ГЛАВА 6.
АНГЕЛ С ГИТАРОЙ.
Появление отправляющего офицера опять всколыхнуло толпу, толкнуло в бездну прощаний, криков, причитаний, пьяных разухабистых выкриков, мата, частушек и песен.
Только в тот момент Марина заметила за спиной «херувима» гриф гитары.
Он, давно заметив интерес к его персоне с её стороны, начал нервничать, ловя на лице вновь и вновь женский странный, чем-то пугающий взгляд.
«Беретка» тоже поймала их переглядывания и стала виснуть на нём, пьяно целуя мокрыми губами, накрашенными помадой малинового цвета, мерзко пачкая новенькую фуфайку рекрута, свитер, лицо.
Густо краснея, отворачивался от подруги, поворачивая лицо к другой девушке.
Она большим носовым платком небесного цвета старательно удаляла все следы сильно нетрезвой «беретки».
Мари догадалась: «Сестра. Совсем другая, а жаль. Глаза немного схожи, но не лицо и стать. Скорее некрасивая, не то что ангелочек-братик».
Сестра новобранца, однажды взглянув на русскую девушку возле дерева, вздрогнула и тут же поспешно отвела взгляд.
Вся их компания, что-то почувствовав, тоже стала оборачиваться на пару русских, но, лишь скользнув по ним бессмысленными, пьяными, мутными и покрасневшими глазами, равнодушно отвернулась, потеряв интерес: «Подумаешь, всего лишь неверные!»
Лишь «ангел» с подругой не могли оторвать глаз.
В какой-то момент, стараясь оборвать мучительную, непонятную, мистическую визуальную связь, достал из-за спины гитару и… запел. Голос оказался также хорош, как и лицо. Пел мягким бархатистым баритоном с прекрасно поставленными интонациями прирождённого певца. В репертуаре были и национальные казахские песни, и современные на русском: Цой с «Кино», БГ с «Аквариумом», Макаревич с «Машиной времени».
Его провожающие с жаром и криками подпевали родные песни и неумело, с явной неохотой, русские. Скорее, из уважения к пристрастиям чудо-мальчика.
Сам певец пел и ничего не замечал вокруг, закрыв глаза, полностью растворившись в музыке, прижав желтобокую красавицу-гитару. Посредством песни признавался ей в единственной безраздельной и преданной на всю жизнь любви. Слившись с инструментом и музыкой в единое целое, ничего не боялся и ни от чего не испытывал боли – были вдвоём, наедине, далеко от земных невзгод и напастей, от необходимых условностей и соблюдения приличий, от этой вечной постыдной скрытой войны официоза, менталитета и возрождающегося ярого национализма. Музыка была выше этого – уравнивала и примиряла. Вот и отрывался с нею душой в мире неясных чувственных грёз и пьянящей полной свободы.
Компания притихла, заворожённая голосом и, как кобра под дудку умелого факира, медленно раскачивалась из стороны в сторону, всхлипывая пьяными, вязкими, нечистыми слезами.
Вокруг всё стремительно менялось.
После появления отправляющего офицера, то тут, то там начинали распадаться группки, из которых новобранцы нетерпеливо вырывались, рвя семейные путы, резко отталкивая от себя перепившуюся, надоевшую, рыдающую родню и подруг, спешно идя прочь к воротам военкомата, в новую жизнь, где их ждал дежурный с парой караульных.
В ворота комиссариата уже въехали четыре автобуса Военной автоинспекции в сопровождении машины Военного коменданта области.
На площади стоял крик, плач, причитания, вой!
Слева от Марины и Вика разыгралась душераздирающая сценка.
Старик-узбек, когда из его сухих и немощных, измождённых непосильной работой рук вырвался, наконец, парнишка-внук, вдруг тонко закричал и как-то по-детски вскинул тонкие костлявые кисти к глазам! Потом сбросил с маленькой лысой головки шапочку на стылую землю и стал её топтать с остервенением, в исступлении крича отчаянно и страшно!.. Родные в ужасе застыли, затем опомнились и кинулись, скрутили, зажали, обняли и, надев другую шапку, плача, повели к легковой машине, стоящей на обочине шоссе.
Несколько нетрезвых казашек старались прорваться за ворота военкомата, требуя своих сыновей обратно.
«Херувим» же словно ничего не видел и не слышал вокруг. Всё пел, пел и пел.
Вдруг время потекло в замедленном темпе, как патока, как густой мёд: звуки стали ниже тоном, вязкими и неразборчивыми; движения людей, из резких и порывистых, стали плавными и танцующими; глаза и рты медленно открывались и закрывались.
Поражённая открытием, с расширенными зрачками глаз, едва дышащая, Мари потрясённо смотрела на «ангела», словно это он был повинен в искажении течения времени!
Допев последнюю песню, медленно поднял голову, посмотрел ей в глаза. Как во сне, снял с шеи широкую ленту гитары и сделал несколько неслышных, медленных, плавных, плывущих шагов в их сторону. Провожатые тягучей волной расходились, расступались, аки воды моря Красного пред Моисеем, а он продолжал неспешный путь к дереву, где стояли русские.
Подойдя совсем близко, взял гитару за гриф и сильно, резко размахнувшись, со свистом, с хрипом… «ахнул» её о ствол карагача, да так, что жёлто-коричневые щепки осыпали девушку с Виком с головы до ног! От резкого удара струны лопнули, застонав, взвизгнув, вскрикнув в последний раз!
С этим звуком, визгом, хрустом и гулом проснулось время и побежало привычно и понятно. Все картинки вокруг совпали, наложились, придя в неистовое движение. Звуки подтянулись, сбились в резкий гортанный крик ужаса – закричали провожающие «архангела», увидев, что он сделал с гитарой. Сначала, на доли секунды, на площади повисла всеобщая могильная оглушающая тишина – все находящиеся там люди замерли! Затем общее: «Аааххх!», и – плач, крики, вой!
«Херувим» стоял трепещущий и бледный возле дерева и всё смотрел то на Марину, то на Вика, переводя растерянные почерневшие раскосые глаза. Смотрел долго, не проронив ни слова, вглядываясь в тёплые, спокойные, сочувствующие зелёные глаза, наполненные горькими слезами сожаления. Распахнув взор в ужасе, резко побледнев до желтизны, вдруг понял, «увидел» в странных бирюзово-изумрудных глубинах всё: и свою судьбу, и будущее, которого у него не будет. Принял это тихо и покорно, по-мусульмански, просто на миг закрыв глаза, заглянувшие в вечность. Протяжно выдохнув, опустил покатые плечи, низко склонил черноволосую голову, то ли подставляя под безжалостный меч судьбы, то ли благодаря русскую пару за своевременное предупреждение и предвидение.
На паренька, опомнившись, налетела орава родни, оттащила от дерева, завыла истошно…
Он уже ни на что не реагировал: поднял с земли рюкзачок, отряхнул от налипшей грязи и инея, забросил за плечи, на голову надел спортивную шапочку, достав из левого кармана фуфаечки. Безжалостно, немилосердно, неожиданно жестоко расталкивая стенающих родичей локтями, быстрыми и целеустремлёнными шагами пошёл к железным воротам призывного пункта.
За ним бежали родные, друзья, девушка в малиновом берете, соседи. Все, словно ржавыми крючьями, цеплялись за него руками, хватали за одежду, висли на шее, неистово, невыносимо вопя, обдавая отвратительным запахом перегара, дешёвого курева и забродившей пищи!
Всё было тщетно: с лёгкостью отряхнув, не оглянувшись, решительно шагнул за ворота зелёного цвета, которые быстро, едва приоткрыв и впустив новобранца, захлопнул дежурный с караульными, тут же закрепив створки с той стороны на толстую железную цепь.
Родичи, словно о равнодушные неприступные скалы, ударились в них, застучали кулаками и ногами, стали выкрикивать в щель какие-то последние важные слова, уговаривая, умоляя о чём-то. Мать что-то исступлённо кричала сыну хриплым сорванным голосом, нервно расцарапывая ногтями искажённое смуглое лицо в кровь в приступе истерики. Поняв всю тщету попыток достучаться и докричаться до рекрута, родня «ангела» устало и поражённо отхлынула от ворот, злобно оглянувшись на Марину с Виком.
…Подошёл Арман, опасливо оглянувшись на ворота.
– Всё в порядке. Мне это удалось, – утомлённо прислонился спиной к стволу старого карагача. – Думал, не получится. Отчаялся уже. Аллах помог – друг вызвался переписать номер Викиной команды. Одному мне не справиться было никак. Я переоценил свои возможности, идиот! Они чуть не победили!
В искреннем раскаянии покачал седеющей головой. Облегчённо выдохнул, поднял покрасневшие глаза, посмотрел на новобранца.
– Поедешь на Украину, брат!
Оторвавшись от ствола, кинулся и порывисто обнял девушку с Виком, судорожно сжав в любящие объятия, согревая жаром неукротимого казахского сердца, заглядывая в душу родными глазами, наполненными радостными слезами.
– Как я этому рад, дорогие! Не простил бы себе неудачи никогда! Нам сегодня всем невероятно повезло, любимые! Наши боги услышали нас! Хвала им!
– Что? Не получилось?! О, Аллах! Горе-то какое!
Рядом с ними стояла… Гуля!
– Я рассказал на работа про Вики. Мой женщины прогнал меня сюда! Надо, сказал, мальщик проводить обязателна… – опять залилась горькими слезами. – Горе… Бедный мама… Бедный сёстры…
Глядя на неё, родные мягко рассмеялись.
– Не плачь, милая! – Мари обняла, вовлекая её в тесный кружок. – Всё в порядке. У Армана получилось. У тебя настоящий муж, надёжный. Умеет быть братом и человеком слова. Завидую тебе, родная… И люблю… Всех вас…
Едва услышав начало, та залилась слезами ещё пуще прежнего, заголосив уже от радости, заразив и москвичку.
Сжав женщин в общие объятия, Вик и Арман громко рассмеялись, целуя их в пунцовые мокрые щёки.
– В сосульки превратитесь! Мороз! Пожалейте лица, девчонки…
Февраль 2013 г. Продолжение следует.
http://www.proza.ru/2013/02/10/779