1
Писатель Александр Михайлович Григорьев получил квар¬тиру. Двухкомнатную, с двумя просторными лоджиями. На третьем этаже кирпичной новостройки, в хорошем микрорайоне (можно сказать, в центре города). Событие отнюдь не маловажное в его про¬винциальной холостяцкой жизни, если учесть, что мечтал о приличной квартире всю сознательную жизнь. А надо знать, что всю сознательную да и несознательную жизнь свою Александр Михайлович - добросовестный русский прозаик - вплоть до подкравшегося из-за спины пятидесятилетия провёл в разного рода «деревяшках» - когда получше, когда похуже, а последнее муторное во всех отношениях двадцатилетие в та¬ком обветшалом бараке - памятнике деревянного зодчества ста¬линской эпохи с двумя полуразрушенными печами, без водо¬провода, канализации и прочих элементарных, с точки зрения социально усреднённого горожанина, удобств, что и врагу не пожелал бы.
Мечтал всю сознательную жизнь, но активно добивался под напором обстоятельств, хлопотал при поддержке друзей-литера¬торов лет семь- восемь. И вот, слава Господу, многотрудные хлопоты увенчались успехом. Ему выдали желанный ордер и связку тяжёлых ключей. В трёх эк¬земплярах. Поздравили, любезно пожали руку, с намёком выра¬зив надежду, что и третий экземпляр не залежится...
Что и говорить, Александр Михайлович был захлёстнут положительными эмоциями, придавлен хоть и ожидаемым, но сва¬лившимся как снег на голову счастьем. В первую неделю они с Натальей Валентиновной только и могли, что приехать в новую (он не уставал ласкать этой сладкой фразой слух!), ещё пахнув¬шую свежими клеями, красками, пластиком необставленную квартиру, часами сидеть в обнимку на широком подоконнике или стоять на лоджии, в благоговейном молчании наблюдать волшебное сияние золочёных куполов Церкви Покрова Пресвя¬той Богородицы, вслушиваться в доносившиеся с улицы голоса и звуки... Новая квартира в новом доме, как и новый человек в семье и в окружении - со своим характером, своим особым голо¬сом, неповторимым запахом, с которыми предстоит со временем свыкнуться и сжиться...
Не роскошно, конечно, по метражу даже для двоих (с Алек¬сандром Михайловичем проживала восьмидесятилетняя мать Елизавета Григорьевна), но с новой квартирой он действительно связывал надежды и на упорядочение личной жизни, то есть окончательное оформление своих отношений с Натальей Вален¬тиновной - женщиной серьёзной, умной, одной, после развода с мужем, воспитывавшей дочь и, главное, казалось, правильно его понимавшей, откровенно и пылко любящей. Не молода под со¬рок. Но ведь и он не юноша - голова бела, полтинник на подка¬те...
Александр Михайлович второй срок (шестой год) был ответ¬ственным секретарём писательской организации, главным редак¬тором литературного альманаха, лауреатом нескольких скром¬ных, но дорогих ему премий, полученных не за преданность иде¬ям какой-то там «могучей кучки» одного из двух враждующих литературных направлений, не за выслугу лет в Союзе, не за общий вклад во что-то неопределённое, а за конкретные книги и произведения, за которые не стыдно. Он становился человеком публичным, известным в городе и области. Осталась в прошлом молодость, в которой терпеливо, изо дня в день, работал на имя, теперь же имя иногда срабатывало ответно.
Пусть и не суждено сбыться заветной мечте если не всей созна¬тельной, то уж, во всяком случае, творческой жизни о собствен¬ном уютном кабинете, совмещённом с библиотекой, собираемой со студенческих времён уже тридцать с гаком лет, - не выкро¬ить, как ни выкраивай, из двух комнат ни отдельного кабинета, ни тем паче библиотеки, зато есть современная квартира со все¬ми бытовыми удобствами, и можно оборудовать, в конце концов, уютный уголок, оснастить его стенкой, полками, книжными шкафами...
Предстояли затяжные хлопоты, но они не казались в тягость, всяк вселявшийся когда-нибудь в новую квартиру понял бы его. И всяк из новосёлов согласится с тем, что нет и в принципе не может быть идеально отделанных квартир, как бы ни радели наши зодчие и мастеровые, а придираться к мелочам, предъяв¬лять какие-то претензии в его положении было бы совестно.
Если в большой комнате предстояло совместить рабочий каби¬нет, то в малой он задумал оборудовать слабеющей матери нечто вроде музейного жилого уголка - перевезти из барака её старые вещи: деревянную кровать, портреты предков в инкрустирован¬ных соломкой резных рамках, окованный красной медью сундук, доставшийся в наследство то ли от бабушки, то ли даже от праба¬бушки по материнской линии, - то, с чем старому человеку вопре¬ки всем требованиям современного интерьера ни при каких обсто-ятельствах расстаться невозможно.
Светлые обои в голубенькие лепесточки радовали глаз, пласти¬ковые окна были безупречно подогнаны, линолеум после усилен¬ного мытья с порошками-растворителями приведён в соответствие общему впечатлению. Но кухня - на южной солнечной стороне, предмет особой радости престарелой матери - сразу и безогово¬рочно была приговорена к косметическому ремонту. Зелёный, казарменный цвет кухонных стен угнетал. Александр Михайло¬вич решил сменить обои, а одну из стен на треть облицевать кера¬мической плиткой под предполагаемый гарнитур.
Наталья Валентиновна безусловно соглашалась со всеми его проектами, но в первую очередь и главным образом её занимала проблема дизайна. Он же вслух об этом предпочитал не раз¬мышлять: великолепие дизайна целиком зависело от содержимо¬го карманов, а какое содержимое может быть у скромного писа¬теля в эпоху крутых перемен?
Трезво оценив свои возможности, он решил приобрести толь¬ко самое необходимое: кухонный гарнитур, мягкий уголок, стен¬ку в свою комнату, просторный, удобный письменный стол, сти¬ральную машину-автомат и кое-что по мелочи на «сдачу». Ели¬завета Григорьевна вздыхала и по новому, более вместительному холодильнику: старая «Свияга-404» выработала ресурс едва ли не с двукратным превышением, к тому ж, имела вредную при¬вычку разряжаться выбросами вибрирующих звуков, от кото¬рых, сидя за компьютером, Александр Михайлович иногда и вздрагивал. Но с новым холодильником пришлось повреме¬нить...
Итак, составив список необходимых вещей, ответив для себя на непростые вопросы «что делать?» и «с чего начать?», Алек¬сандр Михайлович начал с отпуска.
2
Обычно с вечера он составлял «бегунок» на предстоящий день - краткий план неотложных дел и визитов, ибо всё удер¬жать в голове было невозможно.
Вставал обычно в шесть, под бравурные звуки гимна шумно, с плеском воды и бряканьем соска рукомойника, умывался, брился, за полчаса до завтрака неспешно выпивал чашку осве¬жающего кофе, выходил на крыльцо своей барачной квартиры, с наслаждением выкуривал на пару с соседом Антоном Владле¬новичем первую сигарету, затем возвращался, отключал на свя¬щенные два-три часа телефон и усаживался за компьютер. К де¬сяти на свежую голову обычно вырабатывал дневную норму - две-три странички текста. Эти две-три странички на следующий день переписывались заново, подвергались правке, редактирова¬нию, ещё раз переписывались, а нередко в сердцах комкались и отправлялись в мусорную корзину - он относился к писателям старого замеса, вечно недовольным собой, требовательным к слову, язык и стиль был для него основой основ любого сочине¬ния, будь то рассказ или повесть, статья или доклад.
К десяти Елизавета Григорьевна собирала немудрёный завт¬рак — утром сын предпочитал яйца всмятку или в мешочек, иногда глазунью с салом, гренки. С последним глотком кофе вновь подключался телефон...
День начался с визита в курирующую организацию - Депар¬тамент культуры. Председателя Александр Михайлович обычно не заставал на месте - тот круглогодично находился то в затяж¬ных командировках, то в отпусках-отгулах, то на различных за¬седаниях, конференциях и выставках. Руководил культурой шу¬стрый заместитель Юра Усов, чиновник одного с ним возраста, с утра до вечера снующий как челнок из кабинета в кабинет с не¬умолкаемым мобильником под ухом. С белёсыми, навыкате, гла¬зами Усов из-за придавленного стопами бумаг стола устремился к двери, но Александр Михайлович закрыл собой проём, отсёк путь к бегству. Усову ничего не оставалось, как «запоздало уви¬деть», пожать руку посетителю, усадить за «стол переговоров», согласовать с ним окончательно план осенних мероприятий. После довольно-таки продолжительной, благожелательной бесе-ды Александр Михайлович зарегистрировал в приёмной проект сметы, утряс с экономистом финансовый вопрос (вопросы имели свойство возникать постоянно и непредвиденно, но всё же ему в отличие от многих коллег по Союзу ещё пока удавалось убеж¬дать чиновников в необходимости бюджетной подпитки органи¬зации, хоть подпитка эта год от года становилась всё скуднее и «ворчливее»).
После Департамента был архив. Визит к внештатной сотруднице краеведческого отдела альманаха. Бегло просмотрел предложен¬ные ею в номер материалы - материалы были так себе, из тех, что под рукой, скучны и малоинтересны. Он выразительно вздохнул.
Внештатница вспыхнула.
- Александр Михайлович, я кое-что ещё тут присмотрела, завтра занесу. Сама. Лады?
Что с неё возьмёшь? Девчонка. Не взыщешь и не пристру¬нишь — обидится, закроется архив для альманаха.
- Лады, но завтра - кровь из носу...
Из архива в темпе - успеть бы до обеденного перерыва! - к главпочтамту. Получил по доверенности заказную бандероль (а ведь просил и требовал высылать корреспонденцию на ма¬шинистку Нелли - всё как о стенку горох!). Пообедал у Ната¬льи Валентиновны (после развода она с дочерью проживала в однокомнатной разменянной квартире в трёх минутах ходьбы от его места работы) и в два часа, как штык, был в кабинете...
С докладом о поступивших в его отсутствие звонках вошла Нелли (по совместительству - наборщица на ставке литконсультанта, а обязанности консультанта он в целях экономии бюджетных скудных средств давно взял на себя).
- С чего начнём сегодня, Александр Михайлович?
- Сегодня мы начнём с приказа. В отпуск с понедельника.
- В о-отпуск? Это - хорошо. Прекрасное начало!
- Не начало - продолжение. Начало - ордер на квартиру.
- Вы не представляете, как я за вас рада!
- Спасибо, Нелличка. Спасибо!..
Первый же телефонный звонок ввергнул в круговерть хлопот. Одному требовался редактор новой книги, другому - предисло¬вие, напутственное слово, третьему - рецензия, четвёртому - письмо в администрацию, пятому - ходатайство, шестой с востор¬гом сообщал, что завтра будет в городе, просил забронировать ме¬сто в гостинице («В центре, но не дорого!»), седьмой приглашал на презентацию, восьмой - на творческую встречу («Скажи там обо мне проникновенно как секретарь, Михалыч!»).
Как в последнюю инстанцию являлись начинающие авторы с жалобами на жестокосердных мэтров, трясли отвергнутыми рукописями, книжками-брошюрками. Как же так, недоумевали искренне, мои стихи («рассказики») печатала газета, а имярек разнёс их в пух и прах, строчки не оставил! Он что - умней га¬зеты? Так не бывает, правда? К сожалению, бывает, приходи¬лось огорчать и в утешение советовать набираться опыта, терпе¬ния, внушать, что легкого успеха в литературе не случается...
Крутился и выкручивался, но всем, увы, не угодишь, всех не обласкаешь. И как он ни старался, как ни лез из кожи, а раза два в году в какой-нибудь газете появлялись до обидного несправедли¬вые упрёки, реплики, уколы, а то и откровенные брань и клевета. К этому он должен был привыкнуть, быть всегда готов, - должен, но не мог...
Александр Михайлович снял трубку.
- На проводе Слепак! - чётко представился голос. - Вы на месте, Александр Михайлович? Если у себя, прошу аудиенции!
Александр Михайлович обмяк. Местный графоман Иван Слепак - тихий ужас всей организации...
- Я говору, вы у себя?
- У себя, но не в себе... Что у вас, Иван Мефодьевич?
- Книга номер три вышла из печати. Срочно треба показать!
- Давай, Иван Мефодьич, завтра. Сегодня не могу. Спешу.
- Та, на пять минут, я мигом!
- Нет, нет, Мефодьич, ухожу!
- Погодьте, я на «жигуле»! К Дому подъезжаю! Доставлю в лучшем виде!
Путь к отступлению закрыт, как утром Юре Усову. Встреча неизбежна. Влип как кур в ощип...
Слепак - седовласый, кряжистый, жилистый мужик за шесть¬десят, с вострыми, близко посаженными глазками с хулиганским прищуром, слыл если и не чудаком, то человеком не без странно¬стей, весельчаком и балагуром. Клоун по натуре, он с началом перестройки заразился политической чесоткой, причём стал ярым антикоммунистом...
- Что там у тебя, Иван Мефодьевич? - Александр Михайло¬вич сел рядышком в машину - старенький «жигуль» шестой мо¬дели. - Что ещё за книга? В книге номер два были, помнится, стихи?
- Стихи, поэмы, проздравления... А в третьей - приключе¬ния и басни.
- Опять спонсоры издали?
- А то ж, - осклабился Слепак, поправив узел галстука. Он был в ослепительно белой рубашке, но в изрядно пожёванном тёмном костюме, облезлых тупоносых туфлях. - Не имей сто рублей! Сто рублей не деньги, а друзья помогут! - С задвинутой в угол заднего сиденья высокой стопки книг снял толстый, в пе¬реплёте, том с авторским портретом на роскошном супере. - Держите вот... Жду ваше резюме!
- «Приключения и басни. Книга № 3», - вслух прочёл загла¬вие Александр Михайлович и, повертев в руках новинку, бросил в свой портфель. - Что же, поздравляю, дома посмотрю.
- А сейчас далёко?
- А сейчас домой.
- А говорил: «Спешу!»
- Так ведь и дома ждёт работа!
Слепак вырулил на полосу.
- А что, Иван Мефодьевич, небось, и четвёртая книга на вы¬ходе? - полюбопытствовал Александр Михайлович.
- Та, не за горами!
- О чём же, если не секрет?
- Какой такой секрет? От вас, ответственный вы наш Алек¬сандр Михайлович, секретов быть не могет. Скажете такое! Вы ж у нас заместо батьки... В четвёртом томе будут мысли!
- Мысли? Любопытно!
- Что же, я, по-вашему, совсем безмозглый, что ли? - насу¬пился Слепак. - Существую, значит, мыслю. Или - наоборот? Мыслю, значит, существую... Хотите, выдам, пока едем, пару свежих мыслей? Чтоб не скучно было?
- Давай, куда деваться.
- Вот, совсем новьё, только что в блокнотик записал, чтоб из головы не выдуло: «Ч е л о в е к ж и в, п о к а ж и в ё т, а к а к п о¬ м е р, т а к е г о и н е с т а л о». Что скажете?
- Оригинально. - Александр Михайлович с трудом сдержал смешок.
- Я бы сказал - гениально! - уточнил Слепак.
- И много у вас таких оригинально-гениальных мыслей?
- Умных мыслей много не бывает. Мыслей ветром не заносит! - с достоинством ответствовал Слепак. - Хотя, оп! - Он встрепе¬нулся. - Только что родил в вашем присутствии: «В е т е р м ы с л е й н е з а н о с и т - в е т е р в ы д у в а е т». Каково? Жду резюме!
- Тоже соглашусь... Ну, что-нибудь ещё!
- Ещё? Держите вам ещё: «Г е н и е в в и д н о с р а з у, н о з а¬ м е ч а ю т п о с л е с м е р т и».
Александр Михайлович рассмеялся:
- В этом что-то есть! Но так ли уж поголовно?
- Вы в чём-то не согласны? - прищурился Слепак. Он был явно уязвлён. - Да у нас так сроду! При жизни славы не дож¬дёшься. С л а в а - д е л о н а д у в н о е. Как только околеешь, так заголосят: «О, кого мы потеряли, о, кого мы проморгали, о, какой был ярый человечище!» Всё так, проверено веками!
- Во-первых, не ярый, - по укоренившейся редакторской привычке поправил Александр Михайлович, - а, наверное, ма¬тёрый? Во-вторых, отчасти, может, так, да стара уже песня...
Слепак аж подпрыгнул:
- Как это стара? Ни фига себе, стара! Только записал, а он - уже стара!
Вечером обложился бумагами. Каждый дневной шаг, визит и посещение, каждые слово и обещание, просьба и заявление требо¬вали документирования. Вносила свой довесок и бухгалтер. Дважды в неделю (в понедельник и четверг) она (тоже совмести¬тель) завозила на дом на подпись-утверждение счета, платёжки и отчёты. Её визиты неизменно начинались с вопля «SOS»: «Алек¬сандр Михайлович, беда. Не беда, а катастрофа! - нечем опла¬тить счета за телефоны». - «Ну, что за катастрофа? - отшучивал¬ся он. - Отключат - отдохнём!» - «Ладно, что-нибудь придума¬ем, - обещала, успокоясь. - У меня там, в связи, в плановом, есть одна знакомая...»
За что он и ценил её.
Перед сном достал из портфеля «Книгу номер три»: «Из автобиографических воспоминаний».
Слепак не мудрствовал лукаво. На первой же странице обо¬значил столбовые вехи:
«...Слепак Иван Мефодьевич родился в 1939 году на Украи¬не. В доме, где я жил, до шестого класса не было света... Отец работал грузчиком, а мать в колхозе. Одежду приходилось зи¬мой носить с родителей...
Служба на Дальнем Востоке в армии дала ему большой кругозор о познании жизни в разных местах Советского Со¬юза. После службы я работал механиком в колхозе, инжене¬ром в «Сельхозтехнике», обучался в Политехническом инсти¬туте...
За свободное печатание, раскрытие своих мыслей в поэзии, в прозе можно было угодить за решётку, или вообще не при¬нимали печатать. Надо было преодолевать большой барьер цензуры, угодить нравам социалистической системы, в ущерб своим мыслям.
Волеизъявление к жизни, к несправедливости и в борьбе за истину выражаются в моих баснях, в стихах, в прозе, в проздравлениях, в пожеланиях и приключениях...
Только с первыми проблесками демократии человек смог вздохнуть всерьёз и высказать свои мысли на бумаге и вслух. Однако, газеты и журналы не так быстро перестраиваются, и берут печатать только по их выбору и по требованию...»
Читать без смеха дальше было невозможно.
- Ай да сукин сын - мыслитель! - Повидавший на своём веку всяких графоманов - буйных и уравновешенных, рассудитель¬ных и глупых, познавший все без исключения стадии и формы графомании, с такой дремучей и запущенной Александр Михай¬лович сталкивался впервые. - Ай да сукин сын Слепак!
Так проходили день за днём. Почти шесть лет. Два срока...
3
Подсчитывал ли кто-нибудь, сколько в городе торговых то¬чек? Будто всё трудоспособное население от мала до велика, плюнув на учёбу и производство, ринулось с закрытыми глазами в торговую пучину как способ выживания и самоутверждения!
Впервые за последнее десятилетие Александр Михайлович предпринял обход известных ему со времен застоя магазинов, но либо вовсе их не обнаруживал в привычных нижних этажах жилых пятиэтажек, либо обнаруживал другие. Он и вообразить себе не мог, сколько магазинов одних лишь стройматериалов наплодилось за годы рыночных реформ в его отнюдь не много¬людном городе. Каких только названий не понапридумывали мебельным, строительным, хозяйственным магазинам владельцы разного рода «ЧП»! «ДОМострой» и «ДОМовой», «ДОМовёнок» и «Твой дом», «ДОМино» и «О' Ля-Ля!..»
- Вот уж вправду - о, ля-ля!
С утра понедельника он начал плановый объезд с отдалённого южного микрорайона, чтобы по мере следования автобусным мар¬шрутом из конечной к изначальной точке (месту жительства) посетить все эти «домострои», эти «домовые» с «домовятами» в придачу.
Выбор был, но никудышным оказался выборщик. В «Домо¬строе» обратился к продавцу:
- Не поможете ли мне в выборе обоев?
- Какие вам нужны? На флизелиновой основе? Под покрас¬ку? Крашеные?
- Мне нужны для кухни.
- Смотря какая кухня! - Элегантный молодой человек с биркой торговой компании на лацкане пиджака слегка пожал плеча¬ми. Намётанным в оценке покупателя взглядом опознал типич¬ного профана, интеллигента-лоха, коему не грех всучить под маркой первоклассного самый залежалый, неходовой товар. На несколько мгновений в нём вспыхнула борьба человека с менед¬жером. Верх взял человек. - А лучше посоветуйтесь с женой. Как правило, жёны не ошибаются.
Оценив тонкий юмор, Александр Михайлович позвонил На¬талье Валентиновне:
- Наталка, посоветуй... Есть синенькие, прочные, в тёмные квадратики. Как думаешь, пойдут?
- Сашу-уня, что ты говоришь? Какие могут быть квадрати¬ки? Без меня не брать! Встреть меня с работы и поедем вместе. Где сейчас находишься? Я позвоню на сотовый!
К вечеру с Натальей Валентиновной вновь были в «Домо¬строе». Она дважды обошла шеренги выставочных стендов с об¬разцами обоев, придирчиво рассматривала расцветки и тона, оценивала качество на ощупь, сопоставляла и соотносила с про¬являвшимся в её воображении цветом гарнитура. Наконец оста¬новилась в выборе...
У того же продавца, стыдясь своей неосведомлённости, Алек¬сандр Михайлович поинтересовался, какой из выставленных на витринах клеев подходит для данного вида обоев. Продавец от¬ветил шёпотом. Человек в нём окончательно подавил менеджера («Молодёжь де у нас не такая, молодёжь де у нас непутёвая - разная у нас молодёжь, как и люди пожившие!»).
- У нас не берите, - шепнул он доверительно, - у нас хоро¬ших клеев пока нет... Возьмите в «Домовёнке».
За обоями последовал поиск керамической плитки, специаль¬ных кисточек и клеев, потолочных плинтусов и прочей мелочёв¬ки - от разнокалиберных шурупов-дюбелей до электродрели...
Дело осложнялось тем, что у Александра Михайловича не было машины. Не потому, что был не в состоянии приобрести «жигуль» или «волжанку» - он мог себе позволить если не «де¬вятку», то такую, как у Слепака, шуструю «шестёрку» - мог, но не имел желания, ибо с детства был к машинам абсолютно рав¬нодушен. Кроме руля велосипедного, в руках иного не держал, а с тех пор, как заразился окаянной графоманией, то бишь сочи¬нительством, о собственной машине не допускал и мысли. Ка¬кая, к дьяволу, машина, если она, как капризная женщина, тре¬бует к себе постоянного внимания? Когда возиться с нею челове¬ку, без остатка отданному творчеству? На какие шиши приобрести гараж? В то время когда цены на бензин, судя по столбцам цифр на автозаправочных колонках, взмывают ввысь со скорос¬тью ракет?
А пустившись в многодневный марафон, он впервые, может, за прожитый «полтинник» пожалел, что без «колёс». На «колёсах» за полдня объехал бы все эти «домострои», купил необхо¬димое и без автобусных хлопот, в багажнике доставил бы к мес¬ту назначения.
4
С чего начать? С обоев или с плитки? Александр Ми¬хайлович начал со второго. С помощью рулетки и карандаша раз¬метил на стене «площадку» высотой в три плитки (с ходу совер¬шив первую грубейшую ошибку - до покупки гарнитура. Приобре¬тённый позже гарнитур оказался выше и закрыл розетки, при¬шлось переставлять их из «родных» гнёзд в новые).
Сделав на стене засечки для крепления раствора, «мастер» встал в тупик. Уж чего, казалось, проще: бери в руки шпатель, бросай раствор на плитку, «вдавливай» её по линии разметки (вторая грубая ошибка заключалась в том, что начал выкладку по верхней - не по нижней линии). Но чем разрезать плитку для облицовки углов? На эти простейшие для мастера вопросы не было ответов. Он не только не умел обращаться с плиткорезом, но и не имел понятия о нём...
К концу первой недели он сдался. Убедился, что без специалистов не обойтись. Вечером достал подшивку городской газеты. Из объявлений о предлагаемых строительных услугах выписал с десяток номеров. Но по одним не дозвонился, по дру¬гим просили перезвонить. Наконец уверенным, твёрдым муж¬ским голосом он был обнадёжен («Что у вас? Ремонт? Капи¬тальный? Косметический? Ах, замена обоев и облицовка стены? Всего-то? Сделаем, конечно!»). Назначили встречу на девять утра с целью осмотра объекта и определения объёма.
В 9.00 Александр Михайлович был в новой квартире. Спо¬койно ждал до десяти, беспокойно - до одиннадцати.
К двенадцати продолжительная трель дверного звонка выве¬ла из состояния углублённости.
В прихожую вошёл высокий сухопарый парень лет двадцати пяти с красивыми, точёными чертами лица азиатского типа, в светлой, грубой вязки, безрукавке, с модной в молодёжной сре¬де малиновой татуировкой на загорелом до шоколадного отлива предплечье.
- Тимур! - представился он коротко и тут же уточнил: - Вооб¬ще-то, не Тимур, но для русского уха моё таджикское имя незапоминаемо. - Сам же говорил на безупречном русском без акцента.
- Какая разница, Тимур так Тимур. Хорошее имя! - Обворо¬жительная улыбка на красивом, смуглом лице парня располага¬ла к доверительности. - Григорьев. Александр Михайлович. - Широким жестом пригласил Тимура в кухню.
Тот скользящим взглядом окинул помещение.
- Недавно получили?
- Можно сказать, на днях.
- Примите поздравления!
- Спасибо.
- Значит, плитка и обои?
- Совершенно верно.
- Ладно. Плитка где?
Александр Михайлович открыл дверь на лоджию, показал коробки с плиткой, бумажные пакеты и кули.
- Ладно. Хорошо. Когда приступим к делу?
- Чем быстрей, тем лучше. Вы берётесь сами?
- У меня бригада.
- Вот и веди, Тимур, свою команду!
- Вас устроит вечернее время?
- Вполне.
- Ладно. Хорошо. Договорились. Завтра ровно в девятнад¬цать со мной придут две женщины.
Александр Михайлович внезапно спохватился.
- А о цене не столковались. Сколько это будет стоить?
Тимур лишь отмахнулся:
- По вашему объёму - не больше штуки зеленью. Завтра ска¬жу точно.
Минута в минуту в назначенный час явились бригадир и с ним две женщины в забрызганных известью и красками халатах. Тад¬жичка и широколицая курносая славянка с мощным торсом.
- С объекта на объект, - пояснил Тимур и крепко пожал руку. Провёл «бригаду» в кухню, на родном языке выдал жен¬щинам задание. Они выслушали молча, кивая после каждой его краткой, повелительной фразы. Отдав распоряжения, Тимур коротким жестом пригласил хозяина в прихожую.
- О цене конкретно. Это будет стоить четыре восемьсот.
Александр Михайлович опешил. Слишком быстро, навскидку
бригадир оценил работу, но торговаться и нелепо, и бессмысленно.
- Устраивает ли вас моя цена? Вы в чём-то усомнились?
- Устраивает, нет ли, но - договорились...
- Ладно. Хорошо. У меня к вам просьба. Сумму, на которой мы сошлись, женщинам не сообщать, расчёты с ними не произ¬водить - всё через меня. Такие у меня, знаете ли, принципы. Как бригадир за качество работы отвечаю я. В ваших интере¬сах... И - последнее, - Тимур взглянул на часы. - Считайте, ус¬тный договор мы с вами заключили. Вы же не настаиваете на
письменной форме?
- К чему излишние формальности? Есть ваш телефон. Я вам
доверяю.
- Да и объём не тот! - поддержал Тимур. - Так вот, договор наш с предоплатой: половину суммы вы должны мне сразу. То есть две четыреста. Наличными. Сейчас.
Червь сомнения шевельнулся в обнадёженной на скорое нача¬ло работ душе, но пресловутая «воспитанность» отмела возник¬шее подозрение...
- Если нет наличными сейчас, перенесём на утро! - на уступ¬ку пошёл бригадир.
- Я заплачу сегодня.
Тимур небрежно скомкал деньги, сунул в задний карман джинсов.
- Женщины будут работать в ночь. Я подъеду утром. Сам приму работу.
Надо отдать должное работницам. Примчавшись чуть свет на такси из барака, Александр Михайлович застал их курящи¬ми на лоджии в ожидании бригадира. На безупречно наклеен¬ных ночью обоях резвились солнечные блики.
Через пять минут подъехал и Тимур. С разгона вбежал в кух¬ню, окинул стены быстрым, цепким взглядом, немо вопроси¬тельно уставился в хозяина.
- Отлично, бригадир. Молодцы, девчата! - похвалил работ¬ниц Александр Михайлович.
Но Тимур вдруг грозно сдвинул брови.
- А пол кому оставили? - обратился к женщинам по-русски. - Кто за
вами должен грязь убрать? Живо закатали рукава и помыли пол!
И вновь таджичка со славянкой безропотно подчинились. Через полчаса линолеум блестел...
- Вот теперь свободны. Подождите там, в подъезде...
Едва закрылась дверь, Тимур обратился к хозяину:
- Завтра придёт облицовщик. С помощником. Так же, к семи вечера. Вас устроит это время?
- Да, вполне, не беспокойтесь!
- И ещё есть просьба. - Он замялся. - Видите, в чём дело... Я вчера поиздержался непредвиденно, а сейчас обязан рассчи¬таться с ними. - Он кивнул на дверь, имея в виду женщин. – Не могли б вы мне помочь? То есть, заплатить вторую половину сейчас, а не завтра? Был бы вам весьма признателен. Но и не на¬стаиваю: договор есть договор.
Что оставалось делать? Так откровенно признавался он в ра¬страте чужих денег, так убедительно смотрел своими чёрными, красивыми, повинными глазами, что последние сомнения рассе¬ялись. Да и разве он уже не доказал свою порядочность?
- Раз такое дело, я не возражаю. Я вас понимаю.
- Я вам премного благодарен! - Тимур встряхнул его ладонь. - Значит, как договорились. В девятнадцать. Завтра.
5
Тимура Александр Михайлович больше не увидел. Ни «завт¬ра», ни «послезавтра». Так и не явились обещанные им обли¬цовщик с помощником.
Не поверив, что обманут, позвонил.
- Какого, к дьяволу, Тимура? - ответил сиплый женский го¬лос. - Этого Тимура уже полгорода разыскивает! Кто такой? Не знаю!
- Как кто такой? Строитель!
- Много здесь строителей! Но Тимура нет. Не знаю.
- А я куда попал?
- На вахту.
- На какую вахту?
- А вам какую надо? - на крик сорвался голос. - Вот и зво¬нят, вот и звонят куда ни попадя, а куда - не ведают! Тимура им подай!
В бараке днём зашёл Антон Владленович.
- Лох ты стопроцентный! - выслушав соседа, рассмеялся он. - Умный человек, а голова садовая. Извини, конечно... Но раз¬ве можно вот так, с ходу, доверяться каждому? Мало вас, таких вот лохов, учат сплошь и рядом, а вам всё не впрок.
- Может, заявить в милицию?
- На кого, Михалыч?
- Да на проходимца этого.
- Заяви, ага. Ты уверен, он - Тимур? Может, он Абдурахман какой-нибудь?
- Но ведь давал же объявление в газету. Должен там остать¬ся его адрес? В редакции заглядывают в паспорт?
- Брось, Михалыч, трепыхаться. Все бесполезняк. Никто там в паспорта заглядывать не будет. И разыскивать - никто. Сегодня он по сотику сообщит один, а завтра другой номер. Он таких, как ты, за месяц, знаешь, сколько облапошит? И был та¬ков, с собаками не сыщешь! Ты только что родился? Не ви¬дишь, да, какой в стране бардак? Так что, проглоти. Завтра - пятница? Заеду. Гляну, что там у тебя. Я вообще-то плитку клал, понятие имею...
Эти хлопотные дни на многое открыли Александру Михай¬ловичу глаза. Он будто вышел вдруг из продолжительного ле¬таргического сна и очутился в иновременном, незнакомом мире. И ясно осознал, что с уходом в литературу, с погружени¬ем в писательскую и околописательскую суету сует давно и без-возвратно выпал из реальной жизни, к «иновременной» был не готов, а опыт старой - деревенской да и барачной тоже - ны¬нешней не востребован.
Чем не о, ля-ля?!
Вечером, валясь с ног от усталости, приехал к Наталье Вален¬тиновне.
Она открыла дверь и, пока он раздевался, не сводила с него глаз.
- Опять выжат, как лимон?
- Маленько есть. - Он повесил куртку в гардероб, надел раз¬ношенные
шлёпки.
- Может, ванну примешь?
- Можно, но чуть позже... Дух переведу.
- Я поставлю чай...
- Минутку! - Он заключил её в объятия, звучно чмокнул в щёку.
- Отпусти, ослушник. Не буду целовать тебя!
Он «грозно» сдвинул брови.
- Пачэму так, жэнщина!?
- Потому что непослушный. Ты погляди-ка на себя... На тебе же лица нет. Нельзя же так, Сашуня!
- Бу-удешь! Потому что мы - хорошие!
- Хорошие, хорошие, - сдалась Наталья Валентиновна после затяжного поцелуя в губы. - Только - непослушные... Выпусти меня из своих объятий. Прилёг бы на минутку. Сейчас тебе по¬душку подложу. - Она пригласила его в комнату. - Ты ведь не ужинал сегодня? Что тебе на ужин приготовить?
- Что-нибудь полегче. Эльвирка не звонила? (Дочь Натальи Валентиновны проводила лето у бабушки в станице, на Кубани.)
- Позвонит сегодня. Вечером. - Наталья Валентиновна при¬села на диван. - Сашуня, что хочу сказать... Ты не против, если съезжу на недельку к матери? Проведаю Эльвирку?
- Какое может быть тут «против»? Поезжай, конечно.
- К школе нужно подготовить. Купить учебники, обновки. Первый год в чужую школу, в чужой класс...
- Я всё понимаю. - Он взял с придвинутого столика вчераш¬нюю газету, мельком просмотрел программу и отложил на мес¬то. - Ты хорошо подумала?
- Ты о чём, Сашуня?
- Ты всерьёз надумала оставить дочь в станице?
- Да.
- Ей там будет лучше?
- После северного города нелегко в станице будет. После ма¬мочки у бабушки тоже нелегко... Душа болит, конечно. Но ведь другого выхода у нас с тобою нет... Мы будем на каникулы брать её к себе. Наши на каникулы своих детей - на юг, а мы свою - на север. Так даже интересней...
... От прикосновения к губам он с трудом раскрыл глаза. Пе¬ред ним, склонясь, стояла Наталья Валентиновна.
- Я, кажется, немножечко вздремнул!
- Ничего себе, немножечко! Больше двух часов! Причём хра¬пел ужасно. Ты никогда так раньше не храпел. Я читала где-то: храп - симптом болезни сердца. - Она верна была привычке видеть в каждом чихе повод для беспокойства. - Тебе обследо¬ваться с сердцем нужно, вот!
- Что за глупости, Наталка?
- Вовсе и не глупости, Фома ты мой неверующий! К твоей со¬бачьей должности добавилось и бремя забот по квартире. Не заго¬няй себя, Сашуня, никуда она не денется, эта квартира, сделаешь всё потихоньку...
- Хорошо, я постараюсь, - бодро обещал он.
Глубокий сон - великий лекарь. Два часа - и усталости как не бывало.
- Будешь ужинать или в ванну?
За ужином Наталья Валентиновна делилась с ним тревогами - в отделе ожидается большое сокращение, как бы и её не вымели на улицу.
- Не переживай раньше времени, - успокоил он.- Может, всё и обойдётся.
- Может быть, и обойдётся. - Она в задумчивости втёрлась ще¬кой в его плечо. - Когда ты рядом, я ничего, Сашуня, не боюсь...
- Я тоже, - отшутился он.
- Не насмешничай, негодник! - Она легонько ущипнула его за бок. - Я серьёзно. У меня есть ты - остальное не важно. Вдвоём не пропадём.
- А пропадём, так вместе, - развил он её мысль. - Негоже нам с тобою пропадать поодиночке.
Какое-то время она раздумывала: обидеться на чёрный юмор или согласиться. Решила всё же согласиться.
Уже в постели, ночью, прильнув к нему всем телом, спросила жарким шёпотом:
- Сашуня, ты меня не бросишь?
- Что ты! Что за мысли?
- Никогда-никогда?
- Никогда.
- Я так долго была одна. Я боюсь, Сашуня.
- Выкинь эти мысли!
- Я так рада за тебя. Я так надеюсь, что у нас теперь всё бу¬дет по - другому. В новой квартире всё будет по-новому. Лучше. Красивее... Правда?
- Правда. Всё у нас с тобою будет по-другому. Как говорит
сосед Владленыч, всё будет по уму.
- И мы всегда-всегда будем вместе?
- Всю оставшуюся жизнь.
- И умрем в один день?
- По законам сказки. - Он поцеловал её плечо, привлёк, пой¬мал губами её губы, коснулся мочки уха.
- Нет, мы не умрём, - возразила она. - Мы будем жить веч¬но-вечно. Потому что поздно встретились. Поздно нас судьба свела...
- «Вечно-вечно», - по привычке мысленно отметил он.
- Потому что только начинаем жить.
- Это в пятьдесят-то?
- А что нам пятьдесят!
- Для мужчин не возраст, а вот для нас, несчастненьких, и сорок - глубокая осень. Но до серебряной свадьбы мы с тобой, Сашуня, доживём!
- Доживём до золотой!
- Ладно. Я согласна. Я тебя буду беречь. Ты будешь у меня проходить процедуры. Кстати, ты желудочную травку продол¬жаешь пить?
- Травку? Травку пью.
- Лгунишка. Вижу по глазам, забыл уже про травку. Ну, ничего, вот будем вместе, я тебя заставлю и микстуры уважать, и соблюдать режим.
- И зарядку делать?
- И зарядку - да. А ещё мы, знаешь, что с тобою учудим? - Она тихо рассмеялась. - Мы с тобой займёмся бегом. Оздорови¬тельным, Сашуня. По утрам будем бегать по три километра. От дома до холма. Ты со мной согласен?
- С тобою я на всё согласен. На любые пытки.
- Ты неисправим!
Он уткнулся лицом в её мягкие волосы...
6
За двадцать лет барачной жизни мебель Александром Михайло¬вичем обновлялась от случая к случаю, а вынужденно купленный осенью книжный шкаф (на полу пылились стопки книг) к весне сопрел от сырости, облицовка сморщилась, потрескалась. По вече¬рам он упаковывал пожитки в коробки из-под телевизоров и ксе¬роксов, привезённые откуда-то по его заказу Антоном Владленови¬чем, а ветхую мебель обрекал в последний путь на свалку.
Елизавета Григорьевна вздыхала-сокрушалась:
- Да как же так? Я свой комод не брошу. Его отец твой де¬лал, Саша. Куда же я добро своё сложу?
- Всё твое «приданое» в одном шкафу поместится.
- И сундук не брошу.
- А сундук возьмём. Как же нам без сундука-то?
Мать и радовалась предстоящему переезду, и тяжело пережи¬вала неминуемое расставание с привычной обстановкой, с людь¬ми, с которыми сроднилась. Он душой и сердцем понимал и чув¬ствовал, как дорога ей каждая вещица...
С новой мебелью было сложнее. Выбор диктовался Натальей Валентиновной.
- Оставь меблировку мне! Это не твоя стихия! Ты в этом ни¬чего не смыслишь! Сосредоточься на ремонте!
Легко сказать - сосредоточься! В ожидании Антона Владле¬новича решил подвесить люстру. Спохватился: до сих пор в квартире - ни стола, ни стула, ни стремянки. Пустяки и выбива¬ли из рабочего настроя. Что делать? Брать такси и ехать за стре¬мянкой? Пока он размышлял, зазвонил мобильный.
- Александр Михайлович, ответственный вы наш, вы дома или где? Звоню, звоню, как в пустоту, будто все вы у себя там, как динозавры, вымерли!
«Господи, Слепак! Его мне только не хватало!»
- У себя, Иван Мефодьевич! Отдыхаю. В отпуске... Что там у тебя?
- Вы прочли мой том?
- Увы, не до конца...
-Вот и хорошо!
«Это что-то новое!»
- Там на семьдесят девятой, сто тридцать шестой и триста девятнадцатой страницах мною обнаружены ошибки. В смысле, отпечатки. Треба их исправить. Вы не возражаете?
- Вы в каждом экземпляре исправляете ошибки?
- Самолично, да!
- Заче-ем? Ну, продиктуйте, если важно, я внесу поправки. Сам. Зачем вам утруждать себя?
- Та, без меня не разберётесь! Я - на «жигулёнке». Мигом!
- На «жигулёнке», говоришь? («Гора едет к Магомету? По¬чему бы не воспользоваться машиной Слепака? Всё равно ведь от безделья мужик дурью мается!»). Запиши мой новый адрес...
- А-а, так вы, наш уважаемый Александр Михайлович, в но¬вую квартиру переехали? Проздравляю, проздравляю! Я сейчас. Я - мигом!
-Жду, Иван Мефодьевич!..
Через час со Слепаком привезли стремянку...
- Если треба помочь, всегда под козырёк! - уверял Иван Мефодьевич. - Вам, ответственный вы наш, я всегда готов! – Он сам подвесил люстру, лихо спрыгнул со стремянки и оценил: - Вот так!
Пока на подоконнике, как школьник от усердия высунув язык, вносил поправки в «Книгу номер три», пришёл Антон Владлено¬вич. С интересом осмотрел комнаты и кухню, «монолит» и плитку.
- Дел-то! - Он решительно снял куртку. - А вообще-то, не с
того мы начинаем. Сегодня - пятница, сосед.
Александр Михайлович не сразу уловил намёк.
- Ну и что с того, что пятница?
- Так ведь – «день шофёра». Давай-ка для начала за пивком. Так и так «спасибом» не отделаться... Там, за углом, есть мага¬зинчик...
- Давай, Антон, после работы. Сделал дело - гуляй смело!
- Первый день меня знаешь? - Антон Владленович обиделся. - Потом мне и на дух не надо. А сегодня - день святой!
Соседа по бараку Александр Михайлович знал, слава богу, двадцать лет. «Святой день» перетекал в пьяную субботу, суббо¬та плавно - в «отсыпное» воскресенье, воскресенье - в трезвый понедельник...
- Так что дуй за пивом. Это тебе первое задание. Всё равно здесь от тебя толку будет мало!
- Если треба, я на «жигулёнке»! - вызвался Иван Мефодьевич.
- Возьми тогда и рыбки к пиву, - капитулировал хозяин. - В том магазинчике есть вяленый чебак.
Через четверть часа Слепак вернулся с упаковкой баночного пива и полным полиэтиленовым пакетом. С прищуром взглянул на Александра Михайловича.
- Ладно, доставай! - отмахнулся тот.
Слепак достал бутылку «Гжелки», с десяток чебаков и пол¬булки хлеба.
Расположились на полу...
Случайное знакомство Антона Владленовича с Иваном Мефодьевичем после второй стопки «Гжелки» и пары банок пива на почве столкновения двух полярных мнений о текущей рос¬сийской политике в целом и «коммуняках» в частности высек¬ло искру, воспламенившуюся в ссору. Если «баснописец и мыс¬литель» страдал ярым антикоммунизмом, то шофёр и автосле¬сарь сочувствовал КПРФ.
Когда Иван Мефодьевич навскидку выдал с полдюжины «свежих» мыслей, в том числе и «гениальную» (человек, мол, жив, пока живёт), Антон Владленович с сомнением взглянул на Александра Михайловича:
- Что, он вправду сам придумал?
- Какие могут быть сомнения? - Иван Мефодьевич принёс подписанную «глубокоуважаемому Александру Михайловичу» «Книгу номер три». - Я и вам бы подписал, да с собою экземп¬ляра нет. Завтра привезу!
Антон Владленович развёл обескураженно руками.
- Куда ни кинь, всюду писатели! Что-то развелось вас ныне на Руси. Плитку выложить - проблема, а книгу настрочить - пара пустяков...
- Свобода, слава богу! - имел неосторожность обронить Сле¬пак. - Каждый волен выражать свои мысли на бумаге.
Оппонент насторожился:
- От кого свобода?
- Да от коммуняк.
- А что вам коммуняки? В цепях держали, да?
Иван Мефодьевич смешался, но тотчас и оправился от крат¬кого смятения.
- А вы забыли, сударь, в каком тоталитарном государстве жили? Да при коммунистах…
- Ну что, ну что при коммунистах? - привстал Антон Влад¬ленович. — Да при коммунистах в стране порядок был. А что сейчас? Бардак! Погром!
- Вы с какого года? - прищурился Слепак.
- С пятьдесят четвёртого. Пожил при коммунистах, пожил при демократах, будь они неладны! Могу сравнить и сопоста¬вить. Было государство, был СССР! Что от него осталось? Одно воспоминание. Всё раскрошили, распродали сволочи. Русский народ в быдло превратили! Чем не угодили коммуняки?
-У вас плохая память! - раздухарился и Слепак. - А я... Я помню всё! Я Политехнический окончил на Украине. С направ¬лением на должность инженера приехал в «Сельхозтехнику». Начальник встретил, поболтал о том о сём, направление моё не глядя подмахнул, а потом возьми да и спроси: где встал на партучёт? А я был непартейный. Так он, собака, счёты чуть в меня не запустил! И не дал работать. Вот. А сам умел лишь вод¬ку жрать да «Хай живе КПСС» на митингах орать! «Чем не уго¬дили!» Вы, сударь, лиха не хлебнули!
- Хлебнул, хлебнул и лиха! - вскипел Антон Владленович. - Мы с ним, - глазами показал на Александра Михайловича, - двадцать лет в бараке! Двадцать лет в одну уборную ходили, грубо выражаясь! Он не даст соврать. Мои предки раскулаче¬ны, в «тридцатых» сосланы на Север. Родители в бараках ро¬дились, в бараках умирали. На фронт шли из бараков. И не «за эту» - за свою страну проливали кровь! Не мстили, зла не помнили. И мы - их внуки - из бараков до сих пор не вый¬дем!.. «Я не позабуду!» Мстители нашлись! Вы не коммунякам - вы народу мстили. Вот такие мстители разрушили державу! И ты, мыслитель хренов, видать, из той породы!
- Страну разрушила система, - возразил Слепак. - Жили как рабы. Как рабочий скот! Попробуй вякни недовольный! Знаешь где оказывался? Прочтите, сударь, Солженицына. У вас плохая память!
- Всё, мужики, кончай дискуссию! - встрял Александр Ми¬хайлович. - Пора искать консенсус...
- Да он тупой, как валенок! - вскричал Антон Владленович. - Извини, Михалыч, но я с твоим коллегой близко... во поле не сяду. И водку пить не буду!
- А пиво? - спросил как ни в чём не бывало Слепак.
- А пива больше нет, - обнаружил вдруг Александр Михай¬лович.
- Та, в чём же дело? Будет! Вы тут покурите, я мигом обер¬нусь! - Слепак без лишних слов отправился за пивом.
- Михалыч, я с ним пить не буду, - сопел Антон Владлено¬вич. - Ты где его надыбал?
Александр Михайлович одёрнул:
- Остудись, Антон. Слепак - добрейший человек. Мухи не обидит. Ну, начитался, нахватался теледемократии... Ты погля¬ди-ка на него, ведь он доверчив и наивен как ребёнок.
- Писатель тоже мне нашёлся! «У вас плохая память!» Прям как моя Тонька. Памятливая - жуть! Шубу обещал когда-то ей купить... Года два тому назад. С тех пор покоя не даёт. Вот и пилит, вот и пилит...
- Писатель из него такой же, как из тебя хормейстер, а из меня шофёр, но жизнью мужик битый... А Тонька что? Пусть пилит. Заслужил. Не обещай! Тонька, как все жёны...
Антон Владленович вздохнул и присел на корточки.
- Нет уж, не скажи... Я тебя, ты знаешь, уважаю. Мы с тобой за двадцать лет не чужими стали. Наталья Валентиновна, я бы сказал, другая! Но у меня вопрос, Михалыч. Вопрос прямой, как палка. И ответ мне дай прямой, без загогулин... У тебя с Наталь¬ей серьёзно или... как?
Вопрос застал врасплох. Поперхнувшись недопитым пивом, Александр Михайлович отставил свою банку.
- Вопрос, конечно, интересный. Прямо в лоб вопрос.
- Вот и ответь мне в лоб, я сбоку не люблю!
- Разве я похож на легкомысленного? В пятьдесят-то лет?
- Знаю я тебя. И Наталью Валентиновну немножко тоже знаю. Такая женщина, Михалыч! Эта не предаст, не бросит, что бы ни случилось. Поверь, я женщин видел. Значит, маху дал с квартирой... Как всегда, поскромничал. У тебя - стару¬ха-мать, у неё - девчонка. Куда ж вы вчетвером-то? А был бы штампик в паспорте... Ты собираешься с ней жить? Расписы¬ваться думаешь?
Он задал вопрос, на который не было готового ответа.
- Тут всё сложней намного, чем думаешь, Владленыч. Поста¬вить в паспорте печать - это ли проблема? Но - ради третьей комнаты? О чём ты говоришь? Глупо и нехорошо. Были в моей жизни и штампики, и жёны... Где они теперь? Я их не виню. Вина - во мне, Владленыч. Им мужик был нужен в доме - хозя¬ин и защитник. Надежда и опора. А что я мог им дать? Ты помнишь, как я начинал, когда приехал из деревни? Понадобилось десять лет, чтоб достучаться до редакций! Ещё десять, чтоб до¬биться первой книжки. Вы, друзья мои, ровесники, ушли вперёд по жизни, а я барахтался в своих нескончаемых проблемах. Через не могу! Вечное бездомье, безденежье, бесхлебье...
- Так то было в юности... Теперь-то на ногах?
- На ногах-то на ногах, да опора зыбкая. Всю жизнь провёл за письменным столом. А чего добился? В чём я преуспел? Не знаю, что со мною будет завтра, чем и как я буду жив, где слу¬жить - не ведаю. Какая из меня защита и опора? Что я могу ей дать? Она достойна лучшей доли. Оставлю дверь открытой...
- Да она ради тебя - на любые жертвы! Ты этого не ви¬дишь?
- Вижу и ценю. Но такую женщину и жальче!
Спозаранку забежал Антон Владленович. В трусах, в несвежей майке.
- Михалыч, выручай, дай взаймы сотнягу! Не помню, чем вчера закончилось... Я твоему мыслителю морду не набил?
- Да ну, какую морду! После третьего забега в магазин вы с ним так чудно пели!
- Мы-ы? Пе-ели? С ним? Какую? - Антон Владленович с вис¬ков взъерошил волосы.
- «Ой, то не вечер да не вечер...».
- «То не вечер»? Ишь ты! Ладно, не смертельно. Главное, что морду не набил. Извини, Михалыч, но я сегодня не работ¬ник. В понедельник заскочу. Дай сотнягу, побегу, а то моя пой¬дёт разыскивать меня!
В отличие от оппонента Иван Мефодьевич оказался в добром здравии и бодром настроении. Приехал в новую квартиру к де¬вяти утра со своими шпателем и кистями, с приспособлением под мышкой, похожим на широкую лыжу с капканом вместо крепления, оказавшимся плиткорезом.
- Глаза боятся - руки делают! - заявил с порога. В синем, с иголочки, комбинезоне, в чёрном берете, седовласый, преиспол¬ненный достоинства, он воскресил забытый образ строгого на¬ставника из заводского цеха. - Рукава закручивай, Александр Михайлович. Сегодня - я вам редактор! Вы редактором буде¬те завтра, в Доме писателей! - Он был настроен решительно. - Берите-ка мешалку, размешивайте в банке «монолит». Да как следует мешайте!
Когда был выложен полный нижний ряд, и от плитки с раз¬ветвлёнными синими прожилками отразился свет электролам¬пы, Слепак, распрямясь в полный рост (что, впрочем, удалось ему с трудом), отступил на шаг, прищурился.
- Ну, как наша работа?
- О, ля-ля, Иван Мефодьевич!
- Так я ж и говору: глаза боятся - руки делают!
7
Август пролетел в непрерывных хлопотах. Из магазинов за¬возилась, собиралась мебель, закреплялись потолочные карни¬зы, подбирались и заказывались по размерам шторы. По вече¬рам Александр Михайлович с помощью соседа и Ивана Слепака перевозил пожитки. Наталья Валентиновна задержалась на Ку¬бани из-за болезни матери. Звонила каждый вечер. («Сашуня, как ты там? Не переутомляешься? Пьёшь ли, как велела, трав¬ку?» - «Травку? Травку пью, Наталка. Пью!» - «Береги себя!» - «Вы тоже. Не слишком жарьтесь там, на солнышке!»)
Но всё имеет окончание...
Однажды позвонил из Департамента Юра Усов. Губернатор подписал распоряжение. Нужно было выходить, впрягаться в подготовку отчётного собрания.
...Александр Михайлович сидел за компьютером, не в силах возобновить прерванную полтора месяца назад на полуслове по¬весть... Повесть, которая легко и свободно шла ещё за сутки до «чрезвычайного происшествия» - извещения об ордере на квар¬тиру, застопорилась. Он где-то упустил нить повествования, ут¬ратил интонацию да и мысль, подвигшая весной на новую рабо¬ту, теперь не казалась столь важной и необходимой. И прежде случалось терять интерес к собственному произведению уже, казалось бы, на завершении, с лёгкой досадой откладывать ру¬копись с приложенной дискеткой на верхнюю, «складскую», полку шкафа в надежде на «своё» время, которое порой и при¬ходило - рукопись внезапно завершалась за один присест, на одном дыхании.
Он встал с крутнувшегося кресла, прошёл в кухню, вклю¬чил электрочайник и вышел на лоджию. С утра шёл мелкий, нудный дождик. С высоты третьего этажа долго глядел на мок¬рую, тускло освещённую фонарями улицу...
- Вот и отпуск позади, - подумал вслух. И повторил: - Весь отпуск! - И ужаснулся вдруг от мысли: - И - ни строчки, ни полстрочки... Ни разу за компьютер не присел. Богом дарован¬ные полтора месяца в землю зарыты! Сорок четыре календар¬ных дня! О, ля-ля!
В кухне засвистел вскипевший чайник. Он приготовил кофе, налил себе чашку, поставил под правую руку на стол. В комнате матери беззвучно мерцал телевизор. Вернулся, пультом отклю¬чил его, полагая, что мать спит… Но Елизавета Григорьевна не спала...
- И тебе не спится? - Приподнялась на локте, всмотрелась в будильник. - Который час-то? Третий?
- Пятнадцать первого... Спи, мама.
- Не спится что-то мне сегодня, - пожаловалась мать. - Да и ты не спишь, я слышу, а устал ведь за день.
- Спи, я поработаю.
- Наташи не было сегодня?
- Наталья на Кубани, задержится у матери...
- Как это - задержится? Приехала она. Звонила днём. Про¬сила, чтоб перезвонил.
- Что ж ты сразу мне об этом не сказала?!
- А голова дырява стала. Запамятовала я. Ты уж позвони, не обижай её.
- Хорошо, я позвоню.
Мать глубоко вздохнула.
- Саша!..
Он приостановился.
- Ты только не серчай... Выслушай меня. Я домой хочу. В ба¬рак... Мне там уютней было.
- Что за новость, мама! Разве ты не дома?
- В бараке было проще. Я там с утра до вечера среди людей топталась, а тут как птаха в клетке... Во двор ни выйти ни сой¬ти - ступеньки больно склизкие, крутые... Я по земле соскучи¬лась. Ты не обижайся. Гнётно мне в квартире.
«Гнётно», - повторил он мысленно. - От слова «гнёт»... Как точно!»
- Не выдумывай, мама. Привыкнешь. Всё будет хорошо. Всё у нас с тобой будет лучше некуда. Разве ты не заслужила хоро¬шей квартиры? Спокойной и уютной старости?
- Может, заслужила... Да только вот и вам с Наташей житья не даю... Я вам мешаю, Саша. Я стесняю вас...
- Что ты несёшь?!
- Стесняю. Вижу, не сердись...
-Это невыносимо. Спи. Спокойной ночи!
Мать обиженно умолкла.
Он присел к компьютеру. Обхватил руками голову. Гнётно было на душе этой душной ночью!.. Наталье Валентиновне позвонил перед рассветом.
- Сашуня, милый, ты? Знаю ведь, что ты! Ты почему мол¬чишь? Я не сплю, я жду звонка!
- Здравствуй... С добрым утром.
- Наконец-то! Здравствуй! Ты работал? Опять всю ночь пи¬сал? Опять за старое, ослушник?
- За старое, Наталка...
- А по-новому, Сашуня? Ведь ты же обещал ночами не рабо¬тать... По-новому нельзя?
- Увы, не получается.
- Ну и пусть. Пусть будет так, как получается... (Лёгкий вздох смирения). Наверное, так лучше.
- Почему не позвонила перед вылетом? Я встретил бы тебя в аэропорту.
- Твой нахальный сотовый весь день не принимал наши с Эльвиркой вызовы.
- Ваши с Эльвиркой, ты сказала?
- Да. Она со мной. Мы вернулись. Обе. Я не смогла её оста¬вить...
Он медленно опустил на стол трубку. С закрытыми глазами откинулся на спинку кресла...
- Ты почему молчишь, Сашуня?
- Вот и у тебя не получается по-новому, - произнёс раздум¬чиво после недолгой паузы.
- И у меня, ты прав...
- Ты молодчина у меня... Пусть будет так, как получается! А Эльвирка... Спит?
- Спит без задних ног. Умаялась в дороге.
- Пусть спит... Не разбуди. Поцелуй её.
- Ты нас ждал, Сашуня?
Ждал, Наталка. Я вас очень ждал...
Утром принтер выдал лист с единственной неполной строч¬кой: «Писатель Григорий Михайлович Александров получил квартиру...».