Я не жалею ни о чём. II. Блёстки из детства

               


                Счастливая, невозвратимая пора
                детства! Как не любить, не ле-
                леять воспоминаний о ней?
                Воспоминания эти освежают,
                возвышают мою душу и служат
                для меня источником лучших
                наслаждений.
                Л.Н.Толстой

               


       Дар памяти, который доступен всем и, конечно же, действует на расстоянии, вернул меня в прошлое и, хотя тогда это было мне невдомёк, положил начало моей собственной истории. Хочу представиться. Моё имя – Валентина, что по латыни означает сильная. Так ли это – судите сами.
   По национальности я русская, хотя родилась и всю жизнь прожила в Латвии. Родилась я в маленьком латгальском городке в новогоднюю ночь 1952 года. Стало быть мне сейчас ... . Впрочем возраст не имеет значения, потому что на разных страницах и в разных главах этой книги я разная – и по духовному состоянию, и по возрасту. 
   После окончания средней школы большая часть моей жизни связана с Ригой: здесь я училась в университете, вышла замуж, любила, страдала, долгие годы работала в школе, здесь воспитала сына и дождалась появления внучки.
.
                ***

   Мир вокруг бушевал, гудел, мелькал... Я боялась его, и, вместе с тем, он меня манил. Я стояла около большого фанерного чемодана на огромном вокзале в Москве и широко раскрытыми глазами смотрела на то, что происходило вокруг. А вокруг все куда-то шли, бежали, кричали, ругались,
плакали, смеялись... Сюда меня поставил папа, а сам пошёл за билетами в кассу. «Смотри, доченька, ни шагу от чемодана! Ты уже большая». Мне было четыре года. Я стояла очень-очень долго. Потом вихрь всеобщего движения словно столкнул меня с места и потащил за собой. Я шла вперёд, стараясь разглядеть в мелькающих лицах лицо моего папы. Ко мне наклонялись незнакомые лица, о чём-то спрашивали, совали мне в руки баранки и конфеты, которые я машинально принимала. А папы всё не было. Мои ноги устали, и я хотела где-нибудь сесть. Я вспомнила про чемодан, но он куда-то исчез. И тогда я поняла, что потеряла и чемодан, и папу. И горько-горько заплакала.
   - Как тебя зовут, девочка? – ко мне наклонился дядя. Он был большой, в белом кителе и фуражке.
     - Товарищ милиционер, - сказала сидящая рядом на скамье женщина, - она давно тут кружит. Видно, потерялась.
   - Благодарю за помощь, - ответил дядя. – Так как же тебя зовут?
   - Валя, - робко ответила я, - мой папа потерялся.
   - Так, ясно, - он взял меня на руки и понёс по шумному, гудящему, как улей, вокзалу.
   - Чья девочка? Граждане пассажиры! Откликнитесь, чья девочка?
   Нас толкали. Мы пробирались через людские лабиринты, и он продолжал зычно вопрошать. И результат не заставил себя долго ждать. Я увидела, что нам навстречу, быстро-быстро шагая, идёт папа. Он подбежал, обнял меня крепко и стал горячо благодарить милиционера.
   - Служба у нас такая, - ответил дядя-милиционер и пошёл дальше по вокзалу.
   - Дочка, Валечка, ну зачем же ты отошла от чемодана? Я чуть не умер от страха за тебя!
   Посмотрев в тревожные глаза отца, я тихо сказала:
   - Я больше так не буду. А знаешь, папа, этот большущий дом похож на муравейник в нашем лесу за озером. Все куда-то бегут, бегут, что-то несут, несут..                Папа засмеялся: «Да,
хорошо подметила!» Так я впервые в жизни познакомилась с Москвой. Я и предположить не могла, что этот далёкий от моих родных мест город ещё не раз сыграет большую роль в моей жизни, а это впечатление о нём – не последнее.

                ***

   Когда мне стукнуло 5 лет, мы с мамой поехали через Москву в город Куйбышев, где жил мой дедушка. Я спала на боковой верхней полке и вдруг услышала, как мама тормошит меня и говорит громко и взволнованно:
   - Валя! Валя! Проснись, дочка, сейчас будет большая река.
   Полулёжа, я прильнула к окошку и увидела большой мост, по которому мы ехали, и очень красивую широкую реку.
   - Смотри, дочка, смотри! Это наша великая русская река Волга, - старалась мама перекричать грохот поезда по мосту. – Запомни это. Кто знает, удастся ли ещё такое увидеть!
   И мне действительно больше не пришлось побывать ни на Волге, ни на её берегах, но в памяти она запечатлелась навсегда.
               

   Дедушка жил в очень красивом районе Куйбышева, который совершенно официально именовался «Город-сад».  Дома в этом районе действительно утопали в садах. Мы приехали летом, так что яблок всевозможных сортов, жёлтых и синих слив, груш было очень много. Я смутно помню сам город, только отдельные здания, так как в основном мы проводили время в Городе-саде. Очень хорошо помню дружбу с мальчиком Вовой, жившим в нашем доме, наши с ним вылазки в «траншеи» - так мы называли вырытые экскаваторами длинные канавы – и катание на чёртовом колесе.
   Из Куйбышева вместе с дедушкой мы втроём съездили к его сестре в городок Абдулино соседней Чкаловской области. Подворье дедушкиной сестры мне запомнилось тем, что там
было много чертополоха и репейника, и я приходила домой вся в царапинах и колючках.
   «Ну, что за девочка такая! Так и норовит влезть в репейник!» - бурчала бабушка. А мне нравились заросли репейника и то, как он цветёт. А ещё я любила лепить из колючек различные фигурки. До сих пор меня преследует запах чертополоха и степных трав.
   Из Абдулина мы поехали дальше, в село Понамарёвку (после «н» идёт «а» - так в атласах), где прошло детство и юность моих родителей и где ещё стояли их дома. Но там жили уже другие люди. И всё-таки мы побывали в  бывшем мамином доме. Она попросила на это позволения женщины, стоявшей во дворе, и та нас любезно впустила да ещё угостила пирогами с черёмухой. Мне показалось, что я ничего вкуснее в жизни не едала. Ох, до чего же они были душистые! Это что-то особенное, «изыск для гурманов», как мы теперь говорим.

    Базар в Понамарёвке был очень боьшой и громогласный. Торговки наперебой расхваливали свой товар. На прилавках лежали тыквы, дыни, огромные арбузы, разнообразные овоши, мёд в банках, в сотах и просто разливной. А ещё множество пирогов с калиной, черёмухой, морковкой.
   «Какой ароматный базар!» - сказала я маме после того, как мы купили в дорогу всего понемножку. Нам ведь предстояла ещё обратная дорога в Город-сад.
   Мы погостили в Куйбышеве ещё несколько дней, и наступило время прощаться.
Я обняла и поцеловала всех. Дедушка плакал.
   - Ну зачем же ты, Надя, уехала из своего дома в эту Латвию? Это же так далеко! – упрекал маму дед.
   - Папа, ты же знаешь, что я поехала к Николаю, а мы дружили ещё до войны.
   Дедушка качал головой и крепко-крепко прижимал меня к себе.

   Когда мы сели в поезд и он тронулся, дедушка бежал за ним, пока не кончился перрон. Я высовывалась в окно и смотрела назад, пока фигура деда не исчезла в паровозном дыму. И тогда я заплакала, а мама меня успокаивала. Я чувствовала, что никогда его больше не увижу. Вечная память ему!
   Мама увидела ещё раз и Волгу, и дедушку, но меня с собой она не взяла: дедушка тогда был уже тяжело болен, а я училась в школе, и от учёбы она отрывать меня не хотела. Она потом рассказала мне, что дед ругал её за это. Вскоре он умер.

                ***
   
   Вы спросите: почему я начинаю своё повествование о жизни со своих детских путешествий?
   Во-первых, я действительно всю сознательную свою жизнь как бы отсчитывала от этих своих поездок с родителями в Россию. И я долго не понимала, почему так, а не иначе. Но теперь, на склоне лет, мне становится ясно, что так сложилось не случайно. Конечно, в моей памяти, как и в памяти любого ребёнка, сохранились и воспоминания о более ранних эпизодах детства, но таких же, как и у всех других – обиды, ссоры, игры, домашние животные. Эти же эпизоды своей нестандартностью как бы возвышались над домашним восприятием окружающего мира.
   Но ещё важнее, что в свои зрелые годы, с уходом страны, в которой я родилась и прожила всю свою жизнь, от моей исторической родины, и даже резким, почти враждебным её восприятием в Латвии, где я жила и живу, я подсознательно стала стремиться к России, которая как бы осталась в дымке моих детских воспоминаний как нечто далёкое и прекрасное...
   
   Но я помню себя и совсем маленькой девочкой, которая только-только начала себя осознавать. Этаким крепышом-боровичком.
    Помню морозные снежные зимы, большие сугробы кругом. Отец, завернув меня в свою фуфайку, бережно, как фарфоровую куклу, несёт к озеру, которое находится совсем близко от нашего дома. Здесь, на озере, он соорудил нечто похожее на карусель, которую он на бегу разгонял по льду, а я сидела на каком-то стульчике, который двигался на полозьях. Мне было страшно и весело. Ветер дул мне в лицо, но я отворачивалась от него и весело смеялась. Мне становилось жарко, но когда отец нёс меня домой, я уже остывала. Дома он дул на мои пальчики, снимал заиндевелую фуфайку и накрывал тёплым одеялом, а потом подносил поближе к печке – греть ножки. О, как я любила отца в такие минуты! С каким нетерпением ждала повторения! Но весной лёд, конечно, растаял, и наша карусель сломалась.
   К следующей весне я уже подросла и придумала себе новую забаву. Когда выпадал первый снег, я с нетерпением ждала у ворот, когда раздадутся звуки
колокольчиков на санях. Вот они всё ближе, ближе... В предвкушении сладостной поездки на них я пристраиваюсь сзади, на полозьях, и мчусь ветру навстречу. Я представляю себе, как мимо домика Кая и Герды в санях пролетела Снежная королева, а Кай, пристроившись на полозьях саней, мчался с ней в её ледяное царство. Потом я воображаю себя Гердой, едущей освобождать Кая. Сердечко моё трепещет.
    - Эге-гей! – кричит возница и стегает кнутом лошадей по бокам. Те уже не мчатся, а летят, и вместе с ними лечу я, иногда головой в сугроб. Маме кто-то доложил о моих забавах. Она пригрозила мне пальцем и сказала, что это очень опасно.
   - Да и некрасиво девочке становиться на полозья чьих-то саней.
   Я стояла понурившись и исподлобья смотрела на папу, а он, прикрываясь газетой, весело и лукаво улыбался мне. Я улыбнулась в ответ. Вот кто понимал меня, вот кому я могла довериться!

   Не странно ли, что в минуту жизненных потрясений мысли наши вдруг обращаются к детству, ибо это самая прекрасная, самая чистая пора в жизни человека, когда не бывает душевных потрясений, а бывают только неприятности, которые невинная душа ребёнка не воспринимает так трагически.

    До двухлетнего возраста я ходила по дому только на цыпочках. Как меня ни старались поставить на всю стопу, ничего не выходило.
   - Надя! Да она у вас балериной, наверно, будет? – спрашивали маму. Она смеялась в ответ. Я ещё смутно представляла себе, что такое балерина. И о том, чтобы ею стать, я тогда не могла думать. Я продолжала ходить на цыпочках, пока однажды соседский Мишка не сказал мне:
   - Это что за курица тут ходит?
   Почему у него родилась ассоциация  с курицей, я не знала, но потихоньку, тайком, стала пробовать становиться на всю стопу. Лиха беда начало – у меня получилось! К тому времени мне было уже около четырёх лет. И через какое-то время я гордо прошествовала перед Мишкой на полной ступне. А он подошёл ко мне и сказал:
   - Валь! Давай в войну поиграем. У меня есть каска. Ещё и Игоря с собой возьмём.

   Мы в детстве очень часто играли в войну. После её окончания прошло чуть больше десяти лет. Я ещё помню старую отцовскую шинель, которая висела за шкафом, прикрытая марлей, и большой кожаный ремень со звездой на бляхе. Мы бережно перебирали медали, которые отец получил на войне: «За боевые заслуги», «За взятие Будапешта», «За победу над Германией», «За взятие Вены» и другие. Когда мы пошли в школу, мы не только слушали его рассказы о боях, но и находили на карте города, через которые он проходил в 1944-45 годах: Кишинёв, Яссы, Бакэу, Секешфехервар, Инсбрук... Например, Секешфехервар (язык сломаешь!) – это
венгерский город, где шли ожесточённые бои на внешнем кольце осады Будапешта. С каким восторгом я потом смотрела знаменитый фильм «Альба Регия», в котором Татьяна Самойлова играла отважную советскую разведчицу-радистку. Его действие как раз проходило в этом городе с трудным названием. Потом я с гордостью докладывала друзьям и подругам, что и папа в этом городе воевал.  Но когда я спросила его об этом, он только ласково потрепал меня по щеке и сказал:
   - Не думай так много о войне, малышка, играй лучше в куклы и лови бабочек.

               
                Учась в первом классе, я подружилась с девочкой, которую звали Катя, фамилия её была красивая – Селина. Девочка была из интеллигентной семьи: её мама была учительницей, и дома у них стояло пианино. Мы обе учились на отлично и обе хорошо читали стихи, выступали на школьных концертах. Но так, как она декламировала стихотворение Маршака «Багаж», великолепно жестикулируя при этом, ни до неё, ни после не читал никто.
    С Катей вдвоём мы тоже играли в войну и другие игры. Однажды мы (девчонки!) построили маленький плот и пускали его через небольшой пруд рядом с её домом. Это была «переправа во время войны». Сами переправляться мы боялись, но переправляли различные грузы «для наших бойцов» по ту сторону. У нас была одна каска на двоих и старый ржавый пистолет, найденный в песчаном карьере, куда вся малышня часто отправлялась на поиски атрибутов войны, и на фундаментах разрушенных немецких складов действительно находили гильзы, каски и даже оружие. Оно, конечно, не действовало, но выглядело весьма грозно.
   Катя была заводилой. Она играла по-настоящему. Она была тверда и жестока с «врагом».
    Катя уехала с родителями в Белгородскую область после 4 класса, но мы с ней переписывались до окончания средней школы. И всё это время мне её очень не хватало. Когда я уехала в Ригу и поступила в университет, я написала ей своё последнее письмо, но ответа не получила. Я писала ещё и ещё – результат был тот же. Так оборвался Катин след в моей жизни, но не в душе. Я всё ещё помню её и люблю. Где ты сейчас, Катя?
   В пятом классе у меня появилась новая подруга Инара. Это была девочка из латышской семьи, свободно говорившая на хорошем русском языке. У нас было много общего. Совпадение интересов, наверное, и стало основой той уютной, нетребовательной дружбы, которую мы поддерживаем на протяжении всей жизни. Мы помним то время, когда катались на «орлёнках» и качелях, играли в бадминтон и лапту, танцевали дома под новые пластинки.
   Все в их семье разговаривали со мной только по-латышски, и я старалась соответствовать. Впоследствии эти неформальные уроки мне очень пригодились.
               
   Это было далёкое прекрасное время – 50-60-е годы прошлого века. Нам было по восемь – двенадцать лет. Это было время простоты и довольства. Именно тогда сложился мой характер и внутренние убеждения. Взрослея, я менялась, но до сих пор, возвращаясь мыслью к тому счастливому времени, я вспоминаю о нём с неизменным чувством тоски и утраты как о времени игрищ и забав.
 
   В саду я соорудила себе подобие убежища, где просиживала часами с книгами и, читая их, грезила наяву. Это помогало мне представить свою мечту – белоснежный город, населённый благородными людьми, который, подобно золотому миражу, вставал передо мною, заслоняя привычные земные картины.    
   Выпросив у отца с матерью велосипед, я носилась, как ветер, по дорогам и тропам. Весной я отправлялась за
черёмухой и привозила огромные букеты, раздаривая их всем соседям. Едва только сходил снег, мы с подругами уходили в лес за подснежниками, чуть позже – за ландышами. Галя, сестра моей подруги Вали, делала из них маленькие букеты и продавала пассажирам поездов. Наша маленькая станция была для нас окном в большой мир. Через неё проходили товарные и пассажирские поезда из Ленинграда в Вильнюс, Каунас, Калининград и даже в Берлин. Некоторые останавливались, а большинство проносилось мимо.
    - Кому ландыши? – как бы раздаётся сквозь годы голос Гали, бегающей по перрону от окна к окну вагонов. Пассажиры охотно покупали наши ландыши, а иногда, если стоянка поезда была подольше, выходили из него и быстро забегали в станционный буфет, перекидываясь с нами шутками.
               
    Вспоминая ту далёкую жизнь, мне до боли жалко нашу ныне заброшенную станцию, где теперь и товарный поезд увидишь не часто, а про пассажирские давно забыли. И это в 21 веке! Таковы плоды независимости Латвии...

   А летом мы собирали в тазы и вёдра дождевую воду, чтобы лучше мылись волосы. Вода была мягкая-премягкая, и волосы от неё становились шёлковыми, длинными волнами струясь по плечам и спине. Сушили их на солнце.
   - Скорее подставляйте вёдра и чашки для дождевой воды! Ставьте ровно, - как бы слышу я голос матери.
               
   Зимой после уроков я обычно совершала лыжные броски в лес, на ближние и дальние горки. Чаще всего я предпочитала делать это в одиночестве. Вспоминаю: я отталкиваюсь палками и мчусь с горки, потом по инерции въезжаю ещё на одну – дальше по тропе – и тут же взмываю в воздух, потому что эта горочка оказывается покруче первой. Несколько секунд парю над землёй и приземляюсь. Сердце продолжает биться от перенесённого страха и восторга.
    Ощущение полёта, искристый снег, хруст кромки заиндевелого наста – это ли не чудо?! Изредка я переезжала железную дорогу, за которой параллельно путям пролегала по опушке леса широкая тропа. Услышав приближающийся сзади поезд, я настраивалась на быструю езду по ходу его движения и начинала соревноваться с ним. Я мчалась, как ветер. Заиндевелые шишки с веток елей, насаженных вдоль насыпи, касались моего лица, но мне было не до них. Я скользила, стараясь не отстать от поезда. Но поезд, конечно, был быстрее. Бывали и товарные поезда, и тогда состязание шло почти на равных.
   Иногда я отправлялась в песчаный карьер, где были самые высокие горы в округе, и, рискуя сломать себе что-нибудь, совершала крутые виражи. А потом, умиротворённая, заезжала в лес и медленно пробиралась по нему, дотрагиваясь до коры сосен и берёз. Они кивали мне своими кронами, осыпая мягким пушистым снегом. Идти на лыжах по лесу было тяжело: снег глубокий, лыжи узкие, беговые. Они проваливались в снег, приходилось напирать на палки, руки уставали. Но я любила это общение с лесом. Он заряжал меня бодростью на весь день.

    Ранней весной я ходила в лес и, разгребая остатки снега, находила под ним прошлогоднюю бруснику. Какая это была вкуснятина! Я набирала её в ладошки и всю горсть высыпала в рот. Она была слегка подмёрзшей и кисловато-сладкой, и новые силы как бы наполняли меня.
  А ближе к лету мы с подругами ходили собирать заячью капусту. По сравнению со щавелем она нежнее, но тоже кислая, а по цвету светлее.
   Так мы сами для себя находили витамины задолго до того, как поспевали плоды на грядках и в саду.                Так я росла – как грибок среди сосен, берёз и елей. Сосны упирались в небо, под размашистыми лапами ёлок можно было прятаться, а берёзы поили меня своим соком.

                ***
               

   После окончания девятого класса, в свои последние школьные каникулы, я впервые решилась самостоятельно покинуть родительский кров и съездить к родным на Украину. Правда, до Москвы меня проводил отец, чтобы помочь мне с переездом на другой вокзал в гигантском мегаполисе. Далее я ехала уже сама, с пересадкой в Харькове. Мой путь лежал в небольшой город Днепропетровской области, всегда, в отличие от своего более знаменитого тёзки, носивший гордое
название Новомосковск. Стоит этот город на берегах реки, у которой тоже есть тёзка в России, – Самары. Только российская Самара впадает в Волгу, а украинская – в Днепр.
   Тихий городок, хлебосольные родственники, пыльная жара южного лета, тележки с абрикосами, лодки с помидорами, удивительное дерево шелковица со своими сочными ягодами, вишни, продаваемые только вёдрами, целые поля подсолнухов, зазывные крики торговок на базаре – вот с такой Украиной встретилась девочка из Прибалтики. Всё мне было в диковинку. А высокое украинское небо, усыпанное звёздами, тёплые ночи, воспетые Гоголем и Куинджи!..
   Вот мы в лодке медленно скользим по лунным дорожкам водной глади, цепляясь за плакучие ивы. Вёсла шуршат по камышам, в которых плещется рыба. А Днепр, до которого мы как-то раз домчались на моторке, лавируя между островками и плавнями его притока! Всматриваясь в поросшие камышом берега, мы видели на пустынных пляжах скопища черепашек, стаи уток и отдельно возвышающихся среди них цапель.
   Однажды прямо на середине Днепра лодка дала течь. Я плохо плавала, а до ближайшего берега было очень далеко. Но у меня перехватило дух не от страха, а от открывшейся глазам
               


панорамы с Днепропетровском на горизонте. Страх я почувствовала позже, когда мальчишки уже вычерпали воду и заткнули щели днища.                - Валя, не увези с собой всё наше солнце, - кричали мне местные ребята, когда я стояла под палящими лучами солнца на одном из островков, - ты и так уже вся бронзовая!
   - Не беспокойтесь, не увезу. Солнца на всех хватит!                Так Украина с её экзотикой навсегда вошла в моё сердце. Позже я ещё не раз, уже с мужем и сыном, приезжала сюда, и всегда Украина завораживала меня своей красотой и покоряла щедростью.

                ***

   Когда мне исполнилось 17 лет, я закончила среднюю школу. Накануне отъезда в Ригу для сдачи вступительных экзаменов я решила попрощаться со своим детством. Я побывала у муравьиного дворца, пробралась сквозь заросли кустарника к чистому холодному ключу, бьющему из-под земли, последний раз посидела под своей любимой яблоней, но это ни к чему не привело: видно, детство уже сказало мне «Прощай», и ничто не трогало меня, как прежде. Я была устремлена в будущее.
   На следующий день я пошла к поезду. И вот дверь поезда закрылась – позади остался городок и девочка, выросшая в нём. Теперь это не имело ко мне никакого отношения. Всё кончено, прошлое можно забыть. Но когда я села к окошку, я поняла, как цепко будет держать меня моё прошлое на протяжении всей моей жизни. Ведь помимо поступления в вуз существовала ещё одна причина, по которой я ехала именно в Ригу – тайная надежда встретить там свою первую любовь (а она у меня уже была, и объект её находился в Риге, о чём пойдёт речь в следующей главе).
     Я незаметно задремала и, как только сон смежил веки, я увидела себя ребёнком, играющим в маленьком палисаднике. Я различала и лица своих подруг – Гали, Вали, Инары, Тони, Юли. В игре я была лучшей. Боковым зрением я видела саму себя стоящую на солнце возле цветочных клумб в окружении детей. Кругом летали бабочки и стрекозы, птицы оглашали воздух своим пением. Я вслушивалась и всматривалась во всё это, не теряя нити игры, в которой побеждала.
    - Товарищи пассажиры! Наш поезд прибывает в столицу Советской Латвии Ригу!