О времени и о себе

Александр Крупанин 3
               

                ДЕТСТВО

Я - коренной ленинградец, родился в 1936 году в роддоме на углу канала Грибоедова и Демидова.
Мой папа родом из Ростова-на Дону. У него был абсолютный слух и красивый голос. Он мечтал стать певцом, но из-за "плохой" для советского человека родословной (отец - служащий), он смог учиться только на рабфаке и поступить в Автодорожный институт в Ленинграде.
Мама была из семьи банковского служащего, что тоже выглядело в то время очень плохо. Чтобы исправить свою биографию, она пошла в 16 лет работать на фабрику, стала ударницей, комсомолкой, активисткой, была одной из лучших пионервожатых города. После всего этого она поступила в акушерское училище и всю жизнь проработала в Институте акушерства и гинекологии им. Отто.
В общем, моя семья - типичная семья советских интеллигентов. У нас был вполне обустроенный быт - красивая большая комната в коммуналке, диван, кровать, два платяных шкафа, буфет, сундук, круглый стол и письменный стол.
Мы считали, что живем хорошо. А по современным понятиям - просто ужасно: в коммунальной квартире, совместно с тремя семьями, в отсутствие ванной, с очередями в туалет, с поленницами дров на кухне, в коридоре и в комнате за печкой.
У нас даже была прислуга (домработница), она же - моя нянька, которая спала на сундуке в коридоре. Теперь я понимаю, что она была жертвой коллективизации и убежала из колхоза.
У меня даже была машина, детская, педальная, на которой я разъезжал по длинному коридору нашей коммуналки.
В глазах соседей мы выглядели зажиточно, и, наверное, справедливо они считали нас "буржуями недорезанными".

БЛОКАДА

Война застала меня с бабушкой на даче. Папу сразу мобилизовали в автомобильные части (автоинспекцию). Маму сначала послали рыть противотанковые рвы, а потом она вернулась на работу в Институт акушерства и гинекологии им. Отто, который стал госпиталем.
Ленинград очень быстро превратился в осажденный город: обстрелы, бомбежки, холод, голод. Дрожжевой суп и жмых воспринимались как деликатесы. Я только сейчас понимаю, как маме было трудно. Она беспокоилась за всю семью, за папу, за нас с бабушкой.
В начале зимы 1941 года бомба попала в соседний дом. Наше бомбоубежище стала заливать вода. Я потом долго кричал по ночам: "Вода! Вода!". Представляю ужас мамы, когда ей сообщили, что на углу Майорова и Плеханова бомба попала в дом. Ее отпускают с работы, она бежит домой по темному городу, слышит выстрелы зениток, разрывы бомб. Ее останавливают патрули, но, видя ее состояние, отпускают. Через Дворцовый мост, Дворцовую площадь, улицу Гоголя (Малую Морскую), Исаакиевскую площадь, по улице Майорова до Плеханова. И тут только приходит в себя: наш дом целехонек, разрушен дом напротив!

ЭВАКУАЦИЯ

В марте 1942 года нас вывезли из осажденного Ленинграда по "Дороге жизни". помню тусклый рассвет, кузов грузовика, плотно набитый людьми, колонну машин на белом снегу, петляющих между промоинами открытой воды - следами недавней бомбежки. В этих промоинах погибло немало эвакуированных. Страшно и холодно. Потом берег, г. Тихвин, необыкновенно вкусный сытный обед. В столовой нас предупредили: "не объедайтесь, а то будет заворот кишок, попадете в госпиталь".
В Тихвине нас погрузили в теплушки, и они стали нашим домом почти на месяц. Спали мы на нарах, обогревались и готовили на печке-буржуйке. Дальний угол вагона превратили в "отхожее место". На остановках выносили из вагонов мертвецов - Блокада еще долго преследовала своих жертв.
Нас эвакуировали в Чкаловскую (ныне - Оренбургскую) область. Молодая женщина (28 лет), горожанка, медицинский работник с маленьким сыном и больной матерью попадает в глухое село на границе с Казахстаном с приятным названием "Теплое".
Жители деревни относили к эвакуированным без особой симпатии. Они сами жили трудно, но некоторые держали коров, коз, свиней, у них было молоко, масло, яйца, шпик, и они меняли еду на диковинные вещи горожан.
Мои первые деревенские воспоминания: вкусный дым из трубы дома, в котором пеклись сладкие булочки.
Маме удалось удачно поменять свое белье и брошку на хлеб, масло и кусок сала. Мы, наконец, смогли наесться, но... бабушка вскоре умерла. У нее была последняя стадия дистрофии. Во время блокадной зимы она почти ничего не ела, а отдавала свою пайку мне. Так что практически я ее съел. Она пожертвовала собой ради меня. К сожалению, я ее совсем не помню. Это очень обидно и несправедливо.
К весне стало жить полегче, мама работала в колхозе. Посадила огород, завела цыплят, поросенка. Как горожанка смогла выжить в этих суровых условиях трескучей зимы и палящего лета, не сломаться? Просто чудо.
Летом я впервые увидел бахчи. Поле, по которому были разбросаны полосатые шары арбузов и светло-коричневые туловища дынь. Это было сказочное зрелище. Я объедался арбузами в прямом смысле слова. Потом долгие годы я не мог их есть.
Следующую зиму мы с мамой прожили почти комфортно - были своя картошка, квашения, свинина, яйца. Мама сумела вырастить и сохранить дары нашего подсобного хозяйства. Память сохранила картинки зимней деревенской жизни: бескрайнее ровное  снежное море, искрящееся на солнце, и струг для очистки дорог, закрепленный на тракторе, рассекающий снежную гладь; высокий берег реки с ледяной дорожкой, по которой мы с гиканьем скатывались вниз; таинственную темноту сеновала, где мы играли в прятки.

ВОЗВРАЩЕНИЕ

В Ленинград мы вернулись осенью 44-го года практически нелегально. Среди  эвакуированных  ходили слухи, что им запретят возвращаться домой, что их квартиры будут конфискованы. Поэтому ленинградцы всеми правдами и неправдами старались побыстрее  вернуться в родной город.
Наш поезд пришел на Московский вокзал. У выхода в город стояла вооруженная охрана, но, наверное, как было у нас на Руси, как есть, и как, наверняка, будет, она пропустила нас в город за бутылку водки. Мой дом, к счастью уцелел во время бомбежек, но все вещи, которые мы не смогли взять в эвакуацию: постельное белье, подушки, одеяла, кухонная утварь и прочий скарб, были растащены соседями. Откровенно говоря, я не осуждаю их за это. В условиях, в которых они существовали, главное было выжить, а все остальное не имело значения. Надо отдать им должное, все необходимое нам для жизни, они вернули.
С едой были проблемы, но голода уже не было. Помню, что для меня самым большим лакомством в то время был кусок хлеба, посыпанный сахаром.
На улицах - множество разрушенных домов, в которых, несмотря на опасность обвала, любили играть мальчишки. Кстати, у подростков были другие развлечения. Они выезжали в пригороды, искали и находили оружие, боеприпасы. Они любили разводить во дворе костер и бросать в него патроны, гранаты. Все это со страшным шумом взрывалось, радуя мальчишек и пугая простых обывателей. Очень часто эти взрывы калечили ребят, и они теряли руки, ноги, а иногда и жизнь.
На улицах было много изувеченных солдат, на костылях, на деревянных тележках с колесами-подшипниками. Торговали поштучно папиросами. Было много пьяных драк, поножовщины. выходить вечерами на улицу было опасно.
Зимой 44-го года я пошел в первый класс. С нами вместе учились подростки, которые из-за войны не могли вовремя попасть в школу.
Я не помню, где я впервые услышал о конце войны. Но 9 мая 45 года помню хорошо. День был очень жарким. Над городом летал самолет и разбрасывал листовки-поздравления с Днем победы. Кто-то сообщил, что на улице Герцена около гостиницы  Астории стоят "Катюши" - наше легендарное оружие. Мы, "ребячья команда" бросились туда, как муравьи, облепили установку. Потом кто-то сказал, что на Исаакиевской стоит полк солдат, только что прибывших из Берлина. И мы побежали смотреть на победителей. Так, восторженные, счастливые, мы болтались по городу целый день. Я был предоставлен сам себе, мама была на работе в госпитале, папу еще не демобилизовали. Вечером мы любовались праздничным салютом. Мне больше всего запомнились выстрелы из ракетницы с балюстрады Исаакиевского собора и догоравшие ракеты, падающие почти нам на голову, в Исаакиевском сквере напротив  Астории.

КОНЕЦ 40-х

В детстве я очень любил выходные дни. Мне разрешалось утром, пока мама готовит завтрак, поваляться в постели с папой. Он частенько рассказывал мне занимательные сказки, импровизируя и сочиняя на ходу.
Помню жаркий летний день, воскресенье, мы с папой идем "кутить" в кафе "Квисисана", что располагалось рядом со знаменитым кондитерским магазином "Норд". Это потом в борьбе против низкопоклонства перед западом его переименовали в "Север". Я выбираю себе пирожное "Наполеон" и сладкую простоквашу в баночке. Вы не представляете, какая это была вкуснятина! Сейчас не то, что-то изменилось, или я, или простокваша, а, скорее всего, все вместе. Папа брал граммов 100 портвейна "Южнобережный", и мы "кутили", болтали, а потом, не торопясь, шли домой.
В те времена на улицах торговали газировкой симпатичные тетки в белых куртках. пока мы с папой добредали до дома, я обязательно выпивал пару стаканов холодной, вкусной, щекочущей нос газировки. Дома ждала нас мама с вкусным обедом.
В городе закипела театральная жизнь, заработали театры, на концертах Утесова, Райкина был всегда аншлаг. Мама очень любила выступления Мироновой и Менакера, папа любил концерты тенора Александровича. Помню, как они обрадовались возвращению из эмиграции Вертинского, как были рады попасть на его концерт, в ДК Связи.
В воскресенье к нам часто приходили папины и мамины друзья. Мама готовила что-нибудь вкусное (язык, тушеную утку, хворост), выпивали. Папа садился за рояль, пел песни из репертуара Вертинского, Лемешева, Козинцева, Александровича. Иногда он и мама пели так называемые блатные, нэпманские песни - "Бублики", "Кирпичики", "Мурку" и т.п. Как справедливо скажет Евгений Евтушенко через несколько лет: "Интеллигенция поет блатные песни, а не песни Красной Пресни".


ПОСЛЕВОЕННЫЕ ГОДЫ (начало 50-х)

После войны жизнь стала постепенно налаживаться. Мама продолжала работать в Институте им. Отто, папа был направлен в Автомобильную инспекцию, а я грыз гранит науки в 255-й школе.
В то время у большинства населения нашей родины, в том числе и у моих родителей, был ненормированный рабочий день. Он длился примерно 10 часов. Я в это время был либо в "продленке" в школе, либо один дома. Скучать мне было особенно некогда. Я стал "запойным" книлюбом . Взахлеб читал Жюль  Верна, Дэфо, Уэльса, Вальтера Скотта и т.д, и т.п.
Первой приходила мама, готовила еду, потом приходил папа, мы ужинали и... Вы думаете ,наступал тихий семейный отдых? не тут-то было! Родители садились за выполнение домашних заданий, которые им давали в кружках партпросветработы. Их посещение было обязательным! Я помню один такой довольно типичный вечер. Мама читала литературу о подпольной газете "Брудзола", которую в молодости основал "Наш Великий Вождь и Учитель", а папа изучал труды его же "кормчего" И.В. Сталина о языкознании. Они что-то вычитывали, подчеркивали, конспектировали. Я только потом понял причину их прилежания: лучше дома читать труды классиков марксизма-ленинизма, чем на Магадане в лагере выполнять их "планов громадьё".
Наконец-то, отменили карточки. В магазинах появилась еда и одежда. Хоть ассортимент товаров был очень ограничен, но все, или почти все необходимое для жизни можно было купить. Правда, везде были очереди, но это тогда было не так важно.

ЮНОСТЬ

В третьем классе у меня появились настоящие друзья, на всю жизнь. Мы были почти всегда вместе: вместе учились, вместе играли в волейбол, вместе посещали детские лектории Эрмитажа. У нас были специальные пропуска, и мы любили после лекции о древних Египте или Греции просто побродить по залам музея, посмотреть на настоящую мумию, на воскового Петра, на рыцарские доспехи, на мраморного Геракла.
В начале 50-х в городе появились стиляги. Я не знаю, как было в других школах, но в нашей - это движение - или, скорее, эта мода - захватила почти всех. В бане напротив нашей школы был пункт ремонта одежды. Там нам за копейки зауживали брюки, в обувных мастерских наваривали на наши советские туфли толстую подошву, в парикмахерской нам делали стильную прическу - кок. Оставалось приобрести "лондонку" - модную кепку с мягким козырьком, и ты становился стилягой.
Были комсомольские патрули, ловили на улицах стиляг, выстригали коки, распарывали брюки, но от этого стиляг не становилось меньше. Можно сказать, что были стиляги-фанатики этого движения. Большинство же просто восприняли его как новую моду и ничего больше. Да что я вам об этом рассказываю? Посмотрите фильм "Стиляги". В целом, он передает эпоху.
В марте 53-го года наше довольно безмятежное существование было прервано смертью Сталина. Теперь трудно понять, почему эта весть нас так сильно потрясла?! Я думаю, это объясняется тем, что все, что делалось в стране, делалось от его имени. Люди не понимали, как мы будем жить дальше, и боялись неизвестности. Все ученики пришли в школу с траурными повязками на рукаве, были молчаливы, подавлены. Взрослые боялись каких-либо негативных последствий, но с нами ничего не обсуждали. При Сталине лишнее слово грозило тюрьмой, а что теперь будет, никто не знал. Но надо отдать должное, буквально через несколько дней жизнь вошла в привычное для нас школьное русло.
В 9-10-м классах наши интересы несколько изменились. Мы стали больше ходить в театры, на танцы, на "джазовые   халтуры” (так назывались тогда .неофициальные    концерты), стали активно "клеить" девочек. Периодически я с друзьями загуливал допоздна. Было очень трудно бросить свою компанию в разгар веселья и вовремя вернуться домой. Чаще всего после долгой внутренней борьбы чувство долга побеждало, и я  ближе к часу ночи возвращался домой. Естественно, родители не спали, волновались, беспокоились за меня. Вообще, их беспокойство можно было понять: на молодежных вечерах часто бывали драки, а то и поножовщины. Недаром у Аркадия Райкина была такая миниатюра: мать и отец напутствуют уходящего сына, говорят, чтобы он берег себя, не высовывался, что надо быть осторожным. Мать рыдает, сын ее успокаивает. Заходит сосед, видит эту сцену, спрашивает: "Что, в армию собираете?" "Нет", - отвечает плачущая мать, - "на танцы, в клуб!"
Можно сказать, что моя юность прошла беззаботно. В школе особо не перетруждались. Будущее просматривалось довольно традиционным. Поступим в институт, станем инженерами, будем получать свои 90-150 рублей. В общем, все как у всех.
Моя юность закончилась в 1954 году, в год смерти папы и окончания школы. Но это, как говорится, совсем другая история...