иисуса рядом слышу,
 свет истины - как золото в лоток.

 Как рыбы серебро в сетях предтечи,
 как истины хлебы в моей котомке,
 уже рукой подать до этой встречи,
 уже два шАга, я уверен в том, как
 сам в себе...


  2011 год.

ИДИЛЛИЯ

  Лесковские шкатулки расписные,
  поленовская тихая Москва,
  вы как давно несбыточные сны,
  как зимник под копытами расквашенный

  и вдоль него тесовые, кондовые
  дворы да флегматические псы.
  Надымники. Наличники. Ендовы.
  Да с гирьками чугунными часы.

2012 год.


 ФОРМУЛА КОНЯ
 
  Воздействие вожжи на бок, или  в ноге   пружина,
  в движенье  приводимая уздой,
  оглобля  с  хомутом, или  пролётки шина,-
  под мыслей ход за лобовой звездой -
  неужто, сеном да овсом всё это
  воспламеняется, как в двигателе с поршнем
  бензиновые    помыслы    поэта,
  полётом одержимого всё больше?

  Неужто, крылья прячутся в лопатках?-
  усилье лишь – и   ты уже паришь,
  а до того, ты что-то там лепечешь-
  копыта не туда, по наледи скользишь,
  заклинила коробка передач и,
  не ощущая жжения  гужа,
  ты тащишься –не скачешь, хуже клячи,
  а ведь бежал,  бежал, как от ножа!

  Где ж твой жокей? Кассиры? Жеребьёвка?
  Иль разве всё же  по росе –не я
  летел резвее даже   жеребёнка,
  по кругу,- как лошадка карусельная?
  По лугу за кобылкою игривою.
  Да –было, было. Все же ты уверен?
  Что ж ты трясешь повылезшею гривою,
  не зная даже- кто ты , конь иль мерин?

  Задравши голову, заржёшь - и  в вышине
  себя увидишь  белого, гривастого,
  летишь, как это было, на войне,
  Кентавро-всадник,  грабя и грабастая
  копытами у  времени с пространством
  их   сокровенное . Такой вот  ты герой уж! 
  Но  битва кончена.  И  впав уже в прострацию,
  за финишем  подковой звезды роешь.

  Конечно, эта формула коня
  подходит  для меня , а не для всадника,
  и мне, поди,  седло с гужом   кляня,
  щипать  траву,   торча у палисадника.
  Да,  мне нести свои репьи в хвосте,
  как  за бои почётные медали,
  и, в медь отлившись, рваться к высоте, 
  увязнувши копытом в пьедестале.

 2011 год.

ПЕСЕНКА ВИФЛЕЕМСКОГО ОСЛА

  Ты въезжал на мне в Иерусалим,
  говорил о том подхалим Селим.
  Я воды не пью, я колючку ем,
  я пою свою песню про Вифлеем.

  Помню я - как когда-то с волом вдвоем,
  как светила звезда в дверной проем.
  Как волхвы подносили Марии дары,
  как шептала Мария звезде : «Гори!»

  И скрипела звездного неба ось,
  и Иосиф тебе мастерил колыбель.
  Время в нить плелось, время в ткань ткалось,
  время  набело переписывалось.

  Лучик звездный в кровле  нашел просвет,
  ангел по снегу шел, оставляя след,
  но невидим был, но неведом был,
  только шелест ступней, только шорох крыл.

  Словно сор на гумне – эти звезды все,
  Млечный путь- сияющая полоса.
  Да и я-то сам  хоть, как есть, осёл,
  ну а вместе с волом воспарил к небесам.

  Проросло из семечка деревце ,
  чтобы посохом потом твоим стать,
  чтоб с улыбкою ангельской на лице
  аки по суху по сердцам ступать.
  2011 год.
  МОНОЛОГ ВИФЛЕЕМСКОГО ВОЛА

  Я только вол в хлеву твоем, Мария,
  в волнении забывший свою жвачку,
  ведь даже в небесах звездой гори я,
  не буду я мычать, поря горячку.

  Притихну, глядя на тебя, младенца,
  сопением согрею вас негромким,
  пока волхвы подносят полотенца
  и блесткой луч звезды у самой кромки.

  В зрачке моём, как в линзе, отразятся,
  все кто пришел к тебе, толпясь у входа,
  откуда здесь легионерам взяться,
  когда пока ещё только начало года?

  Пока ещё ведь не в Египет бегство,
  пока мы здесь с псалмами, псами, утварью,
  и, словно вечно длящееся детство,
  ночь длится,  и ещё не скоро утро.
  2011 год.

  ПЕСЕНКА ВОЛХВА

  В небе полночном
  свет Вифлеемской звезды,
  в мире непрочном
  ищем мы чьи-то следы.
  Кроны деревьев,
  словно из печек дымы,
  а за деревней
  тонут в сугробе пимы.

  Ослик с дарами,
  что ещё надо волхву?
  А за дворами
  дева Мария в хлеву.
  Если младенец
  дарит улыбку, смеясь,
  значит нигде не
  прервалась молитва моя.

  Примет мадонна
  все для младенца дары,
  в небе бездонном
  звёздочка ярко горит.
  Дымом из печки
  истаем в  бездонности мы,
  а за крылечком
  тонут в сугробах пимы.
     2010 год.

 У ГНЕДИЧА МАНЕРА...
 
  У Гнедича  манера- гекзаметры слагать,
  когда была бы мера, а то – ни дать ни взять,               
  скульптурно мускулисты – ахейцы и троянцы,
  как будто культуристы толпой пришли на танцы.

  Народу в «Илиаде», как будто на футболе,
  иль в праздник на параде по Зевсовой, по воле.
  Вот он выводит войско, а на галёрке боги,
  потом – уж ты не бойся! – он подведет итоги. 

  Афине не до фени – что будет с Ахиллесом,
  колышутся на фоне троянцы частым лесом,
  и вот она с  Зевесом затеяв болтовню,
  Еленину в замес – троянскую родню.

  Казалось бы интрига спортивная всего лишь-
  кому – какая лига, но книга не о том-вишь!
  Ну а о чем? Не скрою – о том, мой юный друг,
  как  победили  двое   троянский свой недуг.

  Слепым певец Гомер был, и Гнедич слеповат,
  а вот светили зрячим на столько киловатт!
  Два  чемпиона слова – таков итог войны,
  вот с чем в скрижали  славы  они   занесены.
  2011 год.
   
ВИТРАЖНЫХ ДЕЛ МАСТЕРУ

  Когда витраж впадает в раж,
  чтоб ткать на стенах гобелены,
  ты в латах весь, стоишь, как страж,
  у врат  зияющей вселенной.

  Селена светит или звёзд
  лучи шуршат в утробах  трубных
  иль по небу кометы хвост,-
  тот  караул нести не трудно.

  Всё это бликованье жизни,
  всех этих красок  перегонка,
  лишь луч, явившийся из линзы,
  в руках беспечного ребёнка.

  Что фуга! Только стружка плотника,
  бегущая из- под фуганка,
  когда уже два потных латника
  в затылок дышат на Таганке.

  Соседство стёкол и свинца,
  как краски в буквице заглавной…
  И вот Архангел шлёт гонца.
  И  цепенеет воск оплавленный.   
 
 И льётся песня а капелла
  до капилляровой прожилки, 
  и ввысь возносит, как пропеллер,
  чтоб путь по небу проложить.

  2,июнь,2010 год.

  МОНОЛОГ ЧИТАТЕЛЯ "ДОКТОРА ЖИВАГО"

  Возьмусь за "Доктора Живаго",
  наверно, всё-таки прочту,
  для этого нужна отвага,
  и я, конечно же, учту,
  что это некий плод запретный,
  секретных служб зубная боль,
  сплетенье тем и чувств закрытых,
  но я сыграю эту роль.
 
  Когда уже на сцене Гамлет,
  не мямлить надо, а кричать,
  как от удара тока - Галич,
  но только вот с чего начать?

  Свеча, положим, на столе,
  Христос, бредущий по сугробам,
  отбрасывая тень в столетья,
  друзья идущие за гробом.
  Мело метелью лепестковой
  по всей земле, по всей земле.
  И о рождении сверхновой
  волхвы узнали, обомлев.
  Как обещала, не обманывая,
  стояла смерть среди погоста,
  и всё прочитывалось заново,
  и получалось так непросто.

  Совсем чуть-чуть, совсем маленечко,
  осталось нам посуперстарить -
  и вот уже Губанов Лёнечка
  в объятьях дюжих санитаров.
  То не дубы, поди, на венички,
  для Венечки, для Ерофеева,
  а Кремль стоит печатным пряничком,
  как стих Евангелья Матфеева.
  А волхв к Марии -в хлев подсвеченный
  свечёй- Звездою Вифлеемской,
  а я-главу к главе- о вечном,
  а, вроде, просто доктор земский.

  А, вроде, роды, лики бледные,
  в хлеву, в крови ли революции,
  последом времени последнего...
  Какие фресковые лица!
  Свеча горела - с ночника ль,
  то воск узористый накапал,
  но в КГБ, как в ГубЧК,
  стукач, конечно же, накапал.
  Был преп, по-диссидентски сед -
  дал почитать, но -хали -гали,
  профилактических бесед-
  мы всё -таки не избежали.

  Он пропартиен был, а я
  прокомсомолен,
  отчислен в эти числа я,
  а он уволен.
    30. мая,    годовщина смерти Бориса Леонидовича Пастернака. Весной 1960 года поэт серьезно заболел, и 30 мая 1960 года жизнь Бориса Леонидовича Пастернака оборвалась. Хоронили поэта при стечении многих сотен почитателей, ярким летним днем 2 июня.

БУНТАРЮ. ПОДРАЖАНИЕ АРТЮРУ РЕМБО

  Сколь бунтаря в бутылку не затаривай,
  он вырвется , сияя и горя,
  стремясь к судьбе полётной и икаровой,
  чтоб, как комар, в тюряге янтаря
  явиться нам через столетий толщу.
  Казявка, вроде! Жалкий коррелят
  истории -чего казалось проще?
  А ведь питался кровью короля!

  Он «тру-ля-ля!» мог петь, на эшафот
  всходя,  звенеть крылом у носа самого,
  садиться и на нОс, и на живот,
  и ниже, как Джузеппо  де   Бальзамо,
  бросая вызов, будоража, жаля,
  вонзая шпагу, бормоча стихи,
  но нет его! Всё ж откровенно жаль, а
  то бы  всё ему лишь «ха!» да «хи!»

  Хитёр Артюр, да и Верлен не лучше,-
  по тюрьмам, площадям и кабакам.
  Жена в слезах? Да что им эта клуша,
  когда Рембо уносит к облакам?
  Но как же так? Какие тут вопросы?
  Какие там Парнасы-без питья,
  битья небритых рож и опороса
  в свинарнике –до рифмо -забытья?

  Куда ещё теперь свиной табун,
  на  бойню, на бекон или щетину?
  Какие не нарушены табу,
  какие  не известны   щекотанья?
  Так  что, когда вонзаешь хоботок,
  браток крылатый, знай - ещё не поздно!-
  понять,  что  над тобой, как  молоток,
  ладонь  монаршья   нависает грозно!
  2011 год.
  БАЛЛАДА О ФОЛЬКЛОРНОЙ ПРАКТИКЕ
 
  Под шуршание звезд и соломы
  Соломоном, с тобою вдвоём,
  познавал я коленок изломы,
  и меж веток бездонный проём.

  На плече твоём голом- галактики
  млечно-призрачный зыбился свет,
  извлекая уроки из практики,
  из фольклорной, молчал сельсовет.

  Он частушки копил для тетрадки,
  он в столовую слал поварих,
  чтоб студентик, заезжий, украдкой,
  мог поглядывать всё же на них.

  Чтобы в клубе совхозном ваш рокер
  спел "Шизгаренс" из Шокен из Блю,
  чтоб, уже выполняя уроки,
  весь совхоз впал в языческий блуд.

  Чтоб, как в Ветхом бывало Завете,
  Суламифь, Соломон, виноградник,
  флаг поникший на сельсовете
  и до звездного неба ограда.

  На калитке гремучий крючок
  как на лифчике чудо-крючочки,
  слово "чо?" и стыдилый молчок
  и в тетрадке , конечно, ни строчки.

  И старуха , напевшая всё ж,
  чтоб я мог записать для зачета,
  про звезду, про примятую рожь,
  про любовь, по несчастную, чо-то.
  2011 год.

  ТЁМНАЯ НОЧЬ
  Я сегодня сыграю на площади "Тёмную ночь",
  разве может быть проще, чтобы нищему в кружку помочь
  подсобрать хоть немного того колокольного звона,
  чтоб светился всенощно в углу алкогольной иконой?

  Ты у детской кроватки утри что ли всё же слезу,
  даже если остыли креветки,- подливку слижу,
  даже если на ветке ещё не черемух салютные грозди,
  жди меня у калитки, как освободителя в Лодзи.

  Эти встречи и проводы ветром гудят в проводах,
  только б не было повода...Водка идёт как вода,
  не обжечь этой глотки ей, даже когда без закуски...
  Что ж утремся пилотками, тихо сховавшись за кустик.

  Накидали на выпивку, зачем нам ещё закусон,
  посмотри-ка на выправку, всё-таки не закосил!
  Всё ж пришел на солют ты, чему я неистово рад,
  ты солдат в абсолюте, побитый,  рогатый мой страт.

  Пропоёшь ты бернесисто или шульженисто,
  раззудившись развесисто, будто кто женится,
  кепка полная мелочи, добежать бы уже до ларька.
  Ой, вы глазоньки девичьи! Как  "фронтовая"-горька!
       
  2011 год.

   ПЕГАС
   И вот крыло невольно выпирает
   над гривою - и пыхает ноздря,
   быть может, и добрался б до пера я,
   но , видимо, овёс истрачен зря.

   О, вес копыт с подковами на счастье-
   никчемный! - он не даст взлететь до звёзд,
   хотел поэму только что начать я-
   но вдруг из-под хвоста летит навоз.
  2010 год.

 ПАДЕНИЕ В КОЛОДЕЦ

  На дне колодца вовсе не вода,
  а небо звездное. Созвездий невода
  там ловят рыб   пугливых   зодиаков,
  и голову к Полярной задирая,
  смотри не стукнись о ведро - не счесть
  несчастий, что случились у колодца,
  гробница фараонова за честь
  сочла б  несметные загадки дна холодного.

  На бревнах плесень - песенный картуш,
  и цепь безмерная, как леска на катушке,
  ты пойман, словно рыбина прохладой,
  и потому глоток - дороже клада.
  Здесь у колодца, как веретеном
  лучём звезды - в два счёта уколоться,
  не отыскать в Галактике подветренной
  тогда тебя, хоть шарься эхолотом.

  И вот ты падаешь в колодец, и полёт
  затянется на сотни тысяч  лет,
  хоть в затяжном ты и без парашюта,
  но в вечность превращается минута,
  когда  ты в срубе,  будто в телескопе
  лучом бежишь, -а линзою вода,
  чтобы на дне, как будто  в перископе,
  ночная обнаружилась  звезда.

  Она тебе награда за геройство,
  и в каждое бревно как в том заройся,
  но знай, что  те толстенные тома
  не одного уже свели  с ума.
  Их корешки –сплошь зелень с позолотой,
  болотом пахнут все энциклопедии,
  но в том и упоение полёта,
  что можно обратиться к «Википедии».

  Грибов и мхов свеченье фосфорическое,
  округлость брёвен, как колонн дорических.
  Гармония во всём и соразмерность,
  но если выйти  всё же за трёхмерность
  покрытых лишаями древних догм,
  на нас  набросятся кикиморы, русалки,
  как будто бы читаешь  скучный  том   
  эпических полотен    «Салки Валки».
   
  Но тут недалеко до ближней свалки,
  и как ни сдерживают брёвна-оковалки,
  нахальный натиск  непотребных рож -
  не  удержать - припахивает всё ж,
  и это ложь, что лампой Алладина -
  сияет разум – в темноте норы.
  Колодец  заколодевший, прости нам
  порывы наши в дальние миры.

  И долго ли учёностью нам маяться,
  чтобы лежать на дне твоём под маятником,
  и слушать, как сечёт  секира воздух,
  сквозь щель навеса созерцая звёзды?
  В какие ещё  нам упасть Мальстремы,
  неверующим ни во что Фомой,
  ловить ангстремы, строить теоремы,-
  чтобы в итоге – по миру с сумой?

  Ты всё –таки - явление природы,
  и в этом-  достояние народа.
  Напиться бы прозрачности безмерной,
  заветов и преданий,  сказок Мерлина,
  на ворот наворачивая цепь.
  Как в камне меч-прохлада ледяная,
  наверно, это праведная цель,
  и  всё же только эта, не иная.

  О, колокол ведра, куда ты падаешь?
  И что скрипит санскритом Прапхупада,
  застывший возле сруба в позе лотоса
  лягушкой дышащей? И что тебе дало то всё,
  что опрокинуло скиты замшелых срубов,
  ушедших в землю, словно в воды Китеж?
  Ну в чем здесь квинтэссенция и вытяжка,
  какие ещё выводы для снобов?

  Как нам очнуться от падений в бездну?
  Стяжав богатства, не остаться бедными?
  Как нам на срубе том грибами бледными
  не прорасти с руладами победными?
  Цепь на бревёшке. Мы - Коты Учёные.
  И ручка ворота в натруженной руке,
  крутни ещё- взревут поршня моторные,
  и ввысь рванутся  храмины   ракет.
  12, июнь, 2010 год.

  II 
ЛЕГЕНДА

 ***
 Наш «уазик» уткнулся в крапиву  вдалеке от машин и людей.
  За калиткою дом молчаливый встретил нас, как желанных гостей.
  Отворились скрипучие двери . Мы вошли и уселись за стол.
  О земле, о поруганной вере  разговор между нами пошёл.

  И пока мы с тобой толковали, зачернели пустые углы.
  Мы от спора смертельно устали, замолчали и на пол легли.
  Словно в саванах - в спальниках тесных мы забылись - камнями на дне.
  В вышине только кровля из тёса, только звёздное небо над ней.

  Но вздохнули во сне половицы, вспомнив топот лихих каблуков,
  будто силился кто-то пробиться сквозь  древесную толщу веков.
  Дрогнул сруб и заохал пазами – это сам я взбежал на крыльцо,
  и, войдя, в изумлении замер - в чёрной балке сверкало кольцо.

  И кольцо, растекаясь, погнало дивный свет к самой дальней звезде,
  словно капля в колодец упала, и поплыли круги по воде.
  Забурлили  вселенские воды. Дом тонул, наливаясь свинцом.
  От круженья небесного свода завращалось кольцо за кольцом.

  Закачала волна, завертела, подхватив челноки наших тел.
  Это балка над зыбкою пела. Это ворот колодца скрипел.
  Это мы, возвращаясь  к истоку, плыли в кочах по зыбким морям,
  и несло нас, как щепки, к Востоку, по шуршащим о днища мирам. 

  1990 , 2010 годы, из книги  «Средокрестье»

  СТАРАЯ ЦЕРКВА

  Вот он –эта старая церква
  в этой богом забытой глуши.
  И последняя, верно, зацепка
  для твоей окаянной души.

  Ты её поразмыкал по свету,
  поразвеял вразмёт и вразброд,
  как печальную церковку эту
  весь честной, весь колхозный народ.

  Где киоты её и иконы?
  Где окладов златая фелонь?
  Только груды мышиной мякины
  да зеленый чекистский патрон.

  Я  подую в патрончик тот горький.
  Я присвистну в него, как в манок.
  И слетятся- крылатый Егорий
  да мальчонка – святой ангелок.

  И взлетим через рухнувший купол,
  вознесемся в небесную склень
  реактивно, форсажно и круто
  над притихшей землей деревень.

  А внизу – из проселков и весей
  темный лик во свеченье лампад
  да осеннего тихого леса
  золотистый узорный   оклад.

  Скажет молвь убиенный Егорий
  за упрятанный куль толокна.
  - Это, вишь, не великое горе,
  пока в целости всё же она!

  И натянет свой лук ангелочек,
  чтоб пустить золотую стрелу.
  И очнусь. И проснусь среди ночи.
  И уже никогда не умру.
  1992год.

  ИСХОД

                Александру Денисенко

  Шел Христос по деревне Мотково.
  по буграм и канавам ея.
  И глазами светил васильково,
  свет из них на руины лия.

  И в свету том вставали, как вживе,
  кондовея на стылом ветру,
  деревенские все старожилы,
  чтоб собраться на синем юру.

  Синий яр. Голубая ендова.
  Ни души запоздалой окрест.
  Шел Христос по деревне Мотково,
  навалив на плечо тяжкий крест.

  Чтоб ему пособить по привычке,
  подставляли миряне плечо…
  И далекий простук электрички
  ни о чём не напомнил ещё…

  Тракторист, весь сгоревший от водки
  нёс тягчайшую долю креста.
  Председатель, две вдовых молодки
  да пацан  подхватил у моста.

  Не спроста, навалясь всем колхозом,
  как бывало - спасать урожай,
  шли на помощь двум русским березам,
  чтобы небо в ветвях удержать.

  Тлел огарочек тоненькой свечки
  во перстах у юнца – исполать.
  И далёкий простук электрички
  вдруг напомнил: пора забивать!

  И над яром инюшинским где-то
  вдруг разъялась небесная гать.
  И Матфей из районной газеты
  поспешил это всё записать.

  Вот тогда-то на высверк, на высвист,
  да на молнийный вылет гвоздя
  громыхнуло – и горние выси
  содрогнулись – и пала звезда.

  И в прореху, откуда внезапно
  наземь пало её вещество,
  стали, словно вода, безвозвратно
  вытекать все -то до одного.

  И пока они так истекали,
  и пока отлетали, струясь,
  свет от свечечки тёк во печали,
  свет из глаз излучался, лиясь.
  1992 год.


    ЛУБОЧНЫЕ КАРТИНКИ
 1.
  Читала присуху, звала повитуху,
  гадала у печки по черной золе.
  Не верила слуху, боялась старуху
  за то, что мальца принесла в подоле.

  Присуха усохла, старуха подохла,
  малец  стал верзилой и сгинул в ночи.
  Ни любо, ни плохо, ни аха ни оха.
  Что было - остыло   золою в печи.
  2. Сочельник
  Голик у порога.
  В углу темный лик.
  А скарба у бога-
  псалтирь да рушник.

  Пимы-скороходы-
  брильянова пыль,
  лежат огороды,
  как епатрахиль.

  Куда ты, родимый!
  Окстись! Телешом!
  Лишь росклубы дыма
  да пар над ковшом.

  На небе повозка
  оглоблей -в звезду,
  по ярому воску,
  себе на беду.

  …Лишь сна жаркий окат.
  На донышке тьма.
  Да лунки вдоль окон.
  Да в бане кума.
  3.
  У плошки-бидон.
  У таёжки-байдон.
  У Глашки-занозистый деверь.
  Зовет её в дебри,
  влечёт в  ухорон -
  утырить мечты её девьи.

  Упырь не упырь,
  а возникнет во тьме,
  как  кедр под окошком, - мохнатый.
  Бормочет, хохочет - в своем ли уме?
  Не тетерев. И не сохатый.

  От хатки до катки-
  медвежьи ухватки.
  Капуста  с брусницей.
  Аль это все сниться?

  И ныне и присно!
  Глядь - рыло в твориле…
  Знамение крестное
  всё ж сотворила.

  Ещё что ль орешков?
  Щелкай, не помешкав.
  4.
  Под стрехою веники-нетопыри.
  Со страха такое ль примстится?
  В предбаннике голос: «Кума, отвори!»
  Ну кто это может проситься?

  А мысли - то в миске  на дне - лунный воск,
  дожить бы до дней сенокоса.
  Чтоб веники резать, как в  первый укос,
  чтоб змеями -русые косы.

  На донышке встреча-лешак да змея.
  Напарилась, доня, намылась.
  Да голос в предбаннике тихий: «Моя!»
  Ну кто там-скажите на милость?

  5.  Ревность   

  Продышу во льду
  лунку-скважину,
  речи поведу
  очень важные.

  Ты да муж за столом.
  Печь протоплена.
  За узорным окном
  ты-утопленница.

  Сигану я в прорубь,
  донырну до дна.
  Для кого-то ты - проба,
  для  меня -жена.

  Пока ахала-охала-
  сколь наколядовал,
  хахаль шастал за окнами
  да подглядывал.
 
7.Колядки
  Какого ляда-
  Коляда!
  Рога козлины,
  борода
  у нашей Нины.
  Не глуп я, вроде бы,
  а вот
  заколготили у ворот-
  и шиворот на выворот
  тулуп овчинный.
  Ты жинка -злюка
  не тирань,
  не без причины
  я был мамлюк,
  а стал баран-
  в мешке дивчины.



2002 год.
  БУКОЛИКИ
 
 1.
  Над пропастью во ржи. В Маслянинском  районе.
  В дали, куда таращатся глаза автовокзала,
  дорога, как петля на Франсуа Вийоне,
  последний стих бормочущем—веревка б не мешала,

  тогда и про Париж, и про друзей вагантов
  из горла  бы рвалось сквозь темноту мешка.
  Не мешкай, коль запел под стукоток вагонов,
  а вот перекричать, видать, тонка кишка!   

  Да сможешь ли  ещё ты так же менестрелить,
  под бряк сенокосилок, как под хлопки петард?
  Ну кто тебя услышит здесь –паяца и пострела,
  И кто ж воображение твое будет питать?

  Буколики писать - нелегкая работа!
  Где напастись гусей для перьев? Где выискать чернил,
  бумаги раздобыть? Вот ведь о чем  забота!
  И кто б на тряской бричке колёса починил?

  Езжай хотя бы так! Зевая, как Потемкин,
  как Чичиков томясь, чтоб мертвых душ набрать.
  В ревизской сказке –рифм, как на плетне в потемках
  махоток на жердях –и все звонят в набат. 

  20.07.2002

 2.
  Ну что ж ты, Александр! На битву  с саранчёю!
  В Неведомский уезд. В Тудыкские края.
  Идальго-ты. А  степь – черна, как сарацинов               
  полки. И победить их – вот маята твоя!

  Над злаками треща в хитиновые фалды,
  куда они летят? Кто полководец их и
  к чему  здесь денди лондонские? Изысканные фаты?
  Чтоб тростью с набалдашником срубать цветы гречихи?

  Зачем здесь байронизм? Онегинские строфы?
  Штиблеты-зеркала? Дуэльный пистолет?
  Коль колос весь изъеден и бледен, как дистрофик.
  И с этою напастью борись ты хоть сто лет,

  но не родит земля, и русский бог убогий,
  воспетый князем Вяземским, одетый в епанчу,
  переодетый даже в твоих элегий  тоги,
  собой являет ту же, Сашуля, саранчу.

  Усы его торчат. А челюсти, побеги
  сжирая, шевелятся. И слышен жуткий хруст,
  пошибче Пугачева тотальные набеги…
  В том можешь убедиться, лорнируя сей куст.

  На нем крылатых тварей, как щеголей на Невском,
  как на Фонтанке ловких гусаров-прощелыг,
  до Натали охотников... А вот стреляться не с кем!
  С одними ты сквитался. Другие – прощены…

  Один из всех остался – повеса венценосный,
  красавчик Николай…Несноснейший паша…
  И сводник Бенкендорф строчит ему доносы,
  что, мол, жена поэта юна и хороша.

  Как мужа устранить? Брюзгу и рифмоплета…
  Дать порученье что ли Кутузову под стать?
  Пусть отрастит хитиновые крылья для полета,
  чтоб в войске саранчи ловчей было летать.

  Ты, словно мавр ревнив, как он – такой же пылкий.
  На лире благозвучной бряцаешь невпопад.
  Они ж, вонзая в фалды свои ножные пилки,
  перепилить тебя ну так и норовят!

  Когда б  ты был простым жучочком колорадским
  в пижаму обрядясь, вгрызался б в  хлорофилл ,
  о, как бы ликовали они бы и злорадствовали…
  Но в войнах насекомых ты,  словно грек  Ахилл.
               
  Пусть силы не равны. И в панцире есть дырки.
  Быть может эпиграмма сатрапа заведет -
  пошлет подальше в степь…И «Ниву» на подтирки,
  гневясь на пасквилянта, конечно, изведет.

  21.07.2002г.

  3.

  Давай, Тургенев, сходим на охоту!
  Чтоб в селезня прицелиться, как с трех шагов в туза.
  Мерцают в темноте утиные болота,
  как  Виардо Полины манящие глаза.

  Таинственная связь любви и мазохизма…
  О, сладостный момент нажатья на курок!
  Ну, как постичь загадку простого механизма?
  Прищурен глаз. Хлопок. И падает чирок.

  Дыра в тузе. Крыло у кряквы перебито.
  И тушками набит тяжеленький ягдташ.
  Навылет прострелить все то, что не забыто…
  Как все же хороша! За сорок, а не дашь!

  Что ж! Время перечесть печальные трофеи.
  Кусочек дописать нечаянной главы.
  Побит пиковой дамой, твой верный туз трефей и
  Бежин луг простерт крылом ночной совы.

  Твой сеттер поутих. И сам ты, утомленный,
  уставился в костер – под бок клочок скирды
  подсунув. Он такой же упруго-раскаленный,
  как тело без корсета Полины Ви-орды.

  Не морщься ты, Иван, ведь то не опечатка!
  Ведь, как по тем полям, вскачь двигалась орда,
  так  голых баб табун купальской ночью, чавкая
  ступнями по болотам,  вскачь движется сюда. 

  На селезневый кряк. На ржанье жеребячье.
  На выстрелы ружья. На хохот в камышах.
  Для них, Иван Сергеевич, вы верная добыча.
  Ведь все они мечтают о рае в шалашах.

  Охота так охота! Тургеневских  красавиц
  мечтательных и юных печальный перелет.
  А мы с тобой в скрадке. При нас один мерзавец
  такой же похотливый, как книжный переплет. 

  Тряхни –ка ягдташом—и вылетят, оживши,
  крылатые  мечты тех барышень, что ты,
  сводил с ума романами, ночами сна лишивши,
  их души обращая в стеклянные цветы.

  Зачем  тогда стрелять? И по стеблям косою
  удары наносить, тревожа эту тишь?
  Но близится рассвет. Ружье твое росою
  покрылось, охладев. И ты, Тургенев, спишь.   

  20. 07.2002.

  4.
  Не знаю для чего стрелял по чайкам Чехов,
  выращивал крыжовник и вырубал сады
  вишневые на сцене. Да, жил он не для чеков
  для банковских , игр биржевых и прочей лабуды!

  Конечно, он бы мог спустить в трактире вексель,
  когда он путешествовал один на Сахалин,
  ведь жил он в том ещё нам непонятном веке,
  когда людьми играли блажь и английский сплин.

  Какие все ж причуды ,- в грязище колыванской
  по ступицу колесами увязнув, смысл искать,
  и с истовостью прям-таки какой-то пуританской
  для подвига, для нравственного в такую даль таскать

  чахоточные легкие. Ведь эта часть империи
  проедена  до дыр острожною   тоской…
  И разве же словесностью ты вылечишь теперь ее!
  К чему  здесь мизансцены и тонкий юмор твой?

  До  Томска б дотянуть! А может быть в Китай уж
  свернуть. И с приживалкой зажить в такой глуши,
  куда и Пржевальский не забредал, скитаясь,-
  средь сосен, глухарей, в отшельничьей тиши…

  Чахоточный румянец. Пенсне на том шнурочке,
  которым снова, Чехов, хоть удавись—тоска…
  И меркнущая у ворот она – в ночной сорочке.
  Как свечка поминальная. Как пагода в песках.

  Колывань-Новосибирск, 25.07.02.
   
  5.

  У Льва Толстого бзик– поближе быть к народу.
  Он косит луговину. Он ходит босиком.
  На коромысле Софья с утра таскала воду
  и чистила картошку огромным тесаком.

  Безнравственно богатство. И он рассвет встречает
  в полях с обычной сошкой. Куда он все же гнет?
  Неужто деспотизм тем самым обличает
  и призывает свергнуть самодержавный гнет?               

  С утра он косит луг, а ночью пишет книжки,
   в часы досуга он в лачугах у ребят,
  пока в гостиной дворня сражается в картишки,
  и бабы, словно бороду, лен в поле теребят.

  У графа оппонент – с бородкою, как сошка,
  он в Шушенском с Надюшей   и любит пострелять.
  Меж ними пробежала матерьялизма кошка,
  но оба знают толк – как глубоко пахать.

  Граф – снова за соху. А ссыльный-- за ружьишко.
  У Наденьки у Крупской –два селезня к столу.
  У Софьи у Толстой  мечта – колоть дровишки,
  самой…И с чистой совестью берется за пилу… 

  У каждого своя возвышенная схима.
  Затеяли на старость лет неразрешимый спор.      
  И дотлевает в раке тлетворный дух Зосимы,
  у Роди у Раскольникова дрожит в руке топор.

  Зачем же нам носить ту правду под полою,
  зачем шептать: «По совести!» «Покайся!» «Не убий!»
  И Федр Достоевский, посыпав плешь золою,
  за неименьем пепла, глядит как будто Вий.

  Насквозь через века. Духовные атлеты,
  вздымаясь из могил, идут на этот взгляд,
  все это дым отечества, дух рисовой котлеты,
  наш путь за той сохой и нет пути назад.

  Идет  Толстой с косой, до косточек истлевший,
  за ним  досель нетленный бредет Ильич с ружьем,
  он с Наденькой под ручку от гнили располневшей,
  и с Инною Арманд –они всегда втроем.

  У Пешкова усы немного перезрели.
  Он хмуро смотрит в землю, как бы читая «Мать».
  Дошли до той лужайки. В кружок тихонько сели.
  И ну вести беседы разумные опять.

  Закурит Йоська трубку, а Клюев самокрутку
  из ленинской из «Искры». И будут толковать,
  пока Надюша Вове под зад  подсунет утку,
  чтоб мог он завещание партийцам диктовать.

  Сойдутся на лужайке задумчивые кони
  на призраков туманных  немного посмотреть.
  И скажет  бык задумчивый, и наземь кал обронит:
  - Вот даже по-людски не могут умереть.


  Пастух проснется Ваня, измученный кошмаром,
  и комара на шее, прищучив, скажет:   
  - Н-н-да!
  И погрозивши в темноту  бычарам и кошарам,
  добавит:
  -Вот приснится же такая ерунда!

  И Бежин луг замрет. Кикиморы, русалки,
  возьмут в свой хоровод пришедших, хохоча,
  и станут, бья хвостами, играться с ними в салки,
  под бледною, как лампочка, луною Ильича.

  26-28.07.2002

  ПОСЛЕДНИЙ СНЕГОПАД

  1.
  Последний снегопад, как паруса триеры,
  как известь на лесах поспешного ремонта,
  как Ника в небесах, как символ светлой веры,
  и мягче бороды безумца  из Вермонта.

  Лопатить мне его  веслом моей надежды,
  грести, пока волна зализывает борт,
  пока кроит он городу античные одежды,
  и крошит блеск на крыши, как на бисквитный торт.

  Он крутит будто черт,  засев в своей воронке,   
  он что-то там бубнит про «Бесов» и «Метель»,
  задиристее, чем Меркуцио  в Вероне,
  бузит, и баламутит  и тянет канитель.

  От дворницкой моей до  храма на пригорке
  он будет  ветви елок  и  тополей      ваять- 
  лепить дома, трамваи и ребятню на горке, 
  и, чудо прятать в горстке,  и  дурака валять.

  И надо налегать  с упорством  аргонавта,
  чтоб  складывать гекзаметры при помощи пихла,
  коль глубина фарватера  дана, как доминанта,
  и лед на тротуаре  упрямее осла.

  Не проморгать Колхиду бы  за этими делами,
  о главном  не забыть бы, что мы сюда, Ясон,-
  за золотым руном, что светит куполами,
  и пением во храме мерцает, словно сон.

  28 января 2005 года. Томск.

  2.Рождество

  Январь дохнет, но так и бережно и нежно,
  что не погасит снегирей  в подсвечнике ветвей,
  чтобы  светили   ровно,   тепло и безмятежно,
  пока  о том рассказывает   евангелист Матфей,

  как  в нашем Вифлееме  звездою в акушерской
  всю ночь окно сияло, чтоб созывать волхвов,
  и в гулком коридоре Иосиф -  на кушетке,
  ждал с новым одеялом и  веником цветов.


  3.Сибирские Афины

  Паросские снега России.
  Афины. Фидий. Парфенон.
  О как метели голосили,
  чтобы плутать между колонн!

  Циклоны выли, как Циклопы,
  чтоб по-варначьи, до нага
  ограбить нищую Европу,
  сюда сгребая жемчуга.

  Они идут, как Македонский
  ходил до Индии, сомкнув
  ряды, и скалясь мордой конской,
  алмазной гривой льнут к окну.

  Блестя каменьями в иконном
  окладе - правдою без лжи,
  светясь брильянтами в короне
  с чалмы  премудрого раджи.

  От белых  статуй на фронтоне
  до золотого алтаря,
  валясь в зевесовы ладони
  на протяженье января

  с времен Платона и Перикла-
  философично и светло
  на крыши, ели и перила -
  идут они, как стреж в весло.

  4.
  Я наймусь пойду пильщиком - кольщиком.
  Буду чурки колоть, словно книжки читать.
  Буду жадно хватать воду ковшиком -
  ломовая   сыть, богатырская стать.

  Напилю, наколю - кубометр по рублю.
  Закурю, засмолю.  Звякну кошельком.
  Я тебя люблю, я тебя люблю.
  Вот зачем пошел  пильщиком-кольщиком.

  5.Профессору

  Профессор, да, лекция ваша, как месса,
  в замесе которой звезда и бацилла,
  как будто троянцы по воле Зевеса,
  идут в наступленье на ум имбецила,
  клюющего носом над толстым конспектом,
  успеть бы чего  записать впопыхах,
  когда вы меня добивали контекстом,
  от плюшки столовской свело потроха.

  6.Снежинка

  Не тай, снежиночка, не тай,
  другая будет - да не та,
  иной резьбы, хоть и кристальная,
  останься - туфелька хрустальная!

  7.Благодарение

  Спасибо дочурке, сопевшей в кроватке,
  спасибо Снегурке под елкой на ватке,
  котенку на печке и псу в конуре,
  протекшим годам,  холодам  в январе,

  конфетке на ветке, подаркам в мешке,
  что сразу - не мешкав. И что - налегке,
  треух нахлобучив, уйду, взявши посох,
  красивый, счастливый   и голый, и  босый.

  8.Машкерад

  Лед морозом  отглажен
  да отлакирован,
  как с дурнушкой на ложе
  шут Балкирев он.

  Фейерверков султаны,               
  канонада  петард,
  у пресветлой у панны,
  муж - кавалергард.

  Усы мазаны сажей,
  с   еще теплой вьюшки.
  Сколько здесь экипажей!
  Как сельдей в кадушке.

  9.Смысл

               
  Сходить что ли по воду?  Дров наколоть.
  Колодезь ведром потревожить.
  Есть повод. Когда обезвожена плоть,
  душа - тоже вдруг занеможет.

  В обнимку с берёзовыми -и в дровяник-
  слагать там поленья, как оду.
  Как будто заветную запись в дневник
  вносить, предсказав непогоду.

  А пот меж лопаток, как миро с икон.
  От пят до макушки  ты  пышешь.
  Как конь  на извозе. Как дом до окон
  просевший в сугробные пышки.

  Натоплено впрок. И воды наносил.
  И - все. И на гвоздь коромысло.
  И вечером этим, конечно же, сил
  достанет, чтоб  жить не без смысла.

  В приземистых сенцах, где фляга, как Будда,
  греметь, словно витязи,  в битву.
  И влагу глотками могучими буздать,
  как будто читая молитву.

  10.Кистью мариниста. Шторм
               

               
                Виктору Звереву

  А ветер рвал шкоты на фоке,
  а шкипер кусал  мундштук,
  а боцман ругался: «Фак ю!»,
  считая по восемь штук.

  Волна за волной вздымалась,
  и рвало из рук штурвал,
  осталась самая малость-
  осилить девятый вал.

  11.

  Бледный снег, бедный свет-
  Рождества послед.
  Конфетти на снегу-
  на лету,  на бегу.

  Серпантин да пробки
  шампанские,
  да следы на сугробе
  шаманские.

  Декабрь 2005, январь 2006 годов, Томск-Новосибирск.


  ***
  В последние дни уходящего года,
  в последние ночи и дни-
  такая погода, такая погода,
  такие на елках огни,

  такие, как в прошлом году, в позапрошлом, 
  как в бедственном детстве, как встарь,
  и хочется слышать о чем-то хорошем-
  чего неосознанно жаль.

  А все остальное давно осознали,
  а все остальное-сожгли.
  Из свечек-огарков затеплить едва ли
  такие ж, как прежде огни.

  Ну, жалости, что ли хотя б маломальской.
  Хотя бы еще помолчи.
  Сгорает души огонечек бенгальский
  в такой непроглядной ночи.
  1993 год.

Сон кержака
                Моему закадычному лешаку Геннадию Шадрину

  Кухта на пихте. На  сосне - куржаки. Подборье, как сон кержака.
  Ты снег огребаешь охлупнем руки, ладонь же - краснее жарка.
  О, как в чернотале горит ожеледь, на лунном свету чешуясь!
  Как будто русалка забралась в подклеть, хвостом  сребросканным виясь.

  Снег- жемчуг. А хрусткая наледь- парча.Невестится  весть по распадку.
  Зияет зерцало. Сияет свеча. И девушка, как куропатка.
  Как селезень- тесть. Как чирочек-зятёк.И кряковой утицей-теща.
  И свадьба выкатывает на бугорок, чтоб жить натуральней и проще.

  У деверя -дверь нараспашку рубахи, не ахай, когда он пойдет в кулачки,
  а коль за ухватец ухватится сваха,тогда обкопытятся все мужички.
  Тогда шишаков и рогов понаставят,неписанный драк соблюдая устав,
  чтоб кругом ярило катило на ставнях и сахарней были невесты уста.

  Когда  с золотыми  сватами на ты, кумой обзавесться недолго.
  Под глазом у шурина краше святых иконных шурыга наволгла.
  А небо синее его синяков, а церковка - вечная  скрепа,
  и у иконостаса среди мужиков ты замер и баско и лепо.

  Ударит ли пуля в косулю, коса ль пройдется по согре, срубая ромашки,
  бес в ребра, иль  нить серебра в волоса - кого нам винить? Разве черта в рюмашке?
  Гадать по следам удалося ли лосю лосиху нагнать, наколовши груздок
  на вилку, припомнив Марусю и Люсю, брусничные губки, прихватный гузок.

  Лосю удалось. Кабану  надо в баню. Налиму - в голимую надо уху.
  Как бредню - мотню, так Ивану - матаню. Как уху подушку, зерна - петуху.
  Косится косачь. Кастрюки заострились. И харю такую наклювил глухарь,
  что  даже саранки в кудряшки завились,и ты, не крестясь, опрокинул стопарь.

  Ты грешен, как леший. Знахарка в предбаннике шептала заклятья, лила ярый воск.
  И видела там мужика перестарка, который к товаркам ломился, как лось.
  И зрила, как вызрев в кондицию фавна, чтоб древних традиций заветы сберечь,
  в парную клубами и тайно и явно,к Любашке и Маньке  вструялся , сиречь,

  вселяясь и в ковш, и в березовый веник,в вихотку, в смолевые доски полка,
  чтоб рдели и пыхали  камни  коленок, калёней камней, горячей   кипятка.   
   
  2005 год.

 ЗВЕЗДА

  Меж поляной в ромашках
  и Полярной звездой-
  небольшая промашка -
  серп луны молодой.

  Кинь краюху мне в кОшель,
  я уйду за сарай,
  ручка звездного ковшика
  зацепилась за край.

  Пропаду за околицей.
  костерок разожгу,
  лучик звездочки колется,
  пробивась сквозь згу.

  Посмотри на лучистую,
  помолись за меня
  это во поле чистом-
  я сижу у огня.

 2011

  РЕПЕТИЦИЯ

  Писали граждане петиции
  в инстанции - кассационные,
  а я сидел на репетиции-
  гудела репетиционная.

  Орала девушка про Русь,
  про первозданную, посконную,
  судить об этом не берусь,-
  светилась благостью иконою.

  Ей подпевавший бородач
  брал терцию баритонально,
  копался люд себе на дачах,
  как это было  ни банально.

  А мы тональность ля мажор
  не от обжорства все ж эстрадой,
  возделвыали -нотный жар
  раздув, и вокалистка рада

  была то в терцию, то в сексту
  попеть, чтоб быть ещё народней,
  тем ближе были мы к контексту,
  и тем звучало огородней.

  Тем хороводней сарафан
  на юной деве раздувался-
  и нота "до", и нота "фа"
  звучали -я им отдавался,

  как девушке в большом стожке
  пахучем, скошенном недавно,
  торчал кокошник на башке
  а лапти на ногах подавно.

  Но нет - не скошен, перекошен
  он был и в сено мощно вдавлен,
  ошибка здесь, но о хорошем
  хотелось думать и о давнем.

  Не ошибаться никогда,
  петь просто ,чисто, незатейно,
  идя как рыба в невода
  водой текучей постатейно,

  за нотой нота, за акко-
  рдом , беря ещё один аккорд,
  в стогах ночуя за Окою,
  чтоб от оков бежать, милорд!

  За око -око-зуб за зуб,
  не надо никаких метафор,
  когда забит заботой зоб,
  тогда уйдёшь ли от мента фар?

  Почувствовал я - на прямой
  пробор пошёл мой перебор,
  а на дворе -то месяц май,
  и лучше б положить с прибором

  мне на народность, на народ,
  на сарафаны в клубе гулком -
  да и слинять бы в огород,
  а лучше прямо в Акапулько.

  Да окопаться на пляжу
  среди гитар, самбреро, пончо, 
  а то ведь это просто жуть,
  того гляди -фольклор прикончит!

  Куда -нибудь на острова,
  обнять бы пальму, не берЬёзу,
  там, где не пухнет голова,
  от фольклористского серьёзу.

  Не на Фолькленды, нет, туда
  пусть лучше лезут англичане,
  уж слишком  их нудна дуда
  и в рок-н-ролле одичали.

  А мне б причалить во печали,
  на тот причал, где тишина,
  и все б сидели и молчали,
  не надо больше -ни Гуна.

  08.05.2011 2
              III

ПЕРОМ ГОГОЛЯ

 ***
  Полет гусиного пера
  по савану мертвячки.
  Куда ты, брат? Пора, пора.
  Во храме гаснут свечки.

  Когда все перья заскрипят
  полтавскими поверьями,
  тогда промолвит дьякон:"Свят!"
  схватив Псалтирь проверенный.

  Тогда голик - на черенок,
  и лик в углу чернеет,
  тогда метлою между ног
  философ цепенеет.

  Ухмылка Гоголя и нос
  в таком античном вкусе.
  Скрипит пером весёлый гностик,
  гогочут его гуси.

  Спасли они когда то Рим,
  он мир спасёт от скуки,
  его полеты повторим,
  когда -метелка в руки

  и телка в стайке, и петух
  на прясле возле церковки,
  и у иконы не потух
  огонь, как коготь, цепкий.

 ТРЕТЬЯ НОЧЬ ХОМЫ БРУТА

               
                «Один раз во время подобного  странствования  три  бурсака  своротили  с
  большой дороги в сторону, с тем чтобы в первом попавшемся  хуторе  запастись
  провиантом, потому что мешок у них давно уже был пуст.  Это  были:  богослов
  Халява, философ Хома Брут и ритор Тиберий Горобец.
       Богослов был рослый, плечистый  мужчина  и  имел  чрезвычайно  странный
  нрав: все, что ни лежало, бывало,  возле  него,  он  непременно  украдет.  В
  другом случае характер его был чрезвычайно  мрачен,  и  когда  напивался  он
  пьян, то прятался в бурьяне, и семинарии стоило большого труда  его  сыскать
  там.»
                «Вий».  Николай Васильевич Гоголь


  Возьму свечей, Псалтирь, кусочек  мела, который прихватил с собой из бурсы.
  У Бога слов спасительных немало. Да ведь и петь я научился басом.
  Псалмов мне на ночь хватит от  Давида, для вида же, а так же для задора,
  я табачку нюхну. Мужик у хаты кисет мне сунул. Кончится не скоро. 

  Уже на небе звезды - светляками. Скрипит ступень. Насупились иконы.
  Намерен воевать я с ветряками? Похоже - да. Алтарь, как пасть дракона.
  Я запалю побольше -трепетуний.  Могучей силой круга мелового
  отгорожусь от упырей, - не втуне крестясь, уйду в молитву с головою.

  Ведь я не ритор – я философ, значит, мне ведьм возить на шее не пристало,
  я колос - средь мыслителей - колоссов и потому – горилки бы и сала,
  тогда и сам Сковорода Григорий – не горе - одолею  в пол-присеста.
  Но панночка! То сущая Горгона! Как тайный текст  с изнанки  палимпсеста*.

  Учили в семинарии – в посты нельзя уста нам осквернять  скоромным,
  но  Горобец Тиберий –враль нескромный, ввернет мне байку в уголке укромном,
  по кромке балансируя греха, огладит ус, мигнув, примолвит «Ха!»,
  и за Халяву, вишь, поди расплата. Ведь он, подлец, -   ума полна  палата!

  …Уже стоит в гробу. Уже летает! Уже мой круг таранит краем раки.
  (Как каланча -  свеча у края тает.)  На лбу  - каббалистические  знаки.
  Намедни - не она ль меня   в сарае ловила, как навильник сена? Глупо,
  чтобы казак, - топорщась волосами  засаленного старого    тулупа,

  дрожал. Уже - хвосты и жала – чешуйчатых, ушастых и хромых
  в меня уставились, чтобы верней сграбастать. И –шасть  за круг ужами, будто мысли
  о  колоколе медном. На монеты его расплавили два  чёрта прошлой ночью,
  Четьи Минеи**  кинув на растопку. Мне только бы не видеть гарны очи!
  Не подниму чугунной головы я! И жгут, как кузни горн,  глазищи   Вия.
               


  *Палимпсесты- тексты средневековых переписчиков, написанные поверх смытых или счищенных более древних.

  **ЧЕТЬИ-МИНЕИ  – сборники оригинальных и переводных памятников, житийных и риторических церковно-учительных слов и других сочинений отцов церкви и предназначавшихся в средневековье для ежедневного «душеполезного» чтения в течение месяца.
  2010
 ВАКУЛА ЛЕТИТ

  У Вакулы сводит скулы-
  слишком высоко взлетел.
  Вол в хлеву. В подклети -куры.
  Хруст пимов да скрип петЕль.

  Он ковал певучи шкворни,
  гвозди ладил для подков,
  пока мать варила корни
  для привады мужиков.

  Ведьмы сын, кузнец, художник-
  он рисует неспроста
  эту ночь на бычьей коже
  кистью чёртова хвоста.

  Долетит ли до столицы
  иль запьет с Басаврюком-
  для любезнейшей девицы-
  по сугробам босиком.

  С похмела завалит в сенцы-
  бас сватов да смех девичий,
  а на шитом полотенце
  две хрустальных черевички.

ГИМН ПОТУСТОРОННИХ


  Ты зачем , Хома, чертил
  мелом круг по доскам,
  ты зачем грозил чертям
  иль в молитвах дока?

  Ты зачем листал Псалтирь
  да бубнил Писание?
  Я упырь и он упырь-
  и тебя достанем мы.

  Знаем, круг твой не ослаб
  этими ночами...
  Не уйти от наших лап,
  от клыков с когтями.

  Ну чему учили вас
  в вашей семинарии-
  штоф с горилкою да квас-
  да хромой звонарь и

  ректор с проповедью бурсе,
  чтоб не воровали и
  на дубовой палке бутсы,
  лужи с боровАми?

  Тут тебе, Хома, не кур
  на халяву хапать,
  тут, мой милый, Вий да Щур,
  а не лыков лапоть!

  Ты пошто обидел Панну,
  милую покойницу
  да пришёл на читку пьяный
  эту упокойную?

 ПЕСНЯ ВАКУЛЫ

  Ночь черна, как угольный мешок,
  до кишок морозец пробирает,
  валится ль с охлупня лемешок,
  хлопец на бандуре ли играет?

  Грает ворон, ведьма ль из трубы
  возносясь, взлетает на ухвате,
  к сватье ль кумовья-набить зобы,
  иль колдует кто-то в жаркой хате?

  Запою колядоньку звончей,
  из мешка повытряхну всё сало,
  мне ли не ходить среди ночей,
  чтобы ты моею Ладой стала?

  Не нужны мне пряники, изюм
  да гуся зажаренного запах,
  мне бы скинуть на сугроб азям
  да тебя сграбастать в сивых лапах.

  Я на чёрте ведьму обгоню,
  я слетаю за подарком в Питер,
  удивлю похмельную родню,
  так что перекрестится пресвитер.

 ЗАКЛИНАНИЕ ПАННОЧКИ

  Я летала на тебе,
  дурень стоеросовый,
  ты да Горобец Тиберий-
  дети опороса.

  Да ещё Халява -ритор,
  с бодунища -где уж там!
  ты бы харю что ли вытер,
  чтоб с любовью к девушкам!

  Выставлю остатний зуб
  в хохотке старушечьем,
  Горобца-совою-в зоб,
  клятвы не нарушу.

  Буду верной упырям,
  да сестрёнкам -ведьмонькам,
  а внесут с молитвой в храм,
  лешаков не выдам вам!

  Но тебя, пойми Хома,
  я не пожалею,
  в третью ночь сведу с ума,
  не кури елея!

  Не снесешь ты эту жуть,
  ткнув иголкой с пялец,
  в наказанье насажу,
  прям на Виев палец.

 
 ПЕСЕНКА ТИБЕРИЯ ГОРОБЦА

  Сыграем, хлопцы, на бандурах,
  пусть бабы -дуры млеют в юбках,
  бык, словно антик на котурнах,
  горилка закипает в кубках.

  А в урнах шевелИтся пепел,
  то петел в третий раз кричит,
  в церквах срывает двери с петель
  и что-то светится в ночи.

  Мы на базарах воровали,
  на ярмарочных площадях,
  мы в лужах вместе с боровами
  с пьяна, сукна не пощадя,

  валялись, ставили вертепы
  про Ведьму, Вия  да Хому,
  но чтобы так, как он -нелепо,
  зачем , ей Богу не пойму!

  И вот Хому вперед ногами
  из церковки на солнце прут,
  неуж виновен пред богами,
  иль просто притворился, плут?

 СВАТОВСТВО ВАКУЛЫ

  Санным следом за Оксаной
  засылать сватов пора бы,
  да в соборе петь "Осанну",
  месяц в небе, как корабль.

  У Солохи чёрт за вьюшкой,
  да в  мешках по хахальку,
  вот подбросить бы понюшку
  в ноздрю печки угольку!

  Чих да пых! Табак- то добрый
  да кабак  у шинкаря,
  жинки злючие , как кобры,
  рожки ставят втихаря.

  Но  Оксана да Вакула-
  голубки у алтаря,
  весть о том несется пулей,
  что на чёрте, мол, не зря

  наш кузнец летал в столицу,
  лица - торжества стихарь,
  да и Голова не злится
  среди прочих пьяных харь.
   

 ВАКУЛА КАЛЯДУЕТ

  Акула мне в ребро,
  когда я не Вакула,
  за чёрну девки бровь
  накалядую куль я!

  Морожена сома
  пусть сунут мне - пустое,
  знай, прибежишь сама,
  ведь дело не простое.

  С чертями в прорубях
  для парубков привада,
  когда не старый лях,
  тогда твоя отрада.

  Горилки с табачком-
  да лунный круг, как харя,
  бочком к тебе, бочком,
  ведь я тебя кохаю.

  Те проруби-глаза
  твои, краса- дивчина-
  ой, проподаю зараз,
  хоть вроде, пили чинно.

  Смотри - в мешке карась
  да окорок -дубина,
  когда по морде- хрясь,
  тогда, знать , полюбила.

  Горит моя щека,
  как чугунок в печурке,
  ещё терплю пока,
  но поцелую…Чурку...

  Намазали бровей
  да глаз, да пухлых губок
  такая вот бравада,
  вот это нас и губит!
   
   
 ПЕСЕНКА ЧЁРТА

  В куле у Вакулы сидел не у дел,
  крал месяц-подкову из кузни,
  уменьшась, как мышка, в кармане сопел
  да строил несносные козни.

  Галушки толкаю в хайло колдуну,
  ведь он напервейший мой друг,
  доставить могу в один миг на Луну,
  хоть даже ты не Басаврюк.

  Сожми же коленями рёбра мои-
  на мельнице помнишь гуляли?
  Но если взовьюсь, то уже не моли-
  на Землю вернёмся едва ли.

  На иглах столичных нас, как мотыльков
  нанизано, будто в кунсткамере,
  при свете дневном чудный блеск ангелков,
  лишь ночь - упыри да кикиморы.

  Я в лунном сияньи галушкой в сметане-
  лечу, на спине тебя ввысь унося,
  куда тебе, друже, к царице, к матане,
  подумай покрепче, о чём -то прося!
   
 31.12.2010


 ПЕСЕНКА ПАННОЧКИ

  Ах ты, милый мой Хома,
  я сведу тебя с ума,
  ждут тебя сума, тюрьма,
  а не милая кума.
  На погосте твои кости
  будут гнить.
  Да к чёрту в гости!
  Ткётся паутины нить-
  ничего не изменить.
  Положу на шею ножку-
  покатай меня немножко.
  Наша тайна - клятвы крепь-
  хлев притихший, степь да степь.
  Почитай, Хома, молитву,
  когда кликну упырей,
  выйграешь ли эту битву
  возле запертых дверей?
  Что поставил, милый на кон,
  против Вия, упыря?
  Перекрестится диакон
  да прочтёт из Псалтиря.
 
31.12.2010 07:23

  ПОЛЁТ ЗА ЧЕРЕВИЧКАМИ

  На чёрте для тебя лечу за черевичками,
  влюблённый сын Солохи, неплохо на плечах
  устроившись Лукавого, по набожной привычке,
  знаменьм осеняясь при блещущих свечах.

  Хвост на кулак намотан рогатого подсвинка,
  а месяц подзастрял, за вьюшку зацепясь.
  Щепоть в межбровье тычется. Я слышу голос:"Сынку!"
  И ведьма -на философе- в немереных степях.

  То взгляд императрицы ли? А может просто снится мне?
  А может я лишь дьяк в Вакулином мешке?
  Отправиться мне что ли калядовать с девицами,
  иль возыметь фантазию в расплавленной башке?

  Вакула я или Хома -никак не разберу того,
  неужто круг очерченный с молитвой не спасли?
  И на погост меня несут в дубовый гроб обутого,
  как в лапоть -ногу в цыпках -на самый край земли.

  Ударить что ли молотом по звонкой наковаленке,
  иль ведьму прокатить, хоть мне и не пристало,
  в мечтах горячих о милОй, как бы, однако, в валенке
  её святая ножка для туфельки хрустальной?


   31.12.2010 06:28   


 НОСУ МАЙОРА КОВАЛЁВА

  Пойми,  ты только нос майора Ковалева,
  сбежавший  от хозяина, чтоб получить чины,
  и нюхаешь, чтоб Гоголь опять не навалял,
  какую повестушку втихушку от жены

  цирюльника. Ему уж лучше бы не резать
  буханку по утру, чтоб обнаружить факт-
  да, нос с прыщом на кончике неслыханную  резвость
  внезапно проявил. Здесь кончена строфа.

  А там, глядишь, по Невскому среди других карет
  ты важно направляешься, чтоб  зарулить в Исакий,
  и всякого, кто скажет: «Да это ж -нос!»-  корят,
  что он не так как все. И мыслями инакий.

  И вот уже в присутствии  в отсутствии хозяина,
  блистаешь орденами и крыжишь циркуляр,
  посмотрит кто-нибудь – вон из ноздри козявка,
  но вслух ведь не объявишь. Вот ведь какой фигляр!

  Ну а майор у зеркала, не обнаружив носа,
  стоит как будто вкопанный на пьедестале конь,
  положим,  у него есть к беглецу вопросы,
  но скажут чего доброго – ты тем колеблешь трон!
   
  Но чудеса случаются обратного порядка,
  даже когда кончается хмельное в кабаках,
  и нос майора как бы тот кабачок на грядке 
  отрос на прежнем месте, оставив в дураках

  всех тех, кто раболепно перед тобою пятился,
  кто величал «сиятельством»  с отпиской «самому».
  …Куда ж твоя карета по набережной катится,
  чтоб  Гоголь ухмылялся неведомо чему?

  2010

  ПРИВОРОТНИЦА

  Я уносил тебя в ближайший лес-
  и эта ноша мне была не в тягость,
  я задыхался от твоих волос,
  в которые была ты, словно в тогу

  одета.И как будто на алтарь
  укладывал тебя на мхов перину-
  Тарзан твой, твой индеец, твой дикарь,
  чтоб в жертву принести тебя ПерУну.

  А ,может, все же это ты -меня,
  маня в чащобу леса непроглядную,
  где я уже не взвижу света дня,
  кули таскавший в нашу ночь калядную?

  А в тех кулях моих больших, Вакулиных-
  черт да разрыв-слова для приворота,
  с утра похмелье пьяного загула
  да тихий скрип  Оксаниных ворот.

  Ударит, пыхнув, молния в алатрь.
  Лежу нагой на скользком ,хладном камне.
  Заносишь нож, как то бывало встарь,
  но это всё -таки, скажи, на кой мне?

  Вот почему - несу тебя по лЕсу
  принцессу ли, колдунью -приворотницу?
  несу, не замечая даже веса,
  но выскользнешь русалкою в болотце.

 2010 г.

 МАГИЯ

   И я играл в с русалкой в салки,
   и я топил в ту прорубь санки,
   хватая щуку трепетунью,
   и было это всё не в туне.
   В ту ночь в тунике выходила
   из дымной проруби она,
   светила на небе луна,
   дымило ли паникадило?

   То поп ли пел мне отходную
   или же Панночка, беснуясь,
   долбилась гробом в круг магический
   под Пана флейту элегическую?
   "А ну её! Ту ведьму- панну!"-
   скажу я Горобцу Тиберию,
   но в ужасе уже теперь и я,
   а вдруг я в прорубь эту кану?

   Стать оборотнем - та же смерть
   уж лучше мне на паперть смердом,
   как круга радиус измерить?
   Не радуюсь. В той бочке с мёдом
   посул отца её -сплошь деготь,
   и навалилась темнота,
   была зазноба - да не та,
   озноб -и в сердце Вия коготь.

   Но только эту связь порви я
   я вновь увижу рожу Вия,
   тебя я в ванне утопил,
   хотя который день не пил.
   И вот ты в ванне той утопленница,
   в вине вина иль в косячке?-
   что догорает в полной пепельнице
   две ранки в вене на руке.

 2010 г.

 IV
  БАБОЧКА НАБОКОВА

***

  …Но узнавали от двоих, троих - от всех,
  от тех, кто знал – не для утех его успех,
  а для искусства и  харизмы, -
  итогом преломленья в призме,
  событий, стран, мелодий, ритмов,
  слиянья и дробленья атомов,
  да и патологоанатомов
  труды фундаментом легли,
  в основу этих достижений.
  Итог -  «Людей и положений»
  не Скрябин даже и не Бах,-
  в дождевике и сапогах,
  не ясный ум, не духа бодрость,
  не кантианская премудрость,
  закопанная в грядки строф,
  а просто жил - и был таков.

  Неужто с посохом, Андрей,
  вслед за Борисом Леонидычем
  из переделкинских Бродвеев,
  из переделок всех-на выдачу,
  из бытия -в небытие,
  с сачком - за бабочкой Набокова?
  И всё опять - наитие?
  Вы в том, конечно, будешь дока! 
  То не февраль, чтобы –навзрыд,
  чтобы достать чернил и плакать,
  какой цветенья млечный взрыв!
  То вам за схиму слова плата.
  Россия  вся - одним венком
  черемух, яблонь и сиреней.
  Опять рок-опера в «Ленкоме»-
  итог борений и горений.

  Гори, гори звезда цветенья
  романсово- архитектурная,
  среди воспрянувших растений
  сопранами колоратурными.
  Тот тихий шёпот   в микрофон,
  не перекроют децибелы,
  земной закончен марафон
  и вот идет в хламиде белой.
  Как нимбошлемный  астронавт,
  шлюзуясь в  полумрак  отсека,
  навеки уводя всех   нас
  от всех генсеков и Гобсеков,
  не Кант, конечно, не Бальзак,
  и не базальт какой науки,
  но весь-поэзии азарт,
  но весь -побег от суки- скуки.

  Лабайте. Шарфик –не петля.
  Пускай пиджак - белее амфоры.
  А слово не доноса для,
  а для любви и для метафоры.
  Пижонство только отблеск шанса
  на чьи-то пальмы и «Пежо»,
  нет, он не стал американцем,
  хоть и предание свежо…
  Земле – земное, бугам - бугово.
  Поэта - в вечность! То потеха ли?
  И - вслед  за бабочкой Набокова…
  Отсчет закончен. Всё. Поехали!

  2. июнь. 2010 г


  ЛЮБОВЬ СЁРФЕРА

  От ракит до ракет
  всё взлетит, всё  осыпется.
  Волны бьют в парапет-
  не насытятся.

  Эти брызги -в лицо,
  вся ты - платьем облепленная,
  как навзрыд Пиацолла-
  в беглом великолепии.

  Обечайкою талия,
  чайка в крике отчаянном,
  обычайная Таня-
  тайна необычайная.

  Босоножки в руках,
  и по лужам - босая...
  Только дрожь в плавниках,
  да на гребнях бросает.
   
  Я возьму этот сёрф,
  как гитару подмышку,
  и скажу тебе: "Всё!"
  и, скажу тебе:" Крышка!"

  Я на гребне волны!-
  что нависла ракитой,
  мы с тобою вольны-
  и взлетаем ракетой.

  12 июнь. 2010. г.
   
  ПО ДАНИИЛУ АНДРЕЕВУ

  Андрей по Даниилу
  на смертном на одре.
  Неужто  Дарданеллы
  из звука «до» в звук «ре»?

  Из -до  в такое - после,
  где слепками посмертными –
  от Пушкина до Пресли
  весь путь -лишь чудо песни.

  Как бы во время оно
  тот микрофон -  змеёй
  из глаза стадионного,
  чтоб смерть принять верней.

  Махоткою на прясле
  все наши буги-твисты,
  и даже бачки-Пресли
  лишь  поросль лицеиста.

  Что ж! Слип май бэби, Элвис!
  Бывают чудеса.
  Твой гроб, как  домик Элли ,
  возносит в небеса.

  5. июнь. 2010 г.

  МОЯ ДОНБАССКАЯ СВАДЬБА

            «Эх, да по фарфору ходят каблуки…»
                Андрей Вознесенский
            « Жить и жить бы на свете,
               да, наверно, нельзя…»
                Евгений Евтушенко


  Сотрясаются штольни
  от победных рулад.
  Что- то празднуем что ли,
  или снова парад?

  Не фата белопенная-
  поминальный реестр.
  Мендельсона с Шопеном
  перепутал оркестр.

  Свадьба то, или в касках
  вся бригада  родни?
  я женюсь на донбасске-
  развесёлые дни.

  Ой, вы шкалики звонкие,
  за невесту –княжну -
  мы не пили казёнки,-
  самогонку одну.

  Прикушу что ли гузку
  во хмельном,  во пиру?
  Вагонеткой закуску
  отправляю в дыру.

  Позадёрнута  шторка
  от  черешен –подруг,
  моя тёща шахтерка,
  тесть- Стаханова друг.

  За стаканом стаканище
  по-стахановски - резко,
  словно витязи,  канувшие
  в том ударном разрезе.

  Приглушите аккорды,
  пусть цикады поют,
  побиваю рекорды,
  поедаемых блюд.

  Собери - ка мне тёща
  в мой забой тормозок -
  соловьиную рощу
  да шелковиц лесок.

  Наворую я досок,
  запасу  крепежа,
  за такую-то дочку
  мне и жизни  не жаль!

  Мне бежать некуда ведь,
  некому мне помочь,
  если,  рухнув, придавит
  антрацитная ночь.
   
  3. июнь.2010.

  АННАМ

  Все Анны немного Коренины,
  и сколько мужьям вы не врёте,
  колени белоколонные,
  тоскуют о Вронском.

  Балов баловство колдовало -
  в объятья -была не была!-
  но этого всё- таки мало,
  ведь свечкою - вечность ждала.

  По тёмным углам и портретам,
  по толстым романным томам,
  томимая Блоком и Фетом,-
  как фея - в балетный туман.

  Он всё же взбежит по ступеням-
  безумной любви полубог,
  чтоб поезд из тьмы, наступая,
  наехал, как дьявол, в клубАх.

  4 июнь.2010 год.

     ВОПРОСЫ КАМА-СУТРЫ

  1.

  Давай с утра займемся «Кама-Сутрой»,
  попринимав как можно больше поз,
  читая, может быть, при этом Сартра,
  про экзистенцию. Ведь этот же вопрос
  так  просто не оставишь в темных сенцах,
  как голяком метёные пимы,
  тем более для голых,- как Освенцим,
  все эти многомудрые умы.   

  О, Сартра эстетические  мухи!
  Они к тому годны на потолке.
  Им не знакомы творческие муки.
  К тому ж всегда и всюду налегке.
  Да и слоны, и даже крокодилы –
  всё это ещё в школе проходили,
  за поведенье получая неуд,
  каков же всё-таки, скажите, верный вывод?
   
  Любви аксиоматика проста?
  За полверсты самец учует самку?
  И не за тем ли, меч свой опростав,
  прекрасный рыцарь  резво скачет к замку?
  Зачем, скажи,  в печи сгорая страсти,
  окраску мне менять, как селезню?
  Зачем мне в богомолиховой пасти
  исчезнуть, чтобы быть ещё полезней?

  Ответа нет. И вот сонет, слагая,
  я  знаю, знаю-ты совсем другая,
  как Климта Густава возвышенный узор,
  он вышит вечностью и всякому позор,
  кто усомнится в этом, дорогая! 
  И я,  ручьём весенним пробегая
  по этой местности, истаю льдинкой Кая…    


  24.авпрель.2010 г., раннее утро.

  2.

  Неоспорима спариванья польза. Но как и где? Везде. В лесу. В воде.
  Для  анаконды   или же для полоза - в любой пригодной для того среде.
  Хайям тому учили и Овидий. Но как с Джокондой быть или Венерою,
  положим, Боттичелли? Или  годной для этих же утех миллионершею?

  Одна всегда с улыбкой, а другая в сообществе эолов и эльфинь…
  Да, можно б было, как смычок со скрипкой, но я поймите –все же не дельфин!   
  Оркестр природы – сколько здесь подходов! Коты, киты, гиппопотамы, львы!
  Потом,… ну эти, … что страшней уродов. Но мы – не приспособлены, увы!

  Я мог бы стать шмелем в твоем бутоне. Метеоритом ли с посевом жизни спор.
  Лосось в ручье, конечно, не утонет, ему не интересен этот спорт…
  Не спрячется в тайге своей лосиха, и в тундру не сбежит к другой олень,
  но почему же мне -   так просто сохнуть, когда  зарядкой заниматься мне не лень?

  Когда вода струится из - под крана и - чувствия подобие урана.
  Ура – на демонстрацию  с утра! Туда, где  бёдра в ряд, полотна юбок,
  где воркотня  хорошеньких голубок, где от доярок и до президентш
  художником одним  произведён  весны твоей  чернофигурный кубок?
   

  24, апрель, 2010 г., утро.

  3.

  Зачем природе чувства и гормоны? А гармонисту – верная гармонь?
  Неужто только химии законы – и Клеопатра, и Тутанхомон?
  Святой ли Патрик или патлы хиппи. Что и они, как мы, – в весеннем гриппе?
  Ромэо  –ром или   вино  Агриппы в нас пенится   пивком в рекламном клипе?! 

  Антоний Марк мне ближе, чем Випсаний- стратег, снискавший славу и в Испании,
  и тем, что до укуса змеями довел царицу рода Пролемеева.
  Но поглядеть, как тонет  флот Антония и Клеопатры- прав Випсаний Марк?   
  Хоть и красива ты любви агония, скульптуру изваяет все ж автарк.

  Тутанхомон был зятем Нефертити, жена его была Анксенамун.
  На царском ложе –это просто дети, но как делили фараонов трон!
  К чему, скажите, после Линды-   Хизер,   после Петра фон Ульриха - Орлов?
  Когда бы по любви –оно уж ладно, пусть даже и за то – распад «Битлов».

  Надеюсь ты меня не свергнешь с трона. Агриппы грипп , проклятье фараона-
  не моего гормона поле – ягоды, да и к тому ж какая тебе выгода?
  А гармонист или же негр - гармошечник? Он гедонист в своих победах крошечных,
  на уровне пускай молекулярном, но главное, чтоб был он не бездарным.

  24, апрель 2010г., день.

  4.
  Конечно, «Кама-Сутры» тренировки потребуют  искусства и сноровки,
  чтоб из друг друга так вот вить веревки в постели – мало даже танцевать,
  тут даже не двухспальная кровать, - рвать и метать, хоть вдоль, хоть  поперёк,
  не тхэквандо задумчивый урок, не дрожь сверхсмыслов и не в раже  кошки,
  не   даже «до» сенсёя Фунакоши...

  Я всё  постиг, мудрейший мой сенсёй, все даны обретая   каратизма -   
  смысл созерцанья,  первозданность атавизма, поняв: мы что-то вроде обезьян,
  но дан нам свыше маленький изъян, не только влечься или быть влекомым
  законом кармы  и соблазном Камы(а он натянет свой цветочный лук),
  но дан нам дух- божественный  недуг.

  Поэтому,  друг друга опоясав, руками  и ногами, Шивы плясок
  не одолеть и не переболеть. Меч самурая. Или арбалет.   
  Рай иль Нирвана – только на мгновенье. Полет стрелы,
  меча прикосновенье, похмелье  имманентно опьяненью,
  движение равно оцепененью.

  Но слепнет  слепень, цепенеет цепень, как музыка ослабшей тетивы.
  Откинутая маска. Да –ты мастер.  Театр Кабуки. Руки в брюки: «Здрасьте!»
  По офису – сенсёйши каблучки. Нога – взлетит. Рука – в ребро Адама,
  извлечь себя! Дыра в твоём боку. Так делает опилки    пило-Рама.   
  Мерси боку! Мерси!  Мерси боку!

  24. апрель, 2010, уже вечером.


  ПЕРЕВОРОТ

  В кафе, где мы сидели с тобой за столиком,
  пусто и гулко, как в Петергофском парке.
  Чашка кофе с гущей на дне.  И только.
  Да бар барочным вензелем, как  мертвому припарка.

  Отсутствие столь тревожно и оглушительно,
  что даже не слышно звука мобильника.
  Адажио  звонка так  громко и решительно,
  тарахтит, как ночью нутро холодильника,

  в котором трупом монарха- скелет селедки,
  съеденной темнотою вечера,
  разодранной, как вышедшие из употребления колготки,
  да шов посерёдке — такая вычура.

  Вот так и продолжается эта колготня
  дня бестолкового, когда под вечер жены царапают мужьям хари,-
  добраться бы до самого кофейного дна,
  да не дают глядящие из глубины фары.

  Глазищи глубоководных чудовищ одиночества,
  уходящих в кессонную тьму косяками,
  как-то надо дотянуть до дна этой ночи,
  бродя меж скульптур, что   торчат здесь веками.

  Такие нагие, едва прикрытые, 
   в аллеях, запутанных, как лабиринт
   что помнят свиданья мгновение краткое,
   шурщащее платье, мрамор ланит.
 
  Не видно ничего на дне чашки.
  Позвонишь или нет? Появишься ли, дыша туманами?
  Грустит гусар в ментике с ташкой,
  коротая время вместе с пивоманами.
   
  Вот- вот свершится переворот дворцовый
  и ты из спальни - от мужа – ко мне,
  как будто рана твой рот пунцовый,
 и вся ты как бы - с античных камей. 
 
 А он  у решётки каминной –со стоном,
 валетовой картой смятой, отыгранной,
 лишь  тени заговорщиков пляшут по стенам,
 освободившим тебя от ига.

  Вижу, вижу — на самом дне.
  Мчишься в  карете такси, как в батискафе,
  чтобы  спуститься сюда, ко мне,
  давно утонувшему в ожидательном кайфе.

  Я твой гардемарин, твой преторианец,
  твой  самый преданный из всех фаворит,
  вижу как платья протуберанец,
  как будто свечка в ночи горит. 

  И ты войдешь – неоновая, русалковая,
  царственно  двигаясь, гутиэровая,   плывущая,
  и я брошусь к тебе, эту слизь расталкивая,
  вот такие они – гадания на кофейной гуще.

  20-21 октября 2006 , 2013 годы.
   
  ЛЮБОВЬ И СЕКС
   
  Ты говорила мне про секс, я тебе говорил любовь,
  у этой песенки безнадежно испорчен текст и уже не получится по-любому.
  Полюбовно мы не могли разбежаться, так обжигают, плавя изоляцию, замкнувшие провода.
  И перегорают. Какая Жалость! Нет электричества. В турбине окаменела вода.

  Это труды не напрасные – вращать нежностью невпроворотные лопасти.
  Ведь, ты мая напасть, так же прекрасна, как Дженифер Лопес.
  В лес уйти бы к лесбиянкам, смотреть, как они удовлетворяют друг друга,
  не нуждаясь во мне, вот такая пьянка! А ведь какая была  подруга!

  Она говорила мне про секс, я говорил ей про любовь,
  честно говоря, я так и не просёк - что это за кекс, хоть и не голубой.
  Я, откровенно говоря, так и не въехал – кто ты - Николь Кидман, МерилИн,
  Йоко Оно, Алла Борисовна, Иди Та Пьеха? Или Ева Браун, когда брали Берлин?

  Вот так и лежим совсем обугленные, так вот и светимся гранями свастики,
  войсками, вошедшими в город поруганные, всего лишь навсего материал для статистики,
  чтоб в историю войти  с бембёжками, когда отключается свет и горят провода,
  когда стратеги, склонившись над картами, произносят: «Н-да! Бомба угодила немного не туда.»

  И вот постель, как разбомбленный Дрезден, как Кенигсберг после штурма внезапного,
  ну зачем, скажи, ты всё ещё дразнишь, жемчужным ню, и ног своих замковостью?
  зачем вся сияешь тем алтарем, куда угодил похотливый фугас?
  У оргАна выворочены наизнанку органы, и фугой бушует во мне экстаз.

  Нет, это не какая-то там лютневая музычка, не какие-нибудь флейтовые пасторали.
  Это лет моих прожитых лютая мука, это битва которую мы проиграли.
  Войска отходят, как в эпилоге, добивая раненых, бросая обозы.
  Любовь- обуза. Секс – технология для превращения в поэзию прозы.

  24-25, апрель2008г.

 
  ***
  В каком бы зале не мерцать,
  светясь загадочной улыбкой,
  не спрятать прелести лица,
  скольженья полутени зыбкой.

  Оставить лютню и мольберт.
  Шагнуть сквозь стену, брякнув шпагой.
  И вот он я – ни жив, ни мертв,
  всего лишь квант вселенной шаткой.

  И ты выходишь из зеркал,
  из золоченых рам навстречу,
  алхимик старый предрекал
  каббалистческую встречу.

  Но  в колбе зелье докипит,
  но  прекратится бормотанье,
  ты в холст уйдешь, а я транзит
  продолжу своего скитанья.

  2006 год.

  ТУФЕЛЬКА ЗОЛУШКИ

  Все Золушки когда- нибудь становятся принцессами,
  кареты золоченые являются из тыкв,
  у туфелек хрустальных - завидная профессия,
  на лестнице в двенадцать сиять звездой мечты.

  3. июнь. 2010 год.

 ПРИЗНАНИЕ

  Признания в Познани- поздно ли,
  а может быть, всё -таки рано,
  когда ваши губы не познаны,
  и титры ползут по экрану?

  Такие остросюжетные
  на туфельках этих -шпильки,
  как в зеркале отражение,
  твоей маникюрной пилки.

  Как пуля помады кровавая,
  заточенная о жажду,
  как бездна внизу провалами-
  в твоём капилляре каждом.

  Из Польши назад до Питера,
  не спите. В небе - опаловом
  я буду навроде пинчера,
  бежать за вами по шпалам.

  Я буду елозить брылями,
  ваш туфель грызть, стосковавшись,
  как будто бы роль Ольбрыхского,
  играя один под кроватью.

  Ведь титры уже погашены,
  а я не из подкаблучников-
  и есть кое-что в загашнике
  до времени нашего лучшего.

  Мечта об отеле в Познани,-
  он так далеко от Сызрани,
  о чём-то ещё не познанном,
  о чем-то ещё не сыгранном.

  Туда через Сважендз с Пачково
  отуда, конечно,- с ярмарки,
  в отеле ковра не запачкаю,
  своею венозной, ярою.

  А пинчеру -кость не туфель бы,
  а вам бы не гость , а суженый,
  тогда бы -не кровь на кафеле,
  тогда не зрачки бы суженные.

  12. август.2010 года.

  ЗА САМОВАРОМ
  Васька –кот в своей пижаме.
  Самовар наш, как собор.
  Чашки, словно прихожане.
  Лица – розовый фарфор.

  Сядем дружною семьею,
  будем  пить горячий чай.
  С золоченою каймою
  солнце - вроде кулича.
   
  2006 год
 
  ТЫ БЕЖАЛА
 
  Ты бежала, дрожа на ветру,
  я утру тебе слезы к утру,
  труд великий мгновенья забвения,
  как дыхание, как прикосновение,
  присно это, а, может, и ныне,
  в нас миры натекают иные,
  и удел наш, наверно, таков-
  не у дел мы во веки веков.
2012 год.

 РАЗЫСКИВАЕТСЯ

  "Эта женщина не дописана,
   эта женщина не долатана,
  этой женщине не до бисера,
  а до губ моих - Ада адова."

  "Стихотворение о брошенной поэме"
    (Леонид Губанов)

               

  Хоть уже в СМОГ*исты не гожусь,
  может быть ещё и пригожусь,
  чтобы нараспашку в ночь, по холоду
  полюбить какую бабу-халду.

  А она не ждет уже, не нужен ей,
  а она - богиня сигаретная...
  И морщинки эти вот -наддужные,
  с нами ей не знаться - с сибаритами.

  Ну чего же ты краса недужная,
  как же так оно вот макияжится,
  что при муже ты -незамужняя,
  а при мне ты тут как на пляже вся?

  Роза свяла вся -с морозу, с улицы,
  а в лице такое мне иконится,
  что ж вы так вот с нами, девы,- умницы,
  ну скажите -кто за нами гонится?

  Я достану шоколад, шампанское,
  фрукты брякну на пол- ты ведь бросилась...
  Вот какая страсть она испанская-
  так вот сразу всё - обвопросилось.

  Где я был? В какие гривы - волосы
  отдавал твои родные запахи?
  Ты уже не слышишь даже голоса...
  Казака свалилася папаха -то.

  Обревелась вся - глазки - слёзонки,
  поразмазалась тушь французская,
  вот такие у нас с тобой сложности-
  колготня колгот, юбка узкая.

  На закат закатится та пластиночка
  черным солнцем - нимба патефонного,
  с ним бы ты - девчонка хворостиночка,
  а со мной - поди - жена законная!

  Но падеж не тот! Но пробежка- в пот,
  да одёжка вот -мира шаткого.
  Что ж такое прёт? Сам собою-кот?
  Как же много в тебе кошачьего!

  Ты достанешь апельсины, яблоки ,
  и не скажешь даже, что простила мне,
  ты уйдешь в себя, будто в облако,
  ангелица с крылами простынными.

  Я проснусь. Увижу- грива рыжая-
  на подушке- кобылицы -бликами,
  в эту ночь, наверно, все же ближе я
  стал тебе, со всеми -то уликами.

  И улиткою наш быт опять потащится.
  Обнулится все... Ты не волнуйся!
  Лишь в ментовке со стены таращится
  буду. Мол, ушёл - и не вернулся.

   14-15, март,2010 г.

 *СМОГ - Самое Молодое Общество Гениев, организовано Леонидом Губановым в 1965 г.
 ***
               
                Н. К.
   Ты мой  безликий инквизитор.
   я твой великий еретик,
   хоть неказистый, как транзистор, -
   торчу антенной среди пик.
   Среди лоснящихся ландскнехтов,
   и снящихся тебе  машин,
   над латным лязганьем проспектов
   с шуршаньем мышиным шин
   босой ступнею снегопада,
   опять –не в такт, опять не в лад,
   в сугроб  вмораживая падаль
   газет, я ничему не рад.
   Корпоротивных вечеринок
   давно противен жирный противень,
   на нем подобием личинок
   колбас нарезанная просинь.
   Жирна жратва, «Нарзан» не греет.
   И тарзанеет, что-то, зреет
   во мне по Фрейду иль по Юнгу…
   Не обещаю деве юной
   любови вечной на земле.
   Да и на кой такая мне?
  2002 год.

  БАЛЛАДА О РАЗРЯЖЕННОМ РУЖЬЕ

  Почитай - ка что ли Пруста,
  поцелуй в уста молодку,
  как всё в этой жизни просто-
  чайка, море, берег, лодка.

  Здесь ни тюрем, ни больничек-
  только плеск волны, песок,
  трепет  золотых ресничек,
  под купальником мысок.

  Только солнце  золотистое
  отблеском в её зрачках,
  только кружева с батистом,
  только женщина в песках.

  Да безумный энтомолог
  перепутавший сюжеты,
  много это или мало?-
  вот о чём, мой друг,  скажи ты.

  Кобэ Абэ. Книжки. Бабы.
  Пруст Марсель да Мопассан.
  Что к чему?  И сколько? Кабы
  знал об этом бы я сам.

  Сгнила лодка. Стали жёлтыми
  те страницы. Мотылёк
  на булавочку наколотый
  высох.  Обветшал сачок.

  Чайки чучело. Тригорин.
  Это все же не  её 
  смех . И  в том ли  твое горе-
  что  разряжено  ружьё?

  2012 год.

 ФРУ-ФРУ И ПОЕЗД

 Когда уже сломан хребет у Фру-Фру, и круг ипподрома сжимается в эллипс,
 и чёрную в рот отправляют икру, не как на дуэли, небрежно, не целясь,
 когда уже  выстрел гремит, чтоб добить, и мечется Анна в родильной горячке,
 когда всё равно, что убить, что любить, и света молва не  помеха гордячке,

 когда механический  движет шатун – слова, ситуации, лица, законы,
 тогда сожаленья, конечно же, втуне. И глаз лошадиный глядит из иконы,
 чтоб  в нём отразилось мерцанье свечи,  английского сада нагие скульптуры, 
  намерзшие окна церковной парчи, и искрой оклады в слезе бабы дуры.

 Когда надломились уже позвонки те( хотя ведь милей не бывает улыбки),
 и звон колокольный, и бледная Кити, и в гранях бокала искристые блики,
 всё это вдруг рушится вместе с жокеем,  дробясь под копытами,  -в грязь пересудов,
 и князь уже выглядит жалким лакеем, вино недопито, в осколки- посуда.

 Раскаянье – только каёмка сервиза,   под стать с позолотою оперной ложи, 
 как ложь ожиданий,  как брошенный вызов, чтоб визой пейзажика стать непохожего
 на степи унылые наши, равнины, а так, чтобы  море, как грёзы кальяна ,
 чтоб волны, как складки твои кринолиновые, чтоб  ты загорелая средь  итальянок.

 Но падает с хрипами на бок Фру-Фру, но валится Анна наотмашь  на рельсы,
 но в тяжесть колёс замыкается круг, но пуля - из дула, чтоб враз   поскорей всё
 закончить. Ведь напрочь  проиграны скачки. Нет повода, для заключенья пари-
 и франтик ерошит курчавые бачки, и   дремлет кондуктор и поезд пары

 спускает , чтоб мчатся в  нездешние  дали, избыток давления сбросив в котле,
 взлетая туда, где  в прорехе  звезда ли, иль  облако в небе, античным атлетом.
 И синь, зацепившись за  крест колокольни, стоит пришвартованной в гавани тихой,
 околки ли   светятся  светом иконы, осколки ль разбитые   искрами тухнут… 
2013 год.

ЭТЮД

  Июля дивные  холсты, как будто мада ин оттуда.
  Мане с Дега  хотела ты? Вот красок масляных полпуда.
  Как бы по торту жирный крем лоснятся под сосной  маслята..
  И даже промолчу о том, о чем теперь моя мысля -то.

  Натурщицей средь образин -  расцветшая   настурция.
  Купить ли плавики в магазине? Настроиться на Турцию?
  Или уйти в леса, в лога, набрать корзину белых,
  где "балеринами Дега" – бока   стогов дебелых.
      
  Не худосочие ланит, во всём дородность пышет.
  Природа, как магнит,  манИт. И ничего не слышит,
  в самозабвении творя избыточную массу,
  вот где история твоя, написанная маслом! 

  Пастух, приписанный к холсту, верхом на Холстомере,
  стада коровушек –толстух, гуляют на пленере.
  Обманы жанра всё  пейзажного. И ты среди туристов
  бегом по Лувру мумий - заживо, за залом зал пролистывая.
  13. июнь. 2010 г.

***

  Кленовая ветка – ты вето души,
  а крона, как клетка, из птичьего свиста.
  С таким вот устройством, в зеленой тиши
  прожить бы соловушкой лет этак триста.

  Но старость приходит, как смена листвы,
  на голые прутья, как  гибкость - на дупел
  скрипучее чрево, как космы ботвы -
  на сгнившие стебли. И песню не ту пел

  ты, прячась меж веток! А надо б свистеть
  как тот ураган, что  обрушивал души,
  срывая  их с петель, чтоб жутко скрипеть,
  качая на крючьях прогнившие туши.

  Чтоб  смрад раздувая, как будто кадило
  ты клюв погружал, как шумовку в огонь,
  и чтобы оттуда , как  будто Аттила,
  исторглась на крыльях  поющая  вонь.   

***

  Я Ихтиандр, ты моя Вертинская,
  возьми в ладошку эти жемчуга,
  о как же ребра жабры мои стискивают,
  как волны нежности ласкают берега

  твоих песчаных отмелей, где пеной
  зализывает след босых ступней,
  на суше, как в тюрьме – я вечный пленный,
  ведь глубже жемчуга куда крупней!

  Там раковины, влажно раскрываясь
  так ждут прикосновения ножа,
  что даже жаль их трогать. Роковая
  фатальность—вместо легких - эти жабры!

  Путь к счастью мне дарованный отцом,
  о, как желал бы разделить с тобою,
  но станешь ли делить любовь с ловцом
  жемчужин? Чайки вьются над прибоем

  и жадные хватают мертвых рыбин,
  и крабов неуклюжих, и миног,
  на берег выброшенных. И пока ты рядом,
  но  ведь волна –то плещется у ног.

  Ты- в туфельках. Я - в лягушачьх ластах.
  И возвращаюсь в море, как в икринку
  малек. И , как дельфин, купаюсь в ласках
  и тщусь из глаза выловить соринку.

***

  Dans une ru au coer d*une  ville de reve…
                Paul  Verlen


  Я приехал тебя соблазнять,
  но ни  дня не осталось в запасе.
  А не надо вот было ронять
  этот город – часами с запястья!

  Это время коварное мстит
  нам с тобою, наверно, за то, что,
  пока мы целовались—прости,
  на браслете открылась застежка.

  Вот сейчас упадут, упадут
  на асфальт! Как же так—циферблатом!
  Не успел подхватить –не идут --
  ни туда, ни сюда, ни обратно.

  Сколько их не крути, не тряси –
  разбегаются врозь шестеренки,
  сколько к уху их не подноси—
  тихо, как у глухого в воронке.

  Все ж попробую внутрь подуть,
  оживляя. Сочтешь ли за счастье,
  чтобы снова тот город надеть
  на твое  ледяное запястье?
         
  04.30. 1 октябрь,2003года,  когда не спалось

***
  Посиди со мной голая, посиди со мной шалая,
  вместе с   сердцем монгола я,  вместе с ханскою шалью
  умыкну тебя, девица, умыкну тебя, тонкую.
  Ну куда же ты денешься- хан-царевна, девчонка? 

  Я в сундук ту шаль не заныкаю,
  притулив свою лошадь к привязи,
  я в гареме своём горе мыкаю,
  я тоскую по ней, други-витязи.

  Не довез ведь покражу свою, не домчал,
  хоть и чалый мой  ого-го-го скакун.
  Не вернуть уже той стрелы в колчан.
  Плачу столько лун. Или я не гунн?

  Выну я стрелу монгольскую
  из твоей груди, померклая,
  я отброшу её скользкую,
  как змеюку –гадину мерзкую.

  Припаду я к сочащейся раночке
  и отдам тебе всё дыхание,
  и увижу тебя всю  ранешную,
  девой-павой, наложницей хансокою.

  Ты откроешь свои очи-оченьки
  и вздохнешь ты моими легкими
  и до края вот этой ноченьки
  унесет нас с тобою нелегкая.

ВОЛНА

Мечты, как мачты, это точно,
 они из сосен на ветру,
 ветвями среди струй проточных,
 и льнут к мальчонкину вихру.

 И треплют волосы вольнее
 чем утлый парусник волна,
 такое, господи, волненье,
 когда накатит вдруг она.

 Тогда чубук зубами стиснут
 и ждет на пирсе персиянка,
 тогда омары в пиве киснут,
 когда пошла такая пьянка.

 Тогда из джунглей индианки
 манЯт, как на цветках колибри,
 и ты после последней пьянки
 опохмелён и гладко выбрит.

 И вот ты выглядишь как денди,
 и трость в ладони, как бушприт,
 тебя полюбят не за деньги,
 за фрак и на штанинах штрипки.

 Они словно богини майя
 на твой алтарь-гурьбою пленниц,
 волну восторга поднимая,
 чтоб выпучить глаза утопленниц.

01.01.2011 21:55
Испод
Ночной Байкер
 Испод земли уходит из под ног,
 как палуба из под штиблет начищеных,
 к тому же я и бос и наг,
 на паперти сижу в Мочище.

 На палубе-я полубог,
 на суше - сущий побирушка,
 как будто впаян я в лубок
 и не звенит монетой кружка.

 Я на исподе шара нашего
 аборигеном австралийским
 последнее тряпье донашиваю
 да и до пОрта путь неблизкий.

 Но вот на мостик капитана я
 всхожу, чтобы смотреть в подзорную,
 и не закончены скитания,
 и не испил ещё позора я.

 Кидаться бумерангом? Высадясь
 на остров, вовсе огогениться?
 Но через спутник всё же выследят
 и возвратят."Куда он денется?"

 Рука с перчаткою на кортике,
 и на обед пока-не беды...
 Когда на риф ещё напоремся,
 или износится набедренная!

   01.01.2011 23:28   •
РЕТРО ВЕТРА
  Облака обласкают днище,
  нищий плёс жемчугами усыпав,
  обласок пьянит, как винище,
  пенит нос волновые усы.

  Парусами пара русалок
  поиграют, смотрясь в отраженье,
  над трубой парохода пара клок,
  словно рыб глубинных движенье.

МЕХАНИКА КУРОРТНОГО РОМАНА

  Не  впишутся в сюжет курортного романа
  края листа сентябрьского платана.
  И я, как Ихтиандр, ныряя в глубину,
  цежу сквозь жабры верную жену,
  базаров толкотню и ароматы винные…
  Она, конечно, девушка невинная.

  Не позволяют всё ж законы жанра,
  чтоб, выйдя за коварного Зуритту,
  (вот, где поймите, сто медуз зарыто),
  она не убежала бы ко мне,
  пропахшему кефалью и бычками,
  за то, что с пляжа  натаскав камней,
  я любовался   круглыми боками,
  за жемчуга, которые не примет,
  и я швырну их в море от досады,
  туда, куда  мне вскоре предстоит
  бежать от вездесущих полицейских.

  Поймать мотор. До сочинского сада
  домчать. И в предвкушении наручников,
  надеясь всё ж на чудо, как на лучшее
  искать тебя повсюду Гутиэре.
  Ту девушку, что от зубов акулы
  я спас…

  2006 год, Сочи, Дагомыс.

***
  Заначь эту ночь для меня, если любишь -
  в вибрациях листьев в корнях ли озалий,
  как девочка чудный секретик из стеклышек,
  да, в этой Вселенной достаточно людно,
  чтоб нас никогда и ничто не связало,
  того ж, что могло разделить, уже столько, что
  для встречи  причин   исчезающее мало.

  Достань свои стеклышки, кажется, здесь они,
  ты их припасла ещё с прошлой той осени,
  когда богомолы, сверкая глазищами
  весь сад оглашали чудесными песнями
  и море тебя осеняло вопросами
  белеет ли парус  в стеклярусе пены?
  И лодки скрипели певучими   днищами
  по звездам  такой иглокожей Вселенной.

  2006  год.

V.

В ПОИСКАХ УТРАЧЕННОГО

  “Её сон распространял вокруг меня нечто столь же успокоительное,
  как бальбекская бухта в полнолуние, затихшая, точно озеро, на берегу которого чуть колышутся ветви деревьев, на берег  которого набегают волны, чей шум ты без конца мог бы слушать, разлегшись на песке.”
   Марсель Пруст

  1.

  Ну что такое Пруст? – потраченное время
  впустую. Куст акации у самой, у воды.
  Меж чтением и ленью труднейшая дилемма.
  И оводы. И надо до среды
  всех авторов прочесть, которые творили,
  подробности фиксируя дотошно.
  Сон с явью, даль и близь,  как  игры с “или-или.”
  Моллюск в прибрежном иле,
  закрывшийся поспешно.

  Июльский ветерок. И солнце летних сессий.
  А la cherche la temps…Но вряд ли отыскать.
  И стрекоза кружит, чтоб на тебя усесться,
  как на холмы до одури  прогретого песка,
  как на травинку, веточку, на стрелку телореза.
  И резкость наводя, следят ее глаза,
  как  по воде рассыпанные  блестят богатства Креза....
  И  все, что не блестит, то несомненно—“деза”…
  Сезамм, откройся!  Отворись, Сезанн!

  Впусти в свой мир сазаний, где чешуею радужной
  дробятся по  воде кусты и облака,
  где небеса  синеют,  круглясь  наивной радужкой
  над ивами. И тянется рука
  мгновения – гранить, полировать и, щурясь,
  щуренка золотого, вставлять в кристалл волны,
  и что нащупает ступня,  в воде по илу шарясь,
  жемчужину, булыжник, грань иль округлость шара --
  мы угадать, конечно, не вольны.

  Природа–ювелир. И тщательней огранки
  не может быть, чем замысел лукавого творца,
  и музыки хрустальней, чем птичьи перебранки,
  и янтаря нежнее, чем твоего лица
  текучее свеченье в оправе золотого
  нутра  в утробе  утра, снов, водорослей, трав 
  заглоченных, как рыбиной мальки ручья витого   
  и зачатых  опять в молоках клейких слова,
  в икринках смысла. Или  Пруст не прав? 


  2.

  Две нимфетки, читающих Фета.
  Тишина, как раскрытый рояль
  в честь гастролей заезжего лета
  безбилетного – в наши края.

  Две студентки–два чудных мордента
  в две руки—за форшлагом  форшлаг,
  два момента  для ангажемента,               
  в час, когда обеспечен   аншлаг.

  Все разыграно, словно по нотам.
  Облака.  Стрекоза. Мотылек.
  Каждый цвет, каждый блик, каждый атом,
  каждый смысл,  между крылышек- строк. 

  Не спугну. Не дерзну. Не осмелюсь.
  Не дотронусь до крыльев слюды.
  Если даже на книгу уселась—
  буду  рифмы сквозь крылья следить.

  Если даже, дрожа и мигая,
  миг за мигом, сластя, как драже,
  налетев то одна то другая,
  будут снова взмывать в вираже.



  3. ЭКСПРОМТ  ДЛЯ ТВОЕГО КОНСПЕКТА

  Студенточка, гордячка, задавака,
  копилка мыслей, цитадель цитат.
  Какого мифа, века, зодиака
  твой взгляд? Каких веков и дат?
   
  И прошлые и новые века
  даруют эти губы и рука.
  Вмиг – разноцветьем солнечного спектра,
  как дождь страниц из твоего конспекта.

  Томск, 1977-78   

  ***

  Проснулся.Вот и 57-
  и это ведь не всё.
  Почистил зубы, пью и ем,
  пишу себе басё.

  Жена и внук.И Интернет.
  Вода и свет в квартире,
  и поводов пока что нет,
  чтоб делать харакири


  2011

 МАДРИГАЛ

                Марку Магазинеру

 Миннезингер -Магазинер,
 маг попоек, пьяных драк,
 не тетеря, не разиня
 и, конечно, не дурак.

 Ты в похмелье, как в кристалле
 весь  взлохмаченный, вагант,
 первый. Мы же поотстали,
 хоть и выпито—вагон.

 А вдогон еще цистерна --
 или две, а там посмотрим,   
 сколько есть еще сестерций
 надо пить! Хотя б посмертно.

 Томск-Новосибирск

  ***
               Люсе У.

  Длинная ржавая лестница-
  вестница того, что всё в прошлом-
  каждая твоя ступень, что
  вела к водокачке-
  в качке
  моей тоски неизбывной
  по утраченному.
  Лестница,
  на которой мы целовались,
  рискуя упасть в адище совместной жизни,
  но остались на небесах,
  среди облаков,
  там, где парит
  одинокая чайка...
  Лесница на краю обрыва,
  по которой ты взбегала
  легко, как богиня,-
  теперь она словно скелет
  оторванной руки,
  всё ещё тянущейся в небо.

 2010

  ПУТНИК. ПОДРАЖАНИЕ ОМАРУ ХАЙЯМУ

  Вот уже и в дали и инжир, и миндаль,
  Сальвадору Дали -своё тело отдал.

  Он возвел из души храм гниенья и праха
  и помножил на цифры животного страха.

  А когда-то гуляли с тобою в саду
  и Саади читали. И вот я в аду.

  Я бреду средь костей и пустых черепов,
  знать удел мой отныне навеки таков.

  МЕДУНКИ

  Медунки  вы мои, маодзэдунки,
  в пространнейшем цитатнике лесном,
  как будто синий взгляд ведуньи,
  ныне и присно -небывалым сном.

  На вкус попрбую. Но чтоб не окофузиться,
  прощенья попрошу у этих глаз,
  о вас наверняка писал Конфуций,
  но я не хунвэйбин,-всё в первый раз.

ТИХИЙ ТРИПТИХ

  1.
  Левитация по Левитану,
  куст акации, как у Кустодиева,
  это тихой природы «осанна»,
  голоса её и мелодия.

  И оса, прозвенев, - по  фарфору,
  вторит  этому стройному хору,
  молоточками клавесинными,
  ну зачем это всё? – спроси меня.

  Для чего у купчихи ямочки
  на щеках, а сама -то в рамочке?
  Это яблочки в крону затырены,-
  ветка пальчиком оттопыренным.
   
  Так  вот с блюдечком , медитируя,
  ты держи её крепче за выточки,
  когда вдруг воспаришь,  левитируя
  над пейзажем шагаловской выточки.

  С самоваром летя над Витебском,
  над Обскою губой, над Воронежем,
  из глубин  голубей повытаскав,
  ты держи её крепче, уронишь же!


  2.

  Венерин башмачок-
  цветок на полигоне,
  нет, то не Башлачёв
  на струны налегает.

  Такая тишина!
  Но в арфе паутины
  тончайшая струна
  мгновенно коротит,

  лишь только возле губ - слова,
  произведут движение,
  вмиг купидона тетива-
  стрелой -на поражение.

  И крылья солнце золотит
  через узоры листьев,
  куда стрела не залетит,
  а всё равно так близко!

  Пока держу чеку я,
  пока ещё не бой,
  и от войны сачкуя,
  любуются тобой

  бойцы мотопехоты,
  как ты по полю минному
  идешь с большим букетом
  не замечая, мимо,

  оставив  меж растяжек
  свой легкий башмачок,
  чтобы ,курсант, бедняжка,
  в казарме спать не мог.


  3.БАЛЛАДА О ПОЛЁТЕ

  Пленера плАнер – фюзеляж
  дороги – крылья луговины.
  Еще мазок – и вот пейзаж,-
  соединились половины,
  и с высотою красота
  уравновесились  - и леер
  отброшен. Что же - ввысь смелее,
  подъема формула проста!

  Из терний тяготенья – в небо.
  И если попадаешь в термик,
  и тянет в крен и валит на бок-
  есть элероны…Скажем - томик
  Набокова. Чем не закрылок
  для торможения полета?-
  и ты глаза чуть-чуть прикрыла,
  чтобы вообразить пилота.

  Да –мы летим. Да - мы парим.
  В том ангельская суть полёта,
  всё это ведь не для пари,
  а для того, чтоб длилось лето,
  чтоб на лице твоём улыбка
  или тень облака? Не знаю.
  И для кого же дознанья
  вот  это явная улика?

  Не для того ли, что от мужа,
  сбежав, ты проявила прыть,
  такую, что – не будет хуже,
  коль дело, не начав, прикрыть.
  Он спросит, хмуро, взяв за талию:
  -Ты где была? Я обзвонил
  все морги…Скажешь: - Знаешь, милый,-
  мне кажется, что  я -летала!

  2011
  ***

  И качается бокал
  на высоких каблуках,
  между ним и каблуками
  тело - сливки с облаками-
          Эргар

  Меж каблуками и бокалом,
  когда ты вся меня алкала,
  молекулярно , атомарно,
  глядЯ царицею Тамарой,

  томя механикою  квантовой,
  системой тех бретелек вантовой,
  которой парус сарафанчика
  как будто крылья серафимчика

  в движенье приводим был, если
  ты изгибала спину в кресле
  и, ногу на ногу закинув,
  помимо физики законов
 
  в системе нашей мироздания-
  была -чудесное создание.
  Но все же - в чём она -механика-
  нот голоса, ресниц махания,
  как происходит притяжение
  зрачков, в которых отражение
  своё я вижу?..
  2011 год.
 
 БАЛЛАДА О ШИНЕЛЬНОМ ХЛЯСТИКЕ
   
  Бывают же на божьем свете страсти
  в жизни армейского салаги-неофита,
  так  на ученьях я посеял хлястик,
  что пострашней локального конфликта!

  Понятно, он на пуговке болтался
  как  ГДР с Варшавским договором,
  и выгядел, конечно,   не батально
  и не воинственно. Но чтобы стал я вором!

  Да. Каюсь. Но  когда боеспособность
  стал проверять наш неуёмный ротный,
  так бросилась ему в глаза подробность,
  что чуть не довела до  спазмы  рвотной.

  Ну что там хлястик? Кто к спине приляпал
  милитаризма глупый пережиток?
  И все ж шинель –без хлясткика –нелепость,
  когда боец в атаку побежит.

  И вот, как тать в ночи, – в соседней роте
  я хлястик спёр, что правильно едва ли.
  Иль зря когда-то с римлянами готы,
  на этих землях насмерть воевали?

  Да, там где  сам Манштейн с Гудерианом,
  глядели вдаль, чтоб овладеть пол-миром,
  где  БМП и танк гудели рьяно,
  я прятался, увы, по капонирам.

  Казалось, Конев, Жуков, Рокоссовский
  смотрели с осуждением, когда
  жуком таким  совсем не маршбросковским
  тянул я ротной связи провода.

  Хотелось  быть и боевей, и лучше,
  форсируя  овражьи ямы, речки,
  чтоб генерал, насколько помню, Лушев,
  мог доложить о том главкому Гречко.

  Чтоб знал наш всеми досточтимый маршал-
  при хлястике опять боец упертый,
  что в котелке есть гречневая каша
  и гуталин не кончился в каптёрке.
   


 2011 год

 ПУТЬ ДЕРВИША. ПОДРАЖАНИЕ ОМАРУ ХАЙЯМУ

  Тощий дервиш пустыней куда то бредет,
  а чего он найдет? Ничего не найдет!

  На камнях у обочин ещё посидит
  да и трупом в арыке, свалясь, засмердит.

  А ведь был он любим, а куда-то шагал,
  но грызет его кость шелудивый шакал.

 2010 год.