Рисунок Галины Польняк
Лень-матушка.
В деревне одной семья жила. Муж с женой, да деток пятеро. Хорошо жили, никакой работы не чурались.
Четыре девчоночки пошли в родителей: и собой ладные, и любое дело в руках спорилось. А вот младший сынок Ванечка поздний да слабенький получился. Всей семьёй пестовали, выхаживали. Баловали, а как без того — последыш.
Отец с матерью говаривали, мол, дочки как птички из отчего дома разлетятся, а сынок опорой им в старости станет. Но это когда ещё будет, а пока сыночек маленький, успеет, наработается.
Вот так и вырос Ваня до шестнадцати годков. И сёстры уж замуж вышли, своими детками обзавелись, а он для родителей всё дитё неразумное. Мужья сестёр коситься начали — они тестю с тёщей помогают, а обалдуй здоровенный палец о палец не ударит.
Тут сказать надобно, что Ваня хоть и родился мал, а вырос — кровь с молоком. Ни дать, ни взять богатырь. Высокий, широкоплечий, кудри русые, глаза, как озёра синие, усы уж пробиваться начали. Да вот только ленив, шаг лишний не сделает.
По малости-то он стремился тятеньке с маменькой помочь — те отмахивались, мол, сами, деточка, справимся. Вот деточка и привык. Попросит отец:
— Почисти снег, Ванятка.
А тот скажет: «Сейчас, тятенька», а сам лежит на печи да семечки лузгает. Отец подождёт, да и во двор отправляется — снег откидывать.
Попросит мать:
— Сходи за водой, сыночек.
А Ваня ей: «Неохота, маманя», да на другой бок поворотится.
Кто знает, как дальше бы дело повернулось, да пришлось родителям собираться в дальнюю деревню к старшей дочери. Родила дочь двойню раньше срока. Не успел её муж новый дом достроить. Вот и отправились помогать: отец — дом достраивать, а мать — нянчиться.
Перед отъездом и говорит мать Ване:
— Сыночек, сердце болит тебя одного оставлять, ну, да ладно. Тётушка утром и вечером коровку подоит, а сестрицы хлеб будут тебе по очереди печь. Кашу сам сваришь, а на обед сходишь к кому. Хлев раз или два почистишь, да в избе подметёшь, как замусорится. Коровку со свинками покормишь. Курочек да уточек мы пока дочкам раздали. Не пропадёшь.
Проводил Ваня отца с матерью, да спать завалился. Вечером его тётушка разбудила. Ругается, а Ваня спросонья понять ничего не может. Оказалось, забыл он корову домой запустить, когда пастух стадо в деревню пригнал. Хорошо, что Бурёнка дом знала — около ворот осталась, дальше не пошла.
Кашу варить лень стало, хлебом с молоком поужинал. Следующие дни о корове не забывал. Обедать к сёстрам по разу сходил, дальше неловко стало. У тех и так деток мал мала меньше, ещё он в обузу.
Неделя прошла. Если бы тётка Ваню не гоняла скотину кормить, свинки с голоду подохли бы.
Глядит как-то Ваня – в избе пол, как земля, паутина по углам. Прибрать бы, да неохота. Кашу, что ли, сварить? За водой идти надо, да чугунок с ухватом найти. Тоже неохота. Потянулся Ваня, зевнул сладко и сказал:
— И-их, лень-матушка.
Тут что-то в носу засвербело, и парень громко чихнул. Да чуть не подпрыгнул, когда голос раздался:
— Будь здоров, Ванюша.
Обернулся, сидит на скамье старушка, кругленькая, румяная, улыбается.
— Ты кто, бабушка, как в избе-то у меня оказалась? — спросил Ваня.
— Сам позвал. Лень-матушка я. Раньше-то в избу путь заказан был. Больно все трудолюбивые. А тут ты остался, да ещё в гости пригласил. Поживу, пока твои тятенька с маменькой не вернутся, — старушка смотрела на Ваню умильно, да ласково. Ваня не нашёл ничего другого, как сказать:
— Поживи.
Тут старушку как подменили. Взгляд стал властным, спина распрямилась.
— Теперь я в этой избе лениться буду. Что ж ты меня в такую грязь в гости пригласил? А ну-ка прибери избу-то, — сказала, сама же на печь забралась.
Лежит, семечки лузгает. И хотел Ваня ослушаться, а не смог. Ноги сами в угол пошли, где веник лежал, да ведро с тряпкой стояло. Паутину смёл, пол отмыл — три раза в ведре воду менял, только тогда остановился. Устал, хотел на скамью присесть. Не тут-то было.
— А теперь чистой водицы принеси, каши сваришь, меня угощать будешь. Да завтра к сестрицам сходи, разузнай, как щи варятся. Я в еде разнообразие люблю, — распорядилась Лень-матушка.
И началась у Вани не жизнь, а сказка. Та, которая про Золушку, первая часть. Все приказы вредной старушонки выполнял, словно силой кто заставлял. А рассказать никому не мог — язык как отнимался.
Заметил Ваня, что Лень-матушка тётю его вроде как побаивается. Бойка была тётушка, да на язык остра. Хотел зазвать погостить, да старушка Лень словно мысли прочитала.
— Только попробуй, — говорит, — будешь тогда чугунки со сковородками до зеркального блеска отчищать.
Знала, чем припугнуть, карга старая. Вставал теперь Ваня с первыми петухами. Корову его тётушка доить научила, сам справлялся. Когда щи да каши готовить пытался, столько продуктов зря перевёл — не счесть.
Но худо-бедно приспособился. Первые дни еле голову до подушки доносил, на ходу засыпал. От усталости плакать хотелось. А руки-ноги остановиться не могли, пока урок, Ленью-матушкой заданный, не исполнят.
Но скоро привык. Силу свою расходовать с умом начал. Уже без подсказок видел, где и что по хозяйству поправить. И заметил Ваня: старушка к нему подобрела.
Как-то раз пришёл парень со двора, где дрова рубил. Чугунок с кашей из печи достал. Присел на скамью, да и сказал задумчиво:
— А ведь тятенька с маменькой каждый день так управлялись. Я вон устаю, а им-то каково?
Только проговорил, как Лень-матушка с печки соскочила, да к двери направилась:
— Что-то я у тебя загостилась. Пойду к Егорке-бобылю. Давно не навещала.
Ваня старушку проводил, да прощаясь, поклон земной отвесил:
— Спасибо тебе, Лень-матушка, за науку.
Вскоре и родители приехали. На сыночка не нарадуются. Изба чистотой сияет, двор метён, хлев вычищен, скотина сытая. А в печи щи да каша томятся к обеду сваренные. А Ваня и говорит:
— Простите, тятенька с маменькой, что раньше не помогал.
А отец с матерью слёзы украдкой утёрли. Вырос их сыночек, вырос, маленький.