… Они выходили к морю утром, почти всегда в одно время. Чуть позже семи. Статный высокий старик с резной тростью. И очень похожий на него пёс – помесь русской пегой гончей с овчаркой. Крупный, тяжеловесный, поджарый. Он слегка волочил левую заднюю лапу. Наверное, ему тоже нужна была трость, но собаки не умеют ходить с тростью. Он отставал, стараясь попасть в ритм шагов хозяина. Тогда тот останавливался, поджидая. И они продолжали вместе спускаться к морю.
Пёс не реагировал на визгливый лай бесчисленных шавок за заборами частного сектора, не пытался огрызаться. Они были оба молчаливыми. Мария никогда не слышала, чтобы хозяин разговаривал с собакой. Понимали друг друга без слов…
… Это оказалось совсем не просто – переехать в новый дом, порвать связи с городом, где прошло детство, юность и, нужно самой себе признаться - приближалась старость. Там остались друзья, работа. Там остались могилы родных ей людей.
И мама не приняла этот дом, тосковала, всё чаще рассматривала старые фотографии.
Полностью обставили только мамину комнату. Мария заняла мансарду. Из окна её было видно море. Посередине стоял стол с компьютером, в углу громоздилась гора коробок и ящиков, куда в спешке, не разбирая – что куда - сваливали всю мелочь, что привязывала к тем дням, когда вся семья, бестолковая, шумная и весёлая, была ещё вместе. Но это закономерно – птенцы вылетают из гнезда, вьют свои.
Она не спешила разбирать эту груду, оттягивала. И не пыталась понять – ну, почему, почему?
В старом доме без мужских рук всё рушилось – в зимние, не характерные для юга морозы, прорвало трубы водоснабжения, и до весенней оттепели приходилось таскать воду из дворовой колонки, которая почему-то не замёрзла.
Муж прилетал редко и ненадолго. Он сам нашёл и купил дом в другом городе. До моря медленным шагом - пять минут ходьбы. И поначалу Мария посчитала это невероятной удачей. Она любила море, умела чувствовать его настроение, разговаривать с ним. И ей казалось, что всё будет хорошо у них здесь. Но что-то не складывалось…
Не складывалось с домом. Не складывалось с мужем. Он был порядочным человеком, но в каждый его недолгий приезд чувствовала всё большее отчуждение. И томилась, и сама себе не могла объяснить, чего ей не хватает…
Она отвечала отказом на бесчисленные предложения риэлторов о продаже того, старого дома. Что её держало? Деньги нужны, да и предлагали много из-за места в центре города, на улице, застроенной крутыми банками и бутиками. А старый купеческий дом, как случайно оставленный пожелтевший зуб среди навороченной металлокерамической челюсти выглядел неопрятно и нелепо.
Брали его «под коммерцию». А это значило - стены, которым более ста пятидесяти лет, снесёт безжалостный бульдозер. И местные нувориши выстроят новый, безликий, неотличимый от других безвкусный особняк.
Новый дом их не принял, как и они его. Отваливались краны, прорвало канализацию, пошла трещина по фундаменту. Дёргать из другого города по каждому поводу сына считала непозволительным. И бегала сама по строительным фирмам, где быстроглазые хитрованы грабили её беззастенчиво. Только что поставленный смеситель назавтра начинал подтекать, и приходилось вновь идти, просить и иной раз даже ругаться.
Старик и пёс сами остановились у её ворот, когда она договаривалась с очередными шабашниками о ремонте фундамента.
- Вы позволите нам с племянником вам помочь? Если что-то не устроит – тогда уж обратитесь в фирму.
Он был совсем не стариковским стариком. Не местным наверняка. Не южанином, произношение скорее питерское. И неловко напрягать вроде бы совсем не молодого человека. Но отчего-то Мария утвердительно кивнула головой.
Они пришли впятером на следующее утро. Старик, о котором горластая тонкогубая соседка сказала лишь, что его зовут все Петровичем. И сразу же обиженно усквозила за ворота. Мария поняла, что Петрович чем-то дамочке не угодил. Но решила не выяснять ничего. О человеке она предпочитала составлять своё мнение. А сейчас пожалела, что не спросила – а имя-то? Не может же она обратиться вот так, запанибрата. Не могла почему-то именно к нему так. С ним - старый прихрамывающий пёс. И трое крепких длинноволосых ребят в простеньких джинсах и ковбойках, с аккуратными, едва наметившимися бородками, Марии показалось, что мальчишкам нет и двадцати..
На самодельной тележке привезли три мешка цемента, затем песок и строительные причиндалы. Работали молча, споро и красиво.
Мария суетилась с обедом, накрыла стол в гостиной. Степенно сели, не обнаружив иконы, перекрестились на «красный угол», негромко произнесли молитву.
Пёс, она уже знала, что зовут его Байкал, Байки, приостановился возле наполненной миски, словно бы тоже про себя произнёс молитву. Ел аккуратно, столь же степенно.
К вечеру закончили стяжку, сказали - опалубку снимут через сутки. Категорически отказались от денег. Это удивило.
На следующий день сняли опалубку, подвинтили, подкрутили протекающие краны, укрепили хлябающую входную дверь. И всё молча, не расходуя лишних слов для объяснения своих действий и поступков.
И она почти ничего о них не знала. Только то, что парни учатся в духовной семинарии, а Петрович сидел долго. Это ей сообщила та же соседка. Нехотя, будто что-то хотела сказать гадкое, но сказала лишь то, что сказала. Странно, но Петрович был похож на кого угодно, но не на «сидельца» с длительным стажем.
И снова часто наблюдала, как идут неспешно эти двое по утрам к морю – старик с тростью и немолодой прихрамывающий пёс, который не мог ходить с тростью, потому, что собаки с нею ходить не умеют. И Мария ждала каждое утро их появления, хотя вставать рано не любила.
Понемногу начали привыкать к новому месту, но душа всё равно его не принимала. Но она сама так мечтала жить у моря. Так что же, что? Чего сейчас недостаёт?
Ни им, ни самой себе она не могла признаться, что ждёт приглашения спуститься вместе к морю. И молча смотреть на выкатывающее над тёмной зимней волной тускловатое неласковое солнце…
… Они не появились ни в семь, ни в восемь. Это встревожило. На стук в ворота никто не вышел. Мария распахнула никогда не запиравшуюся калитку.
По фасаду дома полукругом шла резная надпись «Хижина дяди Толи». И она к стыду своему поняла, что так и не спросила имени. Лишь теперь его узнала.
Аккуратно подрезанные спящие деревья, клумба с упакованными в обёрточную бумагу кустами роз. На одном из деревьев сидела потемневшая от времени и дождей вырезанная из эвкалипта сова. У входа – надпись «Не верь, не бойся, не проси».
Байки лежал на пороге, равнодушно приподнял голову и вновь уронил на мощные лапы.
Она толкнула дверь. Та оказалась не запертой. Не сразу нашла взглядом Петровича, удивлённая донельзя. Дом был резным. Шкатулки, самодельные полочки, кровать с высокой спинкой, всё - ручной, филигранной работы. Этот стиль, стиль «зоновских» мастеров ни с чем не возможно спутать. На рынке синюшно-татуированные парняги часто продавали подобные поделки. Подобные, но не такие.
У иконы Николая Угодника лежало очень старое, дореволюционное издание «Евангелия от Матфея». Тусклый свет зажженной лампады не позволял осмотреться толком. И она интуитивно бросилась к кровати.
Петрович не реагировал на голос. Посиневшие губы, едва слышное дыхание. Набрала 03.
Бригада примчалась на удивление быстро, что-то делали, к чему-то подключали.
Мария сидела на пороге с Байки.
Вышел врач, спросил, кто она хозяину. А кто она? Просто соседка, которая ничего о нём не знает. Даже номера телефона племянника его не знает. Кто-то из фельдшеров разыскал сотовый. А там - всего-то четыре номера. Племянника Артёма разыскали быстро. Но из краевого центра, где он учился, езды часа четыре, не меньше, если на перевале нет пробок.
Мария попросила бригаду чуть задержаться, сбегала предупредить маму. Она не могла вот так бросить… она должна дождаться Артёма.
Врач сказал прямо (с соседками, которые ничего не знают об умирающем, не церемонятся), что после обширного инфаркта никто никого в отделение не повезёт. И жить Петровичу осталось несколько часов. Если осталось…
… Удивительный резной дом жил своей жизнью. Гудело пламя отопительного котла, потрескивала лампада. И раздавался едва слышный хрип теперь совсем не разговорчивого Петровича.
Артём приехал, когда ещё дыхание не остановилось. В сутане он казался совсем иным. И лицо - не мальчишеское, а взрослое и мудрое. Она теперь чувствовала и перед ним неловкость. Спросила, можно ли ему и себе приготовить кофе. Она очень хотела кофе. И ещё курить, но при взрослом мудром мальчишке не могла себе позволить. Тот сказал, что кофе можно.
Долго сидела с чашкой остывшего кофе во дворе на холодном пороге, подстелив овчинную шкуру. Рядом с молчаливым Байки.
Затем вышел Артём, сказал, что нужно вызывать службы, фиксирующие физическую смерть. И она куда-то звонила.
Двор заполнился людьми, сновали доктора из «Скорой», милиция, затем приехал активный деятель из похоронной конторы и сказал, что всё будет путём. Клиент может не беспокоиться.
Её не покоробила циничность. Это уже ничего не меняло. Душа Петровича нашла упокоение. А физическая оболочка? Теперь это - всего лишь кусок плоти. И нужно позаботиться о том, чтобы достойно предать его земле.
Утром в дом к ним пришёл Артём. В руках - небольшой свёрток.
- Это вам. Так дядя Толя решил. Давно. Не на месте у вас душа, мается. Так спокойнее будет. И проще сделать выбор.
Он вытащил из пакета икону. Старую, темную от времени. Масло по дереву. «Всех скорбящих радость».
... На девятый день суетились с помином, разносили по соседям. Байки с ними не пошёл, лежал на пороге, где Мария его обнаружила в первый раз. Когда вернулись – он был ещё тёплым, но старое, изношенное сердце остановилось…
… Мама собиралась быстро, словно боялась, что она передумает. И снова впопыхах сбрасывали в очередные коробки старые фотографии и документы, семейный архив и ту мелочевку, что накапливается за жизнь, но безнадёжно теряется при очередном переезде. Деловой зять подогнал какого-то автомобильного монстра, и его работники грузили в него так и не распакованные ящики.
Мария с ними не поехала. Нужно было оформить с риэлтором договор аренды, сдать дом квартирантам.
Это несложно - вернуться затем в старый родной рейсовым автобусом. Она оставила совсем немного вещей. Сумку с документами и икону «Всех Скорбящих Радость»…