Грусть Потапыча

Эрнест Катаев
Сказка
Продолжение «Две белки и два лиса»

«Кто не ценит время – того жизнь коротка»
Мудрость шанхайских воробьёв


Потапычу этим февралём всем лесом отмечали шестидесятипятилетие. Так уж вышло когда-то ему вылупиться из яйца в стужу и метель. Но гости всё равно прилетали, прибегали и приползали каждый год на праздник своего лесного хранителя – друга и собрата, уважаемого всеми ворона. Пусть угольно-чёрного внешне, но с открытой и доброй светлой душой.
Как всегда, прямо с утра, белки галдящей стайкой нанесли ворох орехов, сушёных грибов, шишек, палочек, веточек и другой всякой всячины и мелочёвки. Побросали на гнездо Потапыча, рядом на ветки и что не поместилось – свалили просто у корней дуба, на котором гнездо свил ещё пра-пра-прадедушка Потапыча – легендарный ворон Мироныч. Тот самый, который по слухам служил посыльным аж самому его Светлости графу Кутузову – победителю французов и спасителю Отечества.
Потапыч как всегда в силу своего характера и приверженности порядку, пытался крыловодить процессом распределения угощения, но белки из-за холеричности темперамента, прыгучести и беспрерывной болтливости, побросали всё кое-как, захламив гнездо, раскидистые ветви дерева и создав бардак у корней. Потапыч в конце концов махнул крылом и просто принимал поздравления, сидя на самой верхушке, где для него специально отросла длинная ветка дугой. С неё открывалась прекрасная панорама леса, близлежащих холмов с севера и вытянутого полузаросшего озера с юга. Потапыч видел село в трёх верстах, шоссе, уходящее на восток – к Москве и далеко-далеко на западе аэродром, с которого иногда взлетали железные птицы, приносящие в лес едва слышимый гул. Потапыч ждал.
Приполз старый приятель уж Игнатий Петрович, литературовед и прекрасный рассказчик. Он свернулся клубком в маленькое дупло у основания корней дуба, белки прикрыли его осыпавшейся листвой. Уж дремал, но всё слышал. По весне именно он рассказывал молодым поколениям обо всём, что связывало в единый ковёр лесную жизнь. Он и читать умел, кстати.
Прилетели представители пернатых, зимующие в лесу – коростели, свиристели, дятлы, синицы и другие, с озера – заглянули зимородки. Они в этом году из-за относительного тёплого зимовья остались на незамерзающих ручьях, впадающих в водоём.
Соколы и совы также отметили своё почтение – в этот день было негласное перемирие, и народец мелкий мог свободно пообщаться со своими «щуками». В смысле – как в пословице русской – на то и щука в омуте, чтоб пескари не дремали.
«Щуки», в смысле – совы, расселись по окрестным деревьям и молча таращились на праздник круглыми глазами.
Соколы предпочитали приветствовать долгожителя стремительными пируэтами и фигурами высшего пилотажа – вот такое непоседливое соколиное племя. И, кстати, именно это представление всегда нравилось ворону – их воздушные выкрутасы, а соколы очень старались.
Забежали зайцы – зайчихи и выводки молодых зайцев, степенно подошли взрослые самцы – у зайцев строгая иерархия и отцы семейств не позволяют себе ненужной суеты. Правда, отцы они лишь биологические. Порассуждать там глубокомысленно за обдиранием коры о преемственности отцов и детей, посетовать на то, что молодое поколение не чтит традиции и ни в грош не ставит старшее – это только дай, а вот действительно воспитывать молодёжь – это как-то у заячьего племени не комильфо.
Зайцы в присущей им бесцеремонной манере тут же принялись уничтожать беличьи подарки, разбросанные под дубом. Сами белки и птицы угощались на ветках. Потапыч кивал одобрительно и иногда коротко каркал, подбадривая гостей.
Неслышно возникли из-за подлеска пара лисов – Василий, что помоложе, и его более старший наставник – команданте Че Гевара. Они кивнули ворону, подмигнули знакомым белкам, прищурились на зайцев. Те сделали вид, что слишком заняты угощением. Белки спрыгнули с веток и поднесли лисам несколько орешков и грибков. Хищники деловито их умяли, даже не поморщившись – зима.
– Дедушка Потапыч, – обратилась к ворону одна из молодых белочек по имени Шу, после того, как ей на ушко что-то нашептала сестрица Чуньга, – а расскажите про летающего человека. Он сегодня придёт к нам?
Это была местная легенда. Каждому новому поколению зверушек и пичуг родители рассказывали про удивительную дружбу ворона и человека, прилетевшего с неба. А так же и про то, что из-за этого Потапыч навсегда потерял невесту.
И все знали, что это самое значительное событие в жизни их опекуна, произошедшее уже много лет назад, – печальное и радостное одновременно.
Потапыч попрыгал вперевалку на ветке, покачался, посмотрел по привычке одним глазом на собравшуюся компанию, потом другим, деловито каркнул, взъерошил перья, от чего на мгновение стал чёрным пернатым шаром. Он ждал этой просьбы. Потому что настоящая любовь – как золото, а настоящая дружба – как нержавеющая сталь. А новому поколению это надо показывать только на своём примере – Потапыч, как и все вОроны его рода, был прекрасным педагогом.
Всё замолчали. Даже зайцы перестали чавкать, а белки – трещать. Соколы разом спикировали и расселись по верхушке дуба вокруг ворона. Лисы навострили уши. Только совы всё также без движения и звука таращились со своих веток.
– Сегодня ровно полвека и полгода, как это произошло над нашим лесом.
Потапыч рассказывал негромко, но каждый из лесных обитателей его хорошо слышал – в лесу было тихо, казалось, что ветер сам заинтересованный историей, замер меж веток.
– Сейчас железные птицы пролетают далеко от нас, их едва слышно, а тогда, – продолжал ворон, иногда подтачивая клюв о сук, – тогда они любили прилетать сюда, оглашая окрестности раскатистым рёвом. Почти каждый день – утром и после обеда, когда в одиночку, когда парой, а когда и целой стаей, они кружились над нами, гонялись друг за другом, выполняли поочерёдно и вместе сложные пируэты. Наши соколы многое у них переняли и обучают такому искусству своих птенцов. Потому мне в радость видеть полёт сокола, мне он напоминает мою молодость и то время, особое время…
Потапыч потоптался на одном месте, задрал голову вверх, как будто его заинтересовало облачко странной и красивой формы. Но на самом деле старый ворон не хотел, чтобы гости видели, как одинокая слезинка предательски скатилась к крылу.
И все тактично молчали, уважая память и чувства.

У Потапыча была зазноба. Сам он – лесной житель, а его избранница ворона Изольда – из московских гламурных девиц.
В лес она прилетела случайно – ну, по крайней мере, она сама так утверждала, проверить мы это уже не можем. Главное – появилась как-то на опушке в конце лета, присела отдохнуть на верхушку высоченной ели – тут её Потапыч и заприметил. Подлетел, тактично поздоровался, чтобы городская гостья не посчитала его неотёсанным деревенским мужланом.
Познакомились:
– Я вот, здешний смотритель леса – Потапыч имя.
– А я – гламурная девица из столицы. Изольда.
Мол – и какими судьбами в наши леса?
– Да я тут с па-амойки одной вашенской лечу, – Изольда акала по-городскому, удивляя Потапыча и всех остальных, кто оказался в это мгновение рядом, своим независимым горделивым видом и выставляемым явно напоказ блестящим колечком на лапке. – Мне па-адружки рассказывали, что есть чем на ней поживиться а-адинокой московской девушке. А то в Ма-аскве сейчас месячник чистоты власти устроили, всё к вам тащат, никто о коренных га-аражанах и их потребностях и не ду-умает!
Изольда рассказывала, активно жестикулируя крыльями, подпрыгивая и раскачивая верхушку (Потапыч сидел рядом на одной из тонких верхних лапок ели, умело балансируя), трещала без умолку, но для ворона это была самая распрекрасная музыка…

Да, Потапыч влюбился. Или вы думаете, что любовь присуща лишь человеческому сердцу? Звери и птицы не на авось себе пары выбирают. И дружат и ссорятся, и страсти кипят, и бывает – ревнуют, – всё, как у людей…

Потапыч угостил Изольду высушенными личинками короеда. Девица раскритиковала вкус, но слопала всё без остатка. Слетали к озеру попить водицы.
– Ой, тиной пахнет! – Но жажду утолила.
– А вот попробуйте осоку – свежие побеги сладкие и очень питательные.
– Я не ем траву… Хотя – нет, вы знаете, мне ра-ассказывали об одной диете – мои па-адружки. Давайте!
– Я вот вам словил пару червячков у берега, в тине. Жирненькие, смотрите.
– Жирное портит фигу-уру. Ням-ням…
– А что это у вас за колечко такое? – бестактно влезла в разговор одна маленькая пеночка. Она со своими товарками сидела на ветке плакучей ивы, склонившей свои ветви дугой к самой воде. Тут же гроздьями присутствовали синички, пара дятлов, пара местных деревенских ворон, примчавшихся поглазеть, соловьи, щеглы и другие обитатели леса, уже толпой рассевшиеся по окрестным деревьям. Их верхушки облюбовала семья соколов. Даже пескари и караси безмолвно раскрывали рты из-под водяной глади на действие, подплывая к самой поверхности. Хотя, может – им просто хотелось глотнуть воздуха?
– Это не просто колечко. – Изольда горделиво приосанилась, осмотрела важно и внимательно присутствующих: все ли её видят и слышат, она явно ждала этого вопроса. – Это ка-альцо – знак а-асо-обого отличия, дарованный мне с птенчества.
– О-о-о! – с восторгом прошелестело с деревьев, кое-кто чуть не свалился с веток в обморок от переизбытка нахлынувших чувств. Потапыч сам едва не поперхнулся от страстного желания спросить – что это за знак такой, и кто его даровал? Да только его спас страшный галдёж, мгновенно разразившийся у озера!
– Тихо! Тихо! – громко каркнул он, – дайте нашей дорогой гостье сказать! Ишь, расшумелись – уважение надо проявить, а вы – галдеть!
– Да. Уважение, – с чувством произнесла Изольда и так мигнула ворону, что сердце его затрепетало. Она опять огляделась, слегка выставила в сторону лапку с кольцом, на котором было что-то непонятное нацарапано, и сказала, почти манерно не акая:
– Я состою в особой службе. В городе Москва. Власти обязаны обо мне заботиться. Вот в прошлом году у нас был ураган… У вас был ураган? Нет? Ну, какой тут у вас может быть урага-ан – дере-евья кругом!
– Да! Да!
– Тихо! Помолчите ж вы!
– Урага-ан был – это вам не крылом махнуть! – Изольда скакнула к берегу на корягу, забралась повыше. – Товарищ, принесите мне ещё па-ару червячков.
Потапыч молнией исполнил просьбу.
Все с благоговением и в абсолютной тишине смотрели, как гламурная московская девица вороньего вида с удовольствием съела несколько червей. Почистила пёрышки под крыльями, распушилась, поплясала, отряхнулась, вытерла о корягу клюв. Никто даже и не помыслил как-то поторопить. Некоторые даже дышать боялись.
– Я была со своими па-адружками в наряде. Наблюдала за а-абстановкой. На Курском ва-акзале!
– А в наряде – это как? А чего такое а-абстановка? А Курский ва-акзал – далеко? Посмотреть бы…
Потапыч взвился вверх, сделал круг, пролетая буквально впритирку к сидящим на деревьях птицам и громко свирепо каркая. Потом приземлился недалеко от Изольды.
Все всё поняли.
– Благодарю вас, милейший, – томно сказала ворона, и ворон сам едва не свалился в обморок. Никто и никогда так не обращался к нему – простому лесному жителю!
– Ну, так вот. Поезд шёл в Тулу. И потом быстрей, быстре-е-й! Еге-ге-ге-ге-ей!! И он меня увлёк…
– А ураган?
Никто даже не цикнул на вопрос.
– Так поезд ураган и поднял, – тут же спохватилась ворона, – и как запуржи-ит, запуржи-ит! И я в Туле! Ну, тут же в Ма-аскве подняли тревогу – мол, где наша Изольда!? Где, я вас спрашиваю?!! (Это было обращено к той самой пеночке, которая от страха сжалась до размеров птенчика). Почему не уберегли?!! Да быстро её сюда-а!! Да обеспечить спасе-ение!!! Вот так, товарищи.
– О-о-о…

– Вечереет уже, вы оставайтесь у нас – у меня гнездо ещё пра-пра-прадедушка делал, Миронычем его звали. Оно надёжное и большое, в нём всем места хватит. А завтра – полетите домой, я вас провожу до шоссе на Москву…
Уж лучше бы этого Потапыч не предлагал: Изольда тут же рассердилась не на шутку! Она прыгала по кочке, ерошила перья, стучала истерично клювом по дереву и от души критиковала деревенские и лесные квартиры за отсутствие ремонта, комфорта и мусоропроводов. Расписывала, как в городе развивается ЖКХ и инфраструктура (Потапыч тактично не стал уточнять – что это такое, понимая, что только усугубит впечатление о себе). Ворона хвасталась, как удобно сидеть на столбах городского освещения, трубах котельных, электропроводах и троллейбусных линиях – следить за а-абстановкой (здесь ворон и все остальные вообще упали духом и почувствовали себя таким отсталым и дремучим народом, место которого – в пещерах каменного века, то есть – очень стыдно!). И битый час городская гламурная девица, ни разу не повторившись, рассказывала развесившим уши лесным обитателям про многое-многое что-то необыкновенно важное, непонятное, завлекательное и крайне поучительное, с новыми современными словами. То есть – городское…
– Ла-адно, показывайте ваше гнездо! – вдруг неожиданно заявила она, – но чтоб – ни-ни!
Да какое там ни-ни, Потапыч боялся даже лишний раз каркнуть.
Изольда деловито устроилась в гнезде, побрюзжала на торчащие ветки и отсутствие перины, однако развалилась в нём, как хозяйка. Гостья недвусмысленно раскинула крылья и лапы, заняв всё внутреннее пространство, так что ворону уже не доставалось места, хотя гнездо было действительно большим и паре вполне можно было бы и поместиться…
И чёрный ворон всю ночь просидел рядом на ветке, нахохлившись и изредка впадая в дрёму, балансируя при качке из-за поднявшегося ветра. Он иногда открывал глаза и любовался стремительными и плавными изгибами тушки гостьи, отгоняя от себя всякие мысли про одиночество, – мол, пора бы и род продолжить, птенцов завести и что надо опыт многовековой уже кому-то передавать…
И к утру решился всё-таки сделать предложение.

Потапыч замолчал, всё также разглядывая внимательно небо – там, в неизмеримой и недоступной для любой пернатой твари высоте, бесшумно и медленно оставляла свой распушающийся хвост железная птица, в которой необыкновенные люди летели в свои неведомые дали.

Он наловил личинок короедов и червячков, дятлы, синички и пеночки ему помогли, белки принесли свежей черники и земляники, несколько сыроежек, знакомая сова с милым имечком Пушок расщедрилась на сушёную в полыни мышатинку (поверьте – это особый деликатес!), а другие мелкие птички нанесли травинок и маленьких полевых цветочков. Ими они украсили быстро и незаметно, без всякого гвалта и толкотни, гнездо пра-пра-прадедушки и ветки дуба вокруг него. Получилось тропическое бунгало и романтический завтрак, – всё, как у влюблённых людей в романах. Здесь консультировал совсем молодой, но уже грамотный уж Игнатий Петрович. Ведь именно он читал все бумажки, заносимые ветром и людьми в лес. А там бывали странички из книжек и журналов про красивую и романтическую жизнь мускулистых героев и их фигуристых возлюбленных.
И Изольда была весьма польщена. Потапыч преподнёс ей веточку с ягодками рубиновой земляники (веточку галантно держал в клюве), был вежлив и обходителен. Соловьи исполняли трели, щеглы умело пародировали, синицы тренькали, сова басом и в тон ухала с соседнего дерева, Игнатий Петрович музыкально шипел «Взвейтесь кострами синие ночи» – чрезвычайно популярный в то время шлягер. Атмосфера была – ну просто за-пре-дель-но – романтической.
– Изольда… – прокашлявшись, начал Потапыч, когда ворона смолотила в один присест всё угощение и принялась чистить перья, – дорогая Изольда.
– Да? – не отрываясь от своего действия, ответила городская гламурная девица. – Чё вам, товарищ?
Влюблённый ворон пропустил мимо ушей этакую скабрезность. К сожалению также и то, что во время завтрака, а по сути – молниеносного пожирания всего и вся, что было доставлено лесными друзьями Потапыча, она разломала цветы и раскидала объедки, бесцеремонно нагадила прямо с бортика гнезда, превратила в конечном итоге примерное жилище в помойку буквально за восемь минут.
Птицы вокруг недоумённо замолчали. Игнатий Петрович впервые в жизни пожалел, что он не гадюка. Сова Пушок уже раздумывала, прищёлкивая загнутым клювом, что от такой невесты Потапыча стоит и уберечь…
– Я делаю вам предложение. – С великим чувством произнёс ворон.
– Да? – ворона лихо развернулась к Потапычу. – Хе-хе-е… Ну, ежели так каждое утро и вечер кормить тут будут, то…

Тот грохот с небес был знаком судьбы.
Что-то огромное и страшное молниеносно промелькнуло прямо над ними, лес содрогнулся от такого рёва, что задрожала земля и деревья, Изольда заорала и свалилась с ветки, перед этим в треть секунды опорожнив нутро от завтрака! И два железные птицы, раскинув стремительные серебристые крылья, взмыли вверх, раскатами грома оглашая лес и его обитателей!
Да – это были они.

– Сейчас они не прилетают к нам. Иногда, когда у нас тихо и сытно – летом, я собираюсь в дальнюю дорогу и лечу к аэродрому, где их жилище и гнездование. Авось – увижу старых товарищей. Да, уже давно никого из знакомых я не встречаю, сидя на вышке диспетчеров. Но до сих пор, хотя их лица мне не знакомы, они рассказывают обо мне друг другу, выкладывают на подоконник угощение – мои любимые печенюшки. «Потапыч прилетел, – говорят они, – значит, на смене всё будет хорошо! »
А тогда я любил приветствовать миг с бортовым номером 10 – это был командир эскадрильи. Я дважды кланялся и каркал ему с вышки, он всегда узнавал меня и в ответ  вилял хвостом. За ним выруливали все остальные четырнадцать бортов – так люди называли меж собой своих железных питомцев. Они выстраивались в три клина у самого начала взлётной полосы, ревели, а потом разом рвались вперёд на огненных хвостах, и не было зрелища веселее и прекраснее! Возвращались всегда попарно и тихо, лишь посвистывая и шелестя, плавно заходя на посадку в вечернем закате. И я всегда дожидался их, они считали меня своим талисманом и рисовали на борту у прозрачной кабины маленького чёрного ворона.
На аэродроме теперь живут лишь толстые и неповоротливые тушки и аны, боинги и эрбасы, которые деловито и спокойно выруливают на взлётную полосу, неторопливо разгоняются и уплывают прямо на свои маршруты. Они не склонны к общению, они слишком заняты своей повседневной работой и вообще не умеют играть.
Да, тогда там жили маленькие и вёрткие миги и яки. С ними летали только по одному, иногда: по двое, человек… А не сотни в жирных тушах, как сейчас. Сегодня люди не летают, а путешествуют, смотрят с интересом в боковые окошки. А тогда летающие смотрели только вперёд, они с железными птицами были единым целым – великими друзьями. Они любили небо, они любили вместе стремительно набирать высоту, ловили и гоняли облака, вертелись в вышине, в их играх их крылья блестели на солнце, они несли такую ни с чем несравнимую радость и желание жить…

Ворона в ужасе металась в кроне дуба, сшибая всё на своём пути! Перья и пух, веточки и оборванная листва хаосом летали в разные стороны! И каркала! И кар-ркала!! И кар-р-р-ркала так, что на несколько секунд переорала резвящихся в вышине железных птиц!!!
Все обитатели леса разбежались и разлетелись кто куда, распуганные неожиданно неадекватным поведением гламурной девицы – все давно привыкли к железным птицам, принимали их за особую родню, а эта…
Истеричка.
Но потом в небе что-то произошло…
Какой-то удар или хлопок…
Высоко-высоко на прозрачно-голубом фоне расцвёл ужасный бесформенный чёрно-красный цветок, внутри него заполыхало жёлтыми языками и в разные стороны потянулись по громадным дугам серо-чёрные вихляющиеся щупальца с кувыркающимися на концах обломками птицы.
А вторая заскользила вниз, нервно дёргаясь и быстро набирая скорость. Даже снизу было видно, что крылья её поломаны, искорёжены, потеряли чёткие линии, особенно слева. За ней следовал серо-белый след, изредка и в нём проскакивали жёлто-красные ленты, гул, обычно ровный и восторженный стал надрывным и тревожным. И с каждой секундой он становился всё громче и громче, всё страшнее и тревожнее!.. Но летающий человек постепенно успокоил свою израненную птицу, замедлил падение и направил в сторону аэродрома. Она приволакивала левое крыло, неровно гудела и чихала, пыхала  чёрными клубами и жёлто-красными всполохами, полёт был её дёрганным, с провалами и скачками. Но она всё-таки летела, и вскоре её гул затих в стороне.
И в наступившей тишине все увидели, как к земле летит какая-то точка. Она быстро приближалась, и скоро стало понятно птицам, имевшим острое зрение, что это падает человек. Он кувыркался в воздухе, ноги и руки его безвольно болтались в разные стороны, как у тряпичной куклы без костей. И судьба его стала сразу ясна, от чего у всех страшное предчувствие сжало сердце!
Ну, оказывается – не у всех.
– Что за хрень тут у вас?!! Что это за бедлам?!! Куда власти смотрят, когда на головы честным пти…
Туммммм!..
Изольда с изумлением обеими глазами смотрела в кучку прямо себе на лоб, на котором быстро вырастала очаровательная шишка. Да, Потапыч всегда знал, как привести в чувство кого угодно. Что птичку, что лисичку…

А человек был ещё жив. Метров за шестьсот от леса он пришёл в себя. Ну, чего там пришёл – так, всполохи сознания толчками вплыли в мозг. Порывистый шум налетающего воздуха, тряска, хаотичное верчение чего-то неосязаемыми полосами перед едва раскрывшимися глазами всё мгновенно ему объяснили – он был не зелёный юнец, соображал быстро. И потому сделал единственно то, что мог ещё успеть, единственное, что могло ещё ему помочь – потянулся к левому плечу, там, где было закреплено кольцо парашюта.

Парашют не успел раскрыться, так – на две трети. Основная нагрузка при столкновении пришлась на крону дуба Потапыча. Тяжёлое родовое гнездо подпрыгнуло, но устояло. Человек повис на стропах, метров в трёх-четырёх от земли, опять потеряв от удара сознание. К контузии и ране в боку, полученным при взрыве истребителя, добавились несколько переломов и, самое опасное – пробитое сучком лёгкое. По сучку сразу же заструилась горячая тёмная кровь. Время пошло очень быстро…

– Кровь человека ничем не отличается от крови птицы или от крови зверя, – рассказывал старый чёрный ворон. – Внутри мы, как оказывается, все одинаковые, внешне только разные. Мы дети нашей планеты, исток у нас всех один и тот же, хоть кто-то и ходит по земле на двух ногах или бегает на четырёх лапах или имеет крылья и хвост. И у каждого из нас есть сердце. Пока оно бьётся – ты жив, ты во что-то обязательно веришь, у тебя есть надежда, что завтра будет лучше, чем сегодня, и, самое главное – есть возможность впустить в своё сердце кого-то и – полюбить. А полюбив, ты уже никогда не будешь прежним, потому что твоя жизнь наполняется смыслом. Что у человека, что у нас с вами.

Он был крепким парнем. Летающие люди вообще особого сорта – сделаны на совесть, качественно. Потому какие-то дырки и сломанные кости, сотрясение мозга и внутренностей не смогли сразу прикончить его. Человек медленно поднял голову. Левый глаз залило кровью из распоротого лба, правый открылся с трудом, как будто к веку привесили гирю. Силы быстро таяли. Ног он уже не чувствовал. Было тяжело дышать. И не только из-за стянутой грудной клетки подвесной системой парашюта, мешало что-то ещё внизу, что он никак не мог осязать. Во рту появилась солёная пена, которая запузырилась при каждом выдохе из уголков рта. Голова не просто кружилась, казалось – её отдельно от тела вертела сумасшедшая карусель!.. Руки почти не слушались. Но всё-таки подняв их к лицу, лётчик ясно увидел кровь на обеих ладонях. Это было плохо…
Постепенно из мути прямо перед собой пилот увидел огромного чёрного ворона на ветке, разглядывающего его с неподдельным интересом то правым, то левым глазом. Это был знакомец с вышки – Потапыч, что провожал и встречал эскадрилью, их талисман.
Летающий человек хотел спеть птице песню – «Чёрный ворон, что ты вьёшься, над моею головой…», повод был стопроцентный, но изо рта лишь засипело, а кровавая пена побежала по подбородку струйкой. И он тогда просто улыбнулся птице. Той самой улыбкой умирающего, когда человек уже рад хотя бы тому, что он ещё немного дышит, сердце чуть-чуть бьётся и ещё не вся кровь истекла из жил. Рад тому, что он видит перед собой – то последнее, что преподнесла ему судьба в эту минуту, то, что он сможет забрать с собой и то, что останется с ним навсегда. Ведь это особое счастье…
И в благодарность лётчик засунул руку в карман и с огромным усилием достал маленькое печенье. Оно весило целую тонну, но он смог поднять руку и протянуть к птице раскрытую ладонь. С угощением. С его последним подарком.
В этом мире. В этой жизни.
Ворон всё понял. Он скакнул по ветке ближе и схрумкал печенюшку.

– Было ясно, что летающий человек долго не протянет. Кровь бежала из многих ран. Сил вырваться ему из западни не было. Но и я не смог бы ему помочь, никто из нас в лесу не мог бы ему помочь – вытащить из пут и залечить раны, надо было звать его сородичей. И я взвился вверх, отчаянно призывая своих пернатых друзей!
Старый чёрный ворон вдруг неожиданно мощно прыгнул со своей излюбленной ветки точно вверх, громко и тревожно каркая, а за ним ринулись быстрые соколы, а уж затем – вся остальная птичья братия с таким галдежом, которого давно не слышала вся округа! Совы разом ухнули, подняв ветер единым взмахом мощных крыльев. Даже белки, треща и щёлкая, заскочили на самую верхушку дуба, гроздьями облепив и едва не поломав ветви. Зайцы скакали внизу, вставая на задние лапы столбиком, передними барабаня по стволу, а лисы, воодушевлённые общим порывом вскочили со своих лёжек и задрали с тявканьем морды! Таково было душевное состояние Потапыча.
Покружив минут пять, он спокойно спланировал обратно на дуб, гости также расселись по своим местам.
– Да, так и было тогда, – немного подумав, сказал ворон.

И он, что было сил, полетел к аэродрому, послав вперёд более быстрых соколов – они должны были определить, долетела ли вторая израненная железная птица, что с её летающим человеком и вообще как-то предупредить людей о случившейся беде. К середине пути соколы принесли весть, что подранок сел на аэродроме, человек невредим, но сама птица сильно побита, её поливают белой пеной. На соколов никто не обращает внимания – так люди заняты, надо самому Потапычу поторопиться!
И Потапыч наддал!

Он успел вовремя – у края аэродрома два небольших стрекотолёта как раз раскручивали лопасти – поисковые группы должны были вылететь с минуту на минуту. То, что это именно те, кто ему нужен, Потапыч догадался легко – стрекотолёты иногда пролетали над их лесом – медленно и степенно, иногда зависая в воздухе, что было недоступно другим железным птицам. И он ринулся прямо к кабине ближайшего аппарата, нырнул в сторону, сбитый воздушной струёй, но не упал, выровнялся и опять налетел прямо на двух пилотов, вытаращивших на него глаза! А затем сделал вираж в нужную сторону, призывно каркнул, развернулся, посмотрел на лётчиков – один из них указывал на него рукой – «Потапыч!!!» И уже не оборачиваясь, изо всех сил замахал крыльями, рядом молниями стрекали соколы, тревожно вереща, и их крики были схожи с плачем ребёнка…

– Я подскочил к нему как можно ближе и толкнул клювом. Он приподнял качающуюся голову, приоткрыл правый глаз. «Держись, летающий человек! – громко сказал я ему. – Помощь идёт, держись!!» Конечно, я не умею говорить по-человечьи, я прокаркал ему по-вороньи. Но он понял, я абсолютно в этом уверен – он мигнул мне и перед тем, как уронить голову, ясно мне кивнул, что-то попытавшись сказать – пена изо рта его запузырилась и заклокотала. А я понял его: я явственно увидел в своём мозгу его ответ: «Я продержусь, Потапыч, я продержусь, друг!»

Люди по верёвочной лестнице спустились в лес, двое подсадили на дуб третьего и тот срезал ножом стропы – раненого летающего человека снизу приняли заботливые руки товарищей. Потом со второго стрекотолёта спустили сетку, положили туда пострадавшего и унесли. Улетели и спасатели. И опять в лесу стало тихо. Только парашют, колыхающийся на ветерке, несколько поломанных веток и бурая трава под деревом напоминали всем о случившемся.
Ворон одиноко сидел на вершине дуба, и молча о чём-то думал.
На следующий день пришёл лесник, снял парашют с дуба, кровь уже без следа впиталась в землю. Даже обломанные ветки скоро зазеленели вновь…

– И что дальше было? – спросила маленькая Шу, выглядывая из-за Чуньги.
– Эх…

– Вы меня бросили на произвол судьбы! Вы – неотёсанный мужлан, покинули девушку в момент её душевного расстройства, когда вы были просто обязаны подставить крепкое мужское крыло! Вы – невоспитанных хам, вам не место в приличном обществе! Да вы меня ударили! Клювом! Прямо вот сюда, посмотрите! Здесь шишка! Как я теперь появлюсь в приличном обществе?!! И не отворачивайтесь, смотрите, что вы наделали своим ужасным клювом, мужлан! Дубина!
– Потапыч, а можно я её съем?
Сова Пушок безмятежно таращилась на Изольду, неслышно опустившись прямо рядом с ней на ветку.
Ворона издала какой-то странный звук, что-то среднее между писком мыши и гудком тепловоза, подпрыгнула на три метра вверх, как будто ей дали хорошего пинка, и бешено вращая крыльями, не разбирая дороги, понеслась прочь!
Потапыч и Пушок философски смотрели ей вслед. Было очевидно, что видели они её в последний раз.

– Вот так история, – пробормотал Василий. – Вы слышали её раньше, команданте?
– Конечно, – ответил Че Гевара. – Я и летающего приятеля нашего Потапыча видел. Шесть лет назад.

Его не было три года. История вовсе не забылась, наоборот – стала одной из легенд, которую передавали из клюва в клюв. К тому же тогда железные птицы ещё регулярно прилетали в небеса над лесом и их полёты теперь вызывали неподдельный интерес. А тут как-то вдруг к дубу Потапыча подошёл человек в фуражке и синей форме, в которой ходили летающие люди по аэродрому, и похлопал ладонью по стволу.
А Потапыч был в отлёте – вот его искали!
А человек как будто и не торопился и ждал столько, сколько нужно, просто присев на пенёк рядом. И когда ворон подлетел к нему, встал и вытянул руку с печеньем. И они разговаривали о чём-то своём, прекрасно понимая друг друга. Потапыч прыгал то на ветки дуба, то на пенёк, то на плечо к летающему другу, каркал, кланялся, а человек гладил его по большой голове, не забывал доставать из кармана печенюшки, говорил ласковые слова…
Он приходил потом почти каждый год, когда летом, когда зимой, иногда даже чаще. Но в один прекрасный день он пришёл не один. Ну, с женщиной, в смысле – как бы показать её, познакомиться. Но история с чудесным спасением летающего человека и удивительная помощь умной птицы её вовсе не заинтересовала, она была недовольна, что пришлось идти через лес, громко высказывала своё возмущение, что исколола ноги, порвала чулки, и это её занимало гораздо больше, чем рассказ спутника. Она была раздражена и говорила много непонятных слов, почти беспрерывно говорила…
И вообще – она хотела быть для летающего человека той единственной и неповторимой, лишь на которую и стоит в жизни обращать внимание, ради которой и стоит жить, а «самолёты эти твои, полёты, посиделки с дружками, рыбалка, а теперь ещё и этот ужасный ворон! Хватит! Или я или эти сказки!»
И они ушли. Он виновато оборачивался, как бы извиняясь («Ты ещё с птицей болтаешь, ну вообще – с ума сошёл! Ха-ха-ха, рассказать кому – засмеют же…») незаметно оставил печенюшки на пеньке. Потапыч молча сидел на верхушке дуба, он, как мужчина, всё понимал и не осуждал друга. Поклонился на прощание.
Потом его не было довольно долго. Как оказалось – военного человека перевели служить очень и очень далеко. Но потом он опять стал приходить, часто с подрастающим мальчиком. Летом собирали грибы и ягоды, зимой катались на лыжах. И не забывали пообщаться с Потапычем и принести угощение. Нередко ворон видел своего друга на аэродроме, когда выбирался туда слетать, но там лётчик был всегда занят – и они могли лишь кивнуть друг другу…

А потом на аэродроме поселились толстяки-пассажиры и грузовики, которые не умели играть, а летели по своим прямым маршрутам, выполняя каждодневную одну и ту же работу. Быстрые и вёрткие миги и яки куда-то улетели без следа, с ними улетели и летающие люди, которые смотрели всегда вперёд. Но на вышке диспетчеры помнили историю про ворона – хранителя. Так что Потапыч прилетал сюда не зря.
А с другом они не виделись уже много лет…

Что есть для человека десять, двадцать или пятьдесят лет? А для ворона? Вообще, как идёт время для нас – одинаково? Или всё-таки как-то по-своему…

Вдруг всё в лесу замолчало. Все разом навострили уши и сделали стойку. Хруст снега. Потапыч перевёл взгляд с облаков на деревья – неужели?..
– Ну, здравствуй, старый друг. Вот и я…

Он уже давно не летал. Старые раны не давали покоя, ныли кости поломанные перед переменой погоды, голова кружилась. Приходилось опираться на палочку. А здесь был такой глубокий снег, зря он сына не послушал, надо было дождаться выходных и прийти сюда с ним. Но он чувствовал, что сегодня он был обязан, просто обязан быть на этом месте, где едва не погиб пять десятков лет назад и где благодаря птице получил второй шанс опять подняться в небо. Это было – как заново родиться, как отпраздновать второй День Рождения. Потому что тот, кто смог оторваться от земли, навсегда остаётся меж облаков. Остаётся своим сердцем. И никогда душа летающего человека не сможет примириться с тем, что по рождению не дано летать, и будет стремиться в небо раз за разом. При каждом удобном случае.
В благодарность за это можно было потерпеть боль в суставах, отдышку и головокружение.
Он подошёл к родному дубу, который стал теперь могучим деревом с раскидистой кроной, снял перчатку, потрогал холодную шероховатую кору. Потом обнял дерево и прижался к нему правой щекой. Перед закрытыми глазами замелькали картинки – память услужливо вытащило из надёжных хранилищ то самое дорогое, чего наполняло смыслом всю его жизнь. Всё опять было перед ним, как наяву, как будто события полувековой давности прошли только что...
Вот дан старт. Пошли на взлёт с напарником, двигатели на форсаж, радостный гул наполняет сердце! Отрыв от полосы, уборка шасси, закрылков, набор высоты, энергичный разгон. Три, четыре, пять тысяч метров. Правый вираж, затем левый, вход в зону, выполнение упражнения… А затем что-то пошло не так – самолёт затрясся неожиданно, как будто кто-то заколотил по нему стопудовой кувалдой, приборы замелькали перед глазами, крик в наушниках – «Прыгай, горишь!!» И удар!
Вспышка, мгновенная острая боль во всём теле и тьма…
Но настоящая любовь – как золото, а настоящая дружба – как нержавеющая сталь.

Они сидели под дубом и оба смотрели в голубое небо. Человек и птица. И их души летели вместе где-то высоко-высоко, на необозримой высоте, где только соколы стремительно пикировали, кувыркались, делали горки, пируэты и перевороты, радуясь великой свободе полёта и радуя тех, кто душою летел рядом с ними…


Новый Городок – Перловская – Новый Городок
5 – 16 февраля 2013 года.