Господь всё управит

Ирина Ракша
Москва. 1994г. В рабочем кабинете Патриарха Всея Руси  Алексия II.
               
                Ирина Ракша

                ГОСПОДЬ   ВСЁ   УПРАВИТ
                эссе

                "Идите в Пюхтицу. Там три ступени                                до Царствия Небесного." Алексий 11.

 
               
К моменту моей первой встречи с матушкой Варварой я в женских обителях не бывала. И потому с радостью откликнулась на предложение моей знакомой православной художницы Наташи поехать с ней в Эстонию в Пюхтицкий женский монастырь, где она раньше бывала. Тогда Эстония была еще в составе СССР и пограничных сложностей для покупки ж\д билетов до Кохтлоярве не было. В тот год стояла хорошая летняя погода, и дел мне, писателю, у себя дома в Москве вполне хватало (и в семье, и с дочерью, да и издательство торопило - надо было «сдавать» давно начатую книгу). Но мне работалось плохо. Я всё обходила письменный стол стороной. Душа болела. И сердцу было  тяжко от горя и одиночества, от смерти любимого мужа, художника Юрия Михайловича Ракши, с которым мы  вместе, в согласии и мире прожили всю  жизнь.  С голодных, но счастливых  студенческих лет во ВГИКе, и до последней  минуты его бытия на земле. До той минуты, когда у него от бессилья выпала кисть из рук. Но он, еле стоя у мольбер-та, превозмогая боль (неизлечимая болезнь крови), и  неминуемо под-ступающее прощанье, сделал последний, победный  мазок - на образе Святой Ефросиньи Московской (княгини Евдокии, жены князя Дмитрия Донского). И этим мазком завершил свой триптих «Поле Куликово» - труд всех последних лет, находящийся ныне в Третьяковке. (Копия, заказанная Патриархом Алексием – ныне украшает стену Патриархии).  На полотне просияли для нас светлые образы Российских Святых, отстоявших Родину от врага. Сергий Радонежский, князь Димитрий Иванович, Пересвет и Ослябя, Бренок, княгиня Евдокия,  Андрей Рублев. И художник, автор триптиха, завершив свой благодатный, упорный труд, тоже одержал победу над тьмой. И, умирая, шагнул в бессмертие.   
…В Пюхтицу я собиралась с каким-то смиреньем и тихой радо-стью. И вот наконец – подъезжаем. На станцию  поезд приходил утром, и мы со спутницей Наташей размышляли, как будем далее добираться до монастыря. Однако какова же была наша радость, когда нам сказали, что поломников монастырские обычно встречают, и один из автобусов довезет нас до самой обители. За окном мелькали незнакомые построй-ки, зеленые поля, перелески – плыла и плыла для меня новая, но такая прекрасная земля. И душевная боль, волненье стали словно бы отсту-пать. А когда приехали и, выйдя у  ворот,  увидели вдали величествен-ные купола храма, когда двинулись на монастырское подворье, на душе у меня  и вовсе потеплело.
Матушка Варвара приняла нас не сразу. Приветливые сестры спер-ва разместили нас в гостинице, потом накормили, и уж затем мы пред-стали пред ее очи. От сильного душевного волненья я сразу даже не запомнила ни вида самого дома, ни вида кельи игуменьи. (Это случилось позже). А тогда помню, что снаружи всюду цвели цветы, и воздух был напоем прохладным благоуханьем. А главное, что я запомнила, так это облик Матушки, благолепный и светлый. И манеру её общенья, - очень теплую, доверительную. Словно она видела меня не в первый раз, словно мы с ней были давно знакомы. Я привезла ей в подарок свои книги – роман, повести, а ещё – новый альбом Юрия с репродукциями его знаменитого триптиха, с изображением в отдельности каждой их трех частей: «Благословение на битву», «Проводы ополчения», «Пред-стояние». Оказывается, Матушка о православном художнике Юре Ракше знала и раньше, знала о его светлом творчестве и ранней кончине. Но мой рассказ слушала со вниманьем. И то, как благословлял его работу над «Полем Куликовым» наш духовник архимандрит Иннокентий (Просвирнин), как он в течение года постоянно приходил к художнику в мастерскую, исповедовал, причащал. Как укреплял его душу перед кончиной, как благословля на труд. Как мудро и с мужеством вёл мастера к его последнему земному порогу. Матушка слушала не пропус-кая ни слова. Оказывается, она хорошо знала и архимандрита Иннокен-тия, который тоже посещал Пюхтицу. Позже, за чаем,  рассматривая в альбоме образ княгини Евдокии, провожающей ратников от белокамен-ных стен Кремля на битву, она угадала в ней мои черты. И я рассказала, как художник кропотливо, внимательно искал прообразы для своих героев, как для каждого персонажа привозил с «Мосфильма» историче-ские костюмы, и как в последние месяцы писал с меня, своей жены - Евдокию. А вот образ Преподобного Сергия Радонежского Юра не писал ни с кого. Святой привиделся ему во сне, как живой. И мастер, с благо-словения архимандрита, лишь «перенес его образ на холст», (как сам говорил). Картина была освящена архимандритом. И вскоре этот Лик Преподобного Сергия был напечатан издательством Патриархии на обложке ежегодного Православного календаря многотысячным тира-жом.
При той нашей первой памятной встрече, Матушка Варвара показа-лась мне сразу такой сердечной, родной, что это позволило мне и в будущем (а встреч наших было несколько) быть с ней до конца откро-венной. А в тот приезд  игуменья благословила меня осмотреть мона-стырь, и увидеть всё то, что могло заинтересовать пишущего человека. И это знакомство с Пюхтицей стало для меня,  буквально, пиром души.
После молитвы в храме, помошница игумени (сестра Нектария (?) водила меня по подворью, знакомила со службами, с монахинями, с  послушницами, которые занимались садом и огородом, и даже с теми, кто занимался пчелами. В этом, словно бы райском уголке, всё было в порядке. И было повсюду тихо, благоухало, цвело. Но все насельницы словно бы незаметно были при деле и - трудились, трудились, труди-лись. Конечно, особый интерес  возник у меня к художественной мастерской.  С особым вниманием я наблюдала, как идёт роспись иконы, как склонив головку, молодая монашка-художница чётко, но трепетно выводит линии кисточкой по левкасу, возрождая благолепный образ Божьей Матери.
 А потом я сама попросила, чтоб мне дали возможность взглянуть на животных, сводили на скотный двор, поскольку я горячо люблю всех тварей Божьих, и, конечно, домашних животных. И была я в совершен-ной радости, от того что увидела, от того как содержатся там и коровки, и лошади. Меня поразили даже монастырские пчелы. И то, например, как печется на кухне хлеб. Матушка ведь предупредила: «Это хорошо, но посмотрите каждый уголок. Думаю, вам будет интересно  вникнуть в детали, в мелочи. Хотя мелочей у нас не бывает». И я вникала буквально во всё, что было дозволено, с профессиональным интересом. Например, долго, внимательно обходила, оглядывала дровяную кладку – заготовку дров на зиму. И была в совершенном восторге от невиданной ранее кладки - круговой, живописно-красивой. Наколотые, сложенные дрова стояли словно высокие стога, и сладко пахли природой и свежим лесом. Об этом я позже поведала Матушке, и она сказала задумчиво: «Вот что значит глаз писателя. Вы увидели всё то, к чему мы уже давно привык-ли». Впоследствии она прислала мне в Москву фотографию  этих самых дровяных «стогов». Правда зимнюю, романтично-красивую, под белым снегом. Вот какая тонкая была у Матушки душа, и какая цепкая, добрая память.
В тот приезд Матушка не раз приглашала меня к себе пообщаться. Выпить чаю. Спрашивала о впечатлениях. И сама с удовольствием рассказывала, как в монастыре с молитвами пекут хлеба и почему монастырский хлеб «такой сладкий». В тот раз мы пробыли (с Наташей) в монастыре больше недели. И, конечно, мне и «по-человечески», и профессионально, было важно увидеть, почувствовать как руководит, как «дирижирует» игуменья Варвара  своим немалым хозяйством. А это было не просто, но шло  незаметно, по-деловому. И четко, и твердо. Впечатление же от общения с нею личного было теплое, скорей даже родственное. Когда с ней разговариваешь и слышишь её негромкий соучастливый голос,  кажется -  она всей душой с тобой. Она только твоя, и сейчас только ты лично её интересуешь. 
А на службах в просторном, благолепном  Успенском Храме, когда на клиросе рождалось и ширилось пение хора, и звуки словно бы ангельских голосов устремлялись ввысь, к куполу, мне казалось, что и  душа моя возносится к небу. В тот давний год в Пюхтице руководила хором сестра Георгия, с которой я впоследствии не раз встречалась в Иерусалиме, в Горнем монастыре, где она стала уже игуменей, куда приглашала меня поработать с архивами в старинной моностырской библиотеке. У матери Георгии всегда был великолепный голос, и талант музыкального руководителя. На службах она пела сама, регентовала и с умом подбирала певчих. Тогда в Пюхтице в хоре на клиросе пела и молодая Наташа Давыдова, талантливая выпускница московской кон-серватории. Она была верной помошницей матери Георгии. А теперь она сама уже давно мать Иннокентия, регент, и сама прекрасно руководит монастырским хором, даже двумя - самобытными, удивительными хорами… Вот как быстро годы летят.
 Надо добавить, что мать Георгия и Матушка Варвара всю жизнь были в большой дружбе. По их же рассказам, обе они, две Валентины в миру,  прибыли в Пюхтицу еще молодыми, по благословению митропо-лита Эстонского Алексия, ставшего в последствии Патриархом вся Руси. Рассказывали, как стали в Пюхтице всё налаживать, чуть не с нуля, как устранять неполадки. А главное - молиться и, не покладая рук, трудить-ся, трудиться. С рассвета и до заката, как велел Бог. И так из года в год обе они отдавали и отдали свои жизни святой и высокой миссии - служению Господу Богу нашему Иисусу Христу.
 
…Из Пюхтицы в Москву я возвращалась словно бы просветленной, освобожденной. За эту поездку я благодарила спутницу мою Наташу, но понимала - всё хорошее в жизни не случайно, оно всегда промыслитель-но. Черное горе моё от потери близкого словно бы отступило, боль притупилась. Захотелось работать и что-то предпринимать. И за всем этим вставал образ Матушки Варвары, которая проникла душой в мою жизнь и главное - стала молиться за меня грешную. А молитва в мона-стыре, как известно, самая сильная. Да, матушка настолько глубоко своей  душой вошла в мою душу, что смогла преодолеть черные горести моего одиночества и превратить всё в мысли о деле, о творчестве, о дочери, превратить в радость  сострадания  и даже контакта с бессмерт-ной душой ушедшего Юры. Именно после встречи с игуменей,  после посещения Пюхтицы я будто родниковой воды напилась. Освободилась от горя, и воспарила душой. И Юрочка словно протянул мне свою ладонь в этот мир, и я свою руку протянула ему.  И вспомнились даже две руки, протянутые друг к другу, из знаменитой Сикстинской капеллы. Руку мирскую  и руку духовную, поданную с Того света. И это всё подарила мне Матушка Варвара.
Потом игуменья  приезжала неоднократно в Москву лечиться и по делам. И мы  виделись с ней уже здесь. Я посещала её в больнице, и она приезжала ко мне. Матушка была полной, и ей всегда было трудновато ходить, и однажды она попросила меня повозить её вместе с келейницей по Москве, по ее монастырским делам и всяким житейским нуждам. Я, коренная москвичка, всю жизнь бывшая за рулём, шофёр опытный. Первые водительские права получила ещё в юности, десятиклассницей отправившись, по зову сердца,  разнорабочей на целину, на Алтай. И потому, спустя годы, в своём «жигулёнке» чувствовала себя на забитых городских улицах, как рыба в воде. Надо признаться, что «пробки» в городе были всегда. Но эти пробки, и эти  долгие длинные переезды и ожиданья, порой часовые, давали возможность нам с матушкой, сидя в машине, спокойно поговорить. На самые разные темы. О политике, об искусстве, о  вере. А собеседник она была интереснейший.
  В то время у меня случилось другое горе - духовный разрыв с мо-ей дочкой Аней, уже студенткой, художницей. История в общем была  банальной. Но в каждом случае болезненной и ранимой. Крещеная дочь моя, влюбившись, тайно вышла замуж за сокурсника, некрещеного юношу из другого города. И тут, как говорится, «нашла коса на камень». Я, мать, опытным глазом увидела всю дисгармонию их отношений, всё их несходство и безнадежность брака. И стала, разумеется, им молодым и влюбленным, совсем мила. Пошли стычки, горести и слёзы отчаянья. В общем, разрыв с дочерью, которую я одна вырастила и выучила, был для меня очень болезненным. Сперва я об этом молчала, не хотела матушку-нагружать своими проблемами. Но она, человек чуткий, всё-таки догадалась и просила меня открыться, признаться. Ах, дорогая моя Матушка, слава Богу, что я тебе обо всём поведала! А иначе бы горе только усугублялось. А так, на мой слезный плач, она откликнулась сердцем и облегчила душу мою бесценным советом. «Ты вот что сделай, - уверенно и негромко говорила она, сидя рядом со мной в машине. - Ты когда в жизни встречаешь что-то греховное, нехорошее и понимаешь, что с этим тебе не справиться, одной не преодолеть, ты сперва горячо помолись. Это во-первых. А потом…» Я была вся в напряженном внимании,  ждала –  что же потом?  «А потом, - продолжала она, -  мы в Пюхтице помолимся о тебе. Ну, а  в-третьих, - и дала мне самый главный в жизни совет. – Никогда не иди напролом. Если самой не под силу, если  преодолеть напасть не можешь, ты её обойди… Обойди стороной.  Господь сам всё управит. Он же всё видит».
И вот эти два слова - «Господь управит», сказанные Матушкой словно невзначай, когда мы ехали сквозь заснеженую Москву, врезались в моё сознанье навечно. И всегда помогали, точно, безошибочно - все эти трудные десятилетия. Они для меня стали словно бы знаменем, девизом во всём. Борешься, хочешь преодолеть грех, а уж если не получается, не справляешься – вспомни завет и обойди его стороной и с молитвой. И… Господь всё управит. И управлял. Убеждалась десятки раз. И с дочкой Господь помо, всё уладить. Вот так я и стала жить гораздо спокойней, по благословению и совету бесценной Матушки Варвары.
 Игуменья и раньше не отличалась особым здоровьем. А с годами тем более. Но как человек мужественный этого не показывала. Хотя я понимала и о многом догадывалась, сопровождая её из больницы в больницу. Так, мельком, бывало обмолвится или я что-то узнаю из  разговоров с келейницей сестрой Нектарией(?). Матушка больше старалась вникнуть в мои дела и заботы – и писательские, и семейные, в мою душу. Мне же хотелось хоть чем-то, хоть малой малостью, облег-чить её заботы и боли. И я, почитая за некий дар,   всегда с удовольстви-ем садилась за руль. Знала, что к тому же меня ждет высокая «роскошь» общенья. Даже просто – присутствия рядом. У матушки была ласковая, теплая улыбка и при этом проникновенный взгляд, как бы мельком, но внимательный как бы всевидящий. В общем  взгляд был добрый и мудрый.
Конечно, в жизни мне повезло. И конечно же, не без промысла. По-счастливилось бывать в Пюхтице – святом, благодатном месте, узнать матушку. А главное, уже позднее - побывать на Святой Земле, ходить по камням и дорогам, по которым ступали ножки Спасителя. Жить в Горнем монастыре у матушки Георгии. И уже с ней не раз вспоминать о Матушке Варваре, которую Георгия любила, как родную сестру. В своей малой келье она показывала мне свои фотографии, вспоминала их молодость, их приход в Пюхтицкий монастырь, и то,  как они вместе с сестрами в неустанном труде и  молитве, шаг за шагом превращали разруху в красоту, в  благолепие. 
      Рассказывала об история строительства Успенского храма, об истории желтого и красного облицовочного кирпича, который некогда-поставлялся в Пюхтицу  князьями Шаховскими. К примеру, запомнила, что редкостный желтый кирпич везли туда прямо из Англии.
Судьбоносные эти встречи, особенно с игуменьей Варварой, пере-вернули тогда мое отношение к жизни, к религии, к духовности. К вере вообще, к взгляду на все. Начиная с деталей и кончая философскими размышлениями о православии. Прошел словно бы Рубикон. Через призму ее души, ее советов, ее бесед со мной – потом шла  моя остальная жизнь. С Матушкой Варварой связаны даже мои книги – мои творческие победы, за которые она, как говорила, молилась.
Как известно, мертвых у Бога нет. И я жизнь свою посвятила не только книгам, не только изданию альбомов и организации выставок православных картин моего мужа-художника, не только изданию мемуаров бабушки - великой народной певицы Надежды Плевицкой, начавшей свой путь деревенской девочкой в начале прошлого века, со службы в монастыре, с пения на клиросе в Курском храме, а кончившей – трагической смертью перед войной в эмиграции.  Благодаря молитвам Матушки я нашла силы посвятить многие годы сохранению памяти двух этих ярких душ. Мне они стали как два крыла, на которые я опиралась в жизни. А книги, художественные альбомы и мемуары, написанные Плевицкой в эмиграции, я сразу  посылала Матушке в Пюхтицу. Ездила на пюхтицкое подворье в Москве, и передала посылочки  через мона-хинь.
Вообще Матушка очень содействовала моему углубленному воцер-ковлению. В начале «лихих» девяностых, я бы даже сказала – преступ-ных годов, когда страна раскололась и наша родина «вляпалась» в капитализм, я, с  благословения отца Дмитрия Смирнова, решилась стать старостой - Председателем приходского совета храма Рождества Богоро-дицы в Бутырской слободе. Это был заброшенный, без куполов, превра-щенный в котельную, но не уничтоженный красавец-храм семнадцатого века. Величественный, просторный, служивший людям века, пережив-ший Наполеоновские пожары, он не сдался и Советам. Мы, первая двадцатка трудников, и я, помнившая судьбоносный труд любимой игуменьи , с отвагой взялись за дело.   Наверно, не будь в судьбе моей Матушки,  я никогда не отважилась бы на такое. Трудно было во всем – и «отбивать» у государства  постройки и церковную землю, и работать в архивах с документами, с чертежами, и, наконец, борясь с чиновниками, получать законную печать с двуглавым орлом. Много сложностей было, но порой, когда опускались руки – передо мной вставал образ Матушки, и я снова бралась за дело. И проявлялись, как бы сами собой, такие качества, которых и не было раньше. Тем более все мы работали без зарплат, Христа ради. И с Божьей помощью  победили. Так что в храме идут уже службы, и сияет в Москве на Бутырской улице храм Рождества Пресвятой Богородицы, и звонят по праздникам все его звонкие колоко-ла.
 Работая в храме, мне приходилось приобретать многие мужские качества – выносливость, твердость, решительность. А вот смирения, так нужного православному человеку, становилось всё меньше.
И опять я вновь и вновь обращалась душою к образу Матушки. Ведь именно в ней я увидела редкое сочетание различных черт.  Твердости и необыкновенной мягкости, решительности и спокой-ствия. Она всегда допускала возможность раздумья, размышлени-ия. Возможность сказать себе, «да» или «нет». Даже возможность усомниться в поступке, смиренно покаяться, поразмышлять. «Не спеши, успокойся, -  говорила она,  -  остановись, оглянись. Гос-подь поможет, управит». Это была её школа, утвержденная собст-венной жизнью, своей манерой общаться, руководить, своими мыс-лями, проповедями, советами. Она была и добрым, мирским чело-веком. Вплоть до того, что однажды помогла мне деньгами, чего я вовсе не ожидала. В девяностые годы, когда книжные издательства рухнули, книги не издавались вообще, а гонораров не было вовсе, мне приходилось садиться за руль «Жигуленка» и «таксовать». На-до было кормить семью, учить дочь, оплачивать пай за  кооператив, за квартиру. Одевшись похуже, чуть свет я садилась за руль и вы-езжала почти на сутки на заснеженные улицы города. Подвозила всех голосующих, всех «челноков» с вокзалов - с вещами, баулами, всех нацменов и русских, всех кто с детьми и без. А Москва была тогда воровской, криминальной, почти ежедневно убивали, стреля-ли словно в войну. И меня дважды чуть не убили конкуренты - «бомбилы». Предупреждали ведь - сиди дома, не рыпайся. Спасла тогда только молитва и матушкины уроки смирения. А однажды, когда положенье с деньгами было совсем уж плачевное (до пенсии было еще далеко) - в Москву лечиться как раз приехала Матушка. Она пробыла здесь с полмесяца и, общаясь со мной, в очередной раз с прозорливостью  угадала моё бедственное положение. Хотя я его и скрывала. Но ей непременно хотелось знать, на что живет её подопечная, душа православная. Пришлось отчасти признаться, что держусь пока, что пока - ничего, что продаю книги, а иногда и за руль сажусь. Я говорила, стараясь не смотреть на неё, отводила гла-за. И Матушка всё поняла. А вечером, когда мы вернулись в её больницу, и я у ворот заглушила мотор, а помошница вышла нару-жу, матушка  вдруг сунула руку в свой черный хитон и, как бы та-ясь, стала протягивать что-то мне в руку. С твердостью говоря: «Возьми. Сейчас же возьми, Христа ради. Это наказ мой, слы-шишь?» Я догадалась, что это деньги, свернутые тугой трубочкой. Стала с горячностью отказываться, но Матушка тотчас посуровела: «Возьми и спрячь, это лепта, я тебе говорю…» и сунула деньги мне в руку. 
  Этот поступок Матушки был для меня очень ценен не только по-тому что помог спокойно просуществовать какое-то время, но важен  и глубоко духовно. И наверное вскоре по её молитвам  редакция журнала «Работница» неожиданно предложила мне работу заведующего отделом литературы и искусства с приличной зарплатой. Там я опять же по благословению Матушки вела несколько рубрик, в том числе учредила и   «Благовест», где много лет ежемесячно большим тиражом публиковала статьи о великих Святых, просиявших в земле русской. 
А чудеса в моей жизни всё продолжались. Из разных земель и весей  стали приходить ко мне, передоваемые через священников и монахов, мощи великих Святых. Из Крыма - мощи Святого Луки Войно-Ясенецкого, великого врачевателя, затем святого Матрина Исповедника, Святого Евгения.  Из Киева - Святого Ионы. А поскольку я сподобилась трижды бывать на Святой Земле то и оттуда ко мне пришли  дважды, привезенные монахинями, мощи Святой Елизаветы Феодоровны и Святой Варвары. В иной год трижды приходили ко мне мощи  - Святого Герасима Иорданского, очень любимого, чтимого мной, но сегодня мало известно на Руси. О таких чудесах я рассказывала, конечно, Матушке  и даже показывала их ей. С благословения духовника, до семи мощей  я носила годами у себя на груди, в мощевичке. А потом, по её же совету, передала я бесценную эту святыню настоятелям: в храм Рождества Богородицы, в храм Митрофания Воронежского, и в храм Благовещен-ский. Там отец Дмитрий Смирнов заказал для них написать иконы. Так что теперь эти мощи обрели большие иконы свои  и доступны к молитве всем верующим. Вот такое счастье сподобилось мне грешной за что-то иметь. И за это я тоже благодарю и Господа и благословенную Матушку.
    Диапазон знаний и разговоров с матушкой всегда бывал очень широк. Помню как-то на Рождество, когда я в очередной раз приехала в Пюхтицу, то за праздничным столом была посажена Матушкой  рядом с семьей ученых-астрономов из Ленинграда. Сам академик, кажется  «солнечник» (кто изучает солнце). Его коллега и их семья. Праздник удался, разговаривали о разном. Певчие пели любимую мной, словно ангельскую песнь: «Ночь тиха над Палестиной, спит усталая земля…» Матушка мудро «вела» праздничное застолье, ей было покойно и интересно со всеми, и с простой послушницей, и с академиком, и с сестрами, и со мной-грешной. А на третий день, провожая меня с гостинцами в дорогу, она напомнила тихим голосом:  «Запомни, Господь всегда всё управит. А мы за тебя  помолимся».  Я была этим так счастли-ва. В Москве уповала, что где-то в далёкой Пюхтице молятся за меня. Это придавало душевных сил . И становилось опорой. 
 И в памяти навсегда остался звучать добрый звон монастырских колоколов. Он и сейчас, преодолевая просторы, словно плывет над всей землей как гимн добру, доброделанью, вере в Спасенье. И за всем этим  мне видится матушка. Которая и мне помогла всё управить.  Которая стала   первоисточникам моего истинного воцерковления.
  Надо сказать, я навсегда запомнила жест её ручки. Её наложение на себя крестного знаменья. Матушка крестилась  как-то особенно аккуратно и бережно. Троеперстие накладывала на лобик, грудь и с плеча на плечо, продуманно, не спеша. И крест этот был аккуратный и маленький. Размашистого жеста у неё не было никогда. И в этом осене-нии себя крестом был заложен ее характер - внимательный, теплый. Мне это так пришлось по сердцу, что я даже позаимствовала у неё этот жест -  осенение себя крестом. Ведь все православные крестятся по-разному и то, как человек это делает, говорит о его характере.  Это деталь серьез-ная, важная.  Ибо из таких деталей: из теплоты лучезарных глаз, из тембра голоса, из крестного знамения и состоит человеческая душа, сама суть человеческая.
Приезжала я к матушке в Пюхтицу и на Крещенье. В крещенские морозы - снега, монастырь, купола храма, лесные дали под звездным январским небом – прекрасны как в сказке. А литургия в храме, горящие свечи, паникадила, многоголосое пенье хора на клиросе, которым руководит мать Иннокентия - всё возвышает и очищает душу, возносит её к Горним высям. Дни пребывания в Пюхтице – всегда праздники. Даже в самые трудовые будни. Например, летом, в горячую пору сенокоса, когда как цветы на зеленом поле, сестры с белых платочках,  до поту работают на покосе с косами в руках.  А в Рождество незабы-ваемый праздничный вечер в трапезной!.. А как посчастливилось мне на Крещенье, с благословения Матушки, отправиться на источник в трескучий мороз на речку для омовенья в купели. Слава Богу что я бежала вместе с молодыми сестрами, что была не одна, спускаясь вниз под горку, по заснеженным тропкам. Как была эта темная ночь над нами с проколами  звезд – прекрасна. А омовение, сначала обжегшее холодом, а потом охватившее тело огнем, навсегда останется в моей памяти как яркий момент очищения, возрождения.
Ведь восхождение человека по Лествице веры так сокровенно, так медленно и неспешно. Ступенька за ступенькой. И в восхождении этом руку помощи подавала мне Матушка. От поездки к поездке, от встречи до встречи, и в зиму и в лето.
    Я очень любила, впрочем, как и сама Матушка, вручать подарки. И делать это как бы невзначай, как в писании сказано, чтобы правая рука не знала, что делает левая. Как мне радостно, например, было увидеть один из первых моих подарочков Матушке - серебряный фамильный подносик рода Никольских - у неё в келье с чашечками для чая. Было радостно, что она им пользовалась. Передала я для вышивальщиц, для швейной мастерской и драгоценные камешки для украшения митры,  которые привезла когда-то из Индии. Подумала, что в Пюхтице они найдут наилучшее себе применение. Таким образом и я приобщалась к доброделанию. И душа моя, по молитвам Матушки, преображалась.
 Я думаю, что каждый, кто встречался, кто общался с игуменей - преображался душой. 
В последние годы о своей болезни она старалась говорить мало. Но я видела, как от встречи до встречи, ей становилось все трудней справ-ляться с недугами. Как-то по её приезде в Москву мне довелось посе-щать ее  в больничной палате. Общались мы и вдвоём и в присутствии её верной помошницы. Правда, один на один со мной она бывала более раскована и в разговоре свободна. Помнится, я горевала – где найти крестную мать при крещении двух своих внуков. А матушка говорит: «Хоть ты и бабушка, но не сомневайся, ты сама можешь быть им крестной матерью. И крести поскорее, пока ещё маленькие».  Так я и сделала. Крестила внуков в храме Митрофания Воронежского и потом не один год водила в воскресную школу.
А тогда в больничной палате, сидя рядом с Матушкой, я всё стара-лась запомнить любой её жест, любое слово. И запомнила. Все мысли, все интонации. А главное тепло ее ручки – нежность, тепло и мягкость прикосновения. А главное – благословенье её, и знамение крестное, которым она на долгое прощание осенила меня. Аккуратный, маленький, но  при этом твердый, уверенный крест.
Заканчивая это скромное слово о Матушке, этот небольшой штрих к её портрету, наверно,  следует вспомнить, что говорил о ней Патриарх Алексий. Мне посчастливилось встретиться с ним в ноябре 1994 года и для редакции журнала «Работница» взять предновогоднее интервью, вернее - Рождественское Поздравление читателям. Его помощник владыка Матфей Стаднюк разрешил мне разговор минут на 15, не более. Но я пробыла в кабинете Святейшего вдвое больше. И не столько спрашивала, сколько слушала, вернее – внимала каждому Его слову. Интервью это напечатано в 1№ за 95 год. И как же мне радостно было среди разговора о разном услышать от Святейшего высокое, теплое слово о любимой моей игумене - Матушке Варваре, которую Алексий II сам благословлял некогда на служение в Пюхтицу. Эту магнитофонную запись я по сей день  берегу, как самое дорогое и сокровенное.
2012 г.
                Ирина Ракша – писатель.