ГЛАВА 9.
ЭХО ГИТАРНЫХ СТРУН…
Время, когда оно не несёт особенного, необходимого, жизненного, чрезвычайно-важного значения, течёт быстро, незаметно. Бесконечным, длинным и нудным оно кажется только тогда, когда его счёт идёт на минуты, секунды, мгновения, от которых зависит чья-то жизнь.
Вот и для Марины время вначале шло медленно, тягуче, превращаясь в значимые моменты в стоп-кадры, где всё можно рассмотреть до мельчайших подробностей и деталей, зафиксировать в памяти самые незначительные нюансы настроения людей, запомнить тембры голосов, подметить мелочи, составляющие суть нашего бытия.
Проводы в армию брата Вика таким явлением и стали: яркие стоп-кадры киноплёнки, отснятые уникальным женским зрением, которые отсматривала теперь в разных режимах скорости: промотать, убыстрить, сделать замедленной, фиксируя посекундно ответственный миг отправки советских юных мальчиков в неизвестное.
А дальше?
Дальше цепь событий понеслась со скоростью ленты телетайпа, вылетающей на руки выпускающего редактора новостей ТАСС.
Так и летели дни, недели, месяцы, годы, пока не настала долгожданная осень 89-го, когда её брат должен был прийти из армии домой.
…Он пришёл в конце декабря под самый Новый год, сделав им с сестрой двойной подарок!
Марина была в тот день на рабочем месте, когда Ванда взволнованным голосом по телефону попросила подойти на пост дежурной шестого этажа.
В холле в кожаных креслах сидели они: сестра и… Вик! Он ещё домой не ездил – сразу к ним.
Радость первых минут встречи невозможно описать. Живой, здоровый, повзрослевший, возмужавший, изменившийся, незнакомый и родной!
Вечером того же дня с родными собрались в квартире Ванды и долго расспрашивали Вика о службе, о городе Виннице, где учился их отец, и где брату довелось служить, об армейских друзьях и командирах… Родичи шумели, галдели, выкрикивали пожелания и тосты, пили на радостях, смеялись и шутили…
В разговор Марины с братом, словно нота другой тональности, то и дело вплеталась нить тревоги, недосказанности и ощущения беды; что-то надрывное, острое, опасное, будто сочащееся кровью.
Он старательно и навивал на это острие нить обильных разговоров, случаев и приключений, но оно, колючее и упрямое, вновь и вновь вылезало из намотанного клубка, показывая на свет опасное жало. Не было уже никакой возможности скрыть – сверкало нестерпимым блеском, завораживая и призывая броситься на него грудью, сердцем, чтобы прекратить, наконец, мучения и безобразную пытку неизвестностью.
…Поздно ночью, проводив родню по домам, вчетвером пошли прогуляться по тихому и зелёному микрорайону, подышать морозным воздухом, проветрить захмелевшие головы, полюбоваться на ясное и чистое ночное небо Москвы.
Ванда с мужем Вольдемаром ушли вперёд, выгуливая своего любимца, среднего пуделя Франтика, а Марина с Виком отстали, неспешно идя по тротуару, окаймлявшему реликтовую сосновую рощу – гордость района юго-востока столицы, излюбленное место дореволюционной писательской богемной элиты и зажиточной купеческой Москвы. Впервые с момента встречи единокровные брат и сестра Риманс остались наедине.
– …Вижу, Мариш, что ждёшь от меня подробностей, о которых больше никто кроме тебя не спросит, – вздохнул тяжело и безрадостно.
Понимал, что это за вопросы, и ту ответственность, что лежит на нём. И ту боль, что может причинить своей любимице. Застонал безмолвно, подняв тоскливые зелёные глаза в чёрное небо предместья, совсем недавно ставшего районом престольной.
Помолчал, ругнул себя за трусость: «Ох… во что сейчас выльется эта беседа! Чёрт… хоть сквозь землю проваливайся! А… толку-то? Всё равно и там найдёт, достанет свои проклятым “даром” видеть мысли и слышать их. Низкий поклон, баба Анна, за такой скверный “подарочек” моим женщинам! Земля тебе пухом, родная, – устало закрыл глаза, опустил голову, обречённо посмотрел на притихшую, опасно затаившуюся сестру. – Ёёё… даже не дышит, не сводит светящихся в темноте ведьмовских глазищ! Ладно, пора. Что тянуть кота за я…? Час Х».
– Даже не знаю, с чего и начать, родная?
– …Ваши автобусы выехали со двора райвоенкомата Мерке, – проговорила тихо, замерев, напрягшись, как струна. – Повезли в Джамбульский пункт сортировки и рассылки новобранцев.
– Ооо, это была отдельная песня! – рассмеялся, забавляясь, поглядывая сверху на серьёзное и внимательное худенькое личико. – Там мы пробыли больше трёх суток, и дежурный прапорщик нам достался, ну, очень сильно, страшно «киряющий»! – засмеялся ещё громче, вспомнив события двухлетней давности. – Так вот. Получку он спустил за неделю, а до аванса ещё надо было как-то дожить, и отчаянно нуждался в «поправке кармана»! Мы сразу сообразили, чем это может быть для нас выгодным, и что с этого можем хорошенько поиметь! – расхохотался во всё горло, запрокинув голову, потирая довольно руки и качая головой. – Сначала ему подкидывали по «червонцу» для «закидушки». Потом, помучив денёк без подачек, припёрли алкаша с конкретной просьбой: помочь переписать команды ещё нескольким ребятам-славянам. Прапор в отказ, в позу, мол, я честный, не могу, не имею права, но «водяра» взяла своё. Помаялся, бедолага, помучился совестью и… сдался с потрохами. За двое последующих суток, пока «заказчики-покупатели» пили, деля новобранцев, умудрился двоих парней переписать на мою команду, – замолчал, переводя дух, вспоминая подробнее давние события. – Первых двух «сдал» с легкостью – обошлись небольшими деньгами, а потом вошёл во вкус, шакал! Торговались за каждого последующего, как торговцы гашишем, блин! Орали, дрались с ним, но до самого последнего момента всё же ещё двух пацанов у него выторговывали, уже собирая денежку по всем карманам и заначкам…
Вдруг так озорно рассмеялся, хитро поглядывая на сестру, что не удержалась, рассмеявшись. Смеясь, хлопал себя по воображаемым карманам по всему телу.
– Ты не представляешь себе, Мариш, сколько же вы тогда вместе с Турсуновыми мне денег насовали! Да они были везде! Даже в запасном нижнем белье – явно младшие женщины семьи постарались…
Посерьёзнел, умерив веселье, став сразу взрослым и каким-то далёким, незнакомым. Мужчиной.
– Вот когда я вам всем «спасибо» сказал. Сто раз! Жаль пятого, турчонка Зику, так и не успели выкупить. Нас тогда неожиданно в полчаса сорвали с места, покидали как щенят в вагоны и… вперёд, с песней заре навстречу!
Постояли в ночной бодрящей студёной прохладе, любуясь неяркими московскими звёздами.
«Дома в селе их миллионы, и они такие яркие, близкие, сияющие и… так недосягаемы! – от этих воспоминаний у девушки из груди вырвался долгий тоскливый вздох. – Дом. Отпуск. Нурка*. Бедный… Боль моя…»
– …Марин, а Арман тебе ничего не писал? – пройдя несколько шагов, настороженно спросил глухим и встревоженным голосом: – Ты что-нибудь о нашей первой команде призыва знаешь?
Сердце сильно ударилось о её рёбра: «Вот оно», игла страха и предчувствия неизбежной беды остро ранила куда-то в печень: больно до крика, до солёного кровяного вкуса во рту, до «мушек» перед глазами!
– Рассказывай!
Остановилась, как вкопанная, схватила брата за новую чёрную кожаную утеплённую куртку – подарок от семьи Смирницких, требуя немедленного ответа.
– Ну?! Говори!..
Замер, затаив дыхание на мгновенье и, колеблясь, говорить или нет, смотрел с высоты роста, вглядываясь во взволнованное побелевшее лицо, расширенные глаза, залитые паникой и ужасом прозорливого предчувствия, пристально рассматривал в свете уличного фонаря. Почему-то подумал о море или бескрайней реке, даже мысленно понаблюдал за игрой волн. Это успокоило и придало силы.
Минуты всё текли медленной патокой, как перед решающим сражением.
– Значит, не писал. Понятно. Правильно сделал, братишка, – тяжело вздохнул.
Решившись, заговорил:
– Всё равно сама скоро узнаешь, когда туда в отпуск поедешь. Лучше быть готовой… Да не смотри ты на меня так!.. – вдруг вспылил до крика.
Отвернулся от требовательных горящих глаз, ворча что-то негодующее под нос. Справившись со вспышкой возмущения и раздражения, опять повернулся, сдавшись.
– Их команда, пройдя «учебку» под Душанбе, была отправлена с колонной на Термез. Там ещё добавились войска и двинулись к городу Нижний Пяндж на одноимённой реке, как понимаешь. Цель колонны – Кундузд, Афганистан. Первая остановка «там» – Кызылкала, – всё глуше и глуше говорил, а голос становился мрачнее и мрачнее. – Им, прежде всего, предстояло пройти через реку Пяндж, проехать по мосту, потом ущельем в Кызылкалу, а далее, разделившись, отправиться в Кундузд, Файзабад, ещё куда-то. Не доехали. Не вышло. Не повезло.
Поперхнулся, смолк и, казалось, был просто не в силах продолжить рассказ. Набрав воздух в лёгкие, ринулся в последний этап разговора, как в ледяную и бурную Оспанку на спор по весне!
– Едва съехав после моста с трассы и углубившись в ущелье, в узкий горный проход, колонна попала в засаду. Их там ждали и точно знали: кто едет, сколько машин, какие и как устроена колонна. Ущелье, как кишка – ни увернуться, ни развернуться. Не выжил никто из новичков-«салаг». Всех сожгли огнемётами. Уцелели лишь «старики», у которых уже был опыт в таких стычках. Вот они потом, когда пришла подмога, и рассказали, что там было. «Ангелок» наш казахский сидел на броне, на втором БТРе, погиб первым из всех – снайпер «снял»: пуля в лоб под границу каски. Вот так, – говорил мёртвым равнодушным голосом, просто констатируя факты. – Потому Арман тебе и не писал ничего, наверное. Я ему в письме описал, что с тобой «увидели» там, на площади. Вот он, видимо, и не решился расстраивать, зная, что будешь убиваться, виня себя не понятно в чём. Что ж, он молодец – настоящий солдат. Умеешь ты, сестрёнка, мужчин нормальных вокруг себя находить. С лёгкостью приручаешь и прикармливаешь с рук, – криво усмехнулся.
Пытался не выдать дрожи в голосе, не потревожить и без того убитую Мари, отвлечь шуткой, маленькой провокацией. Не удалось обмануть. Увидел вскинутые брови и услышал мысленный вопрос. Зарычал и… уступил. Как всегда.
– Мне об этом сообщил в начале июля, когда в комиссариат пришли списки погибших и реляции, там же сообщались и подробности боя. Им сразу такие вещи сообщают, – замолчал, грустно смотря на пар, клубящийся вокруг фонаря: мороз крепчал. – Мы с тобой что-то такое и предполагали, верно? Не стало неожиданностью, как для их родных. Правда, не думали, что «архангел» сразу погибнет, не понюхав пороха, не успев своими глазами увидеть братьев-басмачей. Может, это и к лучшему всё. Попал бы в плен… Издевались бы… А так… Судьба.
Марина стояла застывшим соляным изваянием, а в голове гудело и визжало, стонало и звенело от ужаса!
Какофония звуков слилась воедино и стала напоминать репетицию какого-то чудовищного оркестра, где отдельной звуковой волной выделялся лишь один настойчивый, до боли знакомый звук – стон порванных гитарных струн, разбитых молодой и сильной смуглой рукой казахского «ангела». Звуки постепенно слабели, затихали, уходили всё глубже в сознание, превращаясь в далёкое эхо, и только струны всё гудели, визжали и кричали, сетуя на такую яркую и короткую, но такую жестокую и несправедливую жизнь.
* Нурка – герой романа «История одной свадьбы».
. КОНЕЦ.
P.S. Каждое наше действие имеет последствие не только в реальном времени и мире, но и на ментальном уровне. Меняя что-то здесь, мы должны быть готовы к тому, что однажды нам предъявят счёт из того, параллельного мира. И, скорее всего, он будет так чудовищен, что понадобятся все душевные силы, чтобы принять и оплатить.
Нельзя вмешиваться в планы Всевышнего, меняя их на наше усмотрение!
Марина это поняла, к сожалению, слишком поздно. Поступок, когда она с родными и близкими, друзьями и знакомыми изменили Его планы и не позволили сгинуть брату в горниле войны, в период «братской помощи дружественному Афганистану», имел свои неутешительные последствия. Вместо выкупленных ребят невольно бросили туда других, ни в чём неповинных парней, у которых тоже были матери, любимые, близкие.
Вздыхала запоздало с тоской: «К чему рассказала? К тому: если бы сейчас погибшие спросили: “Стоил Ваш брат того, чтобы погибли мы?”, ответила б: “Не стоил”. От этого в сотни раз больнее, поверьте, люди! От сознания напрасно погубленных жизней! Понимаю, что такие размышления были и у генералов в войну, когда им сообщали о чудовищных необоснованных потерях. И они перед смертью мучились ответственностью, сомнениями в правильности принятых тогда решений. Всё понимаю, а на душе нисколько не легчает! И ещё не один год неуверенность и вина будут разъедать мою добросовестную и милосердную от природы душу, как “ест” проснувшаяся совесть прозревшего и, наконец-то, истинно раскаявшегося преступника».
Январь, 2010 г. И. Д.
Февраль 2013 г.
Фото из Интернета: Афганистан, конец 80-х гг., кладбище советской военной техники – последствия засады моджахедов.