Перелом часть 1 глава 8

Николай Скромный
…В первый же день Похмельный понял: Гуляевка совершенно не готова к предстоящему севу, колхоз находится на грани развала.

От обобществленных в декабре прошлого года семидесяти двух лошадей остался табунок в девятнадцать голов. Пять из них, считая и строковского выездного коня, держали в селе на пожарный случай, остальных правленцы отогнали на зимовку к знакомому казаху, откуда до сих пор не решались привести в село.

Колхозного стада, собранного такими же страданиями и с великой печалью, больше не существовало: что не успели по приказу Гнездилова увести из села в январе грозные уполномоченные по заготовке мяса — в марте отвели на свои дворы бывшие хозяева. Привели, облегченно вздохнули, бережно обмыли засохшие катышки на стегнах радостно замычавшей в родном хлеву скотины и тут же, по-хозяйски, не упустив ни капли крови, пустили под нож. Быков и лошадей большей частью продали за хорошие деньги заготовителям с многочисленных строек. Из семенного фонда почти в четыре тысячи пудов в наличии имелось чуть больше половины, остальное по приказанию Гнездилова было отдано на руки гуляевцам для очистки и сохранения.

Никаких серьезных работ в хозяйстве не велось, поэтому колхозники трех бригад, созданных еще в феврале, имели по ничтожному числу трудодней. Но удивило число сторожей и скотников. Ему объяснили: нет единого скотного двора, амбары разбросаны во всех концах села, оттого и вынуждены держать быков на личных подворьях, но он сразу понял: каждому хочется придержать тягло у себя под рукой, мало ли, а что касается сторожей, то по нынешним временам — больно удобная должность: и не перетрудишься особо, и в сознательных числишься...

Из рук вон плохо был налажен учет колхозному, не говоря уже о единоличном, не хватало быков для планируемой посевной площади в 900 гектаров, и непонятно было, из каких расчетов Гнездилов требовал их засеять; пугающе мало оказалось инвентаря, фуражного корма, сена, упряжи, пустовали низенькие, полуразрушенные кошары; давно без дела высились за околицей два ветряка и мельница.

От гарнцевого сбора, который теперь числился общественным фондом, в колхозной кладовой сиротливо стояло лишь два мешка петлевки. Не велось учета кооперирования на бесплатные паи; на вкладе потребительского общества лежало двести рублей, хотя взнос от села уже составлял более трех тысяч рублей. О содержании инструкции по организации труда в колхозах на весеннюю посевкампанию 1930 года, разработанную в дополнение к рабочей программе Колхоз-центром — главный документ в практической работе! — правленцы имели весьма смутное представление.

Сведения о последних событиях у многих кончались мартовской статьей, не было газетных подшивок; вызванный в правление секретарь комсомольской ячейки так терялся, что на него жалко было смотреть. Приводило в смятение число «лишенцев», бойкотированных, оштрафованных, исключенных из партии в предыдущие хлебозаготовки, и в прошлом судимых сельчан. А в пыльных шкафах он находил прошлогодние указания от земельного управления, старые плакаты, пособия по агротехнике и давние справки, в которых фиолетовыми кровоподтеками печатей предписывалось в срочном порядке вывезти, составить, ограничить, ликвидировать, определить... И окончательно добил старик, отец болевшего сидельца — он весело объявил, что половина села толком не знает, кем числится: в колхозниках или в единоличниках.

Все это еще можно было понять (мало ли безалаберности и промашек в только что созданных колхозах), если бы не дух праздности и полного безразличия к будущему (который и страшил-то более всего!), владевший людьми.

Похмельный поражался: да будь Строков трижды враг и то не смог бы довести до такого состояния колхоз, не помогай ему своим тупым равнодушием к собственной судьбе либо злобной неприязнью к власти сами гуляевцы. И как теперь понимать Гнездилова с его озабоченностью состоянием колхозов в районе, с которой он уговаривал его остаться, и с тем, что в действительности творится в селах? Недоумение сменилось гневом: кабинетная душа, из-за стола обстановки не видишь! Не можешь руководить — уходи прочь, не губи не тобой начатого дела. А посмотреть, послушать — говорун...

В конце дня он собрал актив, уже знакомый по расселению.

Председатель сельсовета Гриценяк Гордей виновато разводил руками, ссылался во всем на Строкова, сокрушался, ловко перебрасывал вопросы другим правленцам, зато в выгодных для него местах принимал озабоченный вид и красиво поводил очами; за всем этим чувствовался мужик настороженный, себе на уме.

Игнат Плахота, тот самый, что требовал от Похмельного разъяснений по раскулачиванию и высылке, слушая, хмурился, ронял желчные замечания, ничего дельного не предлагая, хотя было видно: у него есть что сказать, и всячески показывал, что Похмельного считает временщиком, поэтому всерьез принимать его не желает. Один из комендантов, Иващенко (оба коменданта  числились  в  активе),  заявился с похмелья, с важным видом задавал вопросы не к месту, вызывая досадливые улыбки, но Похмельный отвечал ему терпеливо, ибо комендант с фельдфебельской готовностью соглашался со всеми его предложениями. Другой, Алексей Кащук, болел в эти дни и, может, поэтому отвечал вяло и безучастно, поглядывая из правленческих окон на пустую дорогу.

Только два активиста хотели бы помочь. Это были Гарькавый Федор, бывший фронтовик с покалеченной ногой, и желтоволосый здоровяк Семен Гаркуша, один из кузнецов села, молодой парень.

Однако Гарькавому, как понял Похмельный, требовать дела в полную силу мешала его ущербность: тяжелой сельской работой он заниматься не мог, ограничивался только советами, а предложения Семена то ли из-за его зубоскальства, то ли по молодости во внимание не брались.

Из разговора с правленцами Похмельный многое выяснил для себя: что за село, сколько работного народа можно добавить в бригады и вывести на посевную, где какие земли пахотные и сенокосные и прочее, помельче, но все важное в преддверии посевной. И ему так захотелось увидеть их загоревшимися предстоящим делом, как горел желанием работать он сам, что готов был простить им, даже оправдать прошлую бесхозяйственность, но несобранность, многозначительные намеки Гордея, ядовитые замечания Игната и душок непонятной враждебности меж ними (видимо, что-то крылось за ней) вывели Похмельного из себя. Он не сдержался, выматерил язвившего Плахоту, тот ушел в гневе, остальные обиделись, и на том заседание закончилось. В запальчивости он объявил на утро общее собрание колхозников.

Стали расходиться. Семен, комендант Кащук и Похмельный выходили последними. Все уже знали, что он остановился у старика вдовца, где ночевал прошлый раз с конвоем. По той мрачности, с какой он ответил на вопрос об этом, Семен и комендант поняли, что новому председателю там не по душе, поэтому пришлось проявить заботу, и они повели его на бывшую строковскую квартиру. Но хозяева, напуганные недавним обыском и арестом Строкова, напрочь отказали в постое.

Похмельный попросил спутников не хлопотать больше, однако отказ задел Семена:

— Не-е, я так не оставлю. Его надо бы к якой-небудь одинокой бабе пристроить,— размышлял он, идя по обочине.— Давай, Алешка, к Василине.

— Ополоумел ты к вечеру,— сердито ответил комендант, тоже обиженный отказом.— Да завтра все село в него пальцем тыкать станет. Надо к такой, чтоб не стыдно и сытно...


— О, есть такая! — осенило Семена.— Пошли к Сидорчихе. Хоть старый глаз, да бабий. Постирает, приберет... Пошли, председатель, так и быть, удружу тебе старуху. У ней корова... была, рассадник, огород хороший, всяко прокормит. Но в случай яких недоразумений — на  меня  не обижайся,— загадочно добавил он.

— Каких недоразумений? — приостановился Похмельный.


— Знахорка она. Мужиков чарует. Вот, к примеру, понравишься ты девке, на якую и глядеть-то тошно, не то шоб ее там где-нибудь... она пойдет к этой Сидорчихе, та наварит зелья из лягушачьей икры, угостят тебя по пьяной лавочке, и на другой день ты за той страхолюдиной будешь бегать, пока не догонишь.

— Чем бы тебя, бугая, напоить, чтоб ты хоть трошки меньше языком трепал,— с тоской заметил комендант.


— А поило! — убежденно вскричал Семен.— Поило, коварное племя! Один раз такой отравы поднесло по пьянке, шо всего наизнанку вывернуло. Я уж думал бражка не выиграла або с табаком настояли, а потом допетрил: да тож чарует меня ведьмачье отродье! Но не вышло у них, устоял, а Серега из-за того и загнулся... Шо к девке она тебя, председатель, приворожит — полбеды, беда, когда она к себе, старой причарует... Глянь-ка, Алешка, это не она со своего огорода посунулась? Пошли скорише, пока ее черная сила не уволокла куда-нибудь. Они, эти ведьмы, страх любят вечерами по селу блукать!

Старуха довольно охотно приняла Похмельного на квартиру, тут же предложила поесть, застелила постель, нагрела воды помыться, и он с первой минуты стал называть ее по имени-отчеству, что в общем-то в селе не было принято.

На том и закончился первый день его председательства в Гуляевке.


глава 9-я   http://www.proza.ru/2013/02/18/2283