В дверь позвонили. Саша валялся в кровати. Так не хотелось выползать из мягкого и теплого одеяльного кокона. По утрам всегда немного прохладно. И вот в эту прохладу настойчиво и жестоко звал Сашу дверной звонок. Он поискал тапочки, пошарил рукой под кроватью. Веки не разлипались. Саша зевнул. И пошел открывать дверь в том, в чем был. В трусах. Впрочем, мог бы пойти и без них.
«Чертов звонок! Сволочи! Обложили! Еще и десяти часов утра нет», – Саша пересекал коридор, стукаясь о стены. Остановился на полпути. На голову с потолка свалился кусок штукатурки. «Я – прям Иван Грозный», – подумал он, вспомнив широко распространенную в Вологде легенду. Коридор с провисающими обоями как будто выплевывал Сашу к двери, проталкивал вперед языком давно не чищенной ковровой дорожки. Звонок не умолкал.
– Открывай, ****ь! – орал снаружи кто-то чрезвычайно нервный. Саша поежился. Голос этот знаком. Неприятно начинается день.
Саша медленно поднес руку к замку, медленно повернул рукоятку, медленно толкнул тяжелую дверь в пустоту подъезда.
– Чо надо, пидор?
Среди старых дворовых друзей принят своеобразный способ общения, скажем так, – фамильярный. Со стороны, наверное, это выглядело перебранкой.
– Сам знаешь, сладенький. Чо в одних трусах? Соблазняешь?
Саша заржал и потопал на кухню, оставив дверь открытой. За дверью маялся Макс, ушастый тощий паренек во всегдашней футболке с агатойкристи. Когда-то они вместе играли в «казаков-разбойников», стараясь попасть в одну команду. Теперь Саша бездельничал в перерывах между безуспешными поисками работы, играл в компьютерные игры, спал и ходил по дому в трусах. Максим делал почти то же самое, но еще «употреблял наркотики».
У Саши в голове почему-то в такие моменты звучал голос классной руководительницы, он представлял, как та поджимает и без того тонкие губы и неодобрительно качает головой. Слишком много за школьные годы нарисовано плакатов со шприцами и могилами, слишком много. Обычно Макс забавлялся травкой в чужом подъезде (мама была не в курсе). Но ходили слухи, что в ход пошло и «мясо» и «крокодил». Макс иногда приходил к Саше по старой дружбе. Оставался в тени за дверью и просил вынести воды в кружке. Саша не знал, для чего бывшему другу та кружка, не смотрел, что тот делает в подъезде. Но на всякий случай убрал в сторону и никогда не пил из нее.
– Держи. Что нового?
– Выходи чаще во двор – будешь знать. Тоху с Никитосом повязали. Варили дезуху в каком-то бомжатнике. Воняло на весь подъезд. Соседи вызвали ментов. Отъедут скоро.
– Надолго?
– Я чо знаю? Суда еще не было.
– Похуй.
– Правильно. Все там будем.
Сашу заметно передернуло. Он повел плечами, стараясь скрыть дрожь. Зачем это все? По старой дружбе, которой уже давно нет? Саша закрыл дверь. Путь по коридору обратно был легче, намного легче. Саша поссал, умылся. Теперь уже не заснешь снова – не почтальон в дверь звонил. Саша снова вернулся ко входной двери. На пороге стояла кружка. Макса нигде не было.
Александр Александрович (Саша всегда ужасался, воображая, как в зрелости его будут звать «Сан Саныч», будто трудовика в школе) жил в трехкомнатной квартире, доставшейся от деда, один. Он редко выходил из дому. Терял друзей. Детство кончилось. Он помнил, как лет пять назад они собрались всем двором у качелей. Гитары. Песни. Смех. Кирилл, Стас, Антон, Никита, Паша, Коля, Максим… Все были вместе. Даже девчонки. Те сидели на скамейке и смеялись. Саша помнит этот смех ясно, будто скрип качелей и перебор гитарных струн. Эти звуки иногда разрывают голову, словно взрывы и выстрелы. Еще на пять лет раньше они строили вместе деревянный форт в кустах детского садика, тихарились от сторожа, собирали на помойке деревяшки и гоняли на колонку обливаться. С ног до головы фонтаном искрящейся на солнце воды! Как было красиво и хорошо.
Кириллу повезло больше всех. Он умер в пятнадцать. Машина сбила на пешеходном переходе. Кирилова бабушка долго ходила по двору, плакала на скамейках у всех подъездов, искала внука, спрашивая всякого проходящего, не видел ли он… Никто не видел. Бабку сдали в психушку через пару месяцев, а о Кирилле все забыли.
Стас был вертлявым парнем. Пропащим, как говорили знакомые. Стас воровал. По мелочи. Шарил по карманам, в основном. Магазины наказывал на шоколадку или банку пива. Ничего серьезного. Жил в общагах, сами понимаете. Те еще притоны. Его посадили лет на пять. Недавно вышел, и пропал с концами.
Антон с Никитой занялись увлекательным хобби – производством дезоморфина. Их ожидает суд, незабываемые впечатления.
Паша с Колей два года плотно сидят на игле. И у того и у другого гепатит и ВИЧ. Паша совсем плох. Пару месяцев пролежал в больнице где-то под Питером.
А Максим… Саша старательно мылил рожу, смывал липкий ночной пот. Он мог не есть, не спать, не работать, не делать ничего, но ощущение грязных рук и грязного тела выводило из себя. «Писюк» издал стон. На экране высветился «виндоус семь». Саша кликнул на вкладку с браузером. Контакт. Фейсбук. Почта. И наоборот. И – без конца. Этот бесконечный поиск истины в месте, непредназначенном для ее хранения, напоминал эпилептический припадок. Саша хмурился, подпирал кулаком щеку и навсегда забывал о существовании себя и чего бы то ни было… Вот аккаунты на многочисленных вкладках доказывают кому-то что-то. Наборы букв и цифр разговаривают друг с другом. И они более живы, чем мы все. Саша провел в таком положении не час, не два, а все утро и весь день. Нужно было выйти за продуктами и хоть как-то оправдать пробуждение. Хоть как-то. Хоть чем-то.
Саша принял душ, надел первое, что подвернулось под руку. Чистое. И ладно. Когда выходишь на улицу, не важно, по какой причине, настроение всегда улучшается. Четыре этажа по лестнице, пропахшей кошачьей мочой и блевотиной, к свету. Там во дворе, самом зеленом дворе во всем городе, раздается скрип старых качелей.
У Саши зарябило в глазах, засосало под ложечкой. Стало неуютно. Он зачем-то побежал к качелям. Наверное, хотел убедиться, что сейчас там не сидят вынырнувшие из детства друзья. Рыжий патлатый Максим. Весь нос – в веснушках. И смеялся он громче всех. Тонконогий Стас «Жираф», любящий забираться на самые высокие перекладины всех дворовых турников и дразнить небо высунутым языком. Кирилл «Колобок», таскавший в карманах конфеты из дому. Тоха, втайне обожавший школу, цитировавший по памяти «Евгения Онегина» целыми главами. Сейчас… стоит зажмуриться и снова открыть глаза, и… На двойных качелях лицом друг к другу раскачивались две неизвестные девочки лет десяти. Смеялись, кричали. Скрип был похож на «никогда» Алана Эдгара По. Никогда, никогда, никогда, никогда. Не рассчитывай. Не думай. Не мечтай. Не задавай себе вопроса: «Что же пошло не так?». Никогда. Саша присел на скамейку неподалеку от качелей и во все глаза смотрел, как в зачинающихся сумерках, девочки все громче смеялись, все выше раскачивались.
– Привет, – Макс возник из ниоткуда.
Девочки закончили ломать качели. Слезли с повизгиваниями, долго оборачивались на двух «взрослых мальчиков». Одна из них пропищала: «Фу, дылды!». И обе унеслись к своим подъездам.
– А я рассказ написал, – бросил Максим и усмехнулся, чтобы Саша вдруг не подумал, что это он серьезно сидел, корпел, старался, ночь не спал. Да так вдруг написалось. Подумаешь – рассказ.
– О чем?
– О тебе, о Стасе, о Никите и Тохе. Обо всех. Обо всем этом дерьме. Макс махнул рукой, указывая на детскую площадку. Широкий, дружелюбный жест.
– И что ты написал обо мне?
– Что ты – неудачник, нытик и сукин сын, конечно.
– Значит, правду.
– Да.
Они еще немного посидели в тишине. Макс достал из кармана куртки пяточку и закурил.
– Ты совсем! Прямо здесь что ли? Макс отмахнулся и, зажмурившись, вдохнул. Выдохнул.
– Ты замечал, что ничто никогда не заканчивается, а если заканчивается, то ничем. Ведь и смерть по сути – одно большое ничто. Никакой завязки, кульминации и развязки. Просто ничто перетекает в другое ничто и зависает между ничем и ничем иным, как ничто ни о чем.
– У тебя ангедония и депрессия, – Саша апатично ковырял землю возле скамейки, аппетитно сдобренную бычками и битыми стеклами, носком ботинка.
– Это ничего не объясняет. Хочешь?
Саша протянул руку.
Пик безудержного веселья пришелся на вечер. С утра почему-то совсем не весело. Хотя и не грустно. Саша оглядывал халупу. В комнате, где он спал, со всех четырех углов свисали ошметки обоев, обнажая побелку, пошедшую плесневыми разводами. Деревянный крашенный пол грязен. В воздухе – плотное облако пыли, уже не оседающее, а принимающее форму самой комнаты. Казалось, будто Саша просто забыл протереть монитор тряпочкой. Мутно, блекло, странно. Звонок. Настойчивый. Кто-то не спускал палец с кнопки. Кому-то очень нужно. Саша пошарил под кроватью в поисках тапочек. Но не нашел. Саша попытался встать с кровати, но свалился, запутавшись в одеяле. Нога угодила прямо в разверстый ромб пододеяльника. Саша хорошенько выматерился и окончательно открыл глаза. В дверь по-прежнему звонили. Саша пошел открывать в чем был – в трусах. Мог бы и – без трусов. «Всратые педофилы!» – думал он. «****ый ****ец!» – думал стоявший за дверью Макс.