Город Х, апрель 19** г.
Кружащиеся красные пятна стали розовыми, потом побелели. Сполохи серого, сумрачного света прорезали там и сям чернильную тьму.
Нина пришла в себя, и пробуждение ее было таким резким и полным, будто кто-то гаркнул ей в самое ухо. Это было самое худшее пробуждение в ее жизни. Даже в незабываемые времена «Амфитриты» ей не было так худо: у нее болели руки, плечи, ныла шея, а челюсть раздирала такая боль, что сомнений не оставалось – скорее всего, она сломана. Языком обнаружилось два выбитых где-то в глубине зуба.
Нина открыла глаза.
Боль, пульсирующая боль в висках снова сомкнула ее веки.
С закрытыми глазами Нина попыталась встать. Но что-то удерживало ее. Она хотела поднять руку – и не могла.
Я провалилась, подумала она, и это была первая ее ясная мысль.
Я провалила задание.
Я попалась.
Мне конец.
Она через силу открыла глаза – у нее вырвался чуть слышный стон.
Серый туман перед глазами рассеивался. Предметы в комнате понемногу обретали четкие очертания.
Я сижу, вдруг догадалась Нина. И снова попыталась встать. И снова не могла сдвинуться с места.
Я сижу. Я связана.
Она попыталась шевельнуть ногами. Ноги были связаны. Точнее, прикованы. Прикованы к чему-то, очень напоминающему электрический стул. Осознав, где сидит, девушка невольно вздрогнула. Электрический стул может означать только…
Руки и ноги. Прикованы. Прикованы накрепко.
- Господи… - выдохнула она, глядя на металлические закрепки на своих запястьях.
Где я?
Нина обвела глазами помещение. Напротив нее какой-то человек в белом халате возился у длинного лабораторного стола. Он стоял к ней спиной, и она могла различить только его круглую, абсолютно лысую голову. Человек что-то негромко напевал себе под нос. Нина слышала мелодию, но слов не разбирала:
- Chto stoish’, kachayas’
Belay bereza…
В нос бил едкий больничный запах – смесь лекарств, спирта и – сомневаться не приходилось – крови. Крови?
Человек у стола немного отодвинулся, потянувшись за каким-то пузырьком. Нина увидела около его ладони небольшую колбу с темно-алой жидкостью, в которой с интуитивной безошибочностью опознала свою кровь.
Нине стало жутко.
- Где я нахожусь? – спросила она вслух. Огненная боль пробежала по ее лицу – это негодовала пострадавшая челюсть.
Нина опустила голову. Боль немного утихла. Все вокруг было таким стерильно-белым – стены, потолок, халат возившегося у стола человека. Белым и чистым. Как на том свете.
Куда же она попала? Это какая-то лаборатория, очевидно. Но что, черт возьми, она тут делает?
Ученый отложил свои склянки и подошел к ней. Теперь Нина ясно видела, что это старый, очень старый человек восьмидесяти с лишним лет – во всяком случае, именно это говорило его испещренное морщинами лицо. Сквозь круглые очки на нее, заинтересованно поблескивая, смотрели выцветшие бледно-голубые глаза.
- Ну и акцент же у вас, дорогая, - сказал он почти весело, слегка улыбаясь и качая головой.– Ирландский, я полагаю? Признаюсь, я не слишком силен в лингвистике, но это «потрясающее» ирландское произношение отличу всегда.
Он поднес к глазам какой-то пузырек, наполненный неяркой зеленоватой жидкостью
- Что вы со мной сделаете? – спросила Нина, пытаясь придать голосу твердость. По спине пробежал холодок плохого предчувствия.
Ученый улыбнулся. Это была бодрая и искренняя улыбка, но Нине, глядя на нее, вдруг захотелось кричать. Возможно, именно с такой улыбкой приступал к своим научным изысканиям гуманнейший Йозеф Менгеле.
- Вы убьете меня? – это было бы более чем закономерно.
Старик наклонился к ней.
- Я ученый, а не убийца, - строго сказал он. В своем белоснежном халате он казался неестественно высоким и очень худым. – Вы перешли дорогу не тому человеку, милая, чтобы рассчитывать на снисхождение. В каком-то смысле я даже спас вашу жизнь, хотя вряд ли то, что я с вами проделаю, самая завидная участь… Видите ли, господин Мишима настаивал на полной вашей ликвидации, но мне удалось уговорить его позволить вам поучаствовать в моем эксперименте…
- В вашем эксперименте?
О чем он говорит? Какой эксперимент? Нина начала уже что-то понимать, и от этого сознание ее стало медленно заволакиваться страхом.
- Что вы со мной сделаете? – повторила она. – Если хотите убить меня, то окажите любезность и не тратьте попусту мое и ваше время – лучше пристрелите сразу.
- Я не собираюсь убивать вас. Пока, во всяком случае… Повторяю, от смерти я вас в каком-то смысле спас. Но обещать ничего не могу. Вам говорит что-нибудь понятие «анабиоз»?
Нина не знала, что это такое, и несколько секунд растерянно смотрела на ученого. Потом ей вспомнился недавний разговор Казуи, речь в котором шла о неком проекте под названием «Холодный сон». Имеет ли это какое-то отношение к тому, что с ней собираются сделать? По всей видимости, самое прямое.
Похоже, собеседнику ее ответ вовсе не требовался.
- Видимо, нет. Что ж, может, тем лучше. Но в любом случае поверьте, дорогая: вы находитесь в надежных руках Современной Науки.
Нина не очень-то верила в Современную Науку, подарившую миру напалм и лазерное оружие наряду со смертельными вирусами и атомной бомбой.
- Однако не очень- то обольщайтесь. Последствия эксперимента могут быть непредсказуемыми. Неизвестно, как повлияет на ваш организм криосон, возможны побочные эффекты, да и вакцина, в общем-то, неопробованна, так что скажу сразу: исход вполне может быть летален. Мы уже несколько лет искали добровольца, на котором я мог бы испытать наработки. Но риск слишком велик. Никто не соглашался лечь в анабиоз, даже за более чем щедрое вознаграждение. Существует реальная угроза жизни. Проект мог застопориться, но тут подвернулись вы. Это почти как дар небес. Правда, если вы все же умрете, это будет моим крупным фиаско.
Он говорил это легким, дружеским тоном, по-приятельски подмигивая скованной по рукам и ногам Нине. У нее мороз пробежал по коже от его слов, и бешено заколотилось сердце. Ученый же тем временем беспечно продолжал:
- Правда, я проверил все ваши данные и кровь. Вы здоровы, как, извините, лошадь. Отклонений никаких нет, форма прекрасная. Вас хоть сейчас в космос. Честно говоря, мне очень вас жаль, вы чем-то напоминаете мне мою дочь, но, повторяю, вы перешли дорогу страшному человеку.
Нина слушала его и просто не могла в это поверить: ставить какие-то опыты на ней, живом человеке?! Опасные, смертельно опасные опыты, которые могут привести неизвестно к чему?! Сделать ее подопытным кроликом, которого в любой момент может препарировать добрый дядя-ученый?!
- Вы не имеете права, - хрипло сказала она, сознавая, как неубедительно звучат ее слова. ТЕПЕРЬ Они на все имеют право.
Это была гибель. Самая настоящая, страшная в своей неотвратимости и – что особенно горько - совсем неромантичная.
Редкие белесые брови старика поползли вверх:
- Уж ВЫ-то не говорите мне о морали. Думаете, я не знаю, кто вы, милая? И чем занимаетесь? Знаю, поверьте мне. Я полистал ваше полное досье, которое мне любезно передал господин Мишима. И я, и вы рано или поздно попадем в ад. Так что… не надо. А с теми двоими, солдатами господина Мишимы, вы лихо управились! Я впечатлен, да и господин Мишима, поверьте, тоже. Не в последнюю очередь поэтому он так хотел прикончить вас. Впрочем, если хотите, могу дать вам Библию. Приятнейшее чтение!
Он досадливо поморщился. Затем подошел к столу, взял с него шприц и, поднеся его к пузырьку с вакциной, неторопливо наполнил. Нина молча следила за ним глазами.
- Скажите, чисто по-человечески, что со мной будет?
Этот вопрос вырвался у нее помимо воли. Она смотрела прямо в блеклые глаза старого ученого, словно пыталась отыскать в них ответ. Она должна была получить его! Должна!
Ученый пристально посмотрел на нее. Глаза у него были очень серьезные. Немного грустные. Он пошевелил губами, точно подбирая подходящие слова. Нина следила за ним с мукой во взгляде.
- Вы… ммм… заснете.
- Я… чего?
-Вы заснете, - без всякого выражения повторил ученый, подходя к ней. Его бледные глаза стали жесткими, потеряв те неясные искорки участия, что еще минуту назад светились в его зрачках. Лицо стало сосредоточенным – как у человека, знающего точно, что ему нужно. Шприц он осторожно положил на стол. – Но сперва…
У Нины мелькнула безумная мысль, что он хочет задушить ее, когда сухая узловатая рука потянулась к ее лицу. Но вместо этого старик, нахмурившись, очень осторожно ощупал ее свернутую челюсть. Что-то деловито пробормотал, посмотрел… А затем вдруг потянул ее и резко вправил – как будто подшипники в гнезда вставлял.
Дикая боль пронзила Нину раскаленным стержнем и загудела в голове, словно кошмарный рой африканских пчел. На какой-то миг нижнюю часть лица перекосило, как небрежно задвинутый ящик стола.
Сам собой вырвался не то стон, не то вой.
- Зачем? – прохрипела Нина, жмуря глаза, чтобы хоть как-то уменьшить страдания. Она едва сдерживалась, ее даже затошнило от боли.
- У вас была жутко вывернута челюсть. Я вам ее вправил, - удовлетворенно произнес ученый, слегка погладив ее по щеке. Нина дернула головой, и от этого движения челюсть, как ей показалось, затряслась, как на разболтанных шарнирах. Отвратительное ощущение. – Не можете же вы «заснуть» вот так…
Старый ученый взял шприц.
- А теперь… Приступим. Приятно было пообщаться, юная леди. Кстати, у вас на редкость красивые глаза. Такой чистый цвет… Цвет моря на картинках «Баунти». Ну это ладно… Обещаю, я буду держать все под контролем. Простите, если был невежлив или неучтив, - галантно поклонился он.
На одно мгновение Нина внутренне сжалась, когда он поднес к ней шприц. Возможно, это был самый жуткий момент в ее жизни – знать, что через минуту с тобой случится нечто необратимое, неведанное, страшное…
Укол и долгая, болезненная пульсация в руке. Нина, к ужасу своему, физически ощущала, как введенная ей зеленая гадость смешивается с кровью, и нечто уже постороннее, чужое скользит по ее венам. Нину пробрала крупная дрожь. Еще минута – и ей чудилось, что по сосудам ползет лед, сковывая горячую кровь.
«Я же умру! Умру от заражения!» - подумала Нина. Мысль была ясная, однако саму Нину все сильнее охватывало безразличие.
Ощущая странную, ватную слабость, она сползла немного в своем «кресле» и уронила голову на грудь. Длилось это всего полминуты, затем что-то неожиданно ударило ее изнутри, точно кто-то с чувством шарахнул током.
Нина вскинула голову и широко раскрыла глаза. Ее всю вдруг переполнили странные, но не неприятные ощущения – точно мир стремительно смещался куда-то, и она–вместе с ним. Мысль увязла в какой-то каше. Думать она больше не могла и не хотела. Боль ушла, растворилась в накатывающих, как во время прилива, волнах безмятежной дремоты. Она воспаряла. Боже, она воспаряла.
- Ох, - Нина нездорово хихикнула в приливе внезапного идиотического веселья. Она ощущала необыкновенный внутренний подъем. – Кла-а-а-а-сс…
Она все еще видела то, что происходило вокруг – зрение не ушло, наоборот, будто бы даже обострилось – видела, но уже не сознавала, что видит. Это сумбурное движение было теперь частью ее нового мироощущения. Ей вдруг вспомнилось слово, которое она слышала очень давно, возможно, еще в школе, слово, которое будто затаилось где-то в отдаленных уголках ее памяти и теперь вот решило выскочить.
Замедло. О, по-настоящему сильное и умное слово. Замедло-о. Похоже на змею, выползающую из холодильника. Какие-то люди в белом сновали туда-сюда замедло. Старик-ученый бежал к приборам замедло. Что-то соскользнуло со стола и замедло упало на пол.
- Готовьте «саркофаг». Все системы работают нормально? – голос тянулся замедло как резина.
Все в норме, док! Лучше не бывает!
Лед тем временем все полз в сосудах. Нину стало заметно морозить, но она не слишком огорчилась по этому поводу. Мир прекрасен! Все прекрасно!
- Замедло-о-о-, - Нина снова хихикнула, с ноткой истерики. Ей было и смешно, и страшно одновременно.
- Съеж-ж-ж-ж-у-усь, - она нервно, страшно, истерично расхохоталась. Ее уже «вело», и «вело» сильно.
-Вам кажется, что вы съеживаетесь? – с улыбкой спросил ученый. В его голосе слышалось неподдельное любопытство. – А как ощущения? Голова не болит? Судороги? Паралич?
Нина хотела ответить, что все чудесно, но вместо слов с губ сорвался все тот же странный нездоровый смех.
- Очевидно, это действие на нервную систему, - донеслось до нее сквозь собственный неукротимый хохот. – Возможно, что-то сродни наркотической эйфории… Я предполагал, что действие вакцины может быть подобно ЛСД. Думаю, так оно и есть. Записывайте все показания. Все до мельчайших деталей. Мы стоим на пороге величайшего открытия в физиологии…
Что-то вроде этого.
Нину все это ужасно смешило. Пузырьки странного смеха вскипали у нее в груди. Сердце бешено колотилось. Казалось, еще немного – и оно просто выскочит наружу. Пришло ничем не объяснимое желание содрать с себя кожу. Кожа очень мешала. Кожа очень раздражала. В коже вся проблема. Кожу нужно убрать! Счастливая своим шизофреническим знанием, Нина немедленно приступила бы к работе, если бы не металлические закрепки, намертво удерживающие ее руки на подлокотниках «электрического стула». Кровь стала какой-то вязкой и холодной. Нина дернулась. По спине пробежали ледяные мурашки.
Зрение начало меркнуть, сознание уплывало куда-то, но вот перед глазами возникло какое-то изображение. Прошла секунда, три, пять, десять. Наконец Нина сообразила, что это, наверное, лицо… Знакомое лицо.
- Спокойной ночи. Сладких снов, - ласково проговорил какой-то далекий, отдельный от лица голос за кадром.
Нина содрогнулась. Вдоль позвоночника, от шеи и до поясницы, пробежала нетерпеливая ледяная дрожь. Вдруг жутко, до головокружения, заломило виски. В следующую секунду в голове у нее точно разорвалась бомба. Лед в ее крови окончательно потушил огонь, и больше Нина Уильямс ничего не видела и не слышала. Ее голова безвольно свесилась на грудь, веки сомкнулись, лицо потеряло всякое выражение и стало пепельным.
* * *
- Эй, она вообще жива? – спустя три или четыре минуты поинтересовался парень-ассистент, здоровенный лоб, которому был явно мал его белоснежный халат. Он осторожно пощупал пульс на шее Нины. – Пульса нет! И она не дышит!
- Разумеется, дышит, - строго осадил его старик-ученый, открыв глаз девушки и наблюдая за остановившимся зрачком. – Все процессы в ее организме замедлены, вот и все. КРАЙНЕ замедлены, я бы сказал. Хотя… проверьте на всякий случай, Эрих, сердце бьется?
Лаборант проверил. Сперва ему показалось, что не бьется, однако через секунду сердце сократилось один раз, потом, через паузу, другой. Ассистент удовлетворенно кивнул.
- Все в порядке, доктор Босконович!
- Прекрасно, - старик довольно потер руки. – А теперь… если мои расчеты верны, у нас осталось… - он бросил взгляд на свои часы. – Ровно 4 минуты на то, чтобы уложить ее в «саркофаг», иначе вакцина убьет ее. Возможно, уже три. Так что поспешим.
Пока Эрих вызволял Нину из плена «электрического стула», доктор Босконович снял очки и протер усталые глаза.
- А все-таки она очень симпотишная девочка, - задумчиво протянул он. Его неяркие глаза блуждали, словно он думал о чем-то постороннем. – Какие глаза… Поверьте, молодой человек, они дадут сто очков вперед Кармен Электре!
- Доктор, вы сейчас влюбитесь, - ассистент хихикнул. Он тоже успел отметить про себя, что их «объект» весьма недурен собой, но совсем не ожидал такой прыти от древнего Босконовича. Песок из старого хрыча сыпется, а он, ишь ты, глазками залюбовался! Но девка и в самом деле первый сорт – Эрих видал таких только в мужских журналах: светленькая, скулы высокие, фигурка потрясная. А глаза и правда очень уж красивые: большие и голубые-голубые, как море. И ресницы светлые… И… И…
Босконович перехватил взгляд лаборанта и понимающе усмехнулся.
- Я уже давно вышел из того возраста, когда увлекаются женщинами, - сказал он, вновь надевая очки. – Эта милая особа мой эксперимент. Я не буду говорить вам о ее прошлом. Меньше знаешь – крепче спишь, мой дорогой мальчик. Главное, наше «мяско» готово.
Эрих пожал плечами и покосился на «мясо». «Мясо» что надо.
- Не хотелось бы, чтобы юная леди умерла, но все может быть. Это мой первый опыт на человеке. Посмотрим… Я делаю ставку на ее организм: он невероятно вынослив, поразительно! В наших интересах, чтобы биоматериал выжил. В теории, она должна «проснуться» рано или поздно… Иначе эксперимент потеряет смысл. Ну если умрет – будет досадно, но что же делать? В конце концов, мы двигаем науку. Без жертв не бывает победы. А я хочу победить. Победить саму природу!
Доктор помолчал немного, затем сказал:
- Кстати, завтра нам нужно положить в анабиоз сестру нашей приятельницы. С ней действовать предельно аккуратно и деликатно. Она, в отличии от нашей Сольвейг, ложится в криосон на абсолютно добровольных началах.
- Вот умалишенная девица, - пробормотал лаборант.
- Что есть, то есть, - охотно согласился доктор Босконович. – Она также настойчиво просила разбудить их с сестрой одновременно. Что ж, тем лучше для нас. Два образца – это невероятная удача. Да и как можно осуждать любую женщину за ее желание остаться навеки молодой?
Доктор хихикнул – как монетка упала в жестянку.
Ассистент не осуждал. Он на руках поднес Нину к криокамере и застыл, ожидая дальнейших распоряжений.
Но Босконович молчал. Казалось, он глубоко ушел в свои мысли. Эрих подумал, что срок жизни вне камеры, отмеренный девушке доктором, подходит к концу, и хотел уже окликнуть старика, но тот внимательно, с прищуром посмотрел на него и неожиданно сказал:
- Молодой человек, - прищур стал лукавым и каким-то намекающим. – Прежде чем класть нашу красотку в «саркофаг», нужно… мнээ…. Освободить ее от оков одежды. Понимаете, о чем я? Разденьте ее. Только ничего больше, договорились? Могу я доверить эту важную миссию вам, или лучше позвать Люси?
Парень залился краской, но от великодушной помощи лаборантки отказался и мужественно взвалил на себя столь тяжкое бремя. Нельзя сказать, что ноша оказалась не по плечу. Эрих оказался вполне способным нести ее.
Спустя минуту доктор Босконович и его ассистент, захлопнув крышку узкой криокамеры, где в жидком азоте лежала бездыханная, совершенно обнаженная молодая девушка, которая по всем показателям, однако, была жива и вполне себе здорова, шагали с порога прямо в «величайшее открытие в истории»…
Примечания:
Йозеф Менгеле – нацистский преступник, за бесчеловечные эксперименты над заключенными концлагерей получивший прозвище Ангел Смерти.
Сольвейг – героиня скандинавского эпоса, изображалась светловолосой, светлоглазой женщиной.