Они часто приезжали в Паршино. С собачкой на поводке прогуливались по улочкам посёлка. Их померанский шпиц придавал особый шарм этой паре. Я старался не отвлекать Сергея разговорами и, когда они были вместе, не подходил к ним. Не было большого желания разрушать такую идиллию. Да и вид их был достаточно непреступен. Скорее всего, это лишь оболочка, а внутри отношений назревал серьёзный конфликт.
Она хотела спокойную жизнь, а он тянул её на вечеринки с друзьями, где он по-прежнему был центром внимания, а его поиски престижной работы стали со временем – прихотью избалованного ребёнка. Он не понимал, что его поезд давно ушёл, он и к последнему вагону прицепиться не сможет, и с этим нужно смириться, а не лезть на рожон, опустив планку своих возможностей до среднего уровня, а может и ниже…
Наступал новый век. Выстраивались новые отношения. Начальниками организаций, куда он приходил на собеседования, всё чаще попадались молодые люди до тридцати, а Сергею незаметно подваливал «полтинник». И с этим надо было смиряться, а он не мог. Он по-прежнему видел себя молодым, красивым, не в меру заносчивым парнем, легко говорящем на английском, играющим на гитаре в кругу своих поклонниц. Да, это было, но только в прошлом...
- Серёга, опустись на землю. - часто наставлял я при наших редких встречах на даче...
Как правило мы виделись, когда он приезжал без жены. Можно было хоть душу излить и поболтать спокойно. Но в основном наши разговоры сводились к одному и тому же: что в очередной раз фирма, в которой он работал, развалилась, а он оказался на улице и вот уже, как три месяца без работы. Но не унывает. А чего унывать. Он всегда под хмельком. В бодром "рабочем" состоянии…
Но как-то, в очередной его приезд, я не узнал его. Он весь осунулся и постарел...
- Что с тобой? - спросил я. – Умер, что ль кто-то?..
- Нет, хуже - Машка ушла…
- Да ладно. Как ушла? Вы же жили душа в душу. Чего ты заливаешь?
Мы сидели на поваленном дереве в лесу. Он курил без передышки. Докуривая очередную сигарету, долго думал, куда деть бычок, но не найдя нужного места, - втирал его в землю, считая, что это лучший выбор в данном положении...
- Да, это всё я, дурак. Надо мне было с ней ругаться? Всё из-за ерунды какой–то. Пьяный был... Довёл её, ну понимаешь, как это всегда бывает. А потом ещё сказал: если не нравится, то можешь проваливать. Но это просто… Что с пьяного дурака взять. А она собралась и ушла. Да ещё и вещи все забрала.
- Ну, и где она сейчас? - поинтересовался я.
- Как, где? У себя на Курской. В квартире матери. Там ещё и брат живёт. Нигде не работает, зашибает. Она туда и сына младшего перетянула. Против меня настраивает. Говорит, чтобы с отцом не виделся, а то плохо будет...
Я, ошарашенный этой, казалось бы, банальной историей, думал о том, что если Маша ушла (это безропотное создание, я по сей день её тембра голоса не знаю), то до какой степени нужно её было довести.
Зотов смолил сигарету за сигаретой, а я смотрел на него и не понимал, где тот холёный хлыщ в импортных штанах, за которым всё женское население нашего посёлка стаяло в очереди…
...Солнце давно поднялось над лесом, принося с собой умиротворение и тепло. Идти домой совсем не хотелось. Сергей никак не выходил из моей головы, и я побрёл в лес, походить по тропинкам и спокойно ещё раз всё обдумать и взвесить. Тем более, что воспоминания, продолжали волновать меня, выводя из душевного равновесия...
...Наши воскресные встречи продолжались. Он сам шёл на них. Ему надо было высказать наболевшее. А я старался прилежно выслушать его, хотя понимал, что помочь ничем не могу. Советы часто бесполезны, тем более если к ним особо не прислушиваются. Вот я и молчал, а говорил в основном, он.
- Но ты пойми,- начинал Зотов. - Я каждое утро езжу к ней, на Земляной Вал. Я хорошо знаю, когда она появляется с собачкой, а потом идёт на работу. В это время, я стараюсь подойти, заговорить, но она делает вид, что не замечает меня, что я пустое место. Нет, но ты можешь представить это? Что я ей такого сделал? Мы толком и не ругались никогда... Ну если так, по мелочам. В очередной раз ничего не добившись, я уезжаю домой. И так каждое утро. Постоянно шлю ей на работу факсы. Так, мол, и так, Маша, давай сегодня вечером встретимся, там-то и там-то и обсудим сложившиеся между нами отношения.
- А почему факс? - поинтересовался я. – Чего позвонить трудно?
- Да, она трубку не берёт!..
И теперь, каждый свой приезд ныл о том, какой же он одинокий и, что никто его не понимает, и не подскажет, как жить ему дальше?
Однажды, я заговорил с ним о Боге. Он даже и не понял, о чём я говорю...
- Ты знаешь, как это не странно звучит для ушей мирского человека, но ведь, на всё воля Божья, - разъяснял я. – И то, что от тебя Маша ушла, это тоже его воля. Понимаешь?
- Не-а...
Я понял, что мои слова бесполезны. А он мне опять про факсы, которыми он забросал её работу; а у неё никакой реакции на это, - как чужая стала. Ни на какие уговоры идти она не собирается. Говорит, что только сейчас и почувствовала настоящую жизнь. А я слушал его и думал о том, до какой же степени ей надоела эта неустроенность быта и неуверенность в завтрашнем дне, постоянное безденежье, а тут, ко всему прочему и его гонор, берущий свои корни с незапамятных времён.
- Слушай, может ты в школу пошёл бы преподавать. Какие-никакие, а деньги, и постоянные, заметь. - подытожил я.
Он посмотрел на меня такими глазами, будто я зачитал смертный приговор. Всё было бесполезно. Он продолжал ныть, - как всё плохо и ездить в магазин на велосипеде за очередной партией пива. Потом ложился спать в холодном доме... Печка развалилась, газ не подвели вовремя, а сейчас и денег нет, да и желание на нуле. Куда ушли накопленные ранее деньги?
Да очень просто. Он выкупил у своих двоюродных братьев их доли в доме. И теперь он был единоличным хозяином. Именно один, потому что кроме него на дачу уже никто не приезжал. Когда младший сын посещал Паршино, то ночевал у друзей, где придётся, но к отцу не появлялся. После аварии, он и вовсе возненавидел его. Иногда можно было видеть его фигуру с палочкой, медленно идущую по улице... Старший сын не вылезал из Москвы. Весь в компьютере и на работе. Когда однажды, его бабка упала на кухне, он увидел её лежащую, только через час и то, - в дверь позвонили. Пришлось идти открывать. Подняли с другом, усадили на табурет, а сами за компьютер пошли, как ни в чём не бывало. Каким образом она жива осталась, один Бог знает.
- Ты помнишь Нину, ну Нину, этого скульптора знаменитого внучку, - как-то раз начал Зотов. – Ну так вот. Я тут как-то заезжал к ней. Ты знаешь, у нас ещё с ней шуры-муры и всё такое, было…. Вот я и решил молодость вспомнить. Цветочков купил, бутылочку, конфетки. Пришёл. Ты не поверишь, я её не узнал. Квартира вся обшарпанная. Мебели почти нет. Один комод только старый, в котором она всё и держит, что ещё осталось и то, наверное, только бутылки пустые. Конечно, обрадовалась мне. А ещё больше бутылке моей, которую сама половину, пока я раздевался, из горла и вытянула. Я думал, хоть столик накроем?.. Ну сам понимаешь, туда-сюда... Я на неё, как посмотрел, мне страшно стало. А ты помнишь, какая она в молодости была? Кровь с молоком!
Сергей замолк, наверно, воспоминания нахлынули разом.
– Так вот, посидели малость. Поговорили о том о сём. Я собрался и ушёл. А бутылку мою она одна выпила. Мне даже не предложила. А когда я уходить стал, она в кровати дрыхла. Даже не пошевелилась.
Наши случайные встречи с Зотовым на даче повторялись, с периодичностью в год и, похожие одна на другую. Порой, казалось, что мы и не расстаёмся, а сидим на лавочке и ведём один и тот же разговор – о поиске ему работы, о том, что Машка, по-прежнему живёт у себя, хотя стала, изредка наведываться на дачу. И, что он предъявляет ей претензии, что та не исполняет свой супружеский долг, хотя обязана это делать по закону.
- Нет, ну ты сам посуди. Мы не в разводе. Она моя законная жена, а не даёт. А я же мужчина, мне для здоровья полагается. Я, что теперь, по чужим бабам бегать должен? Да я только свистну, ко мне знаешь, сколько набегут.
Я старался молчать, а он говорил, но в основном, одно и то же. Чаще всего в его лексиконе звучало слово «факс». У меня оно почему-то ассоциировалось с чем-то собачьим. И поэтому постоянно раздражало.
- Ну, так вот, - он продолжал, – Я ей говорю, что так нельзя, ты должна войти в моё положение. А она так преспокойно отвечает: тогда плати. Нет, ты слышишь, моя жена и плати. Я сначала разозлился, а потом притих и говорю: а сколько? А она говорит: на билет до Москвы дашь и то хорошо. Ты представляешь, всё, что на пиво откладывал, пришлось ей отдать. Это грабёж среди бела дня.
Вот так они и жили в последнее время. Встречались только на даче. И она буквально за всё просила деньги: убраться по дому, сосиски сварить, другие какие работы. В общем, обложила данью. И он шёл на это, делать было нечего.
С каждым летом, я стал видеть его всё реже и реже. Что с ним, как он там, даже соседи и то не ведали. Недаром говорят: сегодня пан, а завтра пропал. Кто бы мог подумать тогда, в далёкой нашей молодости, что такой парень, от которого все девки сохли, превратиться в согбенного жалкого человечка, который, наверное, и по сей день всё работу ищет. Но если теперь, только дворником в МИДе и то, навряд ли. Уж больно вид непригляден.
Наступил ноябрь. Решил заклеить окна на зиму, а то в холодные зимы, особенно, когда ветер дует, создаётся впечатление, что ты на улице спишь…
Стало вечерять. Побросал всё, решил пройтись по воздуху. Я люблю прогуливаться на вечерних зорьках, пока солнце ещё не зашло за соседние дачи, и не станет совсем темно. Люблю смотреть на закат, любоваться вечерними красками. Прогулка эта получилась короткой. Не рассчитал с одеждой. Начал замерзать. Пришлось возвращаться.
Дом Зотова, мимо которого я проходил, ввёл меня в полное уныние. Огромные, вековые кусты акации давно облетели и открыли неприглядный вид, который скрывали все лето. Деревянный забор покосился влево, от этого полуразрушенная калитка приоткрылась, как бы приглашая войти, но я не испытывал никакого желания это сделать. Тем более, что продрог до мозгов костей. Солнце уже село, а со стороны леса показалась огромная малиновая луна, которая, как смогла, окрасила своим цветом окрестности, но при этом сам дом погрузился в полную темноту, представляя собой обитель мрака и безысходности. Окна были темны и по заросшей тропинке было видно, что его давно никто не посещал. Вдруг моё внимание привлекло какое-то белое пятно на калитке. Я решил подойти. Этим белым пятном оказался лист бумаги, неуклюже вырванный из ученической тетради. На нём простой шариковой ручкой, видно второпях, было написано – «ПРОДАЁТСЯ!»
2011г.*+к