Глава 8 из книги По страницам моей памяти продолже

                Глава восьмая.               
                Офицерская служба. Северный Краснознамённый...
 Начало офицерской службы. Знакомство с Северным флотом. Североморск-1, 9-й Гвардейский полк. Первый офицерский отпуск. Женитьба. Приезд Ирины. Ожидания и очевидные проблемы в перспективах службы и быта, их решение. Учёба в институте. Посёлок Сафоново, штаб Авиации КСФ. Ленинград, учёба в академии. Североморск, штаб флота. Окончание службы. 
По дороге к месту своей дальнейшей службы, ещё отправляясь поездом «Арктика» из Москвы на Мурманск, я встретил Лёню Позднякова, выпускника нашего училища из третьего взвода роты. Мне повезло, меня ждал суровый и неизвестный край, а Лёня уже имел сведения об этом крае не по рассказам, он проходил преддипломную стажировку в Североморске. Теперь у меня появилась возможность приобрести хотя бы минимальную информацию, и как-то спланировать своё дальнейшее поведение.
Официально мы направлялись в распоряжение Командующего авиацией Северного флота. Все базы и аэродромы флота были разбросаны по всему побережью Кольского полуострова, а также в Архангельской области и на островном материке, под названием «Новая Земля». Теоретически выбор места службы предполагал очень большой и совершенно неравнозначный, по качеству и благоустройству, разброс гарнизонов, потому  практически всецело  зависел от решения кадровых органов. К нашей  обоюдной удаче Лёня был во многом информирован, и не учитывать эти  сведения было бы глупо и неразумно. Причин тому было несколько. Служба на Новой Земле представляла определённый интерес, расчёт выслуги шёл там  «один год за два», оклады двойные, через три года службы гарантированный перевод на любой из флотов страны (так нас информировали в училище). Но это было «заоблачной» перспективой. Сегодня тот край представлял ужасные климатические условия,  большое удаление от материка и никакой обустроенности гарнизона, что  сводило к нулю всякие преимущества. Далее, служба в Архангельской области не давала прав на какие-то льготы, хотя её климатические условия практически мало, чем отличались от североморских, где  выслуга шла из расчёта «один год за полтора», оклады полуторные, ежегодные процентные надбавки и пр.  По логике вещей выход напрашивался однозначно в пользу Североморска, однако и тут не всё было просто. Авиационных гарнизонов на Кольском полуострове с наименованием «Североморск» было три, каждый со своим порядковым номером, они были тоже разбросаны и имели свои «плюсы» и «минусы». Мы, обсуждая все «за» и «против»,  остановились на варианте Североморска-1, но это в том случае, если окажется возможность «поторговаться» в управлении кадров. Решили, что  будем проситься в 9 гвардейский полк 5-ой дивизии (в нём стажировался Лёня и остался доволен). Других благоприятных вариантов не просматривалось.
В Мурманск прибывали около 18 часов, нас встретила полярная ночь (ноябрь, всё-таки) с лёгким морозцем и полной теменью. Погода мне понравилась, она чем-то  даже напоминала уральскую, только в воздухе ощущалась  повышенная влажность. Небольшой, но уютный вокзал, привокзальная площадь и,  в свете фонарей, большая стройплощадка напротив. Мы быстро нашли нужный нам автобус №105, и направились навстречу своей судьбе. Минут через 50 были на месте.
  Штаб авиации Северного флота располагался в посёлке Сафоново, где находился и его отдел кадров. Как следовало, представились дежурному по штабу, он  проводил нас до дверей нужного кабинета. Несмотря на позднее время, один офицер отдела был на месте, он и начал заниматься с нами. Организационный период, видимо, был не простой, шло поступление молодых офицеров и их ждали. Нам повезло, всё решилось быстро, легко и просто. Офицер-кадровик поинтересовался, где мы были на стажировке, Лёня ответил за двоих, что в 9-м полку (войсковая часть 26886), и нам  сразу предложили этот полк, входивший в состав 5-й дивизии (войсковая часть 26801),  дислоцированный в одном с ней гарнизоне. Причём, он тут же, при нас позвонил в отдел кадров дивизии и предупредил, что вскоре подъедут два молодых офицера, направленных в 9-й полк. Затем он выписал нам новые аттестаты, и мы убыли. Как выяснилось потом, в течение этого дня он успешно заполнил все вакантные «клетки» по отдалённым гарнизонам, Архангельску и Новой земле, свободных мест там уже не осталось, даже, если бы мы и  просились туда.
В порядке отступления, замечу, четыре года спустя, я побывал в короткой командировке на аэродроме Лахта (под Архангельском), встречался с выпускниками своего классного отделения, волей судьбы оказавшимися часами раньше нас у кадровиков в Сафоново. Они были страшно не довольны выбором своего первичного назначения. Проходя службу на Северном флоте, они были лишены права льгот по признаку климатических условий, мало, чем отличавшихся от наших. В общем, печальные предчувствия стали уходить на задний план, а удача с первых шагов начала сопутствовать и сопровождать меня.
И так, мы убыли в дивизию (это в 10-12 км от посёлка Сафоново в сторону Североморска-1), теперь нас  ожидали там. Однако не всё прошло гладко, как предполагалось. Вакантные «клетки» нашей специализации в 9-м полку оказались полностью «закрытыми». И, чтобы выполнить указание вышестоящего кадрового органа, нас вынуждены были «провести» по другой специализации, как «техников по вооружению» (оклад и категория аналогичны). Дивизионный кадровик в нашем присутствии позвонил в офицерское общежитие, заказал нам места для проживания, выдал необходимые документы. Нам оставалось заняться окончательным благоустройством. Конечно, мы были довольны собой, наш план сработал. Однако теперь начала сказываться усталость, накопившаяся за прошедшие сутки, от дальней дороги, автобусных переездов с вещами, и от хождения по кабинетам  валились с ног.
Первые впечатления и несколько слов об общежитии. Это был Север, и в гарнизоне отсутствовало съёмное жильё, весь жилищный фонд распределялся между воинскими частями постоянной дислокации. Во всех частях жилья очень не хватало, вокруг ещё оставалось много ветхих домиков. Было видно, гарнизон совсем недавно освободился от землянок. И это, в условиях Севера. В гарнизоне, где были расквартированы три полновесные боевые авиационные единицы (полки полного наполнения), базы и пр., имелось всего 5-7 двух- и трёхэтажных домов, остальное жильё  составляло деревянные бараки, разных размеров, и очень напоминало «Шанхай» тех далёких исторических времён.  Строительство жилья только начиналось. «Холостяцкая» гостиница, в которую нас направили, располагалась в  двухэтажном кирпичном здании с одним подъездом, имела центральное отопление и необходимые удобства, в номерах обычная «КЭЧевская» мебель, хорошо мне знакомая из детства, в каждом номере  проживало по 4-5 офицеров (или сверхсрочнослужащих), стоимость проживания символическая, все расходы оплачивал Тыл флота. Комната, в которой нашлись места, находилась в глубине коридора на втором этаже, большой светлый номер с высокими потолками и двумя большими окнами. На данный момент в комнате свободным оказалось только одно место,  второе должно было освободиться через несколько дней. Бросили с Лёней «морского», мне выпало освободившееся, Лёня без обиды устроился временно на большом широком диване. Побросали вещи и... проснулись утром.  Жильцы появились, когда мы уже спали, так что утром и состоялось наше знакомство, во время которого получили первую, но ёмкую информацию о городке. До нас в номере проживали молодые ребята, Толя Якунин, Миша Косолапов и Витя Северин. Все они, как и мы, но уже «вчерашние» выпускники разных училищ. Один из них, Якунин, из первой эскадрильи  нашего полка, двое других, из соседнего. Утром ребята ушли на службу, мы остались устраиваться. Прежде всего, побывали в базе и  встали на пищевое довольствие, после чего сняли пробу на завтраке в столовой и    побродили по городку. Всё понравилось, я ожидал хуже, отдых прибавил сил, настроение  улучшилось. Вокруг очень много снега, сугробы, но дороги и дорожки везде почищены. Целый день нас скрывала  полная  темнота (улавливаете смысловой каламбур, разгар полярной ночи, самый апогей), повсюду горели фонари, естественный свет стал пробиваться позднее,  рассвело часам к 12-ти, а в 14 снова темень. Вечером в комнате, когда собрались все её постоянные  обитатели, старые и новые, прошла наша «прописка» и «посвящение» в североморцы. Нам удалось скромно, как умели, накрыть стол. Хорошо, что спиртное купили ещё по дороге (в Петрозаводске), в Североморске «сухой закон», спиртного в магазинах нет, и вообще отсутствовали питейные заведения (кафе, рестораны). В гарнизонном гастрономе свободно лежали балыки, печень трески и прочие вкусности, мы раньше этих продуктов не видели вообще, а в свободной продаже, тем более. Кроме того, в комнате оказался большой запас ценных продуктов от скопившихся дополнительных северных пайков, выдаваемых офицерам и сверхсрочнослужащим, питающимся в столовой.  Ужин получился, дружный, а разговор откровенный. Мы сразу почувствовали тепло обстановки и новых друзей. Во время ужина к нам частенько заглядывали «на огонёк» другие офицеры из разных полков и частей гарнизона, проживающие в гостинице, пока ещё незнакомые нам. Но здесь всем новичкам были рады, это придавало уверенности и радовало наши души.  Ребята сразу поделились новостью (для нас), две недели назад пришёл приказ ГК ВМФ, прекращающий действия приказа бывшего министра обороны по вопросу реорганизации авиации ВМФ. В свете этого приказа начальник тыла ВМФ выслал свою директиву, разъясняющую порядок возврата отдельных видов вещевого довольствия, в том числе, военно-морского имущества и формы одежды. Эта тема заслонила все остальные, в результате, мы получили от ребят полный инструктаж. Но появилось и уточнение по поводу сроков службы в Заполярье. В училище нас информировали и предупреждали, что, согласно всем руководящим документам обязательный непрерывный срок службы на Северном флоте составляет пять лет. Теперь он скорректировался, командующему флотом дано право удвоить его. Таким образом, при отсутствии очень веских причин (главным  образом,  по  заключению  врачей) рапорт о переводе, ранее 10-ти лет, даже не подлежит рассмотрению. Я понимал, об этом вообще думать рано, и не стоит забивать голову. Сейчас, вспоминая события тех лет, могу прокомментировать свои заблуждения по этому поводу, время пролетело так быстро, что и после 10 лет службы не возникало потребности в переводе (это мои соображения, я быстро и навсегда полюбил этот край). При всех реальных сложностях службы  Север притягивал к себе, и не только льготами, крепко удерживал каждого. Мне он нередко снится и сегодня, такого единения людей, оказавшихся на Севере по разным причинам, не возможно было встретить нигде, ни на одном флоте страны. Поверьте мне, я  многократно бывал в центре и на всех флотах и флотилиях ВМФ СССР (за исключением Тихоокеанского флота и Камчатской флотилии) и подтверждаю, это, действительно, так и было в те годы. Те, кто по каким-то причинам переводился к нам с других флотов, через год-другой, начинали ощущать это единение, оно лежало за гранью обычного понимания и вряд ли нуждалось в каких-то объяснениях и обоснованиях.
        Гарнизоны, где базировалась морская авиация СФ, только начали приходить в себя после летнего (1957г.) «нашествия» на Северный флот инспекции министерства обороны, возглавляемой маршалом Жуковым Г. К..  Его драконовские меры и методы военного времени проявились во всём, кроме, конечно, откровенных расстрелов, которыми он когда-то не брезгал. Специальный железнодорожный вагон, его и свиты, стоял тогда в центре  гарнизона, жизнь в котором замерла, а в чём-то и прекратилась. Без основания «летели головы» военачальников всех степеней дивизионного и полковых звеньев. Командир дивизии, полковник Рубан, отличный лётчик и как человек, в одночасье стал командиром 9-го полка, а командир полка – командиром эскадрильи в своём же полку. Но особенно не жаловали политработников. Абсурдность таких перемещений командиров была для всех очевидна. Принимая такие решения, кто-то там наверху, видимо полагал, что  командир, командовавший дивизией, не в состоянии ею командовать, а одним, причём, в составе той же дивизии, может. Чистой воды «показушное» решение, да ещё и с унижающим привкусом. Если высшее руководство Вооруженных сил, действительно, считало необходимым  добиться качественных  перемен в гарнизонах,  и  имело желание,  навести  порядок в боевых полках дивизии первой линии,   следовало начинать наверно не с репрессий, а с обоснованного доклада в ЦК о необходимости выделения средств на капитальное строительство. Чтобы, наконец, после 12-ти лет, прошедших с момента окончания войны, вытащить офицеров и  их семьи из землянок, которые  я ещё застал, создать человеческие условия для службы офицера в мирный период. На боеготовности это отразилось бы существенней.  К счастью, такого безумства я не застал, а Лёня Поздняков и другие, кто был тут на стажировке, имели возможность наблюдать разгул инспекторской жестокости и глупости. Кстати, в тот период было написано офицерами немало рапортов на перевод с флота и на демобилизацию. Одновременно, с заменой министра обороны (маршала Жукова Г.К.. сменил Маршал Советского Союза Малиновский Р.Я.) сразу же на свои прежние места возвратились все «пострадавшие». Однако сказать, что бытовые условия, с приходом нового министра обороны кардинально изменились   и улучшились, не могу, несколько лет ничего не менялось. Маршал Малиновский, чрезмерно мягкий, послушный и зависимый от Хрущёва, мало, что успел сделать в этом отношении.
Наш следующий день был  посвящён  решению бытовых вопросов, мы побывали в штабе базы, сдали все свои аттестаты, стали на все виды довольствия, получили необходимые справки. Побывали на экскурсии и посетили вторую гостиницу, она находилась недалеко от нашей, но была совершенно иной. Это был типовой барак, отдельных комнат-номеров не было, в одном огромном помещении, получившим название «Зал Чайковского», проживало не менее 50 офицеров из разных полков и частей гарнизона. Там же проживали и работники предприятий промышленности, проводящие регулярные доработки  на самолётах. Каждый постоялец был обеспечен местом в зале с солдатской кроватью, рундуком (тумбочкой), банкой (табуретом), и ячейкой в камере хранения для личных вещей. Конечно, ни о каком отдыхе и речи тут идти не могло. В помещении  дым стоял «коромыслом», курили, не выходя из помещения. Сегодня я бы сказал, это была тёплая «ночлежка для бомжей». Когда мы увидели, в каких условиях находятся наши друзья (кстати, среди них оказался и Олег Мясин, мой многолетний друг), осознали и оценили  условия  своего быта.
 Вечером подготовили форму к, предстоящему завтра, полковому знакомству. На утреннем построении полка прошло наше представление, нас оказалось около двадцати человек, причём, не менее десяти из нашей роты. Начальник штаба полка, Герой Советского Союза гвардии подполковник Лебедев Д.М. (по прозвищу  «глобус», за своё внешнее подобие), бывший черноморец, морской лётчик-разведчик,  зачитал приказ о нашем зачислении в полк,  и в  конкретную эскадрилью. Мы с Лёней попали в третью (командир эскадрильи гвардии подполковник Типикин, тридцатилетний классный лётчик, инженер эскадрильи гвардии майор Котовский Алексей Лаврентьевич), затем каждый из нас был персонально представлен всему полковому коллективу, находящемуся в строю. В тот же день мы узнали интересную историю о нашем инженере. Дело в том, что он пришёл механиком в полк во время войны, в далёком 1942-м году. В составе группы был и нынешний командир полка, гвардии подполковник Портянченко, авиационный механик, по своему начальному образованию. В связи с большими потерями лётного состава на тот период,  группе вновь прибывших механиков было предложено переучиться на лётчиков.  Будущий командир полка согласился и убыл на учёбу. Возвратился в полк только в 1944-м, успешно окончил войну в офицерском звании и в мирное время вырос до командира полка, а в последующем стал Командующим авиацией Тихоокеанского флота, заслуженным военным лётчиком СССР, генерал-лейтенантом авиации. Алексей Лаврентьевич Котовский продолжал служить механиком, потом техником и только год назад стал инженером эскадрильи, в том же полку. Из тех, с кем вернулся в полк молодой лётчик Портянченко, великую Победу встретили единицы, большинство погибали, не успев, набрать опыта.  А, вообще, ветеранов войны, лётчиков, штурманов, техников и инженеров (со среднетехническим образованием) в полку оставалось немало. Между прочим, это было первой причиной для преград нашему росту, все они  дослуживали, раньше времени уходить не хотели. Дело доходило до нелепости и абсурдов. Так, в дивизии, на официальном штате  находился майор (фамилию уже не помню), лётчик по образованию, успешно провоевал всю войну, имел много наград, в конце  войны полностью потерял слух, но умело скрывал это факт и продолжал летать, только теперь уже на самолёте ПО-2. Он «возил» бочки с ГСМ, имел бессменный позывной, самостоятельно, между полётными сменами полков и,  когда ему вздумается полетать,  выруливал на начало взлётной полосы, докладывал руководителю полётов  на КДП: «Я (позывной №) на полосе, к взлёту готов, связи конец». И взлетал, не дожидаясь ответа, он его просто не слышал. Уже при нас его глухота была обнаружена, сначала его на полгода посадили вторым пилотом на ЛИ-2, после чего уволили на пенсию. В течение длительного времени стоянка моего самолёта находилась рядом с дивизионной, где находились ЛИ-2 и ПО-2, так что я не раз был свидетелем таких фактов. 
Командир эскадрильи предоставил нам ещё два дня на полное благоустройство и тут же на построении заявил, что не желает видеть нас в этой форме. На следующий же день мы понесли на вещевой склад все свои «отрезы-полуфабрикаты», сдали и получили готовую родную одежду. Наши ожидания, наконец, осуществились и, почти полугодовой, маскарадный марафон  успешно завершился.
Нам ещё предстояло привыкать к своему новому положению, статусу офицера. На каждом шагу из нас продолжали «выплёскиваться» мальчишеские курсантские выходки, они не могли быть незаметными со стороны, но нам казалось иначе. Пройдёт ещё, по крайней мере, год-два, пока наши мысли начнут обретать необходимые реальные  очертания, а их оболочка и, как следствие, поступки, следующие за ними,  станут соизмеримыми с этим статусом. А на тот момент мне было всего 20 лет.
Таким образом, начал я свою офицерскую службу в должности  «техник по обслуживанию самолёта и двигателей» в группе с одноимённым названием. Согласно боевому расписанию, в мои обязанности входило, в первую очередь,  совместно с механиками группы, оказание помощи техническим экипажам самолётов эскадрильи в выполнении трудоёмких работ (переборка и замена шасси, расконсервация двигателей, монтаж и демонтаж  агрегатов, чехление и расчехловка самолетов и многое другое). Начальник группы, гвардии старший лейтенант Конин Валентин, немало сделал, чтобы наши теоретические знания хорошо выветрились из головы, а не закрепились на практике, под его началом я прослужил два года. Это были непростые годы. Через полгода службы на своей должности я уже понимал, с моими обязанностями легко мог справиться матрос, окончивший школу механиков, для этого вряд ли  стоило  получать офицерские погоны и такое образование, учиться неполные четыре года. Где-то «наверху», вероятно, продолжали думать иначе. Во-первых, стало совершенно очевидно, с нашим уровнем знаний, но  дипломом среднетехнического образования, перспектив для роста нет и быть не может. Одновременно с нами, в полк пришли молодые ребята, окончившие инженерный факультет по нашей специальности,  им дорога перспективы и роста открылась сразу, что и показала жизнь в дальнейшем. Нам же навсегда была уготована важнейшая, но только вторая роль, независимо от уровня успехов в деятельности. Это лишний раз убеждало меня, следует любыми законными путями вырываться из этого заколдованного круга, учиться и получить высшее образование. Жаль, что в училище нас готовили не к такой перспективе, о ней просто не было разговоров, в противном случае, желающих, его заканчивать, было бы значительно (на порядок) меньше. Где-то, выше, я уже  обращал на это внимание.  Двое ребят из нашей роты, окончившие училище с отличием (Лёва Ваксман и Гена Стёпкин), сразу воспользовались правом поступления в академию без вступительных экзаменов, написали соответствующие рапорта,  и, по истечении года, убыли, а через пять лет возвратились в ином качестве. Я весь год размышлял, как это осуществить. Обстановка в гостинице начала напрягать,   помимо службы заняться было нечем, регулярно стали прикладываться к спиртному, которое доставляли из Мурманска по очереди. В общем, начинало «засасывать», срочно требовалось во всём разобраться и определиться на будущее, следовало кардинально менять обстановку. А, во-вторых, я понял, ситуация резко изменилась, теперь никто не будет стоять над душой с палкой и напоминать о необходимости учёбы и развития. Мы сдружились с Толей Якуниным (соседом по комнате), и часто обсуждали эту проблему.  Он, коренной харьковчанин, оказывается, тайно и  потихоньку уже начал готовиться в институт, расположенный по месту жительства его родителей и невесты, Вали, я полностью поддерживал  его действия. В это самое время мне удалось поближе познакомиться с одним из «старших техников самолёта» соседней эскадрильи, Спиваком Марком (он был пермяк и, как оказалось, много лет проработал в цеху завода, прекрасно знал моего дорогого дядю Мишу, проработал под его руководством). Марк был старше меня, лет на пять-шесть, и опытнее, тоже скрытно готовился в институт и рекомендовал мне не терять времени зря. С Олегом Мясиным мы оказались в разных полках и гостиницах, виделись редко, но,  когда встречались, разговор непременно сводился к тому же, или касался этих тем. Одновременно, у меня перед  глазами появилось немало «живых» примеров, когда хорошие, толковые и способные ребята просто опускались, не видя перспективы и  выхода.  К сожалению, в это время в армии действовал официальный приказ министра обороны, запрещающий всякую «вечернюю» и «заочную» учёбу офицера. И это в условиях, когда, наверно, 80% (если не больше) офицерского корпуса в стране не имело высшего образования. Проблема зрела, но ситуация не менялась и оставалась таковой. Толя Якунин, чтобы как-то заполнить пустоту, начал посещать вечерний Университет марксизма-ленинизма при Доме офицеров гарнизона. На службе это, конечно, приветствовалось, так как оставалась основной формой подготовки руководителей для проведения политических занятий с матросским составом. Я решил последовать его примеру, и, накануне Нового года, записался тоже, занятия проходили по вечерам, в субботу и в воскресение (по 2 с половиной часа в день), но это освобождало нас от марксистко-ленинской подготовки в понедельник (в обязательном порядке для всех). Текущие лекции читали квалифицированные преподаватели из числа офицеров-политработников, тематические семинары (не менее двух в месяц) проходили интересно,  шумно обсуждалось всё, что нас окружало.
Первая наша зима на Севере показывала нам, молодым северянам, свои причуды, ежесуточно, как из ведра валил снег, хотя его, и без этого, было достаточно много, на аэродроме с трудом с ним справлялись. Однако, в ясные дни, чаще в ночное или утреннее время, «северное сияние», гуляющее по всему небу, напоминало многоцветное, радужное полотнище, его красоту словами передать не возможно, это зрелище нужно видеть, им можно без конца любоваться, оно не поддавалось описанию, и было всегда разным. Но бывало и так, как однажды, был  день, когда мы с аэродрома уехали на обед, а после обеда, после мощнейшего снежного заряда, наши машины АПА (автономное электропитание), на которых мы регулярно добирались до стоянок (около пяти километров), уже не могли сдвинуться с места. Официально выезд на аэродром был отменён, но «желающие» попасть туда нашлись. Такие добровольцы вынуждены были добираться пешком, я присоединился к ним. Хотелось испытать себя и, одновременно, помочь своим старшим товарищам, требовалась  укрыть самолёты эскадрильи чехлами.  Около двух часов ушло у нас, чтобы с большим трудом добраться до места. Мы успешно завершили намеченное, но выбраться обратно стало почти немыслимо. На аэродроме в кромешной темноте трудились огромные роторы. Пользуясь единственным источником света, своими фарами, они сгребали снег, перебрасывали его на другую сторону от стоянок, а через полчаса можно было начинать всё сначала. Нам пришлось медленно выбираться, используя  свежий след одного из них. Не верилось, что выберемся, но вышли победителями. Таких снегопадов я не видел ни раньше, ни после этого. Заряды, один за другим, продолжались более двух суток, а, когда они, как начинались, так  внезапно и прекращались, мы снова прибывали на аэродром. Роторам удавалось  поддерживать очищенной только центральную рулёжную полосу, остальная аэродромная территория   каждый раз накрывалась снегом на высоту более двух метров..Она принадлежала нам.  Приходилось разыскивать свои одноэтажные домики («каптёрки»), они целиком скрывались под снегом, входы в них вынуждены были определять  по выступающим высоким печным трубам, раскапывали вручную. В тот раз, к тому же, снег, видимо, подтаивал и оседал, становился плотным и поддавался только ручным пилам, приходилось вырезать  большие кубы и переносить их на рулёжную дорожку, образованную роторами.  Весь состав полка, это около 500 человек, работал тогда,  проводя очистку стоянок, бессменно трое суток. На самих самолётах (площадь поверхности каждого составляла 60-70 квадратных метров) высота снежного покрова была более метра.  Недалеко от нашей стоянки базировался дивизионный самолёт ЛИ-2, видимо, плохо закреплённый, накануне,  струбцинами в бетонное основание, его развернуло и отнесло метров на двадцать. Молодым было тяжеловато, а каково пожилым, их было в полку немало, пожалуй, даже большинство. То же самое, конечно, творилось на стоянках соседних полков дивизии. Так нас принял и испытывал зимний  Север. В это время стоял «пик» зимы, ночь, солнце не появляется вообще, светлого времени полтора-два часа в сутки, постоянно мрак  сменяется  полумраком и обратно, круглосуточно горят фонари, влажность стопроцентная при слабом морозе. Сама природа создавала впечатление, что влага, в виде сосулек, висит в воздухе. Рядом с гарнизоном расположился морской незамерзающий залив (а может наоборот), подогреваемый Гольфстримом, над ним туман, как пар из кипящего чайника. Дышится тяжело, парциальное давление кислорода всегда пониженное. Нет, не просто так советская власть платит тут «полуторные» (и только) оклады. В 1961 году нас посетил глава государства Подгорный Н.В., его кортеж застрял в снегу, сто человек пару часов вытаскивали, а потом  тащили его на тросах, больше он на Севере не появлялся. В 1963 году такую же «прогулку» совершил Никита Сергеевич Хрущёв. Это был его первый визит к нам, в Заполярье.  И, находясь на  импровизированной  сцене стадиона, перед трибунами, до отказа заполненными местным населением и военными, поздоровался  такими словами (как бы, пошутил): «здравствуйте, дважды-дорогие товарищи». В  такой  форме он «остроумно» напомнил присутствующим, что перед ним находятся люди, получающие двойные зарплаты. За что, на всю северную Европу, при включённых микрофонах, был всенародно освистан. И поделом. Высшие руководители нашей страны всегда хорошо знали, на ком и на чём можно беззастенчиво экономить.
Где-то в средине декабря произошло событие, заставившее снова поразмыслить о многом.  Мы, молодые офицеры, недавно надевшие лейтенантские погоны и только что прибывшие в боевой полк, принимали вторую присягу и давали гвардейскую клятву.  Мероприятие проходило на взлётно-посадочной полосе аэродрома, перед всем личным составом пронесли гвардейское знамя полка, полученное им в трудные годы войны за успешные действия в Заполярье. В полку продолжали служить многие лётчики и инженеры (бывшие техники и механики полка), добывшие ему славу, их было немало. Зачитывалась клятва и каждый из нас, присягающих, подходил к знамени, опускался перед ним на колено и, склонившись,  целовал его. Каждый получал соответствующий знак и гвардейскую ленту на колодочке. С этого дня наше воинское звание начиналось со слова-приставки  «гвардии».
Перед Новым годом в дивизию прибыл Командующий авиацией ВМФ, Герой Советского Союза генерал-полковник Преображенский Е.Н., в годы войны руководитель группы, первой бомбившей Берлин в 1941-м, личность в морской авиации легендарная и популярная. Побывали они и в нашем полку на совещании  офицерского состава. Их сопровождала большая группа артистов, шефов ВМФ, и, в частности, в составе группы были, тогда ещё совсем молодые, композитор Александра Пахмутова и поэт Добронравов. Главная  цель  поездки Командования авиацией ВМФ заключалась в доведении новых задач на боевую подготовку в свете смены руководства Вооружёнными силами страны. Вообще-то, смена руководства  на таком уровня управления, как правило, несёт с собой ожидание чего-то нового, положительного.
 Так, наверно, было и тогда. Постепенно приходило понимание того, чем нам предстоит заниматься на службе. Полк  за последние годы успел пополниться молодёжью, как лётным, так и техническим офицерским составом, сумел полностью освоить полёты на новой технике, успешно наращивал  боевой потенциал. Нам предстояло найти своё место в его строю. Именно, найти, потому что я его пока не видел. Так же, как когда-то в училище, на первом курсе, тогда тоже не было никакой ясности, к чему нас готовят.
По своему назначению и применению оружия полк являлся ракетоносным, главным его оружием была противокорабельная ракета системы К-1. Ракета, полный аналог самолёта-истребителя МИГ-15, вместо кабины пилота - боевая часть, отсутствие шасси. Она могла быть подвешена под левой (или правой) частью плоскости крыла самолёта ТУ-16, или по центру, под фюзеляжем, варианты подвески могли быть самые разные (одна, две, три ракеты одновременно). Всё зависело, в первую очередь, от того, на каком удалении от аэродрома базирования следует нанести удар, и от поставленной задачи, т.е. от размера ракетного залпа. Вариант подвески напрямую был связан с вариантом заправки топливом самолёта-носителя, а, значит, с радиусом его действия. Самым сложным для пилотирования самолёта из всех вариантов был «полёт с левой подвеской», он и отрабатывался постоянно. Летчикам  в этом случае приходилось летать с повёрнутым штурвалом (отклонёнными элеронами). Ракета К-1 после отцепки, на начальном участке полёта, управлялась штурманом с помощью станции, расположенной на носителе. «Схватив» цель, километров за 200 до неё, ракета переходила в режим самонаведения и самостоятельно шла на эту цель. Задачей экипажа, а, точнее штурмана, было  умение добиться захвата цели. Этот элемент отрабатывался регулярно, для чего к полку была прикреплена отдельная эскадрилья самолётов-истребителей МИГ-15, базирующаяся рядом с полком (командир – майор Лось), лётчиков ласково звали «молодые лосята», летали они, как черти и, слава Б-гу, за время наших совместных полётов ни один из них не погиб. Методика отработки совместного полёта заключалась в следующем. Сначала взлетал «наш», набирал необходимую высоту, вскоре в нужном районе к нему пристраивался под левым крылом взлетевший МИГ, имитирующий ракету, штурман устанавливал контакт между своей станцией и станцией, установленной на киле МИГа, который теперь фактически переходил в распоряжение штурмана. Начиналась учёба, штурман крутил ручки-«махаятки» станции, его сигналы поступали в автопилот МИГа, тот, за 20-30 минут совместного полёта, вытряхивал все силы из пилота «фиктивной ракеты», по окончании работы штурман отключал автопилот МИГа, тот улетал и совершал посадку на аэродроме. Наступало время следующей пары и т.д. Как выдерживали «лосята», это знали только они сами, ребята были молодые, но героические, мы их всех знали, после полёта они приходили  к нам «поблагодарить» штурманов. Такая учёба началась ещё до нашего прихода в полк и продолжалась года полтора при нас.
Наступил,  новый, 1958-й год. Двухмесячное пребывание в новых  условиях «приземлило» нас, молодых, в понимании многих жизненно-бытовых  вопросов. В начале января мне было приказано  в текущем месяце собираться в отпуск. Ирине пока не писал, продумывал, с чего начать свои оправдания. А тут  такая новость, отпуск. Решил, поеду, встречусь, расскажу всё. Не поймёт, значит не судьба, но искренне хотелось, чтобы поняла.  Рассуждать по поводу внезапного отпуска  не имело смысла, пришлось смириться с неписаным правилом,  молодой офицер (до пяти лет) свои ежегодные отпуска отгуливает в «бре-месяце» года, т.е. с сентября по декабрь. Продолжительность отпуска составляла 40 дней,  плюс «дорога» до десяти дней, так что в последних числах января я  убыл в отпуск самолётом. Добирался на ИЛ-14, только эти самолёты тогда летели на Москву, транзитом, с промежуточной посадкой в Ленинграде. В общей сложности полёт занял более шести часов. В Москве остановился, как всегда, у  своих родственников, была очень тёплая встреча, много наговорились с Юрой, было о чём, он окончил учёбу в техникуме и  работал на заводе «Динамо».
На следующий же день у меня состоялась долгожданная встреча с Ириной. В эти дни она отдыхала после первой зимней  сессии, в институте начались каникулы. Встретились втайне от её родителей,  уехали  в город и долго бродили, что-то смотрели в кинотеатре «Москва», сидели в кафе, говорили и просто болтали обо всём, о прошлом и настоящем, но ни слова о будущем. Я не мог поверить, мы не виделись долгие четыре года, причём три из них  ничего не знали друг о друге. Потому  радовался нашей встрече и видел, она всё помнит и не безразлична к происходящему, но  пытается это скрывать. Я постоянно ловил себя на том, что стараюсь сравнивать Ирину сегодняшнюю, которую снова, наконец, вижу, с той девочкой, какую знал в 16 лет. Её, как и тогда, украшала роскошная коса. Но она стала ещё красивее, а былая величественная красота  пополнилась признаками, откуда-то появившимися, дворянского благородства. Как и тогда, она безумно нравилась мне. А  глазами, как и положено мужчине, мне казалось, что я уже любил Ирину, видел и представлял её матерью наших замечательных детей, сына и дочери, а, может, и более. Особенно, дочери, внешне похожей на свою маму. О красоте сыновей не думал, т.к. всегда считал, внешний фактор мужчины не имеет принципиального значения для жизни, он должен обладать иными качествами, так думаю и до сего времени. Мы так давно не виделись, событий накопилось у обоих так много, что было, о чём поделиться. Нам было легко и ясно, как тогда в 53-м. Было очевидно, что за время нашей разлуки мы выросли, а точнее,  повзрослели, наши жизненные планы уже, постепенно, реализуются, мы учимся самостоятельно  решать свои проблемы, сквозь которые начали постепенно протискиваться. Глядя на неё, я был совершенно уверен в главном, мы по-прежнему хорошо понимаем  друг друга, и этот человек мне нужен навсегда. Вечером  поделился своими мыслями с Юрой, они  росли в одном дворе, с детства были знакомы, он всегда очень тепло относился к Ирине. В общем-то, как и другие мальчишки во дворе,  все они были по-детски влюблены в неё.  И теперь, глядя на неё, я понимал, если не увезу её сейчас, уведут другие, претендентов хватало,  военных и штатских. Последующие несколько дней, проведённые вместе, утвердили моё решение: да, я искренне хочу, мы должны, непременно, связать наши судьбы и пожениться. Наконец, такое согласие было получено, и 6-го февраля 1958 года, ни кого не поставив в известность и не оповестив родителей (ни её, ни моих), мы, по нашему обоюдному желанию, тайно, как шпионы, зарегистрировали наш союз в тушинском ЗАГСе.  Ещё накануне я пришёл советоваться к  тёте Оле, Ольге Романовне, маме Юры (своей-то рядом не было), очень хотелось подарком поблагодарить Ирину за её решение и, одновременно, порадовать. В магазине мне удалось выбрать, на свой вкус, отрез для платья (моего любимого цвета, «морской волны»). Позднее, выбрав замечательный фасон, Ирина пошила его, ей оно очень шло, а мне  нравилось. Прекрасно подчёркивалась её замечательная стройная фигура, в нём она  выглядела ещё прекраснее  и напоминала «рашен-берёзку».  В день нашей регистрации был чудесный февральский зимний день, обещавший  удачу нам на будущее, медленно падал снег, мы договорились запомнить эту погоду.  Мне, как офицеру, находящемуся тогда в отпуске, сотрудники учреждения пошли навстречу и сделали скидку, нам не пришлось ждать предусмотренного  законодательством испытательного срока, не требовались свидетели, мы сами отвечали за содеянное.  Нас поздравили и сделали необходимые записи в паспортах, так и живём с тех пор, без этого «срока», уже 54 года. Свадьбу мы заменили ужином в ресторане «Берлин» (ныне «Савойя»),  нашу радость разделили Юра и Галя, его будущая жена, было достаточно весело и уютно, но мы, конечно, очень сожалели, что рядом с нами не было наших родителей, мы их даже тогда не познакомили. Всё произошло так стремительно. Ира всю жизнь старается обвинять  меня в том, что все серьёзные дела я пытаюсь совершать по-кавалерийски, с шашкой «на лету». Может, со стороны так и, кажется, но, не обдумав хорошо и на трезвую голову, я их не совершаю. На следующий день я уехал к родителям на Явас, а Ирине пришлось несколько дней прятать свой паспорт с фактом регистрации, от матери (теперь, моей тёщи). Однако секрет очень быстро открылся,  она вынуждена была во всём признаться.  Видимо, в планы её матери не входило именно меня  увидеть своим зятем, а, возможно, она мечтала, чтобы дочь вышла замуж только после окончания института. Не знаю, её программа и по сей день остаётся для меня загадкой, однако, ей пришлось смириться с фактом и  нашим решением. Впоследствии, она, кажется, не жалела и  не выделяла меня из своих сыновей. У нас на протяжении всех лет жизни оставались  хорошие ровные отношения.
 Тогда мы, выстраивая планы, полагали (без вариантов), что Ирине ни в коем случае не следует срываться с учёбы, а, уж тем более, бросать её. Но учебный год в институте продолжался, и ей следовало снова приступить к  занятиям, а мне пришлось одному поехать домой, на Явас.  На следующий  день, оказавшись дома, у родителей, я признался и покаялся им, объяснил, почему так произошло. Рассказал о свершившемся факте во всех подробностях, извинился, что не познакомил их, накануне нашей регистрации, с Ириной и её семьёй.  Я был абсолютно уверен и не сомневался, мои родители правильно поймут меня и одобрят мой выбор. Впоследствии, так всё и произошло, хотя результат выбора, в любом случае, зависел, в первую очередь, от меня. Конечно, родители сожалели, что не знакомы с Ириной и родителями «моего выбора», и не побывали на регистрации (я, конечно, разделял их сожаления). Они понимали, что вопрос о завершении учёбы Ирины в институте может стать  проблематичным, появятся дети и, в связи с этим, возникнут другие, первостепенные заботы. Отец вообще, безадресно, посчитал мой брак «ранним» и потому, возможно, не крепким. Он не раз до этого, как бы предупреждая меня, ссылался на то,  что,  женившись в 30 лет,  ни разу не пожалел об этом и не опоздал. Теперь его сомнения решающего значения не имели, факт свершился. Предстояло, тактично поправить ошибку, познакомить родителей с новыми родственниками и Ириной. Находясь на Явасе, я рвался теперь в Москву.
 Прежде всего, мне самому следовало познакомиться с семьёй Ирины, и оно состоялось сразу после моего возвращения. Первая встреча произошла с тёщей, ей удалось как-то узнать меня, хотя видела впервые, я был в гражданской одежде, в пальто и в шляпе. Но она, первой предложила: «Ну что,  зятёк, хватит прятаться, давай знакомиться».  Кстати, Володя и Саша, младшие братья Ирины (тогда ещё совсем малые дети), увидев меня, идущего в гости, успели, опередив, доложить матери словами:  «Иркин жених пришёл». В результате, наше знакомство состоялось, волнения старших за наше совместное будущее оставались, но основные  страхи улеглись.   
Отпуск мой подошёл к концу, Ирина вернулась в институт, я уехал на Север поездом один. Все мои мысли в дороге теперь были только о ней и происшедшем событии, я вживался в новую роль и  образ, продолжал привыкать к своему состоянию не совсем обычному, и уже тосковал, представляя её скорый приезд.
Сейчас, вспоминая и анализируя события того времени, хорошо и отчётливо помню свои рассуждения. У меня не было никаких сомнений в правильности  своего выбора и поступка, я  был абсолютно уверен и хорошо понимал всю его серьёзность, и,  главное,  оправдание всему видел в том, что я, действительно, очень  любил Ирину,  и не хотел её  потерять. А, потому, был счастлив и бесконечно рад, что мне удалось её  убедить в этом. Но, при всём этом, вряд ли до конца  отдавал себе отчёт и правильно оценивал  свои  возможности и меру ответственности перед Ириной. Я условно минимизировал трудности, которые нас ожидали на Севере, пытаясь раскладывать всё по полочкам, а ситуация, на самом деле, могла складываться не так просто, а, возможно, и вообще не так. Она, девушка очень целеустремлённая, старательная и прилежная в учёбе, тяжело  пережила стресс от неудачи, только со второй попытки поступила в институт. И очень нуждалась в поддержке и спокойной студенческой жизни, так необходимой для получения высшего образования и выбранной профессии, которого была, безоговорочно, достойна.  Ирина шла к этой цели все годы, начиная с младших классов, и я нисколько не сомневался, ей уготован был успешный профессиональный рост и перспектива. Теперь же ей предстояло разделить все трудности моей  будущей судьбы и службы. Выйдя за меня замуж, она многое из личных планов, к глубокому сожалению,  автоматически утрачивала. Конечно, никто не мог предугадать, а уж, тем более, знать, какие перспективы могли сулить ей иные варианты замужества. Но и  то, что, в результате, мог предложить я, было далековато от идеального, хотя ей и снилось когда-то пребывание в Заполярье. Бытовые и климатические условия тут были не для слабонервных (полгода ночь, три четверти года зима, отсутствие элементарных бытовых условий для существования и проживания и пр.), они требовали огромных усилий над собой для их обуздания и последующего привыкания к ним. Но какова цена вопроса и стоили ли они того?  Возможно (так я тогда думал), я ломаю ей жизнь своим самонадеянным эгоизмом, мне удалось  заманить молодую, очень красивую,  умную и развитую девушку, она потянулась за мной, поверила, что нам всё по плечу и силам. А  способен ли я  на  такой же жертвенный шаг и чем готов на это ответить?  То, что готов, абсолютно точно, но способен ли я, и откуда такая уверенность и чем она подкрепляется. Чем я теперь обязан ответить на её такой самоотверженный поступок?
  Это одна сторона моих сомнений, которая волновала.  Что же касается другой, то моё первичное офицерское положение (по моим первым наблюдениям) ничего радужного не сулит и не обещает в ближайшем будущем. Во-первых, мы сразу же столкнёмся с  большими проблемами при получении жилья, его в гарнизоне просто нет (даже съёмного), а что нам могут предложить в лучшем случае я отчётливо предвидел. Далее, возможность Ирине найти здесь работу, не имея хорошего законченного образования, даже случайную, самая минимальная,  а моё   материальное обеспечение позволяло существовать, более-менее сносно, одному человеку, но не семье. Вопрос её заочной учёбы тоже проблематичен.  Скорость моего  продвижения по службе туманная, она напрямую зависит от образования. Значит нужно учиться, но такая программа, при самых благоприятных обстоятельствах, займёт не  один год, так как на сегодняшний день  заочная учёба офицеров вообще запрещена. Вот  сколько встало острых вопросов, которые   решать следовало бы немедленно, раз уж не ставил перед собой ранее, прежде чем переступать порог  ЗАГСа. К тому же, их решение  не всегда зависело от  меня (а, точнее, от меня мало зависело). Вместе со мной в дивизию прибыло немало выпускников различных училищ, в том числе и наших ребят, кое-кто из них оказался с семьёй. Я, ещё до отъезда в отпуск, видел те условия, в которых они оказались и живут (если можно назвать это жизнью) безо всяких надежд на улучшение.  Не далеко от моей гостиницы стоял  домик, буквально вросший в землю, там разместились некоторые наши семейные пары. Над его входным подъездом  красовалась вывеска «Три технаря» (не знаю, кто его так остроумно окрестил, но был ещё один типовой дом с вывеской «Три петуха»). В этих «курятниках» без всяких внутренних удобств вдоль длинных  коридоров в крошечных  комнатах размещались семейные пары, многие были с детьми.  Есть замечательный художественный фильм «Офицеры», он много лет на экране, я много раз смотрел его и всегда с удовольствием, в нём точно показана сцена приезда командира взвода с молодой женой на заставу. А государство до сих пор убеждает своих подданных, что продолжает  решать  квартирную проблему в армии.  В то же время, если бы Ирина осталась жить в Москве,  продолжая учиться в институте (даже регулярно наезжая ко мне), давая, тем самым,   время для постепенного решения вопросов бытового устройства, думаю,  наша семейная жизнь вряд ли сложилась бы. Скорее всего она бы потеряла  всякий смысл. Да и сохранить этот брак нам, наверно, не удалось бы.  Я не хотел допустить такого развития событий, потому этот вариант считал не приемлемым,  и не собирался даже обсуждать его.  В общем, вероятно, в самое ближайшее время нам предстояло начинать нашу совместную «боевую» жизнь,  от  неё  не  уйти.  Я очень любил  Ирину  (это  главное)   и следовало сделать так, чтобы наша совместная жизнь ей понравилась, а проблемы будем решать по мере их поступления. Кстати, такой принцип я старался сохранять всю жизнь, и он оправдал себя. С  таким набором выводов я и прибыл из отпуска.
Через два месяца Ирина сообщила в письме, что забрала документы в институте, собирает  вещи и готова немедленно выехать, как только  получит от меня документ на право въезда в погранзону, как жена офицера. Кроме вызова, я выслал ей бумагу из части, подтверждающую факт  замужества, необходимую для оформления «брони» на московскую жилплощадь, как жене офицера, проходящего службу в Заполярье. Думаю, тёща  приложила руку и ускорила отъезд Иры.  И правильно поступила, рассуждая, вероятно,  так же, как и я.  К тому же, сегодня, по прошествии столько лет, я совершенно уверен, тёщей  в первую очередь, руководили тогда сомнения, как отнесутся  любопытные соседи к свершившемуся факту, что будут говорить, как и чем  придётся объяснять, что молодой муж уехал один и т.д. Конечно, мне было приятно, что не пришлось самому вести убеждающие разговоры на тему её приезда, и что это результат её собственного продуманного решения. В моих глазах такой решительный поступок только поднимал Ирину, а меня ещё и убеждал в правильности совершённого. Вопрос решился сам собой, подтверждая  правильность «моего принципа», и в средине мая 1958 года я уже встречал Иру на вокзале Мурманска. И с того дня началась её  «заполярная» выслуга. А теперь дальше обо всём по порядку.
Внезапное (хотя и ожидаемое) решение о приезде Ирины заставило меня, зашевелиться и немедленно обратиться к замполиту полка  по поводу жилья.  Совсем не уверен, что я тогда знал истинную причину, по которой замполит вдруг выразил понимание и желание помочь мне, мы не были даже знакомы до того дня, но на следующий день он  предложил мне вариант, от которого я не мог отказаться. Возможно, я ему «показался» (как суворовец Солнцев в известной поэме).  В центре городка рядом со стадионом находился маленький одноэтажный домик, буквально вросший в землю. В одной его половине размещался матросский кубрик, там временно проживала какая-то команда, численностью 10-12 человек матросов, она имела свой отдельный вход. Вторая часть домика была пустой, и её, пока почему-то свободную, начальник гарнизона разрешил использовать под жильё прибывающим офицерам. Конечно помещение было запущенным и требовало либо сноса, либо капитального ремонта. Однако, всего вероятнее, ни того, ни другого не планировалось, и я побежал его смотреть.  Ни другого выхода, ни выбора не было, я решил занять одну из трёх комнат, самую маленькую, но, более, пригодную, на мой взгляд, для проживания в летнее время, и доложил замполиту о своём согласии занять её. Получив официальное разрешение, начал обживаться. Прежде всего, в КЭЧ базы  получил  широкую, на панцирной сетке, кровать, тумбочку, пару стульев. Комната оказалась настолько мала (не более 8-9 метров), что для шкафа места не было, поэтому смастерил из подручных средств скромное ему подобие. Закупил какие-то мелочи, что-то из посуды, небольшое настольное зеркало (кстати, оно благополучно прослужило нам почти десять лет), изготовил что-то вроде маленькой этажерки для книг. Пригодилось «офицерское приданное», там оказались матрац, одеяло и комплект пастельного белья с подушкой. В комнате было небольшое окно, пол деревянный. В центре «квартиры» располагалось самое большое помещение, теперь оно могло выполнить функцию кухни, из неё было два входа-выхода, в две другие комнаты. Вначале я, оказавшись в роли «хозяина» этих хоромов, не знал, как поступить с остальной площадью. Но вскоре, правильно оценив ситуацию и  обнаружив полную бесхозность дома, решил предложить одну из комнат Олегу Мясину.  Он служил в соседнем полку, ещё в первом, после училища, отпуске женился и, конечно, нуждался в жилье. Вторую свободную комнату предложил Коле Галайко, тоже из наших выпускников, он служил в разведполку, там с жильём было ещё хуже, чем в других. Коля, впоследствии, трагически погиб, летая в Кипелово старшим техником авиационного корабля  на самолёте ТУ-95рц. А на тот момент у него было трое маленьких детей, старший мальчик, инвалид, и пара разнополых близнецов, он скитался с ними по друзьям. Мои товарищи воспользовались такой неожиданной возможностью и все заселились. Мы были из одной роты,  и  обязаны были помогать друг другу, а пока, мои новые друзья по гостиничной комнате Якунин, Северин (активнее других) и Косолапов, помогали и участвовали в  моём «переселении». Так что,  за два-три дня до приезда Ирины я переехал в своё первое «семейное гнездо», а Лёня Поздняков занял моё место в гостинице. Необходимые документы Ирина  получила, я ждал от неё телеграмму о встрече.
Зима 1957-58 годов была непростая, и сюрпризов хватало. Постоянные заряды, повсюду лежало очень много снега, но  в начале апреля вдруг пошло резкое потепление и таяние снега, к средине мая он уже сохранялся   только за пределами гарнизона. В результате, мне хотелось удивить Ирину «климатическими прелестями», но к моменту её приезда в городок пришло «северное лето» со всеми его особенностями, я с ним тоже  знакомился впервые.
В средине мая Ира приехала. Дома её нагрузили, она привезла с собой постельное бельё и очень красивый, австрийского изготовления ковёр с изображением охотников на привале (сюжет известного русского художника). Постепенно наш «уголок» приобрёл жилой вид. Не совсем уверен, что гарнизон, как городок, Ире понравился, но она не выражала этого, а, наоборот, старалась найти себе занятие, сразу записалась в библиотеку и много читала. Я много пропадал на аэродроме. Начавшийся летний период был насыщен полётами, работы хватало, полк продолжал переучиваться на самолёты ТУ-16. Однако мы находили время, осваивали пригород, ездили на речку Ваенга (было немало тёплых дней, и мы даже не раз  делали попытку купаться, хотя вода прогревалась на глубину, не более полуметра), часто ходили в кино, посещая гарнизонный кинотеатр и  североморский Дом офицеров. В Североморск часто приезжали столичные коллективы артистов кино, эстрады (Кобзон, Леонтьев и многие, многие другие, многочисленные ВИА), известные писатели (Рождественский, Горин, мы даже сидели с ними в одном ряду партера), мы старались не пропускать их,  ходили на всевозможные вечера и на танцы (и не раз получали призы). В общем, старались, как могли, как-то разнообразить свой досуг. Летом в моём университете марксизма  были каникулы, так что можно было позволить себе любые, в пределах допустимого, вольности. В гарнизоне существовал негласный порядок, заведённый командованием ещё задолго до нашего приезда, все офицеры обязаны были питаться в столовой (раздельно, технический состав и лётный), продуктовые пайки на дом не выдавались. Конечно, допускалась замена их  денежной компенсацией, но это было совершенно не выгодно. Поэтому, несмотря на большое неудобство, мне пришлось продолжать временно питаться отдельно, а Ира начала учиться готовить. В выходные дни мы готовили и питались дома, для меня это были счастливые дни, я много лет не имел домашнего уюта, а тут  появился аромат теплого очага. Иногда с четой Мясиных устраивали коллективный воскресный обед. Однажды, решили лепить пельмени, я настаивал (как «знаток» приготовления уральских пельменей), что тесто должно быть дрожжевым, мне поверили и здорово просчитались. Ничего хорошего из затеи не вышло, помучились и выбросили тесто. В результате, я был посрамлён, а тесто оказалось на помойке. 
Приближалась осень, следовало  что-то предпринимать, зимовать в этом доме было, мягко говоря, сложно. Так уж получилось, что пришлось, поближе познакомился с замполитом. Как-то во время полётов, мы случайно столкнулись с ним на аэродромной стоянке, он поинтересовался о моём устройстве, я, конечно, поблагодарил его, но и сказал, что жить там можно только летом. А где-то в августе-начале сентября он вызвал меня к себе и повёл в кабинет командира полка (на таком уровне я оказался впервые). В моём присутствии замполит доложил командиру, что с Новой Земли прибыли две немецкие казармы в разборном виде, одна из них в наш полк. Оказывается, приказом начальника гарнизона (командира дивизии) было определено место их сборки и установки. Замполит, не поинтересовавшись, на что я способен, и, не спрашивая моего желания, предложил назначить  гвардии лейтенанта Дробиза начальником строительства (а точнее, сборки). Отказаться я не смог, не приучен. Нужно сделать, будем учиться и делать.  Командир полка, гвардии подполковник Портянченко, только спросил, справлюсь ли я, и дал указание, выделить 6-8 матросов нашей эскадрильи, подлежащих увольнению в текущем году, т.е. организовать полковую «комсомольскую стройку».  Тогда такое практиковалось. Казарма предполагалась под квартиры для офицеров полка. Когда вышли от командира, замполит сказал, чтобы я обо всём доложил инженеру эскадрильи, а все необходимые распоряжения мой командир получит, и добавил, что первую отстроенную квартиру могу занимать. У меня появился реальный стимул, надёжный и весомый. На следующий день я побывал на месте предстоящего строительства. Участок оказался чистым, в десяти метрах от центральной дороги, значился в «плане зимней очистки» от снега, имел неплохое место для складирования строительных материалов. Дом размером, примерно, 40 на 10 метров, одноэтажный, деревянный, сборно-щитовой (в народе, сборно-щелевой»), должен быть установлен в низине невысокой сопки, основа для фундамента крепкая, огромная целиковая каменная глыба, на ней можно спокойно ставить сплошной  фундамент. Результаты осмотра местности и свои предварительные предложения сразу доложил инженеру эскадрильи (ему уже было известно решение командира полка) и замполиту, на следующий день спланировали трейлер с краном и доставку элементов дома, вечером провели подборку матросов-строителей. Принцип подбора принял следующий: сельский житель до призыва в армию,  «не худший» матрос и  личное желание. Один из ребят, сержант, механик оказался  бывшим плотником, его я и назначил  старшим команды. Алексей Лаврентьевич согласился с моим планом, но посоветовал, на первых порах пригласить на стройку специалиста из тыловой базы. Следовало разобраться с чертежами дома, определить вектор его установки. Дом должен был оказаться прямо под взлётно-посадочной глиссадой самолётов, то есть, во время полётов, под зоной повышенного шума (и риска), рядом находился автопарк дивизии. Всё это следовало учитывать, и подсказка инженера была полезной и важной. Ещё два-три дня ушло на получение инструментов, цемента, завоз из карьера песка и щебня. Завезли много старых солдатских железных кроватей, в качестве арматуры для фундамента и т.д. Главным врагом оставалась погода, она  могла сломать все планы. По рассказам старожилов, были годы, когда зима начиналась (выпадал снег) в средине сентября. Следовало  спешить с укладкой фундамента. В целом, не вся площадка была ровная, поэтому, его высоту  по периметру  приходилось нивелировать. Пару дней ушло на изготовление лестниц, носилок и окончательные споры, потом всё пошло, более-менее, гладко. Практически, работали без выходных, подгоняли климатические сроки, но слаженно. Страх прошёл  недели через две, когда фундамент получил свои очертания. Пригласил снова специалиста, получил «добро» на установку первых стен, где фундамент хорошо затвердел. До конца сентября успели установить коробку и приступили к потолкам и крыше, стропила ставили сразу по мере установки стен. Нас очень выручило то, что дом был хорошо упакован, все его элементы подписаны, и соответствовали чертежам, чувствовался немецкий порядок. Был только один случай, когда установленные стены вдруг «зашевелились», успели своевременно  исправить и перезакрепить. Кроме указанных креплений, по совету моего помощника, сержанта (он оказался классным строителем) все соединения крепили, дополнительно, специальными скобами. Нам повезло, до снега мы успели закрыть крышу, оббить её крупной дранкой и «войти» в дом на отделку. Окна двух третий дома прикрыли ставнями от снега. Сержант, к тому же, оказался неплохим печником, он подобрал себе двух помощников, и они, втроём, начали установку печей. Дом предполагал 6 квартир (двух трёхкомнатных по центру и четырёх двухкомнатных с торцов дома, итого  14 семейных комнат). В каждой квартире кухня,  каждая комната по плану имела печку, поэтому,  устанавливался её металлический каркас, сами печи выкладывались внутри каркаса из кирпича. К средине ноября  первые две квартиры, сарай с ячейками для всех 14 комнат и общий туалет (на улице) были готовы для вселения. По иронии судьбы улицу назвали «Зеленая» (наш дом получил порядковый номер, 50), не было ни кустика, под таким названием она и вошла в гарнизонный план. Готовую часть дома принимала комиссия, которую возглавили командир полка, начальник штаба и замполит, я получил своё первое офицерское поощрение, мне разрешили выбрать и занять комнату. Пришлось заранее подсуетиться и, одновременно со мной, в доме поселились Валера Лисвиненко с женой Светланой и сыном,  в соседнюю квартиру въехали Толя Якунин и Володя Уланов с жёнами, Валей и Руфиной. Сдал я свои обязанности несколько позже, только  после того, как были сданы «центральные» квартиры, там разместились ещё шесть семей полка, остальное строительство, а, точнее, его окончание, весной завершала  другая бригада, старшим был назначен молодой лётчик из соседней эскадрильи. Тогда же началось строительство  второго дома, аналогичного нашему, напротив, его строил соседний полк.
И так, мой первый год офицерской службы подошёл к концу. В целом, я завершил его неплохо, а те четыре месяца, проведённые на стройке, только добавили к этому. Главное, конечно, заключалось в том, что на ближайшие годы удалось решить свою квартирную проблему. Одновременно, в полку у меня появилось много новых знакомых и друзей, а ещё, ко мне пришло понимание, что кое-что могу. Очень важным считаю, что в этот период мне удалось многое. Я успел познакомиться со всеми структурами базы гарнизона,  приобрёл там новых знакомых, узнал многих начальников разных служб, получил опыт особого вида строительства («хапспособом») в условиях Заполярья. К тому же, удалось помочь друзьям обрести жильё, заслужил определённый вес среди командования своего полка, что мне, в дальнейшем, пригодилось. В специальном отношении не пострадал, без меня обошлись. Зато, спустя очень много лет, уже демобилизовавшись и проживая в Москве, во время первой из ежегодных встреч ветеранов полка, кое-кто вспомнил и этот факт моей военной биографии, это приятно было услышать.   
Мы продолжали вести свой обычный образ жизни, и, несмотря на то, что Ирина была уже в положении, и мы ждали нашего желанного первенца, по-прежнему, бегали в кино и на танцы. Наше новое жильё, 18-метровая комната, хорошо держала тепло, но при условии ежедневного и многочасового протапливания. Дровами   запастись удалось, осталось немало строительных отходов. Для приготовления пищи использовали керогаз, успешно работавший на высокооктановом авиационном керосине, его хватало. Вот только керогаз нередко вспыхивал и грозил тяжёлыми последствиями. Трудности доставляла вода, вернее, её отсутствие, она была привозная, доставлялась автомашинами в определённое время и заставляла себя караулить, ближайшая колонка была в ста метрах от дома. Холодный, открытый туалет в условиях Севера (продолжительной зимы  и при постоянном ветре со снегом) также создавал немало хлопот. Но мы были молоды и, пока не было детей, эти проблемы научились решать, я даже не ожидал, как Ирине удалось так, сравнительно быстро, акклиматизироваться и привыкнуть ко всему этому, она оказалась молодцом.
Во второй половине года дивизию «порадовало» молодое  пополнение, на контрактной основе на службу были призваны молодые девушки. В каждый из полков пришло, примерно, по 30-40 человек. В стране стал сказываться дефицит мужского населения. При подготовке страны к международному молодёжному фестивалю (1957 года) Москва провела зачистку столицы, выселив за 101 км всё «ненадёжное» население, в первую очередь, мужское. Но коснулось это и девушек определённой, древней профессии, их размещали дальше от центра. Одно такое, достаточно массовое,  поселение было тогда организованно и создано между городами Мурманск и Североморск, в нережимной зоне (в посёлке Роста, не путать с «окнами Роста»). Методы переселений в стране были неплохо освоены и отработаны государством  ранее, ещё при Сталине, страной по-прежнему продолжали  руководить  его верные соратники и продолжатели. Девчат забирали в «местах их основной работы», стригли наголо, и товарными вагонами рассылали по окраинам. Я такие рассказы от пострадавших слышал сам. И вот теперь, им была предложена альтернатива, желающих служить на положении сверхсрочнослужащих оказалось, наверно, немало, многие из них и пришли в наши полки. Они, как правило, владели, причём, в совершенстве, одной профессией, их следовало учить с «нуля». Максимум их образования составляла школа-десятилетка. Теперь, в соответствии с «Положением...», им  разрешалось учиться  заочно в гражданских техникумах и ВУЗах, они были обеспечены всем необходимым, стабильной зарплатой, общежитием, питанием и работой. И те, кто из них оказался умнее, правильно воспользовались этой уникальной возможностью. Многие из них, впоследствии, успешно выходили замуж за молодых офицеров и сверхсрочников, среди моих друзей было немало таких семей. В общем, на одном из утренних построений полка в начале 1959 года нам неожиданно было представлено такое пополнение молодых «гвардейцев», совершенно необычное по тем временам, т.к. считалось, что у войны лицо совсем  не женское, но свет перевернулся, время-то было мирное.
Осенью 1958-го года, по истечении моего кандидатского стажа, я успешно собрал необходимые рекомендации и был принят в члены партии. Сегодня, перелистывая и вспоминая те и другие события того времени,  отчётливо понимаю, мной (да и большинством из нас) вынуждены были управлять элементарные, чисто меркантильные, соображения. Иного пути успешно решать свои проблемы просто не существовало, приходилось приспосабливаться, подкрепляя свои действия и поступки видимой активностью и политкорректностью. Я не хочу сказать, что был противником режима и власти, отнюдь нет. Мои личные внутренние убеждения никак не расходились с общегосударственными и партийными решениями, я доверял и продолжал наивно верить в то, что слышал. На самом деле, ситуация произвола партийных органов безжалостно отсекала всех, кто был даже равнодушным к режиму.  Когда-то в училище, подавая заявление о приёме в партию, мной руководили другие соображения. Я всегда ранее был абсолютно уверен в правильности всех решений «сверху», но теперь, увидев, что творится «внизу», начал понимать, «пусть этот мир прогнётся под нас» и нужно во всём исходить в первую очередь из личных соображений. Видимый альтруизм на деле продолжали театрально и искусно демонстрировать только командиры больших степеней и профессиональные политработники, не всегда умело скрывающие истинность своих побуждений, ну и, естественно, те, кто хотел спокойно дослужить до пенсии, на деле всё превращалось  в  откровенную  «липу». Такие парадные спектакли становились всё более заметными. К этому быстро привыкали все, врать стали «в глаза» и не видели в этом ничего удивительного. На партийных собраниях сидеть и слушать становилось тошным, и это тоже стало обычным. Мне казалось, раньше этого не было, когда всех объединяло горе и раны войны, её многолетних последствий, сейчас жизнь постепенно стала приходить в какую-то норму, и язвы сами полезли наружу.
Авиация, во все свои времена, начиная с момента её зарождения (мифически, наверно, от Икара), всегда имела свою отличительную особенность, главным образом, в силу особоопасной профессиональной специфики. Отношения между людьми,  «живущими» в ней, и их повседневные дела, уже генетически, не могли иметь ничего общего с идеологией.  Стоимость жизни этих людей пребывала в другом измерении, подчиняясь своим законам, законам доверия и братства. Оценивать её привыкли по своим нестандартным критериям и по своей шкале измерения ценностей.  В основе такой оценки всегда лежала, главным образом, истинность понимания высочайшей ответственности за сохранение жизни конкретных людей, принимающих непосредственное участие в этом развивающемся процессе, и имеющих право на жизнь, равное для всех на земле,  но ежедневно рискующих потерять её. Тем более,  в условиях мирного времени. Однако метастазы лжи начали проникать и сюда, в «святая святых», а это  пугало.
Моя аэродромная служба стала прозаичной и не приносила ничего, кроме усталости, но продолжалась. При въезде на аэродром (у КПП) висело огромное полотнище, на котором была написана фраза: «Техник, ты не имеешь права покинуть стоянку, пока твой самолёт не   исправен!», и это, действительно, было неотъемлемым правилом и девизом каждого члена технического экипажа. Нередко рабочий день превращался в рабочие сутки.
Глубокой осенью в полк пришло первое (после нас) пополнение офицеров, техников по эксплуатации самолёта и двигателей из нашего училища и несколько человек, специалистов по вооружению. Какая же очевидная разница была между ними, «наши» сразу бросились изучать технику, а молодые «вооруженцы» быстро оценили ситуацию, пошли в художественную самодеятельность и хорошо преуспели в ней, через полгода основная часть их стала штатными политработниками, только один из них, лейтенант Шульга, переучился на спецштурмана и начал летать.
Зима, с 58-го на 59-й год, принесла мне знаменательное испытание, я попал на офицерскую гауптвахту. Ненадолго, всего на одни сутки. Случилось это неожиданно, ничто не предвещало малозначительному событию такой непредсказуемый исход. Почти сутки, проведённые на аэродроме, вынудили халатно отнестись к своей форме одежды. После  уборки снега поехали на завтрак в столовую, я, как был  в свитере, так и поехал. В столовой, напротив нас  за столиком завтракал комендант гарнизона майор Акопян, не очень адекватный человек, как и большинство из них. То ли это было его субботнее «выступление», но ему не понравилась моя форма, хотя смешения не было. Он подошёл, представился, я тоже. Обменялись репликами, пришлось объясняться. В результате разговора получил от него сутки ареста. Пришёл домой, объявил Ирине, что иду в тюрьму, собрался и ушёл, гауптвахта находилась в гарнизоне. Сутки провёл за игрой в карты, со мной сидели ещё два офицера, таких же, как я. Ничего и не понял. На службе не отразилось, была суббота. В понедельник доложил командиру, он улыбнулся и посоветовал забыть об этом, я так и поступил, но записал себе биографический факт, имевший место быть.
 Отстроенная, готовая часть «моего» дома постепенно заселялась, а последняя его часть достраивалась. Новый, 1959 год встречали полковым вечером, а затем продолжали дома, вместе и дружно, двумя «квартирами» (сохранились фотографии этой встречи), Валера Лисвиненко исполнял роль «Деда мороза». Володя Уланов оказался неплохим мастером по дереву, и, ещё накануне, смастерил хороший круглый стол, за которым мы и сидели. Между прочим, я с удовольствием  позаимствовал его опыт и умения, сделал нам такой же, и он прослужил  нам не один год.
В феврале Ирина уехала в Москву, в апреле у нас ожидалось прибавление в семье. Первые роды, условия сложные, без помощи на первых порах (я все время на службе), даже без холодной воды и туалета, да и роддом далековато, за пределами гарнизона. Рисковать не имели права. С предродовым  пребыванием Иры в Москве совпал приезд туда Бори, моего младшего брата. Он потом делился со мной, как познакомился с Ириной и её семьёй, и как  гордо гулял с красивой беременной женщиной. Под окнами дома, оказывается, продолжал вздыхать  Гера Горшков, один из тех, теперь уже бывших,  возможных претендентов на её руку.
Я, оставшись один, старался быть больше занятым на аэродроме, чтобы отвлекаться от мыслей об одном и том же, очень волновался за них обоих, в соответствии со всеми подсчётами, ожидали сына. Звонить тогда по межгороду было очень дорого, а, главное, сложно, в экстренных случаях переписывались с помощью писем-телеграмм, была тогда  такая форма сообщений, удобная, быстрая и доступная, потому, вскоре, и ликвидированная. Из писем Ирины знал, что она познакомилась с моей тётей, женой маминого брата, в её сопровождении Ирина побывала в женской консультации (у тёти в Тушино всё было «схвачено»).  Врач подтвердила нормальное без отклонений протекание беременности. Она и в роддом отвела Иру, когда пришло время.
В это же время вышел, наконец, долгожданный приказ Министра Обороны, разрешающий, начиная с 1959 года, заочное и вечернее обучение офицерского состава во всех гражданских высших учебных заведениях (университетах и институтах) страны, но, строго, по своей специальности. Один, очень  хороший мой приятель (и, одновременно, ровесник), лётчик Толя Фёдоров умудрился тогда поступить на заочное отделение стоматологического факультета мединститута и успешно, впоследствии, окончил его. По поводу выбора второй профессии он своеобразно трактовал мотив, и мне запомнилась его крылатая фраза, что «власти приходят и уходят, а зубы остаются». Я написал рапорт на учёбу в Киевский институт гражданской авиации, и, не теряя времени, в ожидании ответа на рапорт, немедленно начал подготовку к экзаменам. Таких желающих в полку оказалось около 50 человек. Тем техникам, за которыми был уже закреплён конкретный самолёт, отказали сразу. Это вытекало из условий реальной боеготовности полка, т.к. в таком случае следовало бы отпустить в академический отпуск одновременно, дополнительно к плану, ещё 50 офицеров, т.е. фактически оголить полк. Существовали нормы готовности, они  не могли быть нарушены. За мной, к счастью, к этому моменту самолёт не был  закреплён,  и мне разрешили. Я написал рапорт на очередной отпуск со средины мая, получил дополнительные 10 дней для сдачи вступительных экзаменов, так что отпуск составил 59 суток, больше было нельзя, терялась «полярная надбавка». Из моих друзей в нашем полку, кроме меня, разрешение получили Володя Уланов, Марк Спивак, Толя Якунин, а всего человек 15. Теперь я быстро собрал необходимые документы, отправил и, в ожидании новостей от Ирины и из института, начал усердно и целенаправленно готовиться. В заявлении на имя ректора указал, что вступительные экзамены могу сдавать в Москве в филиале института. Через месяц получил  документы из Киева, а ещё через неделю я стал счастливым отцом,  ещё до конца не понимая своего нового статуса. На десять дней раньше родилась первая дочь у Якуниных.  Наши жёны рожали нам детей, находясь у  родителей, мы тут дружно отмечали и, одновременно, готовились к вступительным экзаменам. Дополнительно, мы с Толей заканчивали учёбу в вечернем университете марксизма, которая успешно завершилась в мае, и мы получили соответствующие дипломы. В конце мая меня повысили в должности, назначили «старшим техником авиационного корабля». За мной теперь закрепили конкретный самолёт с бортовым номером 32, который, к счастью,  в это время находился на заводских доработках в ДАРМе (на нашем североморском дивизионном заводе). Моё присутствие при нём временно оказалось  чисто формальным и мне разрешили уйти в отпуск. Забрав с собой все необходимые институтские документы и нужные учебники, я убыл.
Помню своё появление в Москве. Вокруг ребёнка крутилось всё семейное  население, приходили тётя Оля, мама Юры, и жена моего дяди. Все любовались этим чудом, большие и маленькие, всем хотелось его потрогать, пронянчиться. Наш сын, получивший имя Вадим, действительно, был (и есть сейчас, конечно) прекрасен и самый красивый, хотя в чём-то и похож на меня. Запомнилось, как тесть всегда, когда был дома, стоял в центре комнаты, около стола, на котором пеленали ребёнка. Так он  ожидал, когда можно поймать в ладони его очередной «фонтанчик» мочи.  Ирину я нашёл заметно похудевшей, но ей это шло. Она сменила причёску (отрезала косу и оставила её в парикмахерской), сделала завивку, так ей было, наверно, легче. Но оставалась такой же красивой, стала ещё лучше, расцвела, во взгляде  добавилась материнская гордость,  появились заботливость и постоянная тревога за ребёнка. Меня ожидали её прекрасные фотографии, сделанные до моего приезда профессиональным фотографом, они абсолютно точно отражали её счастливое материнское состояние и, до сих пор, являются  лучшими, на мой взгляд, из того, что есть в наших семейных альбомах. Имя сыну мы придумали заранее,  оно за ним и сохранилось. Несмотря на наше скромное материальное положение мы стали теперь богаче, наша ячейка превратилась в полноценную семью, всё было прекрасно, мы, были, как могли, счастливы.
Я предложил Ирине, съездить на Явас, мне хотелось показать ребёнка родителям, она категорически отказалась, беспокоилась  за его здоровье (сегодня я понимаю, она была совершенно права, нельзя было в тех бытовых условиях рисковать, не стоило того), но тогда мне это не очень понравилось. Мы договорились, я должен был на пару недель съездить туда один и привезти маму. Конечно, мой отъезд в той обстановке нельзя считать безупречным поступком по отношению к Ире и ребёнку, но, в то же время, пребывать два месяца в отпуске и не повидать родителей я тоже не мог. Вскоре я побывал в институте, выяснил ситуацию, взял расписание экзаменов. «Окно» позволяло совершить короткую поездку, я съездил домой, но вернулся один, мама приехала позднее. Её поездка совпала с необходимостью срочной консультации в московской клинике по поводу появившейся опухоли в желудке. К счастью, в этот раз всё обошлось, операция предстояла в следующем году, опухоль должна была дозреть, она оказалась не злокачественной.
Вступительные экзамены сдал, набрал 16 баллов из 20, считал, для зачисления на заочное отделение вполне достаточно. У меня была полная уверенность, что пройду, но окончательного решения следовало ждать из Киева. Оставшуюся часть отпуска проводили в Москве, жили у родителей Иры, тесновато было и не очень удобно.  Но в той ситуации другого выхода не было, её родители поддержали нас и материально, моих средств не хватало.
Ещё в период сдачи вступительных  экзаменов  нас  неоднократно навещал «купец» из Военно-Воздушной Академии имени Жуковского,  он приглашал таких, как я, офицеров, к себе  с оценками, полученными в ходе вступительных экзаменов, среди абитуриентов нас было несколько человек. В том году академия открыла новый факультет, и случился недобор на отделение «авиационное вооружение». Поступление на это отделение нам надёжно гарантировалось, но я от предложения деликатно отказался. Своё решение я принимал с большими колебаниями. Впоследствии, неоднократно и, не один год спустя, я  продолжал анализировать своё решение, предложение было, на первый взгляд, очень соблазнительным и заманчивым. И каждый раз приходил к выводу, принятое тогда решение оказалось правильным, несмотря на видимую  заманчивость предложения. Дальнейший ход прохождения   службы подтвердил мою правоту. Тот набор случайных факторов, который сопутствовал моей офицерской службе, в дальнейшем позволил найти и выстроить оптимальную линию поведения, роста и продвижения, причём, без потерь и резких переходов. Решение из Киева должно было придти в Североморск, так что до возвращения из отпуска этот вопрос закрылся. В конце июля мы,  втроём, убыли на Север.
В Североморске меня ожидало разочарование, мне пришёл отрицательный ответ из Киева, я не прошёл по конкурсу, причина не комментировалась. На свой официальный запрос получил ответ, из которого следовало, что в соответствии с Постановлением Правительства СССР на заочные отделения всех ВУЗов страны, готовящих специалистов для гражданской авиации, на 1959 год изменена квота поступления, и лётчики-испытатели, не имевшие высшего образования, при положительной сдаче экзаменов, принимаются вне конкурса. В общем, иными словами, при раздаче мне не хватило места. Верить, или не верить холодному ответу чиновника, но факт, меня не приняли, и жаловаться бесполезно, дело этим не поправишь. Откуда им могло быть известно, с каким трудом добывалось разрешение на учёбу. Не поступил тогда и Толя Якунин, и ещё многие другие, видимо, все мы переоценили свои возможности, Спивак и Уланов были приняты. Большинство   неудачников опустили руки сразу. Мы с Толей приняли твёрдое решение повторить попытку, и, не откладывая,  если удастся,  в следующем году. Якунин выбрал ленинградский северо-западный политехнический (там теперь учился Уланов), я опять, тот же, киевский, но другой факультет.
По возвращении из отпуска я не спешил докладывать о провале с поступлением, и, пока официально не требовали отчёта, отложил этот вопрос до лучших времён. Как раз в это время началась комплексная приёмка моего самолёта из ДАРМа, участвовали все инженерно-технические службы эскадрильи и полка, на что ушло более месяца. В мой технический экипаж пришли два механика, специалисты из ШМАСа (школа младших авиаспециалистов), один по основным системам самолёта и двигателей, второй по электрооборудованию. К сожалению, время стёрло из памяти их фамилии, помню, что электрика звали Михаил. Это были золотые ребята, как бы я сейчас хотел увидеть их. Те неполных три года, что мы в условиях Севера ежесуточно были вместе, забыть невозможно. По возрасту мы были почти ровесники, но в разном качестве и статусе, а трудились, как братья, понимали друг друга без слов и нередко наши предупреждающие действия оказывались впереди принимаемых решений. Через год совместного труда мы были взаимозаменяемы по всем основным вопросам эксплуатации, они не ждали никаких напоминаний, отчётливо понимая роли каждого из нас и  персональную ответственность за жизнь лётного экипажа, которая полностью лежала на мне. Гвардейское спасибо Вам, мои первые подчинённые и боевые друзья, где бы Вы сейчас не находились. Первый (испытательный) вылет моего самолёта состоялся в августе, и с этого момента служба пошла в ином измерении. Самолёт задержался с «налётом» и его стали планировать на полную смену каждого лётного дня (продолжительность смены, примерно,12-14 часов), до трёх раз в неделю. Каждый полёт продолжал приносить замечания, которые требовали особого внимания к жизненно-важным узлам самолёта, недостатки нуждались в постепенном выявлении и устранении. Лётные экипажи, привлечённые для таких полётов,  были самые опытные в полку. Но никто в данной ситуации не застрахован от не стандартного поведения  испытуемой техники такого уровня, потому все облёты проходили на «нервах». А на это ушло ещё не менее двух недель, я около двух месяцев (в общей сложности) не сходил с самолёта и пропадал на аэродроме. Домой приезжал разбитый, еле живой от усталости, реально рабочий день достигал 18-20 часов. Самолёт должен был войти в готовность № 1 к сентябрьским зачётным учениям флота и иметь полную способность к решению особых задач, причём, нестандартных для данного типа.  Досталось Ирине в эти месяцы, она, практически, не имела от меня никакой помощи. Однажды произошёл случай, который мог иметь непредсказуемые последствия. Ирина грела воду, чтобы купать ребёнка. Керогаз, на котором стоял бак с водой, неожиданно  вспыхнул, пламя взлетело до потолка, она с ребёнком одна, а дом, между прочим, из сухого дерева. И она не растерялась, не стала поливать керогаз водой, а накрыла его большой плотной курткой. Копоти было много, но пожара не случилось. Слава богу, всё обошлось, сын подрастал, а учения завершились, началась обычная лётная нагрузка, мой самолёт стал планироваться наравне со всеми другими, т.е. два раза в неделю.
Для участия в сентябрьских учениях с Балтики прибыл к нам на Север и развернулся на нашем аэродроме полк самолётов ИЛ-28, разведывательного назначения. Мы впервые, после училища, увидели технику, которую прекрасно знали не по рассказам, но ни разу её не видели в боевой работе. Полк был в кадрированном составе, самолётов 12-13, не более. Нам не было известно, какую оперативную или тактическую роль они играли в ходе учения, вероятно, свою, специфическую, какое оружие использовали, но летали много, днём и ночью, парами, и звеньями. Настал день их возвращения домой на Балтику. Улетали днём и решили показать «класс», взлетали парами (ширина взлётной полосы позволяла), интервал между парами около минуты. На КДП  взлётом руководил командир нашей дивизии генерал Рубан. Взлетела первая пара, вторая, и вдруг, один из самолётов третьей пары, благополучно взлетев и набрав высоту около 50 метров, начал падать, а из него стали выскакивать люди. Мы, наблюдавшие это зрелище, ничего не могли понять, но увидели в воздухе сначала два полунаполненных парашюта, пилота и штурмана, а затем и стрелка-радиста, но без парашюта. Самолёт рухнул в конце взлётной полосы на «бетонку», при ударе, полностью подломив под себя плоскости крыла, как бы сложился. Несмотря на такое тяжёлое происшествие, остальные экипажи полка продолжали взлетать в том же темпе, пока в воздух не ушли все самолёты. Рухнувший самолёт, к счастью, не «ткнулся» и не загорелся, упал плашмя. Экипаж остался жив и даже не покалечился, их сразу собрали и увезли в госпиталь. Если бы это произошло одной-двумя минутами позже, самолёт оказался бы над огромным оврагом, за пределами полосы и всё было бы не так радостно. Самолёт тягачом с помощью тросов откатили на стоянку разведполка, он потом ещё года два напоминал всем об этом случае. Оказалось, что этот экипаж упал тогда в третий раз и снова без потерь. Так, мы впервые наблюдали реальную катастрофу, слава Б-гу, без гибели людей. Между прочим, упавший экипаж, отлежал 10 дней в госпитале, благополучно убыл домой на нашем дивизионном ЛИ-2.
 К этому времени наш полк полностью окончил переучивание на новую технику, и занял соответствующее место в первой линии.  В ноябре того же года поступило новое положение о суммарном годовом  «налёте» экипажей. Он был необходим для расчёта двойной выслуги лётному составу, в соответствии с ним требовалось резко увеличить налёт на каждый экипаж. А это резко и  значительно увеличивало нагрузку и на самолёт. Тут следует заметить, что американские лётчики на самолётах такого  типа, как наши, в год набирали до 300 часов, у наших  нормой считалось только 70, разница огромная. Не уверен, что найденный выход из данной ситуации  был единственный, но остановились на увеличении длительности полётов, т.е. теперь лётный состав полка  начал выполнять полёты с продолжительностью в две смены, не заботясь об отдыхе технического состава, который должен был обслуживать технику обе смены. Самолёты стали садиться на «запасные», в том числе и «ледовые» аэродромы, отрабатывая там взлёт и посадку. С этой целью, каким-то приказом, ввели требование (совершенно, незаконное)  для «старшего техника корабля» летать на борту. Официального положения по авиации на это не было, да и быть не могло. Далеко не каждый старший техник корабля мечтал летать, имея, возможно, ограничения по состоянию здоровья, к тому же, не имея своего оборудованного на борту рабочего места с катапультным сидением, парашютной подготовки и персонального  парашюта. Ввиду отсутствия официального «Положения», на нового члена экипажа  не могли распространяться  законные льготы лётного состава на данный тип самолёта («двойная» выслуга,  персональный бортпаёк, льготы семье на случай гибели и т. д.).  И, вообще, всё то, что законно  полагалось офицеру штатного лётного экипажа, летающему в Заполярье на  самолётах реактивной авиации. А я тайно однажды попробовал  и мне понравилось. Со своими экипажами мне удалось налетать много (я не считал) часов, и не жалею об этом. Не по рассказам я видел труд лётчика и штурмана, стрелка и радиста, летал на выполнение различных упражнений. Впоследствии много налетал на воздушную дозаправку топливом, видел весь этот процесс «живьём». Иногда, даже, стал подумывать о переучивании на лётную профессию. Примеры, правда, единичные уже были, некоторые техники стали штурманами-операторами (как пример, выше приводил Шульгу),  технику мы знали, конечно, лучше, более грамотно и умело могли бы эксплуатировать её в полёте. Моё решение получить высшее образование, взяло верх. Но я  «подлётывал» нелегально и до этого нелепого приказа, продолжал регулярно и после,  втайне от начальников и, конечно, многим рискуя. Знали об этом только мои механики, иногда, техник отряда.
Зима с 1959  на 1960-й год оказалась не менее снежной и ветреной, чем предыдущая. Вообще приход зимы определялся по приметам, нам это сразу передали «старожилы». Напротив нас, на противоположной стороне Кольского залива, находилась огромная сопка (мы называли её «Фудзияма»), она покрывалась снегом на две-три недели раньше нашего района, это был наш ежегодный климатический ориентир, и он не подвёл ни разу. В этом году зима началась  очень рано, в средине сентября, снег валил беспрестанно и  покрыл всё, сугробы выросли и измерялись по высоте в «метрах». Опять аэродромная канитель, деятельность по уборке снега легла на плечи технических экипажей, часто в ущерб работе с техникой. Вообще, борьба со снегом - это особая страница службы в Заполярье. Это, в чистом виде, каторжный труд, у него есть только начало и нет конца. Тот, кто этого не испытал сам, никакой рассказ его не убедит, ни одному дворнику в городских условиях не перекопать столько снега за жизнь, сколько мы убирали за один сезон. Взамен дополнительным, так необходимым,  «рукам»  возник большой ассортимент подручных средств, придуманных людьми, «волокуш», как их называли, помогающих бороться со снежными  заносами. Но побеждал всегда снег, перебороть его было невозможно. Известная картина «Бурлаки на Волге» точно воспроизводила наш повседневный труд. Мой самолёт продолжал много летать, состояние техники вошло в норму, это радовало и, на общем фоне прибавляло уверенности, потому что в других полках стали возникать трагические случаи, катастрофы с гибелью экипажей. За те, неполных, три года, что мы пришли из училища,    разведполк потерял два экипажа и дивизия четыре. Последним тогда оказался  случай на соседнем с нами аэродроме, когда самолёт опрокинулся и перевернулся на взлёте, рухнул, чуть оторвавшись, в конце  взлётной полосы прямо на «бетонку». Трагедия усугублялась тем, что всех погибших мы знали, они со своими семьями проживали рядом.
Беда была ещё в том, что истинную причину, приведшую  в каждом конкретном случае к несчастью, установить не удавалось, потому не гарантировалось её исключение в дальнейшем. Конечно, что касалось технической надёжности материальной части, технические экипажи делали всё, от них зависящее и гарантирующее её исправность. На страже были знания и опыт старших техников, персональная ответственность каждого из нас и своевременная помощь специалистов, старших по должности. Над выяснением причин отказов на любом самолёте полка трудились все, вплоть до старшего инженера дивизии, это был неписаный закон, все самолёты должны быть в строю и готовы летать. Теоретически была возможность забыть какой-то инструмент на месте проведения работ, особенно это представляло опасность, если он попадал в систему тросового управления. Иногда, вероятно, это и было причиной аварий (история знает такие случаи), но теперь вопросу сохранности и контролю над ним уделялось особое внимание, хотя кардинально на ситуацию это вряд ли влияло.
Гибли экипажи (по 6-7 человек в каждом самолёте) в мирное время, количество вдов и сирот росло в той же пропорции, похороны превращались в общегарнизонную трагедию. Самолёт ТУ-16 был, вероятно, заложен, как безупречно и стопроцентно надёжный (а так не бывает), аварийные средства покидания при необходимости имел слабые и не достаточно эффективные. На первый взгляд, казалось, что конструктивно предусмотрено всё. Однако, при возникновении аварийной ситуации в воздухе, требующей немедленного покидания самолёта, каждый член экипажа должен был проделать на своём рабочем месте определённый комплекс «телодвижений», по времени не совместимый с запасом, располагаемым для сохранения жизни.  Печальная статистика катапультирований из ТУ-16-го, терпящего бедствие, к сожалению, показывает, что эти средства мало кого спасли от гибели. И лётчики доподлинно знали об этом, на нём прекрасно «леталось», когда он заправлен топливом и исправен. Видимо поэтому учебные катапультирования с рабочих мест этого самолёта, за 9 лет моего пребывания в полку, не проводились ни разу (во всяком случае, я о них не слышал и не знал), даже парашютные прыжки выполнялись не всеми членами экипажей и не более одного раза в год. Под разными предлогами такие тренировки откладывались или переносились, а лётный состав увиливал, не желая, в лучшем случае, получать серьёзные травмы от этих упражнений.  И защиты от этого не было, проходил месяц, другой,  очередное горе успокаивалось (не для семей погибших, конечно) до следующего  случая. К горькому осадку от случившегося  после каждого происшествия добавлялась неуверенность у всех. Но всегда в полку находились героические экипажи, способные в любой обстановке переступить психологический барьер и хладнокровно летать, а в следующую смену, по законам стаи, уже летали все остальные, как будто накануне ничего не случилось. Это касалось и  технических экипажей, чья ответственность, как у оставшихся в живых при этом, была чрезвычайно высока. Доказывать свою невиновность в условиях такого горя очень сложно.
Поближе к весне 1960-го года к нам приехал мой брат, Боря. Основной целью его приезда была попытка устроиться в качестве конферансье на работу в военно-музыкальный коллектив флота. На Северном флоте был такой в единственном числе (ансамбль КСФ), это высокопрофессиональный коллектив и возможность попасть туда, не имея профессионального образования, исключалась вообще. Поэтому Боря, недолго погостив у нас и, испытав разочарование, уехал. Он извлёк из этого турне правильный урок, нужно получать специальное образование, и его решение   поступить в театральное учебное заведение, было  своевременным и единственно правильным. Тем более, к этому времени он не утруждал себя учёбой, окончил только 9 классов, да и Валя, его девушка, была в положении. В общем, после короткого пребывания у нас на Севере, Боря поехал в Пермь. Остановился у нашей общей тёти, где кода-то жил и я, и несколько месяцев поработал в музыкальном коллективе завода  им. Сталина. Летом того же года демобилизовался и вышел на пенсию мой отец, и наши родители переехали в Пермь на постоянное местожительство. А осенью того же года Боря поступил в Свердловское театральное училище, так и определилась его дальнейшая профессиональная жизнь. Вскоре у него родилась дочь, отцовство он не признавал долго, пока не узнал, что она была его точной копией. Девочка выросла, окончила балетное училище в Киеве, стала профессиональной балериной, и работала в киевском театре оперы и балета.
Возвращаюсь к весенним событиям 60-го года. У нас медленно приближалась весна, и семьи наши засобирались в среднюю полосу (так происходило ежегодно), мы тоже решили, ребёнку лучше во всех отношениях этот период до моего отпуска  провести в Москве. Ребёнок уже начал ходить. Но сначала он научился вставать, причём, делал это резко (как бы докладывал: «я готов»), держась за сетку кроватки, и начинал быстро  передвигаться вдоль сетки, туда и обратно. На твёрдое основание мы поставили его, когда он почувствовал себя увереннее, боялись искривления ножек. В начале апреля мама с сыном уехали, я оставался один. Есть фотографии, где  сынок самостоятельно  гуляет с мамой в Москве (кажется, с детской лопаткой в руках) вдоль металлического забора стадиона в парке, мама держит его за ручку.
В этом году мы стали ещё чуточку богаче, у нас появился телевизор КВН с линзой, покупка, по тем временам, необычная, они только что появились в свободной продаже. Правда, пришлось  для этого продать наш красивый ковёр, лишних средств не было. Антенну сделал сам, по чертежам. Стали смотреть программы, сначала местного (мурманского), а вскоре и центрального, телевидения. Ребёнок был маленький, у нас не стало возможности регулярно бывать в кино, на концертах, теперь эта потребность частично восполнялась. Ленинград и ленинградцы в те годы много сделали для развития города Мурманска и его области. Многие улицы нашего областного центра по праву получили его названия, ленинградцы же занимались и монтажными работами системы ТV,  даже первые дикторы были из Ленинграда. 
Настало время,  мне пора было  повторить попытку с институтом. Я уверенно выдержал паузу, подобрал  момент, когда инженер эскадрильи уехал в отпуск и написал рапорт, старший техник отряда, гвардии капитан Камышников Дима, не глядя, подмахнул его. Далее, в ближайший лётный день, когда командир эскадрильи летал на моём самолёте, он, после успешного полёта, прямо на стоянке  тоже подписал мой рапорт. В строевом отделе полка, его начальником служил мой недавний, но хороший приятель, гвардии капитан Коля Таран, я передал ему рапорт на подпись командиру полка. В числе других бумаг рапорт был подписан. Теперь я совершенно спокойно отнёс его в дивизию, штаб которой располагался на втором этаже того же здания. Авторитет командира полка был всегда настолько высок, что рапорт, завизированный или подписанный им, в вышестоящей инстанции проходил автоматически (даже, если бы это, наверно, было  представлением к званию Героя Советского Союза, а такой подписали в тот же день). Таким образом, моё прошение удачно прошло все инстанции, как я и рассчитывал. Оставался штаб авиации (в Сафоново), куда я съездил на следующий день, и официальное разрешение держал в руках. Так,  мне на всё хватило одной недели.  Теперь, о моём рапорте знал только Таран, я ему верил, как себе. Вскоре, теперь уже повторно, я собрал необходимые документы и выслал в Киев, оставалось снова готовиться и ждать приглашения на экзамены.
А ближе к лету прогремело  Постановление правительства о крупном сокращении Вооружённых сил, на 1,2 миллиона человек, в большей степени оно касалось авиации. В первую очередь,  мы узнали о ликвидации истребительных полков  ПВО страны, где на вооружении стояли самолёты МИГ-15 и МИГ-17. У нас на Севере, в Луастари, базировался 5-й  корпус ПВО страны, он полностью подлежал  ликвидации. Кстати, в одном из его полков служил Ю.А.Гагарин (о нём отдельная история, а рассказ ниже), никому тогда неизвестный. Многие лётчики тех полков, расформированных в срочном порядке,  после короткого переучивания, пришли к нам в полк, на «второе сидение», вторыми пилотами, они быстро вошли в строй, хорошо летали и прекрасно росли в должности. Отчётливо помню Игоря Давгулевича, из  гагаринского звена, он часто летал на моём самолёте, рано стал командиром эскадрильи. Помню Санникова Сашу и других, но некоторые из них, к сожалению, впоследствии погибли в катастрофах.
А судьба Гагарина Ю.А. оказалась начертанной сверху, ему суждено было стать героем. Год спустя, после его полёта в космос, мне, совершенно случайно, повезло оказаться в гарнизоне Луастари, я видел опустевший деревянный домик с заколоченными окнами, в котором когда-то проживала семья Гагариных. Более-менее подробный рассказ о том, как начиналась эта судьба, мне поведал мой друг и сосед, Лёва Розман, мы с ним жили в посёлке  Сафоново в одной квартире. По его рассказам, приказ о ликвидации авиационных полков 5-го корпуса ПВО застал офицерский состав полка, в котором служил Гагарин, находящимся в очередном отпуске (в те времена авиация в отпуск «ходила» полками, целиком, и смысл в этом был глубокий и правильный). Поэтому, по мере возвращения офицеров из отпуска, их информировали, разрешали поцеловать в последний раз знамя полка, и увольняли в запас, выдавали, при этом, все необходимые документы. Юрий Алексеевич, в числе нескольких офицеров, узнав от кого-то об этом событии, ещё находясь в отпуске, опоздал на 7-10 дней. Этих дней хватило, чтобы исполнение приказа было временно приостановлено. Событие, связанное с расформированием полка по времени, точно совпало с проводившимся набором кандидатов в отряд космонавтов. Спохватились, когда кому-то «наверху» пришла в голову гениальная идея, послать в космос профессионального лётчика. Но произошло это, когда основная часть молодых лётчиков уже искали себе работу за пределами своих гарнизонов. «Гагаринская» группа опоздавших оказалась, как нельзя,   кстати, и была задержана, она стала ждать особого приказа. И, не ведая, куда и зачем, без семей, через неделю они уже летели транспортным самолётом  в Москву. Там в течение трёх месяцев проходили тщательнейшие медицинские  обследования и испытания, в результате которых только Гагарин из этой группы оказался годным без ограничения для зачисления в отряд. Успешно окончив обследования, вскоре, он прилетел за семьёй, и тут же убыл к новому месту службы, на должность «лётчик-испытатель», а, примерно, через полгода мир услышал его «Поехали!». Остальное известно всем из печати. Уже через 2 часа, после объявления по радио такого события, в наш полк нагрянули журналисты, они искали Игоря Давгулевича, его друга по прежнему месту службы.
Известие о сокращении Вооружённых сил, причём, в таком количестве, естественно, вызвало серьёзное брожение среди офицерского состава  всей нашей дивизии.  В какой мере это коснётся нас, никто не знал, и знать не мог, каждый подумывал о своей судьбе. Мы полагали, что в любом случае, следующая очередь за нами, за нашей авиацией. Наш «уважаемый Верховный Главнокомандующий» Хрущёв Н.С. заявил, что ему теперь нужны другие носители ядерного оружия, ракеты дальнего действия, а не самолёты, как уязвимые цели. Уже создавался «зонтик» страны, РВСН (ракетные войска стратегического назначения), большая часть инженерно-технического состава авиации перешла туда, а самолёты «резали на кастрюли». Не возможно было равнодушно смотреть на эту вакханалию с армией в целом, от всего этого болела душа, меня, как и большинство моих друзей, такой поворот событий совершенно не устраивал. В июне, как только был обнародован Указ, посыпались рапорты на увольнение. Командир дивизии и его партком собрали в помещении матросской столовой гарнизона общее совещание всего офицерского состава дивизии для разъяснения обстановки. Он, в частности, доложил, что данное сокращение  к морской авиации  отношения не имеет, постановление Правительства к нам не относится, и нас не касается. Отвечая всем, желающим покинуть армию и  подавшим рапорты, сказал, что этот вопрос лежит только в медицинской плоскости. Конечно, ему удалось как-то успокоить народ, но «червячок» сомнений остался, в том числе, и у меня. Вот и наступил очередной момент истины, следовало спокойно обдумывать положение. И ни кто не мог ничего подсказать. Написал домой, не раскрывая всей картины, мама ответила сразу, её предложение было категоричным, увольняться (она вообще всегда была против моего профессионального выбора), отец опять ушел от совета, занял нейтральную позицию.  Мамин совет меня не устроил, она продолжала жить старыми понятиями, которые давно не работали. Я стал догадываться, она удержала в своё время отца от увольнения, что обрекло семью на проживание в Мордовии. Мама была в плену сиюминутных условий и не смотрела вперёд. Поэтому, её совет, поданный, безусловно, из самых добрых пожеланий, мне не годился. Будущее подтвердило мою правоту, я по-прежнему любил ВМФ, меня совершенно не тяготила служба, как таковая, и она никак  не виновата, что волей судеб мне пришлось оказаться в колее, не устраивающей меня. Значит, из неё, этой колеи, а не из армии, и следует выбираться, менять следовало только свою колею.
В это время у меня стали появляться какие-то неприятности в работе желудка, было даже что-то, похожее на приступы. Я продолжал ощущать полное здоровье, и отнёс эти сигналы  на нервную реакцию организма, старался избавиться от них своими средствами. Долго не хотел обращаться к врачам, но боли стали усиливаться и мешать. Тогда я обратился к полковому врачу, тот отправил меня в центральный госпиталь (в Сафоново). Анализы и рентген показали наличие язвы в 12-персной кишке, предложили лечение. Я попросил у начальника госпиталя отсрочку, в несколько дней на  решение своих личных  дел, договорился  и убыл. Мне следовало доложить командиру о госпитализации и передать самолёт. Через несколько дней получил вызов из Киева на экзамены, там был вложен специальный талон, дающий право сдачи вступительных экзаменов при любом высшем учебном заведении страны (как мне удобно). После этого, я собрал учебники и отправился ложиться в госпиталь, а там договорился с лечащим врачом, что в день консультации и экзамена буду уезжать (в гражданской одежде и на свой риск) в Мурманск, в пединститут и сразу поехал туда за расписанием. Поездка прошла удачно, познакомился с проректором заочного факультета института (случайно, им оказался очень приятный мужчина, ярко выраженный еврей, мы быстро нашли общий язык), всё подробно выяснил. Наверно, так же, случайно, в стенах института встретил бывшего начальника нашего вечернего университета марксизма-ленинизма, теперь уже капитана запаса Андрианова-Верхнего, совсем недавно  демобилизованного и работающего здесь заместителем начальника кафедры «история партии». С тем и уехал лечиться, через пять дней мне предстоял первый экзамен. Первые десять дней о своём пребывании в госпитале Ирине не сообщал, написал после сдачи первых двух экзаменов (получил за сочинение  и по письменной математике «4»), когда готовился к третьему. Ирина, узнав, что я в госпитале, выехала с Вадиком из Москвы к моим родителям, оставила его, и, буквально,  примчалась ко мне. Встретил её, вскоре, но  не на вокзале, а у входа в «приёмное отделение». Всё время, пока я подлечивался и, одновременно, сдавал вступительные экзамены, Ирина была рядом. Моё лечение закончилось благополучно, боли прекратились, после которого я получил путёвку в Кисловодский санаторий на реабилитацию.  Оставшиеся экзамены сдал, по устной математике получил «4», по физике, снова, «3». С ректором заочного отделения института сложились хорошие отношения, прощаясь, он предложил мне, в случае неудачи прислать документы к нему   на физико-математический  факультет, вакантные места были.  Я поблагодарил и убыл. Как оказалось потом, такая подстраховка с запасным вариантом очень пригодилась, я  успешно её использовал. Не мог даже  предположить тогда, что впоследствии, вся эта случайная, а возможно, закономерная совокупность  последних событий станет решающей для смены служебной деятельности и успешного продвижения.
Мы с Ирой сразу уехали в Кисловодск, через Москву, не заезжая на Явас к моим родителям. За те несколько дней, что мы были в Москве, я побывал в филиале института. Секретарь приёмной комиссии, посмотрев мои документы и результаты экзаменов, высказала сомнения, и я тут же, не желая больше рисковать, при ней написал заявление на отправку моих документов на заочное отделение мурманского пединститута (как советовал ректор), все мои документы ушли при мне. Рисковать снова не мог, да и появилась реальная  возможность, при желании, по окончании первого курса, перевод в любой другой ВУЗ (без особого разрешения на то от командования воинской части).
В результате, нам представилась возможность совместить отдых с лечением (или наоборот). Я был в санатории, а Ире  сняли комнатку рядом.  Мы впервые были на юге, правда,  не у моря, но в чудесном климатическом районе Северного Кавказа. Начальник отделения, подполковник медслужбы, принимая меня, поинтересовался, есть ли у меня на службе питьевой спирт, и, если «да», посоветовал спецдиету, применение которой принесло мне впоследствии полное исцеление от недуга, я забыл о нём навсегда. Однако грех было, не воспользоваться возможностью и принять ванны «Нарзана», попить его из «живого»  источника, поесть вдоволь свежих фруктов и овощей и пр. Возвращались (после 26 дней на юге) отдохнувшими и окрепшими, ехали через Москву на Явас к ребёнку. В санаторий пришла поздравительная телеграмма, мне было присвоено очередное воинское звание «гвардии старший лейтенант».
 Вадик за время нашей разлуки очень преуспел во всём. Во-первых, заметно подрос,  хорошо и уверенно бегал (уже был год и 4 месяца). К своему возрасту неплохо выражал свои мысли, немного и оригинально переворачивая слова. Например, слово «спутник» чётко звучало «спуньтик», «цыплёнок» - «цыпонок», «понюхать» - «помухать», «молоток» - «монёток», «гвоздь» - «гоздик» и т.д.  Ему удавалось так  упрощать слова, что произносить было действительно легче, он теперь хорошо произносил фразы «дайте бутильку помухать», что означало «понюхать одеколон» или, на вопрос, где твои родители, отвечал «мои мама и папа на кулёльте». У нас появился теперь классный собеседник. Он быстро набирал запас слов и хорошо ими пользовался, становился развитым и прелестной болтушкой, рано стал выговаривать все буквы. Ему много читали (больше всех мама),  он  умел внимательно слушать. Помню, картинку в книжке, подписанную фразой «Аист рад»  (т.е.  радуется), он запомнил сочетание этих двух слов, как название самой птицы. Любил с дедом прокручивать мясо через мясорубку, повторяя его любимую фразу, «крути, Гаврила» и кататься в деревянной тачке по двору.
Возвращались из отпуска через Москву, Север встречал своей осенью. Дома ожидало приятное известие, я благополучно преодолел барьер и зачислен на первый курс мурманского пединститута. Одновременно с этим извещением мне прислали все необходимые методические и учебные разработки и пособия, планы занятий и годовой график выполнения и подачи контрольных работ, зачётную книжку и студенческий билет.  Присланные курсы лекций (большинство учебных материалов были разработаны преподавателями института, в соответствии с программой) принесли, впоследствии, огромную помощь. Поделился с Толей Якуниным своей радостью и узнал, он снова «пролетел» по конкурсу. Я посоветовал ему пойти моей дорогой. Ему просто ничего не оставалось, как согласиться, мы вместе съездили в институт, и он был принят. Благодаря непосильному труду и изворотливости, мы сумели выполнить программу-минимум и стали студентами-заочниками. Вот теперь я, на всякий случай,  проинформировал Колю Тарана (в строевом отделе полка, а информация пошла выше) о поступлении, и он поставил нужную отметку в моей послужной карте (такая велась тогда на каждого офицера). Толя отказался от этого, сколько я не убеждал его. Он не планировал ни при каких обстоятельствах и условиях учиться здесь более чем  один год, хотел перевестись. Я не строил далёких планов, хотел посмотреть на условия и возможности обучения, перевестись никогда не поздно. И по окончании первого курса он, действительно, перевёлся в ленинградский «политех», а я остался и заканчивал свой ВУЗ (об этом ниже).
Служба закружила, готовились к зиме, много летали. Командиры отдельных  лётных экипажей, участники войны, стали потихоньку увольняться из армии, уходили классные лётчики, с ними было спокойнее (многих из них помню). Был случай, который мог привести мой самолёт к катастрофе и гибели  экипажа, да и на моей службе  отразиться не лучшим образом. Командир соседней эскадрильи гвардии подполковник Васин в одну из зимних лётных смен инспектировал на моём самолёте командира отряда, Васин сидел на правом сидении (замещал второго пилота). Погода издевалась, было всё,  кроме солнца, его вообще не было. Тихий, спокойный снегопад сменялся пургой и зарядами, вдруг поднимался ветер ураганной силы непонятного направления. Погода спутала все карты, варианты задач на полёт менялись каждый час, а экипажи находились на стоянках и  не летали. В течение одной лётной смены неоднократно меняли виды оружия. Бомбовое на торпедное, подвешивали ракеты и, вскоре, снимали. Так продолжалось три четверти смены. Задача, в частности, экипажу моего самолёта, включала полёт с одной  ракетой, под плоскостью левой части крыла (штатный вариант), в этом случае угол выпуска закрылков при взлёте и посадке ограничивался, причём, автоматически. Личный состав спецподразделения, осуществляющий  подвеску ракеты и включение ограничителя в этой суматохе допустил преступную халатность и недосмотр, в результате,  ограничитель остался выключенным. Взлетая, опытный глаз Васина заметил, что (при подвешенной ракете) закрылки продолжают уходить на запредельный угол, и механически остановил их движение. При посадке, ни кому ничего не говоря, он следил и механически притормаживал выпуск закрылков. Приземлились, зарулили на стоянку, экипаж вылез из кабин, мы с командиром пошли посмотреть, что с ракетой и обнаружили, что ограничитель отключён, у ракеты порвано хвостовое оперение и задраны листы крыла самолёта. «Предпосылка к лётному происшествию по вине личного состава», так совершенно справедливо было отмечено в последующем приказе по полку. Самолёт мог упасть и все бы, однозначно, погибли, катастрофа была неизбежна и причина вряд ли была бы определена правильно. Вот, что такое опытный лётчик, другой бы мог, доверяя автомату, не обратить внимание. Васин был поощрён, остальные наказаны, но я больше всех, как хозяин самолёта. Хотя моя вина была самая минимальная, я даже не возмущался, до того ли было. А  взыскание через год сняли, но люди, слава Б-гу, остались живыми. После этого происшествия моей романтики поубавилось, я начал подумывать о смене профессии. Через месяц моё решение по этому поводу окрепло. Этому поспособствовал случай, в полку, при подлёте к аэродрому,  разбился экипаж гвардии майора Густова Толи, я их всех хорошо знал. Техническим  хозяином самолёта был мой друг, Чазов Витя, выпустившийся из училища после меня, через год. Полгода мотали ему нервы, доказать его вину не смогли. От меня отстали, мой факт стал «вчерашним днём» и начал забываться.  Не очень хорошо, но всегда, когда что-то с тобой произошло, начинаешь  ждать события, способного отвести от тебя остроту прошлого. Так и случилось, новый проявился, бедный Витя, как его «спрягали» и «склоняли». Учиться его, конечно, не пустили, хотя он лучше нас всех знал материальную часть самолёта и прекрасно работал на ней. Наверно, его спасло то, что месяца через 3-4 после гибели его экипажа, на соседнем аэродроме разбился ещё один экипаж в полку нашей дивизии (опять случай). Запретили полёты на ТУ-16 по всей стране до выяснения причин и опять одни предположения. Но почти два года после этой катастрофы было спокойно.
Незадолго до нового года приступил к курсу лечения, подсказанному начальником отделения кисловодского санатория. Принёс с самолёта ЛИ-2 (это был дивизионный самолёт, стоял он рядом) 10-литровую канистру чистого медицинского спирта, запер в своём контейнере, предупредил механиков. В течение трёх месяцев ежедневно, два-три раза в день, принимал 25-30 грамм, запивая сырым яйцом с маслом и мёдом. Лечение дало хороший результат, боли перестали беспокоить без применения иной диеты. Позже, через полгода, я решил провериться в госпитале, мне сделали несколько раз рентген желудочного тракта и ничего не обнаружили. Я не верил, но это был факт медицинский, в полном смысле. В 1983-м году, находясь в госпитале перед демобилизацией, я попросил своего приятеля, флагманского рентгенолога флота  лично посмотреть мой желудок с помощью японской аппаратуры. После долгого и тщательного осмотра он заявил, что обнаружил очень старый рубец на «луковице» (здесь и была когда-то язва).
Первый курс учёбы одолевался с трудом, привыкал к дополнительной нагрузке и по-прежнему много времени пропадал на аэродроме. Зима 1960-61-го годов мало чем отличалась от предыдущих лет, снег уже стал сниться. Наиболее яркой страницей этого периода была инспекторская проверка накануне нового года, её устроила московская комиссия. Она, думаю, хорошо запомнилась всем. Техническому составу устроили настоящие экзамены на знание материальной части и руководящих документов по эксплуатации с последующим присвоением классной квалификации, которая, кстати, техническому составу не оплачивалась. Лётчики наши должны были свой «минимум» и класс подтверждать в воздухе, а погоды нет и нет. На аэродром выезжаем все, а летают 2-3 экипажа, других не допускают. А когда в этой обстановке решили устроить проверку знаний лётного состава на земле, началось что-то невообразимое. И началось это с руководства. Первый заместитель командира полка гвардии подполковник Смородин (по прозвищу «дед»),  очень уважаемый всеми в полку, как лётчик и человек, упросил комиссию не опрашивать его (не позорить), а позволить выполнить любую по сложности задачу  в воздухе. В результате, однажды он взлетел в такую погоду, что в снежном заряде никто не видел, как он это делал, только слышали рёв двигателей. Это был мастер высочайшего класса, он благополучно поднял машину в воздух, по команде с земли выключил один двигатель и, удерживая самолёт на втором, успешно выполнил всю необходимую программу полёта. Перед заходом на посадку включил и запустил двигатель и сел так, как будто летал в ясную погоду, хотя садился в условиях «нулевой» видимости и при сильном боковом ветре. Конечно, таких пилотов было немного, но они были. После этого полёта серьёзных претензий к лётному составу не возникло, но погода не стала лучше. В годы войны «деда», однажды, сбили немцы в небе над Норвегией, но ему удалось выбраться самому и притащить своего раненного штурмана.
Несмотря на большие трудности, мне удалось до конца календарного года рассчитаться с институтской программой первого семестра. Все четыре месяца года я с трудом  выкраивал время для занятий, однако контрольные работы по всем предметам  успел сделать  сам. Ежемесячно находил возможность и отвозил их на защиту. В один из таких визитов снова встретил  своего знакомого, Андрианова-Верхнего, сдал ему зачёт и попросил зачесть отметки, полученные ранее, в университете (тот диплом я захватил, в приложении всюду стояли его личные подписи), он проконсультировался у руководства кафедры, показал мой диплом, подтвердил свои подписи  и всё оформил. Так я снял с себя заботы, по социально-экономическим и политическим наукам, и распрощался с кафедрой до окончания института (до госэкзамена). Не зря когда-то учился, тратил своё время, пригодилось. Весной пришлось отчитаться за школьную практику, дважды с Толей побывали в гарнизонной школе, написали отчёты, получили «зачёт». Для него это стало  пределом, а мне понравилось общение с детьми. Он, окончив первый курс, всё-таки сбежал. В политехнический институт Толю приняли, но снова на первый курс, причём, условно и  со сдачей зачётов и экзаменов по предметам, программы которых расходилась. Я выбрал иной вариант, решил заканчивать свой институт. И ни разу потом не пожалел, приняв такое решение.  Летнюю сессию сдал без «хвостов».
Шестидесятый год хорошо запомнился «государственными реформами» Хрущёва. Первая из них, денежная, обокрала людей и глазом не моргнула. Ничего не могу сказать о дореволюционных денежных реформах, не знаю, но все советские, непременно, приводили к резкому повышению розничных цен на все товары первой необходимости, главным образом, на продукты. У нас в магазинах пропало много продуктовых товаров, в том числе, рыбные «копчености», консервы «печень трески», которые ранее не исчезали с прилавков никогда, а теперь стали редкими деликатесами (это в рыбном крае). Совершенно отвратительным, на вкус, стал хлеб, он теперь шёл с какими-то добавками. Зато в свободной продаже, и неограниченно, появился «питьевой спирт», которого раньше никогда не было, до этого в военных гарнизонах существовал «сухой закон». Травитесь, дорогие товарищи!  (Вы верной дорогой идёте!)
Ещё в начале весны уходил в запас один из  офицеров нашей эскадрильи и подарил мне двух кроликов замечательной породы, пушистых, больших, самца и самку. Мы с сыном соорудили им клетку в нашем сарае, он ухаживал за ними, носил хвойные ветки и овощи, о чём свидетельствуют фотографии этих событий. Но летом им с Ириной  пришлось уехать и мне, к сожалению, не удалось их сохранить, я переподарил их кому-то (не помню, кому), кормить и ухаживать стало не кому, а мне некогда.
Летом 1961-го года наша эскадрилья получила статус «противолодочной». И теперь в её состав вошли самолёты с поисковой аппаратурой и  бомбово-минно-торпедным вооружением, другая эскадрилья стала ракетной, третья имела в своём составе «заправщики» для дозаправки в воздухе. Мой самолёт, единственный в полку, был  оборудован  дополнительными средствами, для постановки радиоэлектронных помех (РЭП). Новое назначение («противолодочная борьба») для самолёта ТУ-16 было необычным и несвойственным. Существующие технические средства тех лет и условия поиска такого объекта, как ПЛ (подводная лодка), требовали продолжительных полётов над морем и океаном на очень малых высотах. Такие полёты для этого типа самолёта небезопасны. Во-первых, поисковой аппаратуры, кроме радиогидроакустической (с буями), на борту  не было, а та, что была установлена, дорогостоящая, имела низкую расчётную эффективность. Теоретически она могла быть эффективной при слежении за обнаруженной ПЛ, если контакт с ней уже установлен. Во-вторых, бортовая измерительная аппаратура (по высоте) имела погрешности, превышающие возможность длительного и безопасного полёта на малых высотах, особенно, при больших волнениях моря и, тем более, океана. Магнитометрическая поисковая аппаратура мало что добавляла для нашего типа самолёта, она для этой цели успешно применялась на вертолётах. Поэтому,  на моём самолёте в 1961-м году была установлена и проходила опытное испытание станция «СПАРУ-55», разработанная в Феодосийском НИИ.  Теоретически она позволяла обнаруживать ПЛ по её тепловому следу, летая на больших высотах. Однако и эта станция не оказалась столь эффективной. На мой взгляд, главная причина заключалась в непригодности самолёта с его ТТД  к решению подобных задач. Но поиск средств и испытания продолжались. Американцы имели на борту подобные поисковые средства, но они быстро отказались от них,  и для этих целей установили на вероятных маршрутах движения наших лодок, даже в Атлантике, стационарную систему «СОСУС», успешно решая задачу первичного обнаружения. А мы продолжали бесполезно тратить на эти цели  топливо, ресурс техники, нередко жизнь и здоровье экипажей и деньги на посредственные разработки. Ещё одним подтверждением моих слов стало в те годы появление на вооружении нового самолёта ТУ-142 с тем же назначением. Под Вологдой в посёлке Кипелово специально, руками заключённых, отстроили аэродром и разместили на нём полноценный полк таких самолётов, т.е.  базового ТУ-95, переоборудованного в противолодочный вариант,  имеющего на своём борту те же поисковые средства, что и у нас на ТУ-16пл. Руководство ВМФ СССР, вероятно, посчитало, что флот готов решать поисковые задачи на значительном удалении от аэродромов постоянного или временного базирования и на огромных океанских просторах. Однако этого не случилось, да и не могло случиться. Расходы многократно возросли, обнаружений больше, чем было, не стало, хотя американские лодки сновали всюду, даже ведя откровенную разведку, заходили в Кольский залив. И никто не взял на себя смелость и ответственность признаться, что деньги выброшены на ветер. Иногда и сегодня, попрошествии более 40 лет его эксплуатации в боевых полках, приходится видеть этот самолёт на экранах ТV и удивляться твердолобости руководства. Легко посчитать число обнаружений иностранных подводных лодок в наших территориальных и нейтральных водах с помощью этой техники за прошедшие годы, уверен,  «честная» статистика не порадует, она не в пользу данного типа самолёта.
В 1961-м году полк начал отработку дозаправки самолётов в воздухе. Сложнейшая задача легла на плечи всех экипажей полка. Теперь все самолёты, способные нести противокорабельные крылатые ракеты (у нас, К-1), должны были освоить этот непростой приём. Первыми в нашем полку начали освоение экипажи гвардии подполковника Гребнева («заправщик») и гвардии майора Гришина («заправляемый»). Обучение и отработка приёма началась с обычной слётанности экипажей, попарно, на высотах 4-5 км в «простых» метеорологических условиях, т.е. в дневное время и при максимальной видимости. Интервалы  между самолётами доводили до 10-15 метров, превышение (по крылу) одного над другим до 3-5 метров. Если принять во внимание даже незначительную турбулентность воздушных потоков в районе, и, как следствие их, «болтанку», можно понять, какому риску подвергались экипажи и какую трудность пилотирования испытывали командир экипажа и второй пилот. Дальнейшее поэлементное обучение экипажей проходило исключительно в тех же условиях. Кстати, этому предшествовал печальный опыт, и положившее ему начало, происшествие на  КЧФ. Там погибли, в исключительно, «простых» условиях, сразу оба экипажа, в живых остался один человек (второй пилот) из 12. В авиации, как правило, совершенно аналогичных ошибок не бывает, каждая страшна и неповторима по-своему. Это только на земле и априори их можно объединять в группы для анализа происшествия. Только профессиональный испытатель в воздухе «готов ко всему», но и они часто погибают. Оставшийся в живых, пилот (помню его, это старший лейтенант Сучков), подобранный спасателями в Чёрном море, отлежал в госпитале и был направлен в наш полк, долго потом летал у нас, я его знал хорошо. На первом этапе в зимнее время года отработка этого упражнения не производилась. Полёты на дозаправку в сложных условиях началась с весны 1962-го года. В связи с тем, что в Заполярье с мая по август практически нет ночей, отрабатывать начали в Крыму на одном из аэродромов авиации КЧФ, «Гвардейское» (под Симферополем). Выделены для этого были вышеназванные экипажи (Гребнев - Гришин) и два соответствующих самолёта, мой и ракетоносец (об этом рассказ ниже).
Приближался срок поступления самолётов ТУ-95рц, ТУ-95к и ТУ-142 для «кипеловских» полков, но аэродром под Вологдой ещё строился и не был готов принять их там. Командованием авиацией КСФ было принято «соломоново» решение, удлинить взлётно-посадочную полосу нашего аэродрома и принять их здесь на временную стоянку. Аэродромные службы начали интенсивную подготовку. Наши полки (всю дивизию и разведполк) было решено временно перебазировать на аэродром ДКБФ (под г. Остров, Псковской области). Нам было объявлено, что в 1963-м году предстоит длительная командировка всего полка в г. Остров.   
В конце 1961-го года соседнему с нами полку пришлось принимать участие в качестве наблюдателя в испытаниях ядерного оружия на Ново-земельском полигоне. Я хорошо знал техника отряда (он, по результатам этих мероприятий, впоследствии,  был награждён орденом), самолёт которого неоднократно летал, исполняя роль лаборатории, над полигонами и  делал все замеры,  необходимые в этом случае.  Стоянка того самолёта находилась довольно близко от моего, так что, на всякий случай, «патрончики» для контроля были и у моего экипажа, но всё окончилось вполне благополучно и без последствий. В начале 62-го года испытания прекратились.
Настал 1962 год. Заметных событий, принципиально поменявших наше пребывание в Заполярье,  не произошло. Весна и лето 62-го мало, чем отличались от предыдущих лет, мы продолжали проживать в том же доме, уже достаточно акклиматизировались. Привыкли к тому, что летом постоянно светло, не всегда даже  занавешивали окна на «ночь», по-прежнему, проблемами оставались туалет и отсутствие воды. Наш сын начал становиться (как говорила  «мордовская» бабушка) «бедовым». У соседнего дома для детей были установлены  железные качели, довольно тяжёлые (пришло же кому-то в голову, установить такие). Однажды он раскачивал кого-то, и не успел отскочить сам, при обратном их ходе  получил удар в голову, слава б-гу, чуть выше виска, шрамик, как память, носит и по сей день (шрамы такого рода мужчину не украшают, они лишь напоминают). Теперь, любимыми игрушками у него стали молоток, гвозди, отвёртки, подтверждением тому являются фотографии тех лет. Ребёнок подрастал, становился очень любознательным, очень любил, когда мама читала ему, она это делала значительно чаще, чем я. Детских книжек дома становилось больше, он их не рвал (точнее, почти не рвал),  а рассматривал и берёг, как умел. Зато хорошо расправлялся с газетами и фотографиями. Для еды у него был раскладной столик, и любил он в том возрасте деревянную лошадку. Между прочим, он уже научился морочить голову своим родителям. Иногда, во время еды, его на  несколько минут оставляли одного, но он умудрялся успеть, например, забросить в печку котлетки и макароны, удивляя нас хорошим аппетитом. Мы не раз находили там его еду. Вот так мы росли.
1962-ой год принёс немало минут, связанных с большими тревогами. В   мире становилось очень неспокойно, обострилась обстановка вокруг Кубы.  Видимо, не случайно весной состоялся визит Ф. Кастро в Москву, а по дороге и к нам, в Североморск. Кубинский лидер своими глазами хотел увидеть, на какую помощь Советского Союза он мог рассчитывать. Фидель прилетел в г. Оленегорск (Мурманской области), там, на военном аэродроме дальней авиации, его встречали А.И. Микоян и В.В. Кузнецов (министр иностранных дел СССР). Кстати, Кастро впервые здесь увидел снег и ему дали возможность поиграть в «снежки», от чего он был в неописуемом восторге. Далее следовала встреча с жителями Мурманска, она прошла очень тепло. Командование КСФ тут же, у трибуны, подарили ему комплект тёплого верхнего обмундирования (куртку «Аляску» и зимнюю флотскую офицерскую шапку-ушанку), он обещал не снимать эти элементы зимней одежды до возвращения в Гавану. Между прочим, кубинский лидер прибыл во всём летнем. После встречи Фиделя с жителями города и митинга в Мурманске, его вместе с делегацией, увезли знакомить с подводными лодками и надводными кораблями, поступившими на флот совсем недавно, на второй день предстояло его знакомство с авиацией и ракетами на нашем аэродроме. И так, на следующий день, в 14 часов Москва готовилась встречать кубинцев на Красной площади. Но  утром они были ещё в нашем гарнизоне. Конечно, все желающие вышли туда, где должны были проезжать машины с гостями, мы с сыном тоже были на месте. Машины проходили медленно, ребёнок был у меня на руках и всё видел (не уверен, что что-то сохранилось в памяти, а вдруг). На аэродроме им задержаться не дали, издали показали самолёты с подвешенными ракетами, специально для этой цели выкрашенными в ярко-красный цвет, Москва ждала и подгоняла.
В конце июня нас посетило Высшее Руководство страны и Министерства Обороны, на флот прибыли Н.С.Хрущёв и  Р.Я. Малиновский. Специальный поезд в Мурманск пришёл утром, гости вышли из вагона, Хрущёв снял шляпу и, как будто попросил у Всевышнего, сразу хлынул холодный дождь со снегом (в это время года такое природное явление не было редкостью). Не одевая шляп, вся свита двинулась на стадион (в 100 метрах от вокзала), на заранее подготовленный митинг, посвящённый встрече. Своей первой же приветственной фразой «Здравствуйте, дважды-дорогие товарищи»  Хрущёв вызвал в свой адрес шквал неудовольствия, со всех сторон понеслись крики, свист всего стадиона, так «любезно» его ещё нигде не встречали, и он отошёл от микрофона. Появились стражи порядка, начали вытаскивать недовольных митингующих, крики и свист только усилился, он снова взял микрофон и закричал: «Что вы меня на весь мир позорите, нас ведь слушает вся Европа, я приехал к вам по государственным делам, а не устранять ваши недостатки и т. д.». Митинг фактически был сорван, продолжался не более часа, «москвичи» уехали в расположение гарнизонов флота, Правительственные вагоны из Мурманска перегнали к нам. Как нам докладывали политработники, основная цель посещения заключалась в необходимости реальной оценки боеготовности флота, в целом, связанная, главным образом, с возможным поворотом международных событий, а также с  правительственными награждениями экипажа подводной лодки «ленинский комсомол», вернувшейся из длительного арктического похода (Руководитель похода Первый Заместитель Командующего флотом вице-адмирал Петелин и  командир ПЛ капитан 1 ранга Жильцов стали Героями Советского Союза). Награждение проходило в спортивном зале североморского Дома офицеров, где нередко проходили танцевальные вечера. За время их пребывания (около недели) мы не раз видели Хрущёва и Малиновского. Нам это посещение ничего нового не сулило, да и не принесло.
Я  успел заранее подсуетиться, и отправил с Севера  свою семью, лишние волнения нам были не нужны, Ирина была снова в положении, да и обстановка в районе Карибского бассейна, у берегов США и Кубы, постоянно осложнялась и становилась взрывоопасной. Как этот кризис не перерос в настоящую войну, до сих пор не понятно. В тот период начать мировую войну было легко и  просто, вот только никто не знал и не ведал, как её вести и чем заканчивать. Наши СМИ высоко оценивали тогда роль Хрущёва и считали, что в той ситуации он оказался чуть ли не Б-гом, спасшим мир. Но этот «выдающийся деятель и великий стратег», а, точнее, «недалёкий упрямец», делал всё, чтобы развязать пожар. А вот Кеннеди, действительно,  оказался мудрее.
Полк периодически пребывал в повышенной готовности, но два экипажа, как и планировалось ранее, отправили в Крым, в посёлок «Гвардейское» (там базировался один из полков наших черноморских соратников) на отработку дозаправки в ночных условиях, на Севере «ночь» закончилась.
В начале июля мы (весь технический состав  группы) подготовили и отправили свои самолёты в Крым к месту отработки задач, а сами  вылетели вслед на самолёте ЛИ-2 через всю страну с остановками и дозаправками в Москве, Киеве и Николаеве, добирались почти двое суток. Наш прилёт не был неожиданностью для местных военных структур, мероприятие было плановым, к нему готовились. На месте экипажи были встречены, лётный состав закрепил свои самолёты на выделенных стоянках, обесточил и закрыл их, ожидая нашего прилёта. Нам выделили большой стационарный ангар на окраине аэродрома, который с трёх его  сторон  окружали огромные, по территории, сады с абрикосами и алычой, плантации бахчевых культур. Время было ещё раннее, но запахи неслись от них чудесные. Командиры позаботились о нашем быте, нам завезли всё необходимое  для длительного проживания и нахождения здесь. Выделенные стоянки для самолётов находились рядом (в пяти минутах ходьбы) с ангаром, нашим временным, но удобным, домом. Питались в лётной офицерской столовой, аттестаты и специальные талоны для питания по реактивной норме были у каждого. Все необходимые средства для полётов и обслуживания техники представлялись по первому требованию, для мобильности нам выделили автомобиль ГАЗ-69. На подготовку к первому полёту ушло два дня, а потом завертелось. Летали много, три смены в неделю, старались не пропустить ни одной, иногда летали даже в выходные дни. Такого напряжённого графика полётов придерживались почти весь первый месяц пребывания в Крыму. После недельной паузы и плотного «паркового» дня полеты возобновили, но с интенсивностью, не более двух смен в неделю. Каждая лётная смена составляла не мене 4-5 часов «чистого» времени, нагрузка на лётный экипаж была очень большая, каждый полёт требовал огромного напряжения, внимания и полной отдачи. Я воспользовался возможностью полетать, и делал это неоднократно, как со своим экипажем (на «заправщике»), так и с соседним (на «заправляемом»). Получил колоссальное удовольствие, воочию увидел и изучил весь процесс воздушной заправки, приход в «точку» рандеву, «сближение», «парный полёт с интервалом 10-15 м между самолётами и превышением 3-4 м», «сцепку», «расхождение», «перекачку» и «расцепку».  Видел своими глазами, что это стоило каждому члену экипажа. После таких полётов понимаешь ценность своего труда на земле, ради чего  всё это делается. Но только сегодня понимаю, в реальных боевых условиях выполнить  такой элемент не удастся, современный противник этого не допустит. Не трудно представить такую картину: боевой  полк «отработал» на максимальном удалении  от аэродрома базирования, возвращается и на обратном пути его должны встретить «заправщики», перекачать до 20-25 тонн топлива каждому (т.е. только попарно в сцепке пройти не менее 20 минут). Как можно организовать безопасность выполнения такого воздушного приёма, какими средствами? А если участвует полк, выполняющий  не один полковылет, а несколько, или дивизия? А если неисправность техники не позволила взлететь «заправщику», что делать бедному «заправляемому», дожидаться в воздухе другого или искать попутного? Попахивает фантазией. Но сама отработка в мирное время стоила жизни не одному экипажу. Об одной катастрофе двух самолётов над Чёрным морем, закончивших перекачку и не сумевших расцепиться, мы знали точно. Какой-то элемент системы отказал, и лётчики приняли решение разорвать шланг. При расхождении с креном в разные стороны самолёты, находясь на небольшой высоте, сорвались на углы, превышающие поперечную устойчивость, и оба упали в море, экипажи погибли. Такова цена экспериментов.
Отработка нашими экипажами проходила только в ночное время на высоте 5000 м в звёздном небе при полном отсутствии облачности и «болтанки». Одно дело, смотреть на это  небо с земли, задрав голову вверх. Но когда ты находишься внутри огромного звёздного шара, а внизу под тобой  Крымский полуостров, залитый огнями фонарей, от такой красоты (в полном смысле, неземной) становится как-то не по себе.
За два месяца пребывания в Крыму мы два, или три, раза устраивали коллективный выезд на «симферопольское» море. Но, самое главное, мне удалось при Симферопольском педагогическом институте успешно сдать три последних экзамена за курс, все документы для этого у меня были с собой, тем самым, закрыть программу второго года обучения. Должен сказать слова благодарности декану  своего института, он во всём шёл нам, заочникам, навстречу, понимая наши постоянные сложности, и, потому,  предоставлял много свободы, контрольные и лабораторные работы мы сдавали только у себя в институте, а экзамены, где придётся. Среди студентов-заочников нашего института было немало офицеров Северного флота, были политработники и, даже, командиры кораблей. Один из моих новых приятелей был командиром ракетного катера, однажды мы с ним делали очередную контрольную работу у него на борту, мне тогда пришлось заночевать, и я тогда впервые испытал текущие «прелести» корабельной жизни. Произошёл тогда короткий, но, достаточно, комический казус. Проснулся я на новом месте, в каюте, рано, лежал, думал о чём-то, и вдруг почувствовал, что тихонько скрипнула дверь и, затем, увидел, как  сквозь небольшую щель, просунулась рука, и забрала нашу обувь. Пришлось разбудить приятеля. Он успокоил меня, объяснив, что «вестовой» обязан почистить обувь командира, до его подъема, потому прихватил и мою. Мне стало не по себе, я испытал неловкость, но больше не за себя, а за того матроса, и понял, порядки, заведённые на флоте с петровских времён, живут и здравствуют по сей день. Наверно, образ жизни и службы корабельного офицера заслуживает такой, чисто человеческой, привилегии. Офицер авиационных частей берегового базирования имеет очевидные преимущества в бытовом плане, он всё-таки ежедневно живёт на берегу, дома, в семье. Корабельный офицер был лишён этого, его уют обеспечивал «вестовой» матрос, заменяя ему мать, жену, сестру, как в старые добрые времена. Не удивительно, что многие их семьи оказывались, в результате, на поверку  не прочными.
Командировка заканчивалась, отработали, слава Б-гу, без происшествий. Почти перед самым отлётом домой получил письмо из Москвы с фотографией взрослого (трёхлетнего) сына. Мы уже рвались домой, к семьям, хотелось в отпуск, год сложился очень непростым. Второй экипаж (гвардии майора Гришина) улетел в Североморск, а нас задержали ещё на 10 дней. В 33-м учебном центре (г. Николаев) находился со своим экипажем  заместитель командира дивизии по лётной подготовке, у которого истёк допуск на полёты в сложных условиях. Нашему командиру было приказано «вывести» его, т.е. стать его временным инструктором. Таким образом, нам пришлось сделать недельную остановку в Николаеве. Подлетая к Николаеву (я находился на борту), мы попали в страшную грозу. Назвать её «страшной» - это ещё ничего не сказать о ней, нас трепало, как щепку.  Гребнев, как мог, уходил от неё, менял эшелон, поднимался за 12 тысяч. Самолёт «не хотел выше», сваливался, гроза всегда оказывалась впереди. Я вспоминал свою стажировку в Быхове, когда впервые видел самолёт, вырвавшийся из грозового плена. В конце концов, ничего не оставалось, Гребнев принял решение, прорывать грозовое облако, и направил машину прямо на него в поиске «окна», матом предупредив экипаж по СПУ (самолётное переговорное устройство) сигналом, «приготовиться к ...». Потрепало здорово, но проскочили, спасибо командиру. Так, пережив второе рождение, мы благополучно сели в Николаеве, и Гребнев «возил» своего «ученика» целую неделю, а мы знакомились с городом, в котором никто из нас никогда не бывал. И, только закончив инструкторские полёты, мы улетели домой, но, взлетая, снова попали в грозу, правда не такую, и успешно ушли от неё.
В Североморске нас ожидала та же, напряжённая, ситуация. Находясь на Чёрном море, мы были плотно заняты своим делом и не интересовались обстановкой в мире, там, как будто, существовало иное измерение событий, было относительно спокойно. А тут снова... Благодаря «исключительной заботе и гибкой политике» руководства страны, нашим семьям была уже уготована  эвакуация (они сидели на вещах, готовые в любой момент тронуться с мест), хорошо, что мои были в это время в Москве. А наши (и мы теперь, в том числе) в течение  последних месяцев  сидели на аэродроме в 10-минутной  готовности к вылету на удар с подвешенными ракетами (офицеру разрешалось один раз в неделю на 2-3 часа отлучиться в баню). Вся техника утром проверялась «под током», принималась лётными экипажами и опечатывалась до следующего утра. В течение каждых суток проводились внезапные тревоги с выруливанием самолётов на взлётную полосу. И никто не знал, «учебная» тревога или «фактическая». С лётчиками, на всякий случай, перед выруливанием прощались по-настоящему. У меня были приятельские отношения с двумя офицерами полка (один переучился и стал политработником на атомной ПЛ, он до этого с семьёй жил в нашем доме, другой, также переучившись, стал  гебешником на подобной ПЛ), они сопровождали перевозки ракетных установок в разобранном виде на Кубу. На острове Свободы «странным» образом оказался полк наших самолётов ИЛ-28, и тоже не без оружия. Гебешник поучаствовал в  трёх успешных походах, за каждый получил по ордену «Боевого красного знамени». В мирное время просто так ордена не давались,  каждый выход мог стать последним в жизни. А было, ради чего? Совсем недавно по ТV был показан документальный фильм «Русский фокстрот». Отснятый ещё в те годы и скрытый от людей (под грифом «СС»), он подробно повествует историю советских четырёх подводных лодок КСФ (указаны их бортовые номера, фамилии командиров),   ставших заложниками преступных приказов Хрущёва. Они остались живыми и сохранили боеспособность только благодаря высокому профессионализму командиров и личному героизму экипажей. Кстати, вопреки сложившимся обстоятельствам, они вышли победителями, хотя руководство страной и ВМФ бросило их ради политических целей на самовыживание, а, точнее,  похоронило и не планировало вести спасательные работы, т.е. списало в счёт оправданных безвозвратных потерь. 
Война, безусловно, диктует свои законы. Однако сегодня, когда  заходит речь о подвигах, совершаемых профессиональными военными в мирное время, непременно следует отличать безоговорочную готовность одних, в соответствии с присягой, от тех, кому Конституцией страны дано право, отдавать такие приказы, но не несущих ни какой моральной и юридической  ответственности перед их семьями и обществом за жизнь этих людей, тем самым, дискредитируя  приказ и необходимость его исполнения. В данном случае, Н.С.Хрущёв как глава государства и Верховный Главнокомандующий ВС СССР, приказал выделенным силам решать задачу, не связанную с обороной своей страны, и в критический момент, фактически, санкционировал их списание. Полагаю, этот поступок обязан был рассматривать Верховный Суд СССР, как преступление. 
Чтобы как-то снимать постоянное копившееся напряжение дежурных сил, связанное с продолжительным уровнем  готовности,  весь офицерский состав по приказу командира полка  после ужина усаживался в столовой (на аэродроме), и оттачивал мастерство игры в преферанс.  К моменту окончания кризиса (ноябрь) прилично играли все без исключения. Я потом не раз вспоминал ту интеллигентную старушку, которая когда-то в поезде была удивлена, что молодой офицер не играет в преферанс и не может составить ей компанию. Сейчас бы я, наверно,  иначе отреагировал на её предложение.
Известный международный кризис успешно завершился миром, и вскоре, нашим экипажам было разрешено уйти в отпуск. Я уехал в Москву, мы никуда не ездили, Ирине было тяжеловато. В начале ноября вернулись в Североморск, теперь до появления Валерочки оставалось недолго.
В раннем наступлении зимы не было никакой неожиданности и внезапности. Когда мы вернулись, она была в полном разгаре, снег валил беспрестанно, ветры дули со всех направлений. На аэродроме не столько летали, сколько боролись с заносами. У меня сменился технический экипаж, мои замечательные механики ушли в запас и разъехались по домам, пришли новые. Не могу на них пожаловаться, но потребовалось время, чтобы они стали такими же.
В целом, Ирина переносила вторую беременность неплохо, но мы были начеку. Так и произошло третьего декабря, с раннего утра ей показалось, что срок уже пришёл, хотя по нашим расчётам оставалась ещё неделя. Но события стали развиваться стремительно, и срочно потребовалась карета «скорой помощи». Телефонов поблизости не было, ближайший находился в здании лётной столовой, расположенной в 200 м от нашего дома. Накануне выпавший снег, скрыл все, прорытые и протоптанные накануне дорожки, пришлось пробираться по пояс в снегу. Посмотрел, куда может подойти машина, оказалось, придётся идти к ней не менее 50 м. Минут через тридцать пришла «скорая» без медика, мы уселись, поехали вместе (Вадик остался с соседями), всю недолгую дорогу я боялся, что процесс начнётся в пути, но успели вовремя. Сразу помчался на службу, следовало отпроситься на 3-4 дня (по уходу за ребёнком). Получив «добро», заскочил в штаб полка и позвонил в роддом, просили подождать несколько минут и при повторном звонке сообщили, у нас сын. Я не сразу сообразил, почему именно сын, по всем подсчётам и расчётам должна была быть дочь, мы были совершенно уверены в этом. Мне пришлось перезвонить снова, но  с просьбой внимательно проверить ещё раз и, получив теперь уверенное подтверждение, успокоился. А во второй половине дня мы с Вадиком пошли в роддом. Хотелось быстрее увидеть маму и братика Вадима, с этого момента он стал старшим. Туда мы добрались довольно легко и быстро, а на обратном пути  нас накрыл невообразимый снежный заряд, причём такой, что на полпути мы вынуждены были зайти к моему другу, Юре Картинкину, и пробыть у них около трёх часов, пока пурга не успокоится окончательно. Все последующие дни я бывал в роддоме один, Ирина запретила мучить Вадика. Всё было в порядке и, вскоре, мы были дома все вместе. Три с половиной года назад  я увидел впервые Вадика, уже двухмесячным, а Валеру, ещё безымянного, сразу. Разница была разительная.
Валерочка родился весом 4350г, ростом 51см, он был замечательным толстячком с большими щечками и бакенбардами, немножко смешным, но прелестным и забавным. Не очень любил, когда его пеленали, с раннего детства любил свободу, хорошо рос и набирал вес. Был «пик» зимнего времени, светлого дня почти не было. Приходилось создавать обстановку, как позволяли условия,  для его развития. Ребёнок, по возможности, много находился на улице, часто спал там, но  ночью, нередко, спал неспокойно и часто просыпался.   Ирине, одной, конечно, доставалось, я много времени пропадал на аэродроме. Целый месяц мы обсуждали проблему, подбирали достойное «имя» ребёнку, заготовлено-то было женское, но тут пришла медсестра, начала заполнять карту, спросила имя ребёнка, я выпалил «Валера». Так и пошло, родился новый гражданин по имени «Валерий».
Режим, в котором повседневно жил  полк, позволил мне подготовиться и успешно завершить программу второго курса и первого семестра третьего, причём, я даже не воспользовался дополнительными отпусками, положенными официально. Присутствие института «под боком» (в Мурманске) делало меня автономным и  абсолютно независимым от возможного сумасбродства отдельных командиров, которые могли  спекулировать  этим правом, и нередко пользовались им, по отношению к некоторым «студентам». О том, что я продолжал учёбу в институте, в полку, по-прежнему, знали единицы, причём те, от которых моя служебная судьба не зависела, но и они не знали (кроме Толи Якунина и Володи Уланова), в каком именно.
Начало 1963-го года совпало с двумя событиями. Главным было то, что я написал рапорт командованию, и нам как-то сразу выделили комнату с некоторым бытовым улучшением, куда мы вскоре и переехали. Дом был «финского покроя», двухэтажный на 8 квартир (или на 16 семейных пар). Наше  новое жилище мало чем отличалось от предыдущей комнаты на улице «Зелёная». Те же 18 метров на первом этаже, но вода (холодная, конечно) и туалет в квартире, это в условиях Севера было принципиально важно. Естественно, снова печное отопление, на улице сарайчик для дров. Топили дровами, либо углём, а порой и кирпичами, обильно смоченными в керосине. Маленькая правка, топка производилась из комнаты, со всеми вытекающими последствиями, и тепло сохранялось недолго. Нашими соседями теперь стали Лекомцевы  (Коля служил в разведполку), а на втором этаже – Сталик Дмитриенко (он служил в ракетной базе). Последний был родом из Перми, мы с ним  когда-то учились в одной школе (№ 12), в Сталинском районе. Тогда я учился в 8 классе, он был в 10-м, здесь встретились случайно, но вспомнили и узнали друг друга. Его мама, кажется по имени Агнесса, была хорошо знакома с моей тётей и сестрёнкой  Леной. У Ирины сложились ровные отношения с его женой, Тоней, оригинальной дамой, они их долго поддерживали. Наша новая улица носила название «Гвардейская».
Вскоре, поближе к весне, к нам приехала моя мама. Гостила недолго, после чего все разъехались, мама с Вадиком через Москву в Пермь (родители жили ещё в бараке на улице Хасана, недалеко от наших родных).  Ирина с  Валерочкой, ещё  грудным ребёнком, улетела в Москву к своим. Впоследствии, при нашей встрече в Москве Ирина рассказывала, с каким необычным экипажем они летели из Мурманска. Сразу после октябрьских праздников 1962-го года, 9-го ноября, в небе Ленинграда произошло воздушное происшествие, самолёт ТУ-124 с пассажирами на борту, из-за технических неполадок с шасси, не сумев их выпустить, вынужден был совершить посадку на Неву. Посадка проходила с огромным риском, но окончилась успешно, ни самолёт, ни пассажиры не пострадали, хотя катастрофа была, практически,  неминуема. И вот, теперь этот же экипаж управлял самолётом, который готовился доставить их в Москву. Перед взлётом в Мурманске, представляя экипаж пассажирам, стюардесса с гордостью доложила о героическом подвиге их командира, чем вызвала гром аплодисментов в его адрес и уверенность в полной безопасности предстоящего полёта.   
Второе событие года касалось служебной деятельности. В январе на мой самолёт установили, единственную в полку, поисковую станцию «СПАРУ»,  и начали проводить лётные испытания. Сама идея в работе станции была оригинальна. Подводная лодка, находясь в подводном положении, независимо от того, с какой скоростью она двигается (стоит на месте, или лежит на грунте), оставляет за собой «тепловой» след от работающих моторов. Из-за разности температур, его и  морской воды, на поверхность поднимается «след». Всплывая  и какое-то время сохраняясь, он создаёт довольно устойчивый демаскирующий признак, так называемый «тепловой след». Задача станции обнаружить его, классифицировать контакт и визуально показать оператору направление и скорость движения объекта. В лабораторных условиях специальным образом «выращивается» для станции  высокочувствительный элемент – «кристалл», который и является её сердцем. Станция отлично себя показывала в  «сухих» средах, но ей мешает даже лёгкий туман. Возможно, в «теплых» морях (в идеальных условиях) ей бы не было цены. Однако климатические условия северных морей ей оказались, в результате, не по плечу. Кроме того, северная часть океанов и морей имеют высокий уровень волнения, при котором происходит быстрое перемешивание слоёв воды и размывание следа. Учёные считают, что отрицательный результат испытания есть тоже результат. Если придерживаться этого условия, можно твёрдо ответить, данная станция для поиска двигающихся подводных объектов в  наших северных районах  не годилась, таково поступило и заключение комиссии.
Все  годы, прошедшие после окончания  школы, я сожалел, что прекратил заниматься изучением немецкого языка, тяга к которому у меня, совершенно  определённо,  была, это подтверждали и мои учителя в школе. В училище и на заочном отделении моего института изучение иностранного языка (любого) почему-то отсутствовало, теперь я решил восполнить этот пробел. Как только моя семья уехала, мне удалось воспользоваться  адресом Всесоюзных заочных курсов по изучению языков (в Москве, на ул. Бабаевского), я написал заявление (кроме меня, никто не был посвящён) и был принят на первый курс. Занимался очень старательно и ответственно, как и когда-то в детстве, язык мне давался легко, к великому удивлению хорошо помнился школьный курс (спасибо моим бывшим учителям). Общий курс был рассчитан на четыре года обучения, у меня теперь имелась вся литература, грампластинки с лекциями и упражнениями, следовало ежемесячно выполнять «контрольную работу» и отправлять преподавателю, к которому был прикреплён постоянно. Стоило всё это какие-то копейки. Летом предстояла переводная сессия. В сентябре, с общей оценкой «5», я окончил первый курс (досрочно).
Как только сошёл снег, полк приступил к перебазировке в г. Остров. На подготовку ушло около двух недель, но мне повезло, моему экипажу было приказано окончить испытание станции «СПАРУ», а мне, после этого, уйти в отпуск. Я с огромным удовольствием убыл сначала в Москву, а, затем, в Пермь, к родителям и к Вадику.
Младшему,  Валерочке, было уже чуть более полугода, он был совсем другой, о чём красноречиво говорят фотодокументы тех лет, их великое множество. Лето в Москве было хорошее,  много тёплых и солнечных дней, мы часто с ним бывали на пляже (в тени, конечно) и в парке, днём он с удовольствием спал в беседке, сделанной дедом, Фёдором Филипповичем. Вернулся из армии Толя, Анатолий Фёдорович, брат Ирины, он любил, повозиться с ребёнком, они часто гуляли (громко сказано, малыш был ещё в коляске) в парке.
Ненадолго съездил в Пермь. Вадик оставался до осени у моих родителей.  Барак, в котором они ещё вынуждены были проживать в ожидании квартиры,  по бытовым условиям мало чем отличался от нашего североморского жилья. В качестве примера приведу случай, свидетелем которого  не был, но он достоверен. Прошлой зимой отец сумел предотвратить пожар, от которого могли пострадать все жильцы дома. Зимой, поздно вечером внезапно, от перегрева, вспыхнула  электропроводка у центрального щитка, расположенного рядом с входной дверью в квартиру родителей. Отец любил вечерами зачитываться газетами, случайно услышал шум в общем коридоре, похожий на стрельбу, открыл входную дверь, увидел столб искр и горящий щиток. Не раздумывая, схватил топорик и начал рубить провода. Вскоре выскочили соседи из своих квартир. Теперь уже, коллективно, они справились с причиной возможной беды. Вызванные электрики в течение нескольких дней приводили всё в порядок. Но этот случай, когда мне стало о нём известно, страшно напугал меня, я принял твёрдое решение немедленно вмешаться в процесс получения жилья родителями. Через два дня последовал мой визит в военкомат, о чём я пишу ниже.   Вадик за время пребывания у бабушки хорошо подрос. Мы много гуляли, с ним  теперь можно было  интересно общаться, как с взрослым.  При мне приехал Боря, он очень любил племянника и много с ним возился. Дед ездил не раз с ребёнком  в цирк и, я даже не ожидал от него, много  времени проводил с ним. Все вместе мы часто бывали у наших, на Сталинском, там, вообще, все были  в восторге от Вадима, а главное, от его неожиданных  поступков. Помнится эпизод, когда он однажды вылил в канализацию коньяк, приготовленный к столу. У нас дома в те годы спиртное  отсутствовало, Вадик оценил его, как вредный напиток, и доставил этим «много радостных минут» окружающим.
Своё пребывание в Перми я использовал и по прямому назначению, побывал в районном военкомате, в котором отец состоял на учёте и в очереди на жильё. Отец продолжал проявлять мягкотелость (это его выражение), его обманывали с информацией, как продвигается очередь, а он верил и ни разу не попросил показать тот «секретный» список. Я сразу прошёл к военкому, потребовал список, который, как оказалось, почти два года был почему-то без движения, и тут же, в присутствии его заместителя, предупредил, что еду в Москву и побываю в ЦК партии, донесу информацию до партийных чиновников Центра, что тут твориться. Оказалось, военкому оставалось два года службы до ухода на пенсию, и страх быть уволенным раньше срока пересилил всё. Несмотря на значительную разницу в возрасте и воинском звании (он был «полковник»),  он, вероятно, не ожидал такой решительности с моей стороны,   тут же пообещал мне принять все меры и в течение 2-3-х месяцев восстановить справедливость. Надо сказать, слово своё он сдержал, через три месяца отца пригласили (первый раз) в военкомат, и предложили хорошую однокомнатную квартиру в Мотовилихинском районе города, куда, вскоре, родители и переехали. Я вернулся в Москву и, находясь там до конца отпуска, успел досдать последние три экзамена, тем самым, успешно завершил программу третьего курса института.
У мамы подходил пенсионный возраст. Как выяснилось теперь, у неё были утеряны некоторые документы, подтверждающие довоенный трудовой стаж, и она решила поработать 2-3 года. В доме, в котором проживали родители, на первом этаже, открылся хлебный магазин, потребовался продавец-кассир, и мама устроилась. Было удобно, работа не была связана с поездками, тем более что  этот период её работы в магазине частично совпал с пребыванием у них Вадика.
В Североморск убыл один. Полк находился в городе Остров, я быстренько принял самолёт, бортовой № 11, («заправщик») у Толи Пожидаева, выпускника  нашей роты, он, оказывается, ожидал  меня и теперь  уходил в отпуск. Два дня ушло на приёмку самолёта,  и мы разлетелись в разные стороны, он в отпуск, а я, на борту его самолёта, в Остров. На нашем аэродроме работы подходили к концу, так что моя командировка продлилась не более трёх недель. Полёт в Остров занимал не более трёх часов, два из которых мы не летели, а пробирались среди грозовых туч. Грозовые облака закрывали весь горизонт, не знаю, как нас выпустили синоптики, вспоминался прошлогодний полёт в районе Николаева. Страха большого не было, но летать в таких условиях было крайне опасно и неприятно. Всё обошлось благополучно. Временное место стоянки полка оказалось просто чудесным, рядом озеро с чистейшей водой и «великолепным» названием  Гороховое, огромное и овальное по форме напоминающее  фасолинку. Вокруг по берегам его сосновые леса, берега песчаные. Погода стояла прекрасная, пару раз выезжали всем полком на природу, купались, загорали. Но служить ни в Острове, ни в Пскове я бы не хотел и потому с удовольствием возвращался домой в Североморск. А в августе в полку произошла беда, разбился (почти у нас на глазах) экипаж гвардии капитана Бахирева, снова  погибли ребята, молодые, весёлые. При заходе на посадку, по непонятной причине, «потеряли» высоту, снизились, зацепились за расчалки приводных антенн и рухнули. Дружный и весёлый был экипаж. Большая трагедия и ничем неоправданная, потеря для всех,  кто их знал. Однако, несмотря на все наши беды и трудности, мне давно уже казалось, что лучшего места на карте СССР, чем Североморск, нет.
Ещё в Острове я обратил внимание, что ко мне стал внимательно присматриваться наш полковой «особист» (официальный представитель КГБ в полку). Мы, конечно, поверхностно, не так близко, но были знакомы. И теперь, я не сразу понял, что его вдруг заинтересовало в моей персоне. При всём уважении к этим ребятам, дружбу водить с ними было не принято, уж больно непредсказуемы они бывали в своих поступках. По прилёту домой я сам подошёл к нему, он не скрывал и сразу открыл тайну. Ему откуда-то  стало известно о моей учёбе в институте и о том, что три курса у меня позади. Знал  он и понимал то, что моя служба на этой должности не могла иметь перспектив. Поэтому он, совершенно откровенно, без подготовки тут же начал убеждать меня и склонять к переходу на службу в органы. Конечно, как я сразу понял, он владел всей необходимой информацией обо мне. Наш разговор не носил вербовочной формы, он предложил мне  годичную юридическую переподготовку в городе Саратова (если не путаю сейчас, именно, этот город). Вообще, отказываться от перевода в такое место, было тоже не принято, это могло вызвать подозрения и ненужные вопросы, но я сказал, что не готов ответить сразу, должен посоветоваться с женой. Срочности, видимо, не было, он не возражал, а я решил этот вопрос пустить на «волокиту», да и Ирина ещё не приехала, а в письмах по этому поводу не советуются. Так, на некоторое время  от меня отстали, а когда Ира приехала, я рассказал ей. Она не только не обрадовалась такому предложению, а даже испугалась.  Мы решили  категорически от него отказаться, в качестве отговорки от предложения я приготовил невозможность совмещения очной учёбы на юридических курсах с учёбой в институте, что для меня было важнее. Однако, удобного случая сказать ему об этом, не представилось, мы долго не виделись.
Вскоре после моего отъезда из Москвы, из отпуска, Ирина списалась с моей мамой, они договорились, провести остаток лета под Пермью вместе, на курортном берегу Камы, в Курье, совсем рядом с нашим аэродромом, где я проходил курс «молодого матроса». Ира поехала с Валерочкой. На снятой  даче, с ними, кроме мамы,  жила и моя бабушка, Анна Львовна. В память от этого «отдыха» у нас на даче есть чайный сервиз, подаренный моей мамой. У Ирины, конечно, никакого отдыха там не могло быть, но дети около месяца провели в замечательном месте, подышали хорошим, полезным воздухом. Осенью мы снова были все вместе на Севере.
Подводя промежуточные итоги пятилетнему периоду нашей совместной жизни, в первую очередь, стоит отметить, не всё у нас складывалось  гладко, как хотелось бы. Естественно, стали проявляться серьёзные нюансы, которые предвидел раньше и о которых я когда-то думал в поезде по дороге в Североморск после женитьбы, их было не избежать. Особенно это касалось  бытовых вопросов, отсюда и ссорились, всякое бывало, притирались. Жили очень скромно, в доме многого, порой самого необходимого, не хватало, ежегодно,  по полгода,  приходилось жить на два дома (Ирина вынуждена была уезжать на лето с детьми), все деньги уходили, фактически, только на питание, с целью экономии мне часто  приходилось питаться в технической столовой. У меня была военная форма, а у Ирины не было того, даже элементарного, на  что она  по праву была достойна. Она, конечно, страдала, я это понимал, но не знал, как поправить, средств не хватало. Однако я всё-таки считал, главное, несмотря ни на что, семья состоялась, мы ещё молоды, а нас уже четверо, всё у нас впереди и обязательно поправится, я был  уверен в приближении «светлой полосы». Потому, всё, что мог, для этого делал, себя не жалея, но не всегда и ни во всём, к сожалению, находил понимание.
Так мы завершали 1963-й год. На службе всё было без перемен, в конце года выходил срок моему воинскому званию, но перспектив  не виделось. Мы уже неплохо акклиматизировались. Незадолго до Нового года к нам приехал погостить Толя, хотел посмотреть на нашу жизнь своими глазами. Мы установили ёлку, мои друзья предложили встречать 1964-й год у нас, готовились организованно, обязанности распределили равномерно. Квартиру Сталика, на втором этаже, приспособили под общую «детскую» комнату, детей  было много, в каждой семье, кое-где и по двое. Торжества прошли весело, веселились и поднимали тосты за здоровье детей, за наше удачное будущее, каждый из нас нуждался в нём. Перед «старым» Новым годом Толя уехал, мы оставались зимовать вчетвером.
Первые две недели года на службе, как всегда, отводились под «наземную» подготовку, весь полк сидел в классах, лётный состав на тренажерах, мы в лабораториях. Такая учёба позволяла не забывать главного, материальной части и эксплуатационных документов. Шла читка приказов, накопившихся за последние месяцы, бюллетеней по происшествиям. Политработники проводили свой вид подготовки, но, в основном, с матросским составом.  Заполярная зима  двух первых месяцев каждого  календарного года обычно  не способствовала интенсивным полётам. Как говорили наши ветераны, «входим в год и в зиму постепенно, не спеша». Так было и в этом году. Первый «подарок года» пришёл от соседнего полка, в начале апреля, в самом разгаре ночных полётов, прямо на гарнизон, взлетая, рухнул экипаж заместителя командира соседнего полка по лётной подготовке майора Павлова. На аэродроме началась паника. В это время заканчивалась смена полётов нашего полка, наши самолёты были в воздухе, уже, по очереди заходили на посадку.  Павлов взлетал в «окно» между посадками. Мы слушаем оповещения по громкой связи о садящихся самолётах, каждый техник ждёт своего. Мой должен садиться одним из двух очередных, и вдруг со стороны гарнизона в ночное небо взмывает огромный столб пламени и дыма (до него 5-6 км), вслед долетает звук, а точнее, грохот. Сразу становится ясно, в первую очередь, мысль о своём экипаже, кто-то упал. Но кто и чей самолёт? Этот вопрос возникает всегда первым. К тому же, в гарнизоне пожар, а там наши семьи. Немедленно комплектуются две бортовые машины с офицерами и матросами, они мчатся к месту катастрофы. Падение на гарнизон,  при мне такой случай впервые. Представьте ситуацию,  самолёт,  весом 75 тонн, из них свыше сорока – это керосин, взлетает в сторону гарнизона, а далее по курсу многотысячный пригород Североморска, поселок Комсомольский, и Кольский залив с большим числом баз, подводных лодок и кораблей флота. Самолёт может в любую долю секунды упасть, прыгать экипажу, и рано и некуда. Лётчик пытается с креном уйти от жилых объектов, но самолёт уже становится неуправляемым, валится на левое крыло и с высоты, примерно, 70-80 метров падает на матросские кубрики (а время 23.00, только что прошел «отбой»), накрывая собой  всё живое. Самолёт разламывается на части, передняя кабина с экипажем врезается в жилые строения, трёхтонные двигатели отлетают в сторону, «сигара» самолёта вместе с задней кабиной улетают на 200 м от места падения. Территория, куда упал самолёт, принадлежит крупной войсковой части, ремонтному заводу дивизии. Конечно, она огорожена настоящим забором, к воротам не добраться, снег выше пояса. Сбежалась, наверно, сотня женщин, жён лётного состава (трёх полков), каждая уверена, что там её муж.   Информации никакой, крик, плач. Никого близко не допускают. Пожарные машины с трудом прорвались на территорию, к средине ночи пожар потушили, но спасать некого, экипаж погиб, и 32 матроса в один миг оказались погребёнными. Я был на территории на следующий день, нас привезли на помощь, а не как «зевак»,  зрелище было не для слабонервных. И опять, причины трагедии остались, до конца невыясненными. Тогда не приходило в голову, кому могла прийти идея, сконцентрировать в одном месте, с такой плотностью жилых поселений, столько военных объектов и войск, особенно авиации, на небольшой территории. Все наши жилые дома, без исключения, находились  на траверзе взлёта и посадок, риск был постоянный, причём, при  высокой аварийности. Такое базирование опять напоминало уроки 41-го года, одна многотонная  бомба, сброшенная на взлётно-посадочную полосу, напомнила бы «пробку» на дороге, грозила бы уничтожению дивизии на земле. Я уж не говорю о последствии ракетно-ядерного удара, даже небольшой мощности. Это напоминало не беспечность, а спланированное  вредительство. Но прошло время, вдовы, с осиротевшими детьми, покинули гарнизон, экипаж и погибших матросов символически похоронили на кладбище (около здания штаба флота), где уже не было места от захоронений. Жизнь продолжалась.
Вскоре, свежую струю в жизнь полка внесло  событие, связанное с решением Командования авиации ВМФ, отправить одну эскадрилью в Алжир, выбор пал на нашу, третью, противолодочную. Вероятно, такой набор тактических задач предстояло там решать. Начался отбор офицерского состава, некоторых подменивали, брали  из других эскадрилий, принцип подбора был не известен, хотя догадки по этому поводу были. Командира, гвардии подполковника Гребнева, почему-то отставили, вместо него назначили моего хорошего приятеля, часто летавшего на моём самолёте, Юру Новожилова, молодого,  грамотного и перспективного лётчика. Я с ним не раз «подлётывал» и, однажды, даже попали в стаю крупных птиц, достаточно неприятное ощущение и осадок остался надолго  от встречи с ними. Моя фамилия в списке сохранялась до самого конца. С каждым из нас, из  окончательного списка,  в отдельности неоднократно беседовали Командование полка, дивизии, Высшее руководство и Военный совет авиации Северного флота. О других не знаю, но со мной, кроме этого, очень обстоятельно и целенаправленно побеседовал полковой «особист», тот самый. Он старался подчеркнуть официальность беседы, что-то себе помечал, и сообщил даже какие-то пароли для встреч и явки, о своём предложении не вспоминал. Я не подписывал никаких бумаг и не давал обещаний, они и не требовались, видимо пока. Таким образом, я, как и все остальные, успешно прошёл все  необходимые барьеры, и был официально включён в команду, нас всех сфотографировали в гражданской одежде (видимо, для загранпаспортов), было приказано готовиться самим и готовить технику, ориентировать семьи. Сроков никаких не определялось, оставалось ждать.  Вообще-то, желание, побывать за границей было, не буду кривить душой, хотелось мир посмотреть, да и материальные дела поправить. Возмущённый отставкой, Гребнев бросил на стол начальника политотдела дивизии свой партбилет со словами «если не доверяете, считаете меня предателем или ненадёжным, не хочу с вами иметь дело». Я, вскоре, убыл из полка и дальнейшей его судьбы не знаю, но искренне жалко, если его уволили, лётчик он был от Б-га. Наше ожидание продлилось до лета 65-го года. Тогда же, со всех постов в Алжире был снят глава правящей партии и государства «Герой всего нашего Советского Союза» Бен-Белла, успевший получить это высокое звание из рук самого Н.С. Хрущёва.  Думаю, для каждого из нас было загадкой, за какие же это заслуги перед нашим государством. Конечно, с одной стороны, было немного грустно и обидно, такая командировка могла поправить материальное положение семьи. Однако, с другой, скорее всего, стали бы нереальными мои  планы, осуществление которых, впоследствии, позволили полностью изменить условия дальнейшей службы  и жизни семьи. Да и неизвестно, к чему бы могла привести командировка. Моему ангелу было виднее и я ни о чём не  жалею (и не жалел тогда).
Я продолжал спокойно заниматься, и летом успешно завершил программу четвёртого курса, теперь до окончания института оставалось немного.  Но летом у меня родилась «бредовая» идея (теперь я мог себе это позволить), поступить в рязанский радиотехнический институт,  осуществить это мероприятие с минимальными затратами и потерями.
На лето Ирина с ребятами снова уехала в Москву, мой отпуск планировался на конец года, я, пока учился,  не имел права возмущаться.
Поэтому, завершив летнюю сессию, я поехал в Мурманск, в  институт, с одной целью, договариваться. Мне пришлось придумать правдоподобную легенду, я объяснил «своему» проректору, что моё командование не в восторге от непрофильности моей  будущей профессии, и настаивает на её изменении. Поэтому, хочу взять академическую справку, осуществить перевод в радиотехнический институт и снова вернуться, чтобы окончить пятый курс и защитить диплом, как мы когда-то договаривались, а уж, затем, продолжить учиться в Рязани. Мой план оправдался и полностью осуществился, мне выдали необходимые документы и я, поблагодарив ректора, на некоторое время, попрощался.  Так, в 1964-м году, меня приняли на третий курс рязанского радиотехнического института с дополнительной сдачей зачётов и экзаменов по предметам, по которым расходилась почасовая программа. Теперь, взяв годичный академический отпуск в пединституте, мне  предстояло в течение этого времени закрыть все текущие задолженности, чем я и начал заниматься. Расхождений оказалось сравнительно немного, к февралю 65-го года я успешно погасил «хвосты», официально перешёл на четвёртый курс,  и вернулся к себе, на пятый курс. Здорово всё получилось, даже не ожидал.
По поводу заграничной командировки новостей пока не было, проходила обычная боевая учёба. Наш Боря в это время успешно окончил театральное училище, ушёл на эстраду, о чём и мечтал всегда, и начал колесить по стране. Артистические коллективы, с которыми он теперь  работал, были очень высокого класса и уровня, он набирался опыта. Наш двоюродный брат, Дробиз Герман Фёдорович, к этому времени уже стал известным писателем-сатириком, много писал, публиковался и давал Боре хороший материал для выступлений. Конечно, всей нашей семье было приятно и радостно за него, его карьера развивалась стремительно.
В конце 1964-го года стало известно, что в начале следующего года мой самолёт планируется в город Пушкин (ленинградской области), на наш ремонтный завод, для очередной доработки, мне было приказано присутствовать лично и контролировать весь ход работ. Точные сроки определились только в конце января 65-го, лететь следовало в апреле. А, двумя месяцами раньше, я случайно  узнал, в нашем медицинском отделе дивизии, о выезде детей гарнизона на общефлотскую  дачу  на Чёрном море (под Туапсе, в ущелье Гизель-Дере), начинался набор сотрудников, желающих поехать. Дети таких желающих мам ехали бесплатно (или за символическую плату, вычитаемую из зарплаты, на месте). Вариант был идеальный, мы поговорили с Ириной, она согласилась. Я подал заявку своему полковому врачу (через свою «язву», теперь уже бывшую,  был с ним неплохо знаком), и Ирину внесли в утверждённый список. Она назначалась для работы на кухне. Труд, особенно для работы в летнее время на юге, конечно, каторжный, но другого выхода не было. Сроки моей командировки сдвигались на лето, поэтому я успел проводить семью, они уезжали 1-го июня (окончание учебного года в школах)  специальным поездом, ехали только дети военнослужащих и служащих КСФ, причём, школьного возраста. Вскоре я к ним приехал, так как командировка опять сдвинулась, теперь на  сентябрь, и меня отправили в отпуск. Через 2-3 недели я приехал к ним и больше месяца мы были вместе. Купались, загорали, а наша мама «вкалывала», только частенько выбираясь с нами.  Однажды, к нам внезапно нагрянул Боря, он оказался где-то недалеко на гастролях. Ему удалось побыть с нами всего пару дней, и очень, в один из них, напугать нас. Я совсем  забыл, что он совершенно не умеет плавать. Мы поплавали на надувных матрасах, он остался на воде, в 10 метрах от берега, а я повёл ребят кушать, в столовую. Борю пригрело, он задремал, повернулся на бок и внезапно очутился в непривычной обстановке, в воде. У него возникла возможность научиться плавать, но он и тут ею не воспользовался. Не помню, кто, но кто-то из посторонних помог ему продолжить жизнь. Впоследствии, он со смехом вспоминал эту историю, а мне и потом было не до улыбок, я очень испугался за него. Мой отпуск заканчивался, я уехал в Североморск, Ирина с ребятами, на обратном пути заехала в Москву, ей к школе спешить не надо было, и задержалась там.
Моё прибытие было своевременным, оно совпало со сроками командировки, в конце августа я убыл в г. Пушкин на завод.  А через несколько дней, вслед за мной, прилетел ещё один экипаж, который привёз для меня два радостных письма. Первое от Ирины, они были здоровы, добрались до Москвы. Второе письмо, точнее записка,  было от Коли Тарана, начальника строевого отдела полка. Он сообщал, что в штаб Авиации Флота пришла очередная ежегодная корректура  штатного расписания. В соответствии с ней, при оперативном отделе штаба Авиации создаётся «вычислительный пункт». По этому поводу от Начальника штаба Авиации флота пришло указание подобрать для должности «начальника пункта» кандидатуру, хорошо аттестованного офицера, имеющего математическое образование. Коля сразу вспомнил обо мне и немедленно позвонил в кадровые органы, сообщив мою фамилию. Мне было срочно приказано явиться в штаб Авиации на беседу. Получив эту записку,  я бросился к телефону, немедленно позвонил на Север в полк, получил разрешение на вылет. Мне было разрешено,  поручить контроль моего самолёта офицеру, прилетевшему вслед за мной и передавшему письма. Сам же я,  на борту его самолёта, через два  дня прибыл  в Североморск. В тот же день из кабинета от Коли Тарана мы звонили в штаб авиации, мне было назначено время беседы на завтра. В назначенное время я был на месте, принимал меня Начальник оперативного отдела, исполняющий обязанности начальника штаба, полковник Гонков Владимир Алексеевич (Начальник штаба находился в отпуске). Разговор прошёл интересно, как будто здесь находились люди из другого мира, не «полковые». Ему понравилось, что мой уровень подготовки и  образования точно совпадает с потребным, а мой девятилетний опыт, непосредственно на технике, семейное положение, членство в партии и допуск по форме №1 дают полные основания для продолжения службы в вышестоящем штабе. Он спросил, почему я не поинтересовался должностной категорией и  окладом, я ответил, что согласен, независимо от этих условий. Вспоминая события тех дней, я могу с уверенностью утверждать, что, абсолютно твёрдо отвечая на вопросы Гонкова В.А., на самом деле, отчётливо понимал свой шанс кардинально поменять вид службы, но одновременно я плохо себе представлял, чем мне предстоит заниматься. Не было тогда и полной уверенности, что я всё понял и готов решать новые, совершенно неизвестные мне, задачи. Просто, в тот момент я рассуждал так: дело совершенно новое, как для моих новых начальников, так и для меня, переучусь в соответствии с новыми требованиями и  обязанностями.  Желание у меня есть, а помощь, со стороны окружающих меня, гарантирована. К тому же, связывая себя «по рукам» когда-то, ещё находясь на первом курсе института, со своим непрофильным факультетом, я знал, такой выбор мне непременно предстоит в будущем, и  был готов к нему. Теперь, этот момент истины для меня  наступил. Ирины рядом не было, советоваться с окружающими не было ни смысла, ни времени.  Терять шанс было не разумно (другого такого может не быть никогда) и я сразу, интуитивно, уловил нужную линию поведения, принял окончательное решение, о котором никогда не пожалел. Услышав моё уверенное и твёрдое  желание, в конце  беседы он сказал, чтобы  я подождал приказа, который может состояться к концу  недели. Так оно и произошло, через 3-4 дня, очень томительных и тяжёлых для меня, пришёл долгожданный приказ, по истечении трёх дней, данных мне для расчёта, я убыл из полка, ещё не до конца понимая, что завершился очень серьёзный этап офицерской службы, кардинально менялась её профессиональная направленность. Но что меня ожидало впереди, не очень известно. Однако, во-первых, я дал себе слово и пообещал запомнить всех, с кем пришлось делить нелегкие полковые, аэродромные будни в суровых условиях Заполярья. Это мои первые непосредственные начальники и наставники, старший инженер полка гвардии подполковник Васильев Николай Михайлович и инженер эскадрильи гвардии майор Котовский Алексей Лаврентьевич (оба ветераны полка и участники войны), техники отряда гвардии капитаны Конин, Лодыгин, Камышников, Паньков, Кандыркин, у которых учился живым «азам» эксплуатации   самолёта, приобретал необходимые умения и уверенность, старшие техники кораблей, с кем бок о бок постоянно испытывал огромное напряжение и ответственность за жизнь лётных экипажей, лётчики, командиры экипажей, которые, доверяя нам свою жизнь, становились нашими ближайшими товарищами. Сейчас пишу эти строки, знаю, что, к сожалению, многие из них преждевременно и по разным причинам уже ушли из жизни.  А тогда, сразу даже не было времени попрощаться со всеми, друзей в гарнизоне оставалось немало. Гарнизон я  временно не покидал, здесь за мной сохранялась квартира, так что продолжал в выходные дни встречаться с ними.
По прибытии в Сафоново,  представился своему новому начальнику, получил последние, теперь уже конкретные, указания по вопросам формирования «пункта» и подбору главных задач для решения. В первую очередь, следовало понять место и функциональную роль  пункта в системе  органов управления. Вычислительный пункт организационно входил в состав комендатуры при штабе авиации, а функционально подчинялся начальнику оперативного отдела. Такая двойственность положения создавала смешанный комплекс планируемых задач. Отдельные задачи должны были решаться в интересах всех отделов штаба, но основной упор ставился на решение оперативно-тактических задач в интересах боевого применения сил авиации в составе разнородных сил флота, самостоятельно и во взаимодействии с другими родами ВМФ, подводными лодками и надводными кораблями. В штат пункта, кроме начальника, входило четыре гражданские единицы: две должности «инженер» и две «оператор». Все эти должности к моему приходу оказались заполненными, причём их занимали гражданские лица, женщины, сокращённые в других отделах и совершенно не подготовленные ни в  военном, ни специальном отношении. Поэтому, прежде всего, следовало разобраться с ними. Когда я доложил начальнику, он сказал, эти женщины – офицерские жёны, в гарнизоне с работой сложно, нет причин для их увольнения и «профсоюз»  не даст своего согласия.  Так что следует их обучать и приспосабливаться к обстановке. Техника по штату – настольные вычислительные машинки импортного производства,  располагающие лишь основными  арифметическими действиями. Познакомившись с каждой сотрудницей поближе, понял, учить нужно с «нуля», но сначала самому. Поэтому, прежде всего, попросился на стажировку в вычислительный центр флота (его начальником был, в то время, капитан 3 ранга Гудков Б.Д.) и в вычислительный пункт тыла флота. В первом уже были установлены «большие» стационарные машины («Урал, БЭСМ), во втором – фактурные, меня отпустили на две недели. Провёл сначала три дня в тылу флота, машины понятны, но нет никаких методик для расчётов, нужных мне, потому малоинтересно и нецелесообразно. В штабе флота очень понравилось всё (впоследствии, через пять лет был туда переведён, и прослужил с огромным удовольствием до конца службы, вырос там во всех отношениях). И в первую очередь, организация работ, очень квалифицированный личный состав офицеров и служащих, серьёзное отношение ко всему вычислительному процессу, высокий рейтинг доверия у командования к результатам  расчётов. Техника соответствовала времени и задачам флота, неплохая библиотека задач и свои частные разработки, здесь было, чему учиться. После посещения флотского центра поехал на недельное совещание в Москву, по тем же вопросам, в НИИ МО СССР. Открывал совещание и руководил ходом его работы Заместитель Министра Обороны СССР по науке генерал армии Гареев М.А.. Не мог даже  предположить тогда, что, спустя 43 года, у меня представится возможность познакомиться с ним лично, и воспользоваться его благосклонностью напечатать свою первую статью в его журнале.  Первый месяц  деятельности на новом поприще показал, кругозор  начинает расширяться в правильном направлении. Я ещё только начинал понимать, в какую сферу попал, потому старался реально оценивать степень её доступности и понятности мне, но уже видел и трудности, с которыми непременно столкнусь на первых порах.  Мне не хватало, главным образом, глубоких знаний по оперативной подготовке. А пополнить их я мог, только обучаясь с «колёс», то есть, черпая от окружения, причём, не пренебрегая советами и указаниями, присматриваясь и прислушиваясь ко всем и ко всему, что меня теперь окружало. А так,  всё  идёт  правильно.
После возвращения из командировки решил обойти все отделы штаба, представиться, познакомиться, чтобы предложить услуги, попытаться как-то автоматизировать какие-то процессы, помочь с выполнением рутинных расчётов. Не везде, к сожалению, встретил понимание. Попросил разрешения  начальника оперативного отдела, недельку, другую, посидеть в его отделе, познакомиться с повседневными задачами,  и на Командном пункте. В  результате, я понял, что, как это ни парадоксально, но управляемые силы (дивизия, полки, отдельные части авиации) живут своей жизнью, а главный орган управления (штаб авиации) своей. Мне показалось, ликвидируй, не афишируя, этот главный орган, части и не заметили бы его отсутствие. Офицеры оперативного отдела подполковники Тихонов, Решетников, Кириллов, включая заместителя начальника полковника Врагова, завалены написанием разного рода рутинных докладов, пишут всем руководителям и за всех, получая от некоторых из них лишь тезисную инициативу.  В разработке новых тактических приёмов применения и использования авиации никто не участвует, не до того. Всё идёт по старинке, хотя техника заметно ушла вперёд. Становится понятным, почему многие технические средства, установленные на самолётах, используются малоэффективно. Тактические приёмы не связаны с техническими характеристиками средств, даже не понятно, что тут первично. Понравилась творческая работа коллектива «инженерной» службы, здесь много внимания уделялось профилактике отказов техники, вся информация из частей о работе авиационной техники систематизировалась и подвергалась тщательному  анализу, конкретные выводы с рекомендациями направлялись в части. В общем, в результате, доклад «свежего взгляда» начальнику (в более ярких красках, иначе не имел права) и обсуждение позволили прибросить ближайший план работы «пункта», направленный, в первую очередь, на организационные вопросы и освоение техники, а далее, на оказание посильной помощи отделам штаба. Вскоре вышел из отпуска Начальник штаба генерал-майор авиации Герой Советского Союза Минаков В.И., в прошлом боевой лётчик. Полковник Гонков представил меня, генерал Минаков заслушал мой доклад о плане и проделанной работе за это короткое время, кое-что подкорректировал, в целом остался доволен. Он был моим «прямым» начальником, а «непосредственным» оставался Начальник комендатуры капитан (пока ещё) Морозов, пришедший на эту должность за полгода до меня. Мои профессиональные вопросы Морозова совершенно не интересовали. Будучи, в первую очередь, прекрасным хозяйственником, он в них  не понимал ничего. Однако когда он убывал в отпуск, я, в соответствии со штатным расписанием, обязан был оставаться и выполнять его обязанности. Так было и в текущем году. Мой отпуск был позади, а его предстоял,  и я с большим нервным трепетом ждал этого события. Морозов написал  моё «представление к очередному воинскому  званию» и, вскоре, убыл, а накануне мы доложили Начальнику штаба о временной передаче дел и обязанностей. В штатный состав комендатуры входили взвод охраны штаба, автопарк и автомобильное подразделение водителей, а так же фотолаборатория, писари,  чертёжники и хозяйственный взвод. Всеми подразделениями командовали опытные старшины-сверхсрочники. Морозов убыл в пятницу (так поступали все и всегда), а в субботу я приехал (ещё продолжал жить в гарнизоне) посмотреть матросский кубрик, в котором никогда не бывал, и автопарк. Я не собирался устраивать  «революцию», но должен был знать, что меня здесь ожидает, чтобы контролировать жизнь подразделения и требовать уставного порядка. Посмотрел, посоветовались со старшинами и наметили план, желая порадовать возвращение Морозова. В результате, за время его отсутствия под руководством старшин сломали все ветхие постройки, и облагородили всю площадь вокруг кубрика, утеплили «завалинки» дома, сделали маленький крытый спортивный уголок с помостом для штанги и турником (штангу привёз свою, из дома), привезли землю, и раскинули газон на летнее время, выделили уголок для заряжания и разряжения оружия караульным сменам. В казарме поменяли кровати,  табуретки и шкафы для верхней одежды, сделали косметический ремонт, стены украсили картинами. После окончания этих работ написал рапорт на имя Начальника штаба и приказ,  поощрил всех, кто принимал участие, а троих матросов отправил в краткосрочный отпуск. Начальник штаба посетил казарму, он никогда не бывал там ранее, ему понравилось. Автомобилисты хорошо потрудились на своей территории, и тоже привели всё в порядок, сделали косметический ремонт диспетчерской, определили и ярко разметили места для каждой машины, вывели динамики для громкого оповещения, поправили ограждения.  Начальник штаба приказал начать ремонт на первом этаже здания штаба, включая реконструкцию подъезда. К приезду Морозова оставался незаконченным только сам подъезд. Я видел на его лице удивление от проделанного, но вслух он ничего не сказал. Мне даже показалось, что я перед лицом нашего общего начальства выступил конкурентом на его должность. Но через пару дней в разговоре мне пришлось высказать ему, что «ни за какие коврижки» не хотел бы служить на его месте. Несмотря на разницу в возрасте (он был лет на 10 старше меня) наши отношения на протяжении почти пяти лет совместной службы  всегда были бесконфликтными, добрыми и откровенными, я многому научился у него.
По результатам выполненных работ был приказ Командующего, мне была объявлена благодарность. Передал дела Морозову, и теперь, наконец, я мог спокойно приступить к своим прямым обязанностям. С этого момента между Начальником штаба и мною установились добрые  (без всякого панибратства) отношения, он при встрече подавал руку, называл по имени и отчеству, всегда благосклонно относился к моим просьбам (я, конечно, не злоупотреблял) и предложениям, во всём,  не перепроверяя, доверял мне. Я, вообще, многим ему обязан, и всегда его вспоминаю самым добрым словом. В моей жизни наступил очередной переломный этап, пожалуй, самый важный, но я ещё не мог осознать до конца его последствия. Пока это были мои робкие, но, интуитивно продуманные шаги, совершенно необходимые в моём нынешнем положении. Волею судьбы я в одночасье резко поменял образ службы, теперь мне следовало оглядеться и  закрепиться. Я продолжал искать своё место в армии (точнее на флоте), честно шёл, служил и учился, самостоятельно, вопреки и наперекор многим обстоятельствам  и, главное, без посторонней помощи, медленно, но верно, как оказалось в дальнейшем, двигался в правильном направлении. И теперь, на новом месте старался максимально  использовать свой потенциальный запас, который, вероятно, до этих пор  дремал. Главное, в данной ситуации, было не потерять своего лица. Возможно, в благодарность за мою верность собственной идее, твёрдость и последовательность, где-то «там», наверху,  была окончательно спрогнозирована и нарисована генеральная линия моей судьбы, службы и  жизни.
К октябрьским праздникам 1965-го года был подписан приказ Командующего КСФ о присвоении мне очередного воинского звания «гвардии капитан». В звании «старшего лейтенанта» я проходил два лишних года. И, если бы пять лет назад не принял твёрдого решения, и не это последнее благоприятное стечение обстоятельств, продолжал бы, наверно, служить в том же звании до пенсии, как большинство моих друзей. Мои многолетние волевые усилия начали приносить желаемые золотые плоды. Вероятность осуществления такого события, когда все его составляющие сошлись по времени, была близка к «нулю», но оно произошло, и относительная случайность превратилась в абсолютную реальность. Радость от всего произошедшего была искренней, но  заслуженной, хотя и потребовала огромных усилий.
В январе 1966-го года, в свою последнюю зимнюю сессию, я досрочно сдал все три государственных экзамена и окончил институт. Этим была поставлена вторая образовательная «жирная точка» в моей биографии, мне 29 лет. Мы продолжали жить в том же гарнизоне, на службу в Сафоново нас возил служебный автобус. Казалось бы, совсем недавно мы с Лёней Поздняковым стояли у этих дверей  в надежде попасть в 9-й полк, совсем неизвестный мне до этого. Сегодня, спустя девять лет, я здесь (в войсковой части 63839), наравне с другими, совсем незнакомыми мне (пока!) людьми, продолжаю службу.
Теперь я приступил к решению своих прямых задач, стоящих перед «вычислительным пунктом». В первую очередь следовало «загрузить» работой своих сотрудников, чтобы не создавать ложного представления о полезности их труда. Инженерам (по профессии они были учителями) поставил задачу освоить технику, разобраться с правилами эксплуатации электронных машинок, поставить их на гарантийное обслуживание, совместно с операторами освоить работу на них. Одного из операторов определил в помощь бухгалтерии для выполнения текущих расчётов, одновременно с инженером попробовать какие-то операции свести  в «сводные» таблицы. Второму инженеру было поручено изучение методов номографического построения функций, а второй оператор учился чертить эти номограммы.  Сам начал изучать положение по применению   противолодочной авиацией штатных поисковых средств, с целью подбора математических алгоритмов для составления справочных пособий. Так, постепенно, мы учились и, одновременно, понемногу вникая в суть работы основных отделов штаба, стали оказывать им помощь. В этом я видел главную задачу «пункта». Вскоре мы уже стали планово собирать ежемесячные заявки от отделов на выполнение счётных и расчётных работ, и тематика их расширялась. Следовало стремиться, чтобы материалы, выходящие от нас, имели хорошее оформление, чтобы они отвечали всем правилам штабной культуры и, при докладах, могли ложиться на стол начальникам. Я полагал, что результаты своей  работы следует умело и правильно рекламировать, их необходимо «навязывать» и демонстрировать без стеснения, тогда они становится полезным, понятным, общедоступным материалом, а, главное, необходимым рабочим инструментом. Эти материалы сам утверждал и  подписывал, тем  самым, нёс ответственность за их правильность и точность. В таких, совершенно новых для меня, условиях проходил и заканчивался 1965 год, радикально изменивший мою службу.
Начало и весна 1966-го  года не принесли особых новостей и перемен, приходилось всеми силами  наращивать отдачу «пункта» в интересах органов управления. Постоянно испытывал недостаток знаний, с большим трудом удавалось создавать и навязывать кое-что новое. Часто приходилось бороться с откровенными стереотипами. Застарелая привычка, многие решения принимать без детальной количественной оценки,  на «глазок», продолжала сохраняться, она преобладала и часто брала верх. Ломать такую ситуацию было непросто. Переломным моментом стало весеннее КШУ, когда, наконец, командование флота потребовало частное «Решение Командующего авиацией КСФ на применение сил в операции», подкреплённое обоснованием и расчётами. Как позднее я случайно узнал, инициаторами  подобных  обоснований к «решениям» стали  действия офицерского состава ИВЦ штаба КСФ по активному внедрению на Северном флоте  математических методов и вычислительной техники, он активно набирал обороты в своей деятельности. Это заставило «зашевелиться» и наших руководителей, в первую очередь, оперативный отдел. Теперь, офицеры-операторы были вынуждены прибегать к нашей помощи. Не могу сказать, что эта помощь сразу оказалась существенной и обрела реальность, но к ней возрос интерес, и это было заметно. Накануне учений мы стали получать от них заявки на проведение частных расчётных заданий. Так, совместно, мы начали учиться. Я как-то слышал телефонный разговор между нашим оператором и дивизионным, которому давалось указание о подготовке такого обоснования. Не поверил своим ушам, но был приятно удивлён, и получил удовлетворение от услышанного,  понял, наш общий труд приносит плоды. Мне пришло в голову начать создание тематических справочников, для чего следовало заранее «набирать» многочисленные варианты решений, а для универсальности и удобства пользования строить по ним номограммы. Это мы испытали и поставили на поток, я подбирал математический аппарат к конкретной тактической ситуации (ещё не понимал, что фактически  моделирую её), вместе с офицером-оператором определяли пределы изменения характеристик и  интервалы их изменений. Задачей моих, инженера и оператора, было выполнение расчётов, выбор формы номограммы, наиболее удобной и «читабельной», её построение и написание «инструкции» для пользователя. Мы добились того, что ежемесячно нам удавалось получить очередное  методическое пособие, которое всегда было «под рукой» у офицера-оператора, они стали рассылаться в дивизию и полки. Дело сдвинулось с «мёртвой» точки и нас заметили. Для оказания помощи инженерной службе мы, совместно с ними, разработали удобную форму сбора статистики по отказам техники, которая тоже была отправлена в полки, отчёты в иной форме теперь не принимались.
Весной того же года меня пригласил к себе полковник Гонков, его заинтересовала идея создания на ЗКП авиации (в «скале») специального настенного планшета, который бы в условиях реального времени отображал график приведения всех частей авиации КСФ в боевую готовность. Сама идея такого наглядного контроля была прекрасной, но возможность его создания в условиях штаба была совершенно неподъёмной. Ни специалистов своих, ни лаборатории для таких  работ не было. При обсуждении я высказал необходимость подготовки «частного задания»  для Инженерной службы на разработку, в котором указать  все интересующие параметры. Это объяснялось тем, что она располагала  своими минизаводами, которые в состоянии были  решать подобные технические проблемы. И сказал, что готов взять под контроль разработку, изготовление и установку планшета, постараюсь помочь с обеспечением дефицитными деталями. Гонков одобрил такой план, я съездил на ЗКП, осмотрел место, где следовало установить планшет, снял размеры и занялся разработкой «задания». Недели через две доложил о готовности, Гонков пригласил всех офицеров отдела, пару часов обсуждали, я фиксировал все замечания. Так родился окончательный вариант, который за подписью Начальника штаба, был официально передан Главному Инженеру авиации КСФ.  Официальным ответственным исполнителем стал инженер-полковник Лифшиц, непосредственно курирующий эти предприятия.
Приближался очередной юбилей образования полков морской авиации Северного флота. В связи с этим и с целью увековечить подвиги морских лётчиков в годы войны Командованием авиации КСФ было принято решение, в центре посёлка Сафоново соорудить «Аллею героев», и установить бюсты всем североморским авиаторам, Героям Советского Союза. Нашли старое помещение, освободили его и переоборудовали под студию. Бюсты ваял мой коллега по 9-му полку гвардии старший лейтенант Китайчук, мы были хорошо знакомы с ним, но никто из нас не знал о его таланте. Как он сам мне потом говорил, он и сам не знал, хотя неплохо, ещё с детства, лепил из глины и пластилина. Каким-то совершенно случайным образом узнали о нём политработники, дали попробовать и сразу забрали с аэродрома. Он лично изготовил (ему выделили троих матросов, мастеров по пластилину) по фотографиям более тридцати бюстов, их покрыли  бронзой. Непрофессиональный мастер добился абсолютного сходства, так говорили близкие родственники героев, приглашённые на открытие «аллеи», которая на долгие годы стала украшением гарнизона и праздником для всех его жителей.
В самом начале лета нашего первенца, Вадика, записали в первый класс, я, временно, развязался с планшетом и мы стали готовиться к  отпуску. В медицинском отделе удалось взять  «парные» путёвки в ялтинский санаторий КЧФ, ребят, конечно, взяли с собой. Был разгар лета, санаторий переполнен, количество парных номеров ограничено и очередь на неделю. Нас на эту неделю «развели», Ирину в женский корпус, меня в мужской. Детей мы устроили на проживание с питанием к женщине, работавшей в санатории и проживавшей через дорогу от него. Утром, до своего завтрака бежали к детям, они при нас завтракали,  мы их забирали с собой до обеда, сами завтракали, либо вместе, либо по очереди. Приходили  (а, точнее, проходили) потихоньку в номер, переодевались, шли на море, гуляли. Вообще, в те далёкие времена детей, не имеющих отдельной путёвки, на территорию  санатория не допускали, они, оказывается, мешали отдыхать окружающим. Так, у нас произошёл курьёзный случай, мы втроём, я, Вадик и трехлетний Валерочка, стояли на крылечке, ожидали выхода мамы, готовые идти гулять. Мимо проходил мужчина, один из отдыхающих, достал фотоаппарат и начал нас фотографировать. Я спросил,  чем мы так его заинтересовали, на что в ответ он предложил обратить внимание на входную дверь. Там за нашей спиной, оказывается, висел огромный лист картона, на котором крупным шрифтом было написано: «собакам  и детям входа нет», и следовала подпись: «администрация». Мужчина пояснил, что сделал снимок для журнала «Крокодил». Смелый, по тем временам, человек, но таковы были нравы и вытекающие из них правила. Несмотря на отдельные мелочи, отдохнули мы хорошо, купались, много гуляли, дышали замечательным воздухом Крыма. Домой, в Североморск, возвращались через Москву. Мы в сентябре шли в школу.
Лето 1966-го года  запомнилось событием, когда мы наблюдали редкую и необычную картину. Гарнизон «Сафоново» располагался прямо на берегу залива,  представлявшем  огромную круговую водную чашу, территорию, по форме напоминавшую большое безбрежное озеро. Ранее, в том числе и в годы войны, залив служил взлётно-посадочной полосой (аэродромом) для противолодочных самолётов американского производства «Каталина», переданных нашей стране, а позднее и наших  Бе-6, базирующихся на «Североморске-2». Эта акватория всегда имела узкий выход в Кольский залив. Так, в один из дней, через это узкое «горло» в наш залив вошёл огромный косяк крупной сельди. Двигался он по кругу за вожаком, быстро заполнил весь водоём и, тем самым, перекрыл сам себе выход. Туда загнали два, или три (не помню), крупнотоннажных траулера, и за две недели лова они выполнили годовой план по добыче рыбы. Рыба в воде кишела, кое-кто из наших смельчаков ловили её ведром с лодки. Прожектора на траулерах горели круглосуточно, хотя всё происходило летом, т.е. в светлое время.
На службе ожидали небольшие изменения. Полковник Врагов уволился, ушёл в запас, на его место прибыл из Москвы с понижением (как потом узнали) полковник Ерасов Василий Семёнович. Врагов был человек мрачный и неулыбчивый, без особых эмоций, но прекрасный оператор, самые обстоятельные доклады, не требующие правок, выходили, именно, из-под его пера. Мне приходилось нередко общаться с ним, и всегда его советы и рекомендации оказывались предельно простыми, недвусмысленными, точными и полезными. С Ерасовым мы быстро познакомились и во многом сошлись. Он прибыл из органа управления, где средства автоматизации уже неплохо функционировали. И мы стали быстро понимать друг друга по многим вопросам, хотя я сам ещё недостаточно  глубоко в них ориентировался. Он и вёл себя так, как будто,  был абсолютно уверен, что является единственным приемником на должность «начальника отдела». Кстати, так это и произошло. Через год, когда увольнялся Гонков, начальником (причём, хорошим, не хуже предыдущего) стал Ерасов.
Работы по планшету продолжались, сначала все требования к нему были с нами согласованы, затем нам показали эскиз схем очерёдности и последовательности продвижения потоков информации, внешнего вида «табло» и монтажных блоков. Осенью приступили к созданию примитивного действующего макета.
При очередном (осеннем) докладе Начальнику штаба о приёме дел от Морозова (он уходил в отпуск) я высказал просьбу решить мой квартирный вопрос, т.к. совмещать такие обязанности, проживая далеко от места, становится сложно и неудобно. Через 2-3 дня я уже знал, что команда выделить мне первое же освободившееся жильё пошла. Оказалось, что большинство офицеров штаба, имеющие жильё в других гарнизонах (в частности, в нашем, Североморске-1), по разным причинам, не хотели его обменивать, и не «рвались» в Сафоново. Я считал, офицер должен проживать рядом с местом службы.  Новое жильё здесь не строилось, и его бы хватало штабу. Однако в посёлке Сафоново продолжали проживать и занимать отличные квартиры семьи офицерского состава противолодочных самолётного и вертолётного полков, развёрнутых на аэродроме Североморск-2. В декабре комнату нам подобрали, и в первых числах января 1967-го года (в школьные каникулы Вадика)  мы переехали.
1-го сентября 1966-го года наш Вадик, московского происхождения, пошёл в школу (в гарнизоне Североморск-1). На маму ложились дополнительные обязанности, но с первых же дней, он был исключительно прилежным учеником, исполнительным и, к тому же, легко обучаемым. Это  есть чистейшая правда, я не погрешил ни одним словом. Тогда же мы с Ириной приняли окончательное решение о её трудоустройстве, и вскоре удалось осуществить наш план в гарнизоне, она начала свою деятельность в поверочной лаборатории при заводе, на который когда-то упал самолёт Павлова. Начала с должности «техника», но быстро освоила свои обязанности, успешно сдала экзамены на «поверителя», получила лицензию и все необходимые допуски, стала «старшим техником» по одному из направлений, занималась поверкой механических приборов. Теперь нам стало немного легче материально, жизнь налаживалась. К тому же у меня теперь появилась реальная возможность продолжить «закаливающую» утреннюю зарядку, которую я начинал когда-то в Перми, учась в школе. Начал с ежедневных обтираний холодной водой, а с началом зимы перешёл на снег, которого, слава богу, хватало. Выходил во двор в плавках и тапочках на босу ногу, прыгал в сугроб и возвращался домой, как дед Мороз. Между прочим, многие последующие годы жизни проводил такие экзекуции над собой, когда позволяли условия, прекрасно переносил их, и не болел простудными заболеваниями. 
В ноябре внезапно  получил от Начальника  штаба совершенно необычное поручение. Накануне,  в сафоновской средней школе тяжело заболел преподаватель физики, быструю замену подобрать не могли. В это время в 10 классе учились сыновья Командующего авиацией КСФ и Начальника штаба, оба готовились в Военно-морское училище. Генерал Минаков вспомнил, что я недавно окончил «нужный» факультет, начал уговаривать, временно подменить заболевшего. Отказаться, без веских на то причин, я не мог, а подобрать причину не сумел, пришлось недели две выкручиваться. Получил от генерала личную благодарность, от оплаты «за часы» отказался. 
В средине декабря случилась непредвиденная командировка в Кипелово, и опять по инициативе Начальника штаба. Я уже отмечал ранее, генерал нередко обращался ко мне со своими поручениями, ценил мою исполнительность и серьёзное отношение к любому делу. Приближался Новый, 1967-ой, год, а семьи гарнизона были без новогодних ёлок, вырубка была категорически запрещена, т.к. их было очень мало, их берегли. Те сосёнки, которые нередко заменяли нам ёлочку, тоже были на учёте. Начальник штаба позвонил начальнику кипеловской базы (под Череповцом),  попросил заготовить N-ное количество ёлок для посёлка Сафоново, и пообещал выслать АН-12 с представителем. Этим представителем стал я. Меня, лично, Минаков просил привести ещё и свежих цыплят, у нас они были дефицитом.  В Кипелово я оказался впервые, там, под городом Череповец, базировался наш противолодочный полк с самолётами ИЛ-38. Вскоре, после моего визита, к нему присоединился противолодочный полк с самолётами ТУ-142. Выше я уже высказывал своё мнение о роли таких самолётов в борьбе с ПЛ, они были только пугающими средствами. Думаю, государственному бюджету недёшево обошлись эксперименты, доказавшие их полную неэффективность. Но тогда было всё в порядке, и никто о последствиях не задумывался. А мои полномочия, вообще, никакого отношения к этому не имели. И так, за  8-10 дней до Нового года, на кипеловском аэродроме меня встречало самое высокое командование местной базы, демонстрируя исполнительность перед командованием авиации флота. Меня поселили в прекрасной гарнизонной гостинице, питался по лётной норме, вместе с экипажем. На следующий день шла погрузка, в последний момент решили добавить десятка два ёлок, мне выбрали наиболее красивую. Вечером я нашёл наших давних друзей, Чазовых, Виктора и Тамару. Вскоре после катастрофы Витиного самолёта он подал рапорт на перевод в состав лётного экипажа самолёта ИЛ-38. Парень он был очень способный, быстро прошёл медицинскую комиссию, сдал все необходимые зачёты и уехал с семьёй в Кипелово, начал успешно летать в составе командирского экипажа с подполковником Потаповым, будущим Командующим авиацией Северного флота. Хорошо посидели у них, выпили, посудачили о жизни, мы не виделись около двух лет. На следующий день ознакомился с гарнизоном и его ближайшими окрестностями, мне очень понравилась местная природа, в городке никаких времянок, только пятиэтажки, сохранены деревья, встретил некоторых, с кем служил ранее, в 9-м полку. Офицер базы, приставленный ко мне с легковой  машиной, в течение дня решил все вопросы с череповецкой птицефермой по поводу цыплят, на завтра, с утра, мы с ним туда и выехали, а вечером вылетели домой, полностью экипированные. Самолёт приземлился на аэродроме Североморск-2, я забрал свою ёлку и 2-3 десятка цыплят, купленных себе, опечатал грузолюки самолёта и уехал домой, по дороге заехал на КП, доложил о прибытии, разгрузка была назначена и произведена на следующее утро.
До Нового года оставались считанные дни. Я получил очередную благодарность от начальника штаба за проведённую «ёлочную операцию», и, одновременно, приглашение на коллективный офицерский (с семьёй) новогодний праздник в Доме офицеров гарнизона, а двумя днями позже, смотрел комнату, выделенную мне жилищной комиссией.
Теперь несколько слов о гарнизоне, в котором нам предстояло прожить около пяти  лет. Посёлок Сафоново, названный в честь прославленного морского военного лётчика, командира полка (в свои 28 лет) гвардии подполковника Сафонова Б.Ф., дважды Героя Советского Союза, погибшего в 1942-м году,  расположился между Мурманском и Североморском, почти посредине. Он имел удобный въезд с магистральной дороги, и протянулся вдоль залива по его  береговой черте. Между прочим, залив в годы войны, являлся одновременно, взлётно-посадочной полосой для  гидросамолётов, а теперь, чисто номинально, исполнял роль «запасного». В посёлке было две главные улицы, расположенные перпендикулярно, друг к другу. Все жилые дома улицы «им. Преображенского», где мы получили комнату, были послевоенной постройки. Трёх-четырёхэтажные, с 2-3-мя подъездами, они  растянулись вдоль дороги (их было 5-6, не более) и, своим лицом, были обращены к солнечной стороне, на залив, в пятидесяти метрах от него. Дома имели центральное отопление и «титаны» в ванной комнате, оборудованы привозным (баллонным) газом. Тут же к ней, с внутренней стороны, примыкали прекрасная баня с парилкой, современная школа-десятилетка, Дом офицеров и  два здания, в которых размещался  штаб авиации  флота и гостиница. Вторая улица доживала со времён войны, дома были барачного типа, но благоустроенны и газифицированы. Посёлок был компактным и уютным, с двух сторон окружён «северным лесом», правда, низкорослым, но довольно густым. Лично, мне гарнизон нравился, всё было рядом, в том числе и магазин (он был один, «универмаг» и «продмаг» в одном флаконе). Наша комната, на втором этаже, очень светлая, в составе трёхкомнатной коммунальной квартиры, имела квадратную форму и площадь около двадцати метров. Нашими соседями стали семья Буровых (Володя летал штурманом на самолёте БЕ-12) и одинокая пожилая женщина, Таисия, работавшая в машинописном бюро нашего штаба. Переехали мы вскоре  после Нового года, когда заканчивались каникулы у Вадика, тогда и произошла его первая смена школы.
Теперь, когда моя главная учёба была позади, Ирина решила поступить в институт, точнее, возобновить свою учёбу. Со старым институтом были потеряны все контакты, времени прошло много, приняли решение поступить в Мурманский педагогический институт, который я окончил, но на филологический факультет. Ирина начала готовиться. Мои служебные дела шли прекрасно, а  положение моё прочно утвердилось, наши методики, скромно, но работали, изготовление планшета успешно продвигалось. Весной возникла необходимость слетать на неделю в Ленинград, на приборостроительный завод, потребовались миниатюрные переключатели для планшета, у нас таких не было. После короткого разговора с Гонковым   я улетел. За первые два дня пребывания в Ленинграде мне удалось выйти на один из таких заводов, они изготавливали переключатели для ракетной техники, малогабаритные в керамическом корпусе, очень надёжные. Имея на руках мандат от штаба авиации, в отделе сбыта завода упросил сотню, мне выписали счёт на безналичную оплату, и выдали продукцию. Возвращаясь в гостиницу, случайно оказался на Московском проспекте, рядом с Академией связи ВС СССР. Был вечер, поздновато, однако удалось поговорить с дежурным. Мне только исполнилось 30 лет, за спиной хороший факультет и три полных курса радиотехнического института (факультета «вычислительная техника»). Надоела многолетняя  заочная учёба, хотелось прочных знаний по вновь выбранному направлению деятельности. Дежурный, средних лет, подполковник, кандидат наук, внимательно выслушал меня, мою историю и посоветовал, не откладывая, попасть на приём к начальнику академии. Причём, сам предложил на утреннем докладе представить меня, для этого мне следовало прибыть к 8-ми утра. Я уехал в гостиницу, и полночи моделировал варианты такой встречи,  в 7.30 был на месте. Начальник академии, генерал-полковник войск связи, заслушав доклад и сообщение обо мне, вежливо разрешил подняться в его кабинет. Думаю, нечасто ему приходилось в подобной форме  выслушивать смелого капитана. Мой доклад занял не более десяти минут, общий смысл его заключался в просьбе разрешить перевод из рязанского института в академию.  От него я узнал, что в академии на факультете «вычислительная техника» заочное отделение отсутствует, есть только очный со сроком обучения 4 года. Для зачисления на очное обучение необходимо согласие моего командования, при наличии такого согласия он возражать не будет. Тут же, при мне, он  позвонил Начальнику учебного отдела, и попросил побеседовать со мной. Сразу потребовалась академическая справка с выпиской по всем предметам учебной программы, они должны были определить курс, на который могли меня принять. Прежде  чем говорить о курсе, я прямо из кабинета Начальника учебного отдела позвонил на Север Начальнику оперативного отдела Гонкову В.А.. Вначале доложил о выполнении приказания по поводу выключателей для планшета, а, затем, вкратце сообщил о своих планах и спросил, могу ли я получить такое разрешение. Мне было доподлинно известно, Владимир Алексеевич всегда понимал и приветствовал  желание офицера учиться и пополнять свои знания. Он сразу одобрил мои планы и, мало того,  пожелал удачи. В тот же день вечером я помчался в Рязань, через Москву. Как сейчас помню, дело было в четверг, а в пятницу после обеда я уже находился  в секретариате декана по заочному обучению рязанского института, но декан уже уехал домой. Секретарь любезно согласилась подготовить документы, а я, узнав  его домашний адрес, поехал его уговаривать. Не застал дома, он поехал за город, на дачу, пришлось и мне ехать вслед за ним. Догнал, объяснил ситуацию, вместе вернулись обратно, в институт, около семи часов вечера у меня в руках находилась нужная мне академическая справка, а в полдень, на следующий день, я снова был в учебном отделе академии (тогда в военных учебных заведениях суббота была рабочим днём). Я написал рапорт на имя Начальника Академии с просьбой принять, не указывая конкретный курс, с пометкой, что разрешение командования имеется и будет представлено с другими документами. Мне посчитали программные часы, соответствие программы оказалось на уровне  второго-третьего курсов академии. Поэтому, меня готовы были принять на второй курс без вступительных экзаменов с погашением «хвостов», для его окончания, только по двум предметам. Зато ряд предметов третьего и четвёртого курсов перезащитывалась. А т.к. у меня уже было законченное высшее образование, мне может быть сразу предложена диссертационная тема, защита которой, по срокам, совпадёт с окончанием академии и защитой дипломной работы. Теперь, совершив чудо, окрылённый успехом, я прямым рейсом полетел домой, на Север. Оставалось написать рапорт, сдать его в свой отдел кадров и надеяться на положительный результат Москвы, из центра ВМФ. Рапорт мой был подписан всеми начальниками, включая Командующего авиацией, оставалось терпеливо ждать. Мне удалось совершить невозможное, но внутренние сомнения говорили, не осуществится задуманное, слишком гладко сложились обстоятельства. И в своих предчувствиях я не ошибся.
Монтаж планшета продолжался, теперь, когда он стал приобретать окончательные  очертания, я предложил Гонкову, после испытаний заказать аналоги, по экземпляру   для дивизии и полков первой линии, он инициативу поддержал.   
Тогда же, весной, мы получили известие из Москвы, что, во-первых, Володю, среднего брата Ирины, призвали в армию, и он уехал на Дальний Восток, служить в сухопутных войсках. А, во-вторых, районное руководство города Москвы приступает к сносу домов, в список попал и тот, в котором  проживали родители Иры, нужно было срочно приехать, показаться, получить смотровой ордер и посмотреть то, что предлагается. Я ещё накануне говорил, если в ветхий дом проводят центральное отопление и газ, жить ему осталось не более чем полгода. Так оно и получилось. Ирина поехала одна, ненадолго, всё, что требовалось на тот момент, оформила, вернулась и продолжала готовиться к вступительным экзаменам.
Я продолжал ждать вызов из академии, подошло лето, и мы засобирались в отпуск. В начале июня (Вадик успешно окончил первый класс, с ним не было, вообще, никаких хлопот)  я с ребятами уехал, Ирина задержалась, успешно сдала вступительные экзамены, и осталась решать свои институтские дела.
Ехали в Москву единственным скорым поездом, ходившим из Мурманска на Москву, «Арктика», в котором у нас произошёл забавный случай. В средине первых суток езды я решил покормить ребят ресторанным обедом, и заказал официанту принести еду в купе, вскоре наш заказ был выполнен. Официант принёс наш заказ, пожелал приятного аппетита и ушёл. Я снял пробу и понял, пища несъедобна даже для взрослых. Мне пришла в голову мысль, разыграть спектакль и добиться достойного обеда. Я предупредил детей, чтобы они не подвели меня, спрятал  свои военные атрибуты, и стал ждать нашего вежливого официанта. Когда он явился за посудой и расчётом, я показал ему пищу, к которой никто не притронулся, и попросил при нас, попробовать самому. Он, естественно, категорически отказался. Я тут же пошёл в «наступление», мой монолог был, примерно, следующим: «...Кто дал Вам право кормить пассажиров «объедками»? Вы сами даже брезгуете пробовать их. Я могу рассказать их происхождение, вы бессовестным образом сливаете остатки из тарелок, пользуясь отсутствием свидетелей при этом. Мне такой процесс хорошо известен, я только два года назад вышел из зоны за подобные выкрутасы, отсидев три года. Если Вам дорога свобода, и Вы не хотите, чтобы Вас уже в Петрозаводске, вместе с Вашим руководством,  сняли с поезда и арестовали, заберите это всё, уничтожьте и впредь не считайте людей глупее, чем вы. Мне нужно накормить детей обедом, а не помоями. Пожалуйста, принесите настоящий обед, если он есть у вас, или приготовьте...». Официант  стоял, слушал и не проронил ни  слова в оправдание, только извинился в конце, забрал всё и убежал.  Вернулся он через час, принесённая пища была иного вида и качества, вероятно из той, что готовилась для себя. Оплату брать отказался, видно принял за «своего», и поделом. За грязной посудой не приходил, пришлось завернуть всё в газету и возвратить с проводником в Москве. Не знаю, помнят ли дети об этом, Валерочка был совсем маленький. Но Вадик, вероятно, запомнил, может только не во всех подробностях, как мы, все трое тогда долго смеялись, ведь удалось наказать проходимца.
Перед отъездом мы договорились с Ириной, что дождёмся её  в Москве  и постараемся все вместе совершить семейную поездку на теплоходе по Волге, если, конечно, удастся приобрести путёвки и билеты. На наше счастье, на речном вокзале в Северном речном порту Москвы мне удалось встретить понимание со стороны руководства, и получить отдельное  купе на комфортабельном теплоходе «ХХ1 съезд КПСС» по маршруту Москва-Астрахань (туда и обратно). Формат туристической поездки позволял посетить все волжские города, стоянка в каждом из них составляла не менее 3-4-х часов. Мало того, пригодились наши проездные документы, они, оказывается, были действительны и на речном транспорте, их стоимость была включена в стоимость билетов, и поездка обошлась нам не дороже железнодорожной, а для меня, лично, вообще бесплатно. Мы хорошо отдохнули, вместе с ребятами гуляли во всех городах Поволжья, много увидели, питались в ресторане теплохода, как в санатории, по «заказной системе» блюд. В Астрахани простояли сутки, осмотрели город, познакомились с портом и рыбным рынком. Ребята получили большое удовольствие от увиденного, и, особенно, от «шлюзования» в Подмосковье и на Волгодонском канале. Вся поездка продолжалась 18 суток. Остаток отпуска провели в Москве,  посетили аттракционы в парке Горького, впервые покатались на «американских горках». К качелям, разного рода,  у меня по-прежнему, с детства, особое отношение, но тут уж, правда, с огромными усилиями, пришлось преодолевать страх.
Находясь в Москве, я решил посетить «Институт красоты», на Новом Арбате. Северный климат, объединившись с наследственностью, ускорил моё облысение, хотелось как-то воспрепятствовать этому процессу, или хотя бы затормозить его. Мой визит к профессору вызвал у меня надежду, мне было предложено провести курс витаминных уколов, довольно болезненных. Но было, ради чего страдать, я согласился и приобрёл лекарства. Лечение провёл в сафоновской гарнизонной поликлинике. Наблюдателей, желающих опробовать лечение на себе, было достаточно. Здесь, на Севере, народ рано терял волосы, случаи были даже с женщинами. У меня чуда не случилось, а на рекомендованную профессором операцию, в случае неудачи от витаминов, я не решился. К тому же, вспомнив отца и дедов, понял, это бесполезно.
Возвратился из отпуска в конце июля, один.  Ирина с ребятами задержалась. Её  приняли в институт, а моего вызова всё ещё не было, я готов был ждать до средины августа. А в конце августа (я узнал в отделе кадров)  из Москвы пришёл отказ. Основная причина заключалась в том, что,  в случае положительного решения я выбывал из кадров ВМФ и поступал в распоряжение и  резерв Командующего войск связи МО, такой вариант  меня совершенно не устраивал. Второй причиной было указано наличие высшего образования. Видимо, чтобы смягчить моё расстройство, мне предложили поехать на учёбу в Военно-морскую Академию (в Ленинград), на годичные Высшие офицерские курсы при Командном факультете, занятия начинались осенью.  Я, конечно, согласился и сразу сообщил об этом Ирине. Спустя несколько дней,  мне показали приказ, рассчитываться  не нужно было, я убывал без исключения из списков части, только временно снимался со всех видов довольствия и партучёта. Уезжая в Ленинград, я даже не мог предугадать тогда, какой важной вехой в моей службе и жизни станет эта учёба, какие дополнительные перспективы она откроет.
Конечно, мой путь на учёбу лежал через Москву, я не мог не заехать к своим, поэтому уезжал раньше срока на неделю. Перед отъездом попрощался с Гонковым В.А., пришел приказ о его увольнении в запас. Мне было искренне жалко с ним расставаться, с  ним было приятно служить, я обязан  ему за свое продвижение, мне удалось многому у него научиться, он по праву стал моим «крёстным». Но на службе не может быть всё постоянным, одни уходят, другие встают на их место. Так, его место занял полковник Ерасов В.С., и с ним, к счастью, было так же здорово, ясно и понятно.
Прилетел в Москву, а там уже все в сборе и сидят,  в полном смысле, на вещах. Квартиру выбрали, ордер оформили, и ждут машину для переезда. Я вовремя оказался  на месте,  через час пришла машина, и мы отправились на  новый адрес. Не прошло и десяти лет, как окончилось ожидание и великое переселение состоялось. В новом доме ещё не работал лифт (а ведь 8-й этаж), оставались и другие недоделки, например, не поданы газ и вода, но всё было хорошо. По телефону поговорил со своими  родителями, рассказал о наших планах на ближайший год, мама предложила взять Вадика к себе на этот год. Конечно, это облегчало наше положение в любом случае. Она сразу приехала, поездку совместила с консультацией у врача, забрала Вадика, и он во второй класс пошёл в пермскую школу. После недельного пребывания в Москве я убыл в Ленинград, на учёбу.
До этого мне не приходилось бывать в Ленинграде более чем по 3-4 дня, да и те редкие поездки были так насыщены делами, что возможности посмотреть город не было, я совершенно не знал его. Академия встретила приветливо.  Всех, кто прибыл без семьи, сразу определили в академическую офицерскую гостиницу, расположенную рядом, через дорогу. Группа состояла из 20 человек, офицеры были разного возраста и звания, от капитан-лейтенанта до капитана 1-го ранга, прибыли со всех флотов и флотилий страны,  с различных должностей,  с разным уровнем знаний и подготовкой. С семьями приехали 2-3 человека, у кого в Ленинграде, или в пригороде его проживали родственники. Через пару дней Начальник политотдела собрал нас, слушателей, и «обдал холодным душем», заявив, что академия не занимается вопросами трудоустройства членов наших семей и не благоустраивает их проживание. Мы столкнулись с большой несправедливостью. По нашему единому разумению академия была заинтересована в нашей полной отдаче учёбе, а это во многом зависело от того, в каком положении находились семьи, у всех были дети. Для устройства на работу необходима была справка о постоянном проживании в Ленинграде (такие были времена), академия отказала нам и в этом. Нас поставили и в трудное финансовое положение, большинство из нас прибыло из «льготных» районов, нас и в этом уравняли, на время учёбы лишили всех районных надбавок. Теперь мы все вынуждены были проживать на два дома, поэтому, когда нам объявили ежемесячную стоимость проживания в гостинице (а она должна была быть бесплатной), двое из группы демонстративно отказались от учёбы и вернулись в свои части. Академия никак не отреагировала, видимо действительно существовали такие «драконовские» условия, подкреплённые приказами. Пришлось на время закусить языки, понаблюдать, чем ещё обернётся наше пребывание тут. Для меня, лично,  главным стала учёба, и она взяла верх. Так, в урезанном составе мы приступили к занятиям. Главным куратором группы стал начальник одной из кафедр факультета контр-адмирал Бабий В.С., вскоре ставший Начальником головного НИИ ВМФ. Мы с ним сначала бегали по утрам в сквере академической гостиницы, а потом долгие годы поддерживали очень добрые отношения, он даже покровительствовал мне. За нашей группой закрепили ответственного, доктора наук капитана 1 ранга Волгина И.С., ставшего основным и ведущим преподавателем по главным дисциплинам, и постоянную лабораторию, в которой проходили все наши занятия. Курировал группу доктор наук профессор  полковник  Динер И. Я., известный на всю страну специалист и учёный в этой области. И все остальные, без исключения, оказались преподавателями высочайшего класса. Первая же неделя учёбы показала, я неожиданно попал в храм настоящей науки, причём той самой, знаний которой мне так не хватало. Впервые, я серьёзно окунувшись в эту науку, ощутил огромную тягу к знаниям и понял, как много потеряно лет напрасно. Недавняя моя учёба в институте давала определённые преимущества перед другими слушателями, и это было замечено. Мне с самого начала, с первых лекций, стали понятны выводы сложнейших формул и целых алгоритмов. Я сидел за первым столом, внимательно слушал и всё записывал, с комментариями и отступлениями, хотя были и учебники, не пропустил ни одной самоподготовки, учил как школьник. Наука называлась «исследование операций», вступительную и многие лекции читал сам Динер (это были не лекции, а песни). Параллельно читались все главные разделы высшей математики, в полном объёме «теория вероятностей» по курсу Вентцель Е.С., женщины, крупнейшего учёного по этой науке,  прикладные математические науки, в том числе по программированию, моделированию, оптимизации и т.д. В течение первого месяца учёбы мне удалось «прибросить» план работы своего «вычислительного пункта» на год вперёд, но я понимал, что моя штатная техника теперь будет только тормозить все процессы вычислительной деятельности, и на первых порах необходимо грамотно воспользоваться ресурсом ИВЦ штаба КСФ и уже разработанными методиками. Первые свои курсовые работы я выполнял по частным «живым» моделям действий сил авиации в своих районах  во взаимодействии с другими родами ВМФ. Нам не давали расслабиться, изначальный расчёт был на то, что каждый из нас имеет высшее образование, поэтому университетскую программу по этим дисциплинам мы должны были одолеть за девять месяцев. Первая и очень серьёзная сессия предстояла в конце декабря. Такая учебная гонка мне напоминала темп учёбы в училище, особенно, на первом курсе.
Я всегда старался поддерживать свою физическую форму, занимался спортом и в школе, и в училище. После его окончания, не прекращал и на Севере, регулярно делал хорошую зарядку, включал силовые элементы, «моржевался», используя для этого обыкновенный снег, его, слава Б-гу, всегда хватало. Теперь, когда возросли умственные нагрузки, следовало продолжить регулярные физические занятия. Мы проживали вчетвером в комнате, все были примерно одного возраста. Договорились спать и в условиях ленинградской зимы при открытых форточках. Занятия в академии  начинались в 10 утра. Это позволило подниматься в 7.00, далее следовала  часовая физическая зарядка во дворе с обязательной пробежкой (до 10 км) и купанием в реке (гостиница стояла прямо на берегу) в любую погоду, даже зимой, холодный душ (горячей воды в гостинице не было), завтрак в академической столовой. Такой обязательный утренний ритуал для всей нашей «четыёрки» стал беспрекословным. Иногда купание в реке заменяли снежными процедурами, тогда в одних плавках выходили во двор (и зимой, в любую ленинградскую погоду), удивляя дворовую публику своим видом. Приступили к таким экзекуциям над собой с первого дня. В первое же утро я и познакомился на беговой прогулке, как потом выяснилось, с контр-адмиралом Бабием В.С., когда он прибыл к нам на следующее утро в класс и представился.
Через пару дней, внезапно и без предупреждения, приехала Ирина, прибыла рано, утренним поездом, встретились мы у сквера, когда я выбежал на зарядку. Она убедилась, что у меня, действительно, всё в порядке, я устроился, занятия начались. Успокоившись, вечером она уехала домой. В Москве она сразу устроилась на работу в детский садик, «в двух шагах» от дома, Валерочка пошёл в среднюю группу.
Конечно, с житейской точки зрения, в том, что семья разъехалась в разные стороны, было мало хорошего, я в Ленинграде, Вадик в Перми, Ирина с Валерой в Москве, жить пришлось на три дома.  Но и другого выхода не оставалось. Моя учёба была необходима, в первую очередь, в интересах всей семьи, а моя жертва по своему весу  была нисколько не легче, я сам разрывался на части. Следовало перетерпеть один год.
С первых же дней моя учёба пошла хорошо. Я быстро сдружился со всеми, чувствовал себя как никогда абсолютно уверенно, быстро приобрёл авторитет, мне всё удавалось. Через неделю у нас создали партийную группу, меня избрали секретарём, работа моя, правда, заключалась только в своевременном сборе партийных взносов и сдаче их в кассу академической бухгалтерии, поэтому не требовала каких-то усилий. Проучившись месяц, на октябрьские праздники мы получили три или четыре выходных дня (и плюс вторник, день недели без лекций, для самостоятельных занятий), мне удалось съездить в Москву. А после сдачи зимней сессии (в декабре) нам устроили трёхдневные каникулы, и я снова побывал дома. В зимнюю сессию я сдал все экзамены и зачёты на «5». Интенсивность занятий не спадала и после Нового года, но мы втянулись в режим и в нагрузки, и могли теперь позволить себе посещать музеи, ходить в оперу и на  спектакли, просто грешно было не воспользоваться высочайшей культурой города, иногда, в обеденный перерыв в кинотеатре Академии смотрели хронику или кинофильмы  военной тематики.  В конце января, когда постоянные слушатели убывали на двухнедельные каникулы, в помещении академии ежегодно проводились КШУ руководящего состава ВМФ СССР с участием всех флотов и флотилий. Так было и на этот раз, и мне впервые удалось поучаствовать в работе оперативной группы авиации КСФ при разработке решения Командующего, у меня были обсчитанные заготовки из курсовых работ, варианты действий сил, которые очень пригодились. Моя январская курсовая работа была представлена впоследствии на «зачёт» по тематике прошедшей штабной игры. Объединив выходные и день празднования СА и ВМФ (23 февраля), я опять побывал в Москве. Таким образом, за первые пять месяцев учёбы мне удалось трижды повидать семью, с Вадиком мы только переписывались. Так, совершенно естественно, я приступаю к описанию нашей жизни в 1968 году, году юбилейном для нашего совместного десятилетнего проживания.
Первая половина была заполнена событиями, главным образом, связанными с моей учёбой. Учеба, действительно, увлекла меня так, что, кроме неё, меня волновали только вопросы здоровья и быта моей семьи. И теперь, я благодарил судьбу за то, что так удачно взаимно расположились звёзды, и мне было отказано с учёбой в «академии связи», такой осуществившийся  вариант событий я предположить не мог. Для меня даже шире приоткрылись мои должностные обязанности, я ясно увидел  назначение своего «пункта» и почувствовал его место и роль в структуре  органов управления. Где-то, в марте мы получили темы дипломов, а точнее, расширенных и углублённых курсовых работ, тогда же в помощь нам прикрепили профессиональных программистов. Научить нас рутинным методам программирования на «Алголе», такую задачу академия не ставила, но сам процесс стал нам теперь известен и понятен (большинство из нас, в том числе и я, с ним не были  до сего времени знакомы). В конце мая нас ожидали зачёты и три серьёзных экзамена. Конечно, на повторный курс никого не оставляли (а жаль), но краснеть не хотелось. Поэтому, хотя и готовились, заблаговременно подстраховались и приготовили на всякий случай «шпаргалки», так  с ними как-то спокойнее, кто умеет ими пользоваться. Кстати, у нас они многим помогли благополучно отчитаться. Я сдал всё на «5» и из рук адмирала А.Е.Орла, бывшего Командующего Балтийским флотом, в числе пятерых «отличников» получил «красный диплом». Официально учёба завершилась, но мы, три офицера группы, из окончивших курсы «с отличием», написали рапорты с просьбой разрешить сдать «кандидатский экзамен» по дисциплине «исследование операций» и получили разрешение. Нам было предоставлено пять дополнительных дней на подготовку, и мы успешно осуществили задуманное. Однако  мне воспользоваться этим впоследствии  не пришлось.
Я вернулся в Москву, а через пару дней убыл на Север один, семья осталась ждать возвращения Вадика из Перми. На службе встретили хорошо, новый начальник оперативного отдела поинтересовался планами «пункта»  и посоветовал сразу уйти в отпуск, чтобы вернуться и принять участие в КШУ под руководством Министра Обороны «Север-68». В медицинском отделе мне предложили «парную» путёвку в солнечногорский (подмосковный) санаторий  ВМФ, я быстро оформился и улетел. В конце мая, после окончания учебного года, Вадика привезли в Москву, и мы вчетвером  отправились на отдых. Пришлось снова решать проблемы, всё тот же приказ, запрещающий отдыхать с малолетними детьми. Начальником медицинской службы санатория оказался наш североморец, вопрос сразу уладили, правда, вынуждены были  снять  рядом комнатку для сна и питания детям, но целый день мы все были наконец-то вместе. Погода выдалась прекрасной, купались, гуляли, отдохнули неплохо.
Продолжительность отпуска позволила нам совершить трёхнедельную поездку на родину тёщи в Курскую область в деревню Верхние Угоны, бывшие тургеневские места. Мы познакомились со всеми её родственниками, там проживавшими, и теми, кто приехал, как и мы, отдохнуть на лето. Поездка оказалась для всех нас очень полезной. Во-первых, я обратил внимание, как «прямо помолодела тёща», попав в родные места, она светилась радостью, пела застольные песни, танцевала.  Во-вторых, детям, да и нам тоже, представилась возможность познакомиться с сельской местностью в самом центре России, с жизнью и бытом жителей деревни. Приём родственниками был очень тёплым и мы в последствии не пожалели, что посетили их.
Там же нас застало сообщение о вводе наших войск в Чехословакию. Заканчивался отпуск и через Москву на Север, там уже ждали дела, накопившиеся за год. Ирина с ребятами задержалась до средины августа, приехала позднее, к школе.
Планшет для освещения обстановки при приведении сил авиации в БГ, задуманный полковником Гонковым В.А.,  и реализованный не без моего участия, был уже установлен на самом видном месте на ЗКП, правда, информация от частей поступала на его табло, пока,  по телефонным каналам, работу автоматизации этого процесса предстояло продолжить. Однако я уже не видел себя в этой теме, мои мысли были направлены на разработку методик и создание своей библиотеки задач по боевому применению разнородных сил авиации в операциях флота. Теперь требовались профессиональные программисты и иной парк вычислительной техники, выход из положения на первом этапе я продолжал видеть в использовании ресурса Вычислительного центра флота.
Командно-штабная игра руководящего состава Северо-западного ТВД "Север-68» с участием Северного и Балтийского флотов, начавшаяся в июле под руководством  Министра Обороны  маршала Советского Союза Гречко А.А., продолжалось в общей сложности около месяца. Она проходила с обозначенными силами  флотов, а так же флотов ГДР и ПНР.  Интерес государств-участников к нему вызывался  реальной обстановкой на  ТВД и необходимостью поддержания, в частности,  флотов всей объединённой группировки в высокой степени готовности. Я принимал участие в разработке боевых документов по действиям авиации Северного флота во взаимодействии с другими силами. Отрабатывались задачи поиска и уничтожения подводных лодок, нанесение ударов по кораблям в море и портам базирования. Оперативная группа, в которую я входил, и  в качестве ответственного за все секретные документы, и на случай необходимой переработки вариантов действий, дважды вылетала на доклады Руководству учением. Мне пришлось присутствовать на таких докладах. На первом, у Командующего КСФ, в присутствии всего руководящего состава флота и его соединений, при согласовании совместных действий разнородных сил флота. И на  втором, в Балтийске, под Калининградом, у Главнокомандующего ВМФ СССР адмирала Флота Советского Союза Горшкова С.Г. в присутствии всего руководства Северным и Балтийским флотами, а так же командующих флотами ГДР и ПНР при обсуждении совместных действий. Конечно, это была замечательная школа для штабов всех уровней и я благодарен судьбе, что удалось побывать там и принять участие в тех событиях. Но как эти «игры на картах» были далеки от жизни. «Живая» война была давно в прошлом, но проходили годы, и ничего не менялось. По вопросам реальных боевых возможностей и применения наших самолётов ТУ-16  против подводных целей я пишу выше. Они, к сожалению, способны были эффективно и успешно действовать и решать задачи не  далее Баренцева моря. Их  максимальная дальность полёта (т.е., просто, туда и обратно) с полным запасом ракетного оружия (до трёх ракет)  ограничивалась топливной  «прожорливостью» двигателей самолета. Поэтому  в «дальние» районы предполагались прямые полёты, над территорией Норвегии и Финляндией (а какое государство в реальных условиях войны может допустить такие пролёты над своей территорией беспрепятственно?). Однако этот вопрос здесь и не поднимался. «Взрослые дядьки», многие из них,  прошедшие тяжёлую войну, принимали такие условности, от которых игра теряла смысл, но, как будто не замечая, продолжали играть, как дети. А что касается ожидаемых потерь экипажей самолётов, сквозила невероятная фантазия, кем-то остроумно придуманная за праздничным столом. За полковую единицу стали принимать «полковылет» (а сколько в нём самолётов, ракет и пр., не понятно), который, и после потерь снова принимался, как полноценный, в расчёт принималось необсуждаемое  условие, что промышленность и кадровые органы за счёт мнимого резерва своевременно пополнят все потери. Наивная фантастика, забыли, как ждали резервов на всех этапах ВОВ, как ими дорожили, но на этой абсурдной условности, строилось заключение об успешности операции. Деньги, вложенные  в это и другие, подобные ему, грандиозные учения, не условные, а фактические, их бы  в разработку современных двигателей и не только в них. Я не случайно назвал такие учения «замечательной школой», они, действительно,  вскрывали повседневные «мелочи», совершенно очевидные и понятные всем, кроме нашего стратегического руководства, и военного тоже, ОНО было таким же, слепым и лживым, членом Политбюро. Мне пришлось присутствовать при докладе Командующего флотом Министру Обороны маршалу Советского Союза Гречко А.А. на ЗКП и  понял, министр, профессиональный военный, командовавший армиями в годы труднейшей войны, ничего не понимает в том, в каких условиях предстоит действовать подводным силам. Он не представляет даже, как они используют сеансы связи для получения «целеуказаний», как управляются корабли в море на больших удалениях от баз и т.д. Не удивительно, что тем же недостатком в понимании роли ВМФ, страдал и маршал Жуков Г.К. На разборе учения, в очередной раз, не прозвучала тревога по поводу реальных боевых возможностей нашей  морской и стратегической авиации. Совершенно непререкаемым условием, по-прежнему, оставалась возможность успешной дозаправки самолётов в нейтральных водах. А ведь, именно  авиации нередко и принадлежала главенствующая роль и на ней лежала главная ответственность за  решение многих задач. Я учился вместе со всеми, но и понимал уже, не дай Б-г, начнись конфликт или, ещё хуже, война, окажемся в 1941-м, с теми же «великими полководцами», но размер потерь по их вине окажется иного порядка. По окончании КШУ проходили Военные советы и заседания парткомов, на партийных собраниях отчитывались руководители и рядовые коммунисты, все говорили только о результатах. Слушая всё это, я даже стал задумываться, что «зациклился» на ерунде, а посоветоваться не с кем, не тот вопрос.
Это учение не стало исключением, в мае месяце при выполнении очередного разведывательного полёта в Баренцевом море разбился самолёт ТУ-16р (из  разведполка), и погиб экипаж заместителя командира полка подполковника Плиева. Его самого и некоторых членов экипажа я знал и не раз встречал в обычных условиях в гарнизоне, Плиев слыл у нас, как бесстрашный лётчик мирного времени. Он любил, летая над морем на тяжёлом самолёте, понаблюдать волновой «бурун», оставленный своими двигателями. В последнем своём полёте летал над мачтами американского авианосца «Эссекс», многократно фотографировал его с обоих бортов, а разбился, зацепив плоскостью крыла за волну, рухнул на глазах экипажа иностранного боевого корабля.  Кстати, он  был племянником того самого, легендарного  конника ВОВ, прославленного и известного генерала.
  Весь месяц для всех нас был очень напряжённым, а в средине августа приехала Ирина с ребятами. Остаток года предстоял непростой. Вадик идёт в третий класс сафоновской школы, Ирина возвращается на старое место работы (в поверочную лабораторию), в гарнизоне Североморск-1 и, одновременно учится на втором курсе института (с первым курсом она рассчиталась). И только Валера остаётся пока без дела. Хорошо, что моих командировок не предвиделось. Так заканчивалось первое  десятилетие моей офицерской службы, приближалась и первая «круглая» дата нашей совместной жизни. Непростые годы, буквально во всём, пережили, но окрепли в главном. Всё идёт, как когда-то замышляли, с курса не сбились, здоровье не потеряли, всех родных и близких сохранили. УРА нам всем.
 Осенью у нас гостили мои родители, правда, недолго, им понравился и посёлок наш и само жильё. Отец впервые удивлялся постоянству месторасположения моей службы, за 10 лет у меня был всего один переезд, причём, на расстояние 12 км, даже не дающим право на получение «подъёмных» денег. Вскоре после их отъезда, мне предложили другую квартиру, на втором этаже соседнего дома,  на той же улице. Я впервые занял две смежные комнаты  в четырёхкомнатной квартире, в двух  других, раздельных между собой, проживала семья начальника специальной  медицинской лаборатории,  врача, специалиста в области ЛОР, майора Розмана Лёвы. В квартире была кухня, ванная комната с «титаном» и кладовка. Лёва был постарше меня на 2-3 года, до прихода на свою должность, был в течение нескольких лет бессменным врачом истребительного полка ПВО, в котором служил Гагарин Ю. А. (в Лауастари), он, всегда вспоминая Гагарина, любил называть его «мой лётчик», много о нём рассказывал. Жена Лёвы, Роза Борисовна, работала учительницей в сафоновской школе, у них росли две девочки, примерные ровесницы Вадика и Валеры. Лёва и Роза были с Украины из города Коростень, вообще, мы дружно прожили около трёх лет, до тех пор, пока я не ушёл в штаб флота и не переехал в Североморск. Описывая эти последние события, узнал от Вадика (а он, случайно, от старшей дочери Лёвы), что семья Розманов проживает несколько лет в Израиле, сам Лёва ушёл из жизни, рановато и очень жаль.
На службе всё без перемен. Я привёз из академии учебники по моделированию и снова пожалел, что не могу самовольно поменять своих сотрудников. Они в силу своего образования были не в состоянии освоить эти методы и становились тормозом. Мне приходилось самому выстраивать (или подбирать) модель и готовить  математику, а четверо сотрудников, из них двое с высшим образованием, смотрели мне в рот и ждали задания на расчёт. С этим следовало что-то делать.
Новый, 1969-й, год встречали дома с соседями, поставили ёлку.  В один из таких дней, непосредственно перед самым «старым Новым годом», утром, когда я был на службе, Вадик в школе, а Ира на работе, Валера оставался один, «расхозяйничался» и решил устроить рядом с ёлкой «пионерский» костёр. Для этого он собрал кучу старых газет, аккуратно разложил их на фанерке, на которой обычно любил лепить изумительные фигурки, прямо живые, из пластилина, и поджог. Хорошо, что в этот день Роза Борисовна работала во вторую смену и в тот момент находилась дома, она почувствовала запах горелой бумаги. Был бы пожар, да ещё какой. Выводы, конечно, соответствующие, сделали.
Во второй половине января мне предстояла короткая командировка в 24 НИИ ВМФ (г. Петродворец, Ленинградской обл.), впервые представитель авиации ВМФ был включён в состав Научно-координационного совета (НКС), с этим мандатом я и прибыл. Приехал вечером, пришёл к дежурному по НИИ за направлением в гостиницу, а там не до меня. Оказалось (это было 21 января), из строительной воинской части, расквартированной в г. Ломоносов (Ленинградская обл.), пропал офицер, младший лейтенант Ильин, с оружием.  Уже повсюду распространены его фотографии, мне показали, сведения немедленно пошли по вокзалам и аэропортам. На завтра  в Москве ожидалась торжественная встреча руководителями государства приземлившихся космонавтов («Союзов»-4 и 5).  Вскоре последствия стали известны, он готовился стрелять в Брежнева, но пострадали другие, об этом факте стало известно из печати. Оказалось, в очередной раз чёткость работы КГБ была на самом высоком уровне и вызывала только законное восхищение. Через считанные часы  Ильин был «вычислен», как неблагонадёжный офицер и способный осуществить теракт. Это сегодня сотрудники органов годами гоняются за бандитами, часто гибнут сами, пытаясь предотвратить злодеяние. В общем, как стало известно, на следующий день  успешная операция позволила арестовать Ильина на месте готовящегося преступления, правда, не обошлось без жертв. Так я, совершенно случайно, оказался свидетелем начала разворачивающегося события.
 Однажды, где-то весной, в оперативный отдел штаба авиации прибыл начальник ИВЦ штаба КСФ капитан 2 ранга Левин Е.Г., недавно назначенный на эту должность. В моём присутствии обсуждались вопросы взаимодействия ИВЦ штаба Северного флота с вычислительным пунктам авиации флота и, в частности, непосредственное  использование «Библиотеки методик ВМФ» в интересах авиации. После учёбы в Академии эти вопросы мне стали предельно понятны, «Библиотека...» имела достаточное количество методик, которые можно было успешно использовать. Однако существовало множество объективных, практически неустранимых, трудностей, влияние которых следовало хотя бы как-то ослабить. Весь  процесс предусматривал,  на его первом этапе глубокое изучение каждым офицером-оператором соответствующего раздела методик по своему тактическому направлению,  отработку схемы передачи по каналам связи исходных данных в закодированном виде, и расшифровку результатов. Он требовал значительных временных затрат, так как накладывал дополнительные функции на офицера-оператора, до сего времени несвойственные ему по функциональным обязанностям. Кроме того, для беспрепятственной обработки полученных запросов в графике работы ЭВМ ИВЦ флота следовало установить твёрдые «окна» и узаконить необходимый лимит машинного времени. В виду единственности такого центра на флоте дефицит машинного времени был огромный. ИВЦ флота имел в своём составе  квалифицированных специалистов-офицеров, знающих «подводные лодки» и «надводные корабли», специалист по вопросам применения авиации отсутствовал, решение (или уточнение) любого, самого незначительного, вопроса требовало телефонного или телеграфного консультирования с обеих сторон. В ходе разговора я разглядел счастливый случай для себя и тут же заявил Левину, что готов, продолжая дальнейшую службу на ИВЦ штаба флота, полностью взять эти функции  на себя. Он мою идею подхватил,  прекрасно зная, что я в прошлом году окончил необходимые курсы при Академии, которые очень высоко оценивались.  К тому же,  в конце текущего года у меня выходил срок получения очередного воинского звания. Предварительно, в ходе обсуждения этот вопрос, наряду с другими, был признан целесообразным и принципиально решён, но требовался обстоятельный доклад командованию флота. И через несколько дней я понял, моему начальнику удалось убедить Начальника штаба (генерал-майора Минакова В.И.), а тот и Командующего авиацией флота (генерал-полковника Кузнецова Г.А.), в правильности такого решения. Спустя ещё несколько дней, при очередном докладе  о приёме дел на время отпуска майора (теперь уже) Морозова, Начальник штаба спросил меня: «Как Вы, товарищ Дробиз, отнесётесь к предложению продолжить службу в штабе флота в качестве нашего  представителя?  На Вас оттуда поступил официальный запрос за подписью Начальника Оперативного Управления штаба флота контр-адмирала Шинделя Д. И.». Мне ничего не оставалось, как ответить, что, конечно,   приложу все усилия для обеспечения бесперебойной и эффективной связи между штабами флота и авиации флота при  использовании средств автоматизации вычислительных процессов в интересах управления. Теперь оставалось ждать решения кадровых органов, которые не очень спешили. Вскоре моё любопытство взяло верх, и я позвонил Левину Е.Г..  Не решаясь обсуждать этот вопрос  по  телефону, попросил принять меня. При личной встрече он рассказал, что сделал обстоятельный доклад Начальнику Оперативного Управления флота и попросил его вмешаться в решение вопроса (Контр-адмирал Шиндель Д.И. в это время исполнял обязанности Начальника Штаба КСФ), его решение было отправлено в Управление кадров флота. Я представлялся на должность «старшего инженера АСУ» ИВЦ КП КСФ (войсковая часть 34227-А) со штатной категорией «капитан 3 ранга - майор», эта информация устраивала и полностью успокоила меня.
А пока, в ожидании приказа, предстояло полтора месяца заниматься хозяйственными делами штаба, которые, как всегда, требовали полной отдачи и огромного напряжения. Ничего нового за время моего последнего замещения не произошло.
Дома перед нами стояла дилемма, мы решали, что делать с Валерой, отправлять его в школу в текущем году или нет, ему только 6 с половиной лет. Я побывал в школе, поговорил с директором. Она сказала, если он достаточно подготовлен и сможет продемонстрировать нам это, в виде исключения, возьмём. Всё, что было необходимо, Валерочка подтвердил довольно легко и  уверенно. И, конечно,  был принят. Позже, по истечении первого полугодия, его учительница сказала нам, почти дословно, что он очень способный от природы ребёнок.
Теперь следовало определиться с местом проведения отпуска. Впервые,  к этому вопросу мы подошли, как никогда, весьма поверхностно и авантюрно, буквально вслепую, просто указательный палец, чисто случайно, прижался на географической карте к  названию «Коростень» (Житомирская область), недалеко от столицы Украины. К тому же выяснилось, что наши соседи оттуда родом. От них узнали, что места действительно там хорошие, красивые, есть река,  много здоровых лесов, а в них ягод и грибов, особенно в это время. В конце июня убыли, к школе следовало вернуться. Лёва Розман любезно дал адрес своих родственников (на всякий случай), едем с детьми в край, совершенно нам неизвестный. Рассказ требует особых подробностей, иначе будет просто неполным, а, значит, и не совсем правдивым.
Населённый пункт Коростень можно было назвать «городом» с очень большой натяжкой по современным понятиям. Это был крупный железнодорожный узел хозяйственного назначения с множеством железнодорожных путей. Город, очень задымлённый паровозной гарью, всеми своими улицами, так или иначе, примыкал  к вокзальной территории, он находился на большом склоне, уходящем к реке, и больше напоминал большой районный центр сельского поселения, дома частные, одноэтажные.  Мы быстро осознали авантюризм такого путешествия, задерживаться тут не захотели и начали обсуждать оптимальный вариант выхода. На вокзальной площади нашли сговорчивого молодого таксиста, который сразу же согласился отвести нас (видимо, заранее, имея в виду, конкретное место) в тихое, спокойное сельское местечко, километров за 50-80 от города, где, рядом с рекой и лесом, мы могли бы за умеренную плату снять домик (или комнату) и пожить некоторое время. Он сказал, что хорошо знает такое место. Через час-полтора мы остановились среди леса, на хуторе. Вокруг, в радиусе 2-3 км стояла абсолютная тишина, рядом, с одиноким домом хутора, река. Таксист познакомил нас с  единственным, как оказалось, жильцом, дедушкой, лет 80-ти, и уехал. Дед показался мало уютным для общения, почти неразговорчивым. Дело в том, что он был поляк по национальности, при разговоре использовал   русские, украинские и польские слова одновременно, перемешивая их, но мы друг друга поняли. Оказалось, он месяц назад похоронил свою супругу, она была старше его на три года, детей у них не было. Наши деньги, как выяснилось сразу, ему были не нужны (как он сказал, их тут тратить, всё равно, негде), вещи предложил внести в дом и разрешил жить столько, сколько захотим, хоть всё лето. Мы, особенно дети, очень устали с дороги, было очень тепло, и дед предложил нам лечь в сарае на сеновале. На свежескошенном сене, среди ароматов и запахов мы, все четверо, буквально, провалились во сне, а проснулась первой Ирина, её разбудил шорох змеи, оказавшейся в сене. Сон был нарушен, мы сразу (и навсегда) переселились в дом, дед не препятствовал, хотя и не понял, почему мы испугались змеи, змеёй оказался маленький уж, но нам было достаточно. В хозяйстве деда была тёлочка, для неё вокруг дома стояли накошенные стожки и копёшки сена, на следующее же утро Вадик пошёл с дедом пасти её и делал это не один раз. С утра начали знакомиться с территорией. От дома в разные стороны уходило три дороги: одна вела в соседнее село, там был продовольственный магазин и медицинский пункт, до него было около трёх километров, другая вела тоже в село, но оно было поближе, километра полтора, по третьей дороге мы приехали из Коростеня. Думаю, Розманы  никогда не бывали в этой глубинке. Воздух тут, действительно, был по настоящему чистым, до стерильности. В стороне от «нашего» дома, в лесу, метров 70-100 от нас, стоял дом, где жили ещё две семьи, дом охраняли очень злые собаки. Больше вокруг никто не проживал. Рядом с домом протекала река, но в этом году она оказалась непригодной для купания, выше по течению работали драги, вода была мутной от речного песка, зато Вадик рассмотрел там много раков и приспособился их ловить, причём, делал это не раз и довольно успешно. У ближайших соседей был большой огород, но главным достоинством (для нас) была клубника. Она, очень ярко красная, сладкая и душистая, была таких размеров, что в граненый стакан помещалось не более трёх ягодок, поэтому мы покупали её на «вес», покупали у них и смородину. Эти же соседи не раз выручали нас, продавали свежих кур, а другого мяса купить было негде. Стали часто ходить в лес (здешние места нам показала сестра умершей супруги  деда, она иногда посещала дом, помогала деду по хозяйству), он был рядом. Летний период был таким, что там было «море» земляники и грибов «лисичек». Приносили то и другое, лепили что-то вроде пельменей, но, вместо мяса,  с ягодами, а иногда  с грибами. Пару раз покупали мясо у деда, но он хранил только «солонину», нам она не годилась. За хлебом ходили в соседнюю деревню за три километра. Когда пришли в первый раз, хлеб был только серый, ржаной, такими оказались и булочки. Мы накупили разных хлебных изделий, какие были в продаже, набрали с расчётом на 2-3 дня, но ребята так накинулись на него, ещё по дороге, что запасы наши сразу ополовинились. У деда  была отдельная маленькая пристройка к дому, в ней был стационарно установлен  «самогонный» аппарат, изготовленный по современной технологии и в соответствии с правилами технического прогресса. В это помещение дед никого не допускал, однажды показал мне, и было видно, он им гордился. Хотя мы ни разу не видели деда, «приложившегося» к рюмке, вообще. В центре поляны перед домом росла огромная и очень ветвистая красавца берёза. Дед рассказывал, что в  войну тут  в течение двух лет стояли немцы (иногда, вместо них бывали полицаи), и у этой берёзы было немало расстреляно селян, как участников партизанского сопротивления, она осталась единственным немым, но живым свидетелем, памятником тех печальных событий. Примерно, на десятый день нашего пребывания, дед отмечал «сороковой день» кончины своей супруги, собралось много его (и жены) родственников и знакомых. Ритуал проходил по католическим правилам. Под кроной берёзы выставили столы и лавки, было много закусок, овощи, грибы, ягоды,  в ход хорошо шла самогонка, «первач» из аппарата деда, её пили все, в том числе и пожилые женщины, которых было большинство, но никто не ушёл из-за стола пьяным, много  пели, засветло люди спокойно разошлись. Дед увидел, что мы не побрезгали, разделить его горе, на следующий же день поздоровался утром, разговорился и, даже,  предложил нам «солонину». Вечером, после застолья, Вадик напугал нас. Когда почти все разошлись, он захотел пить и, приняв по ошибке налитое в стакане за воду (а там оказался самогон), выпил его залпом. Почувствовал, когда выпил, хорошо, что самогон, вероятно, был разбавлен водой, потому обошлось.
Все, в целом, проходило хорошо, к концу приближалась вторая неделя нашего необычного отдыха. Но прервать его мы были вынуждены внезапно. В один из последующих дней Валера гулял, находился недалеко от соседской собаки, она внезапно бросилась к нему и царапнула зубами. Он, конечно, испугался, побежал домой, рассказал, что случилось. Ирина схватила его на руки, и бегом побежала с ним в соседнюю деревню, в медпункт. Я провёл с ним всю ночь в медпункте, пока проверяли собаку и его анализы. К нашему счастью собака оказалась здоровой, но мы быстро собрали вещи и немедленно уехали. На этом наш отдых был свёрнут. В Москве мы повторили проверку анализов, и, завершив отпуск, убыли на Север. Тревога ещё долго не проходила, но всё оказалось нормально. Наше пребывание в Москве совпало с уходом в армию Саши, младшего брата Ирины, мы сумели  хорошо проводить его. К этому времени он успел окончить последний курс техникума, почему-то оставив защиту диплома на потом, так оно и произошло впоследствии, когда он вернулся.
По прибытии из отпуска был поражён сентябрьской новостью, в моём родном 9-м полку погиб (опять!) экипаж отличного лётчика, Шарко, весь экипаж я прекрасно знал, они, оказывается, выполняя полёт на малых высотах, попали в стаю птиц, справиться не смогли, двигатели разрушились, покинуть самолёт, как всегда на ТУ-16, не успели. Опять беда, слёзы и всё остальное. Я вспоминал случай, как с Новожиловым попали в подобную ситуацию (выше я описывал этот случай), но там обошлось, а тут... 
На Север прибыли своевременно, приближался учебный год, и Валерочка шёл в первый класс. С первых же дней учёбы ребёнок отличался необыкновенным усердием, учительница говорила, что он свою правую руку держит постоянно поднятой, и готов отвечать на все вопросы, всё знает и не стесняется отвечать. Однако, между уроками, шалил, как и все остальные. Он оставался маленького роста, но у него сразу появились в классе друзья.  Первое «происшествие» с ним случилось, когда он стал участником группы ребят, срезающих пуговицы с верхней одежды, висевшей в общей раздевалке школы. Он непосредственно не срезал, но стоял на охране «маленьких хулиганов» и был задержан, наравне с остальными. Причём, задержал их Вадик, случайно оказавшись в составе дежурной группы по школе. Он доставил их к директору, последовали  «разговор» и внушение. Было очевидно, что учебный процесс Валерочке нравится, занимается он с удовольствием, старается.  Кстати, по окончании первого (в своей жизни) учебного полугодия он уже был в числе лучших, хотя официально они не были  аттестованы. Так что, мы и в дальнейшем ни разу не пожалели, что он пошёл в школу несколько раньше своих сверстников. Ирине стало  спокойнее за детей, ребята всю первую половину дня находились в школе, она продолжала работать в гарнизоне Североморск-1. 
Приказ о моём переводе в штаб флота в конце 1969 года был подписан. Искусственно задерживать меня не стали, замену подобрали сравнительно быстро, вместо меня назначили офицера с инженерным образованием, «вчерашнего» выпускника академии им, Жуковского. Остальной состав сотрудников «пункта» оставался прежним (и ещё долгие годы потом) и неизменным, потому и отдача его продолжала оставаться, на мой взгляд, малоэффективной. На приём-передачу дел  нам определили что-то около недели. Убывая к новому месту службы, мне приятно было сохранить в памяти офицеров и генералов, у кого учился все последние  годы, перенимал азы штабного искусства управления и культуры. К этому списку хочу добавить офицеров Готовкина Олега, Бейлина Валеру, Якобсона, старшину Ковалёва, с которыми непосредственно общался по текущим служебным и личным делам. 
На рубеже  качественного изменения в службе, связанного с переходом в штаб флота, следовало критически подытожить накопленный опыт и результаты предыдущих этапов офицерской деятельности. Теперь я мог с уверенностью и полным правом считать, что успешно  решена главная задача последних лет. А именно, завершена учёба, мне удалось в кротчайшее время  осуществить задуманное, у меня есть общее высшее образование, дополненное специальным военно-академическим. Это позволило осуществить задумку и коренным образом изменить первоначальную профессиональную направленность, о чём  мечтал с первых дней офицерской службы. Таков был главный итог, к тому же, накопился и прочно лежал за плечами, совершенно необходимый опыт службы в боевом авиационном полку первой линии готовности и в структуре штаба важнейшего объединения флота. Теперь мне предстояло служить в штабе передового флота. Конечно, такое движение по карьерной «лестнице» в мирное время могло быть заветной мечтой каждого офицера, правильно понимающего смысл службы, и, совершенно естественно, мечтающего о карьере и перспективе. Мне было 32 года и, наконец, впереди   стало абсолютно ясно просматриваться осуществление органического сочетания личных планов и стремлений с интересами служебной деятельности (а, может, наоборот). Сейчас и не вспомню, что тут было тогда первичным. С одной стороны, мне было, всё-таки, немного жаль десяти последних лет, потраченных, казалось бы, напрасно. Но с другой, они (эти годы) дались нелегко и недёшево стоили. Они были заполнены нелёгким трудом. И, как теперь выяснилось, всё было правильно, и планирование и исполнение.   Имея семью, совмещая службу с заочной учёбой,  мне удалось сделать за эти сроки  почти невозможное, но, одновременно, изменился и я, приобрёл опыт и знания, без которых  мое продвижение по службе было бы немыслимым. Так уж произошло. Пять лет назад, покидая свой полк, когда там оставались многие мои друзья, с кем я когда-то одновременно учился и оканчивал училище, мне удалось обойти  большинство из них. Такую задачу, как «обойти их!», я себе никогда не ставил, а просто реализовывал свой образовательный план. Причём, многие из них, прежде учились значительно лучше меня, служили не хуже и вправе, наравне со всеми, были рассчитывать на более успешную, в дальнейшем,  службу. Наряду с ними, немало было и таких, кто был старше по возрасту и раньше меня начал офицерскую карьеру. Официально, по ходу  службы, нас не сопровождал соревновательный процесс, мы все были на виду и одинаково бесперспективны. Если бы не моя учёба и другие «если», о которых я и сам, возможно, не предполагал, наверно, всё происходило бы не так. Поэтому, где-то в глубине души, не знаю, почему, но я искренне  сочувствовал большинству из них. И одновременно понимал тогда, что,  выпадая из общей «обоймы» естественным образом, вызываю определённую зависть у окружающих. А, возможно,  я в этом ошибался. Конечно, я испытывал огромный личный подъём, но, одновременно, во мне стучало и чувство какой-то виновности перед друзьями, перед их дальнейшей судьбой.
Так, в ноябре 1969 года я прибыл в Североморск, в Информационно-вычислительный центр флота, где недавно, всего пять лет назад, знакомился с «азами» вычислительной  деятельности. Прародительницей  ИВЦ стала расчётная группа, образованная в  штабе Флота в 1961-м году, на первом этапе в неё входили: капитан 3 ранга Гудков Б.Д. (начальник), офицеры Петухов Г.П., Савин В.И., Тимонякин В.Д. Пробылов И.А., Ряховский Г.С. и трое служащих. В 1964-м году расчётная группа была преобразована в самостоятельную боевую единицу с полным штатным численным составом и техническими средствами, ЭВМ первого поколения отечественных машин («Урал-1»). В 1968-м году в штате ИВЦ появилось подразделение для внедрения и технического обслуживания первой береговой АСУ флота. Моё назначение было оформлено на должность «старший инженер АСУ» в группу с соответствующим названием. Штат группы был заготовлен под первую автоматизированную систему («Вулкан-1»), которая планировалась для опытной эксплуатации и дальнейшего внедрения в ближайшие годы на  КСФ и ТОФ. Пока же она находилась в стадии окончания разработки, личный состав проходил параллельное обучение. Начальником группы АСУ стал капитан 3 ранга Тимонякин В.Д., ранее бывший, вначале  штурманом дизельной подводной лодки, затем адъютантом  Командующего флотом, впоследствии, уже при мне стал Начальником ИВЦ. Кроме него, в составе группы (теперь, и кроме меня) был один офицер, старший лейтенант Кошелев Е.А., высоко грамотный специалист, очень выделяющийся своей общей эрудицией и специальными знаниями. Я сразу при первом же знакомстве с ним оценил себе необходимую минимальную планку знаний, потребную для успешной деятельности. Через неделю я уже знал, что это нормальный уровень знаний, принадлежавший, практически, каждому офицеру центра. За год до моего прихода, ИВЦ пополнился офицерами-выпускниками ВВМУРЭ имени. Попова (лейтенанты Григорий Иванищев, Геннадий Разинков, Владимир Шкапин, Александр Блинов, Михаил Гернер), имеющими высочайший начальный уровень подготовки. При первой же беседе с капитаном 1 ранга Левиным Е.Г. мне было объявлено, что я номинально, только согласно штатному расписанию, вхожу  в состав группы АСУ (там была вакантная клетка), а мое прямое  предназначение планируется как вычислительная деятельность. Безусловно,  меня очень даже обрадовало такое решение, об инженерно-технической деятельности я не мечтал более. Тем временем, в группу АСУ пришёл новый офицер, списанный по здоровью с атомной подводной лодки, капитан-лейтенант Размыслович В.С.. 
Так уж произошло, что моё появление в ИВЦ совпало с началом на флоте  интенсивной подготовки к весенним зачётным манёврам «Океан-70» и оперативно-стратегическому учению «Север» под руководством Министра Обороны. Мне предстояло участвовать в них наравне со всеми. В связи с этим для меня был определён жёсткий график «входа» в кипучую жизнь центра, рассчитанный на один месяц, и расписанный, буквально по дням и часам.
В течение  первой недели я знакомился со всеми офицерами и служащими центра (общий состав около 70 человек), в очередную пятницу на подведении недельных итогов командир представил меня всему офицерскому составу, принят был исключительно тепло. Я понял, что попал в дружную офицерскую семью, успешно прослужил там 13 лет и благодарен судьбе за то, что половину офицерской службы посвятил, как выяснилось, исключительно важному и интересному делу, которое быстро освоил, довёл до самого высокого уровня, не имея за все последующие годы ни одного «прокола».
Группой, в которую был определён, кроме меня, реально входили: капитан 3 ранга Старцев Владимир (бывший штурман с атомной лодки), капитан 3 ранга Орлов Николай (пришёл одновременно со мной, первоклассный штурман, списан по здоровью с атомной лодки, впоследствии стал моим близким другом). Старшим группы стал заместитель командира ИВЦ капитан 3 ранга Петухов Генрих, в помощь прикреплялся капитан 3 ранга Тимонякин.  Петухов, Старцев и Тимонякин на этот момент были уже отлично подготовлены, мне и Коле Орлову предстояло в короткие сроки «догнать» их, но на это требовалось время.
Я доложил командиру свой план деятельности на ближайший месяц, получил одобрение. Изучая весь комплекс документов, используемый в ИВЦ в ходе предыдущих учений, я обнаружил, что материалы по оценке эффективности авиации отсутствуют вообще. Поэтому в соответствии с личным планом сразу приступил к разработке  универсального справочного пособия по оценке поисковых и боевых  возможностей всех типов авиации, находящихся на вооружении в ВМФ, и, через два месяца,  представил на «суд» два справочника («поисковый» и «ударный»). Ещё месяц ушёл на их оформление и официальное утверждение. Утверждал документы Начальник Оперативного Управления КСФ контр-адмирал Шиндель Д.И., приложивший немало усилий для ускорения моего перевода. Теперь командир представил меня, одновременно, с боевыми документами, мною  разработанными. Последовала чисто формальная краткая беседа, он пожелал мне успехов. Позднее открылось странное совпадение. Во время отпуска, находясь в Перми, дома из рассказов отца, чисто случайно, я узнал, оказывается, он, будучи уже на пенсии и проживая в Перми, был знаком с, очень уже немолодым, отцом этого адмирала. К моей судьбе это событие не имело никакого отношения, но факт был интересный, а мир, действительно, был тесен.
С первых же дней пребывания в ИВЦ мне пришлось параллельно, как говорится, с «чистого листа», начать изучение подводных лодок (атомных и дизельных, торпедных и ракетных) и надводных кораблей (противолодочных и ударных, торпедных и ракетных). По сравнению с авиацией, их типовое классификационное количество было непомерно огромное, число проектов и наименований единиц сил и вариантов загрузки оружием каждой было бесчисленное множество, к тому же, их поисковые и ударные возможности для меня были совершенно неведомы. Я владел тогда очень скромным запасом  знаний в этой области, а без этих знаний я оказывался слепым. Поэтому, на случай автономной работы с Командного пункта (ЗКП, корабельного или авиационного), я заготовил вариант обобщённого пособия по использованию  всех видов сил и оружия. Между прочим, все эти справочные пособия пережили меня, они не реже, чем каждые 2-3 года, мною  корректировались, и оставались востребованными после моего ухода в запас.
За неполные два месяца я уже был знаком со всеми офицерами Оперативного Управления, с кем приходилось работать совместно. За сравнительно короткий срок мне удалось   получить от них такой объём знаний и умений, какой невозможно получить, даже учась в академии, с абсолютным большинством из них сложились многолетние самые добрые отношения. Они  научили меня работать с картой морских и океанских районов действий сил, на которой оформляется «решение Командующего (командира)». Я не стеснялся учиться ежедневно и все последующие годы. Рядом с этими людьми и с их помощью постоянно обновлял и  корректировал свои оперативно-тактические (и стратегические) познания и умения, в соответствии с обстановкой. И ни разу не попал впросак.  В конце  февраля успешно сдал все зачёты на самостоятельную работу и выполнение заданий. Манёвры начинались в марте.
Кроме всего этого, чисто специального, мне с первого дня и с «нуля» пришлось осваивать существующую систему внутренних взаимоотношений между офицерским составом флота, она была несколько иная, чем в авиации. Этих людей, начиная с  их курсантских времён, иначе обучали и воспитывали, нежели нас, умело  прививали лучшие качества военного  интеллигента, культуру, в них видны были лучшие традиции флота, чувствовалось продолжение русской элитно-дворянской истории, начатой Петром 1-м. Корабельный офицер (не зависимо, «надводник» или «подводник») даже внешне, своей выправкой и каким-то лоском, выгодно отличался от общевойскового, это было видно невооружённым глазом, он был не лучше и не хуже, он был другой. Всё это  странно выглядело со стороны. Глядя  на эти явные отличия, не всегда было понятно, почему иные училища, тоже готовившие офицеров для флота (авиационные, береговой обороны, морской пехоты, тыла и др.), не уделяли этому вопросу должного внимания. Меня с детства привлекал флот, но я не мог тогда чётко объяснить, чем. Видимо, особые условия службы и, связанная с этим, святая дружба между людьми, красивая форма одежды (она так продумана во всём, что ей не опасны ни какие частные доработки). За всем этим просматриваются традиции, их не смогла стереть даже революция, они и  в условиях даже полного маразма, проросли, им не по силам стала перестройка. Об этом не часто говорят вслух, но эти традиции генетически  сохраняются в молодых душах, они в процессе воспитания легко воспринимаются молодёжью и  ложатся на ум, а, затем, в повседневной жизни, проявляются, как само собой разумеющееся. Вероятно, так случилось бы тогда  и со мной, но не срослось, а притаилось, ожидая своего часа. Потому, видимо, слово «авиационное», но лишённое приставки «военно-морское», всегда мною отторгалось, хотя за 15 лет службы в авиации у меня выработалось самое благосклонное отношение к ней. Теперь тут, среди этих людей,  я внутренне почувствовал свою среду. 
На день Армии и флота мне было присвоено звание «гвардии майор», теперь, приобретя ранг «старшего офицера»,   я «сравнялся» в звании со своими новыми друзьями, стал увереннее себя чувствовать, мои общения со всеми стали проще. Была теоретическая возможность, пройти переаттестование и получить звание «капитан 3 ранга». Однако, в последний момент, я посчитал, что в моём нынешнем  положении «новичка» это неприлично, хотя и искренне мечтал об этом. В тот же день, вместе с новыми погонами мне вручили медали «За воинскую доблесть» и «За безупречную службу 2-й степени». Несколько дней спустя, прошло мое первое «крещение», я заступил на дежурство по штабу флота, и при утреннем докладе познакомился с Командующим флотом адмиралом Лобовым С.М., он обратил внимание на мои, новенькие авиационные погоны,  поспрашивал, кто я и откуда. В дальнейшем мне  не раз приходилось докладывать ему, но это бывало только в ходе КШУ и, исключительно,  по специальным вопросам.
В штабе была неплохая традиция совместно отмечать присвоение очередных (и внеочередных) офицерских воинских званий. Такие вечера проводились в выходные дни в ресторане города (теперь их было уже два и можно было выбирать), семейные офицеры присутствовали с жёнами (обязательно), старшим на таком мероприятии был командир или секретарь парторганизации (где по штату отсутствовал замполит). Такие вечера позволяли, как это не звучит парадоксально, сплачивать коллектив, жёны знали друг друга и сами нередко  активно участвовали в организации их проведения. За 13 лет моей службы в ИВЦ не было случая, чтобы вечер был испорчен по чьей-то вине. Однако на всякий случай командир обязан был накануне информировать дежурного по штабу (или дежурного по гарнизону) о проводимом мероприятии, на случай необходимости принятия срочных мер, но в мою бытность таких случаев не было.
Мы продолжали проживать в посёлке Сафоново, я ездил городским транспортом (около 15 км), заикаться о необходимости квартиры, непосредственно, в городе Североморск, считал преждевременным, но неудобств на первых порах было немало. Главным из них было то, что не всегда удавалось попасть домой в обеденное время. Я уж не говорю о том, что нередко лишался обеда сам, но дети приходили из школы, а Ира продолжала трудиться в лаборатории гарнизона Североморск-1, и ездить ежедневно ей было очень нелегко. Я старался как-то  подменять её в этом, но мне не всегда это удавалось. Так уж повелось,  начиная службу на новом месте, не принято начинать  её с решения своих личных проблем (этот вопрос должен находиться в сфере нового командира), чем-то приходилось жертвовать в интересах дальнейшей службы и будущего. Мне нередко приходилось задерживаться, иногда до позднего времени, особенно во время непосредственной подготовки к учению, и в ходе его, а, тем более,  когда пошли 12-часовые смены дежурств, так продолжалось до средины лета 1970-го года.
Тем не менее, в марте начались ожидаемые манёвры, и более трёх месяцев мы продолжали оставаться в большом напряжении.  На меня было немало поставлено, я это понимал и должен был постоянно, особенно в ходе учения, доказывать это. Наблюдая за поведением окружающих, старался, не выделяясь, проявлять себя с наилучшей стороны, обязан был максимально демонстрировать свои возможности. В подготовительный период мне удалось многое осуществить. Главным образом, это касалось создания справочных пособий и завоевания необходимого авторитета среди офицеров центра, но, главное, у заинтересованных заказчиков из Оперативного Управления, включая его руководство. Судя по выводам командира, мне это удалось. Авторитет среди своих новых сослуживцев мне был особенно важен и необходим. Вероятно, благодаря  этому, на завершающем этапе учения «Север» я оказался в числе присутствующих на ЗКП при докладе очередного решения Командующего флотом Министру Обороны Маршалу Советского Союза А.А. Гречко, видел своими глазами всю эту процедуру, имею своё мнение о ней. Непосредственно, в ходе манёвров, совместно с капитаном 3 ранга Старцевым в течение трёх суток находился на «Корабельном КП», развёрнутом на крейсере «Мурманск»,  с выходом в Баренцево море и артиллерийскими стрельбами из главного калибра, получил необходимый опыт, пригодившийся в последующем.
Инспекторскую группу Министра Обороны на учении возглавлял Маршал Советского Союза А.И. Ерёменко. Так уж случилось, в один из дней, при его целевом посещении нашего центра, по решению командира мне было поручено представиться ему в качестве дежурного по ИВЦ и  докладывать о тех работах, которые проводились на данном  этапе мероприятия в интересах управления силами флота. Мне было интересно наблюдать за ним, несмотря на свой преклонный возраст, он живо интересовался и задавал вопросы, остался, удовлетворённым полученными ответами, поблагодарил и убыл. В инспекторском отчёте по результатам учения Информационно-вычислительный центр флота получил достойную оценку, думаю, моя доля в ней тоже присутствовала.  Так, постепенно, начиная с первых дней пребывания в штабе флота, мне пришлось научиться выходить на «орбиту» высшего руководства флота, докладывать своё мнение, предлагать варианты решений. При этом говорить с ними на одном языке, уметь тактично сопротивляться сомнительным или неверным предварительным  решениям, отстаивать своё мнение в интересах общего дела, мыслить теми же категориями, отличать и не путать учебные цели учения  и фактическое положение дел,  и очень многое другое. Это была особая школа, требующая нестандартной формы взаимоотношений и доклада, она мне, в конце концов, удалась и во многом  помогала в дальнейшем. Прошу не путать этот процесс с унизительным подхалимством, нередко встречающимся, и производными от него.
За участие в этом учении и по его результатам, я получил  «благодарность» от Главкома ВМФ СССР и памятный знак «За дальний поход», а также «благодарность» и памятный подарок, часы «Победа» от Командующего КСФ.  Манёвры «Океан» были уникальными по своему размаху, они были развёрнуты и проходили впервые с привлечением в качестве сил обозначения всего боеготового состава флота  на огромных морских и океанских просторах, от Новой Земли до Азорских островов в Атлантике. Главный итог всей весенне-летней компании 1970-го года для Северного флота заключался в том, что реально подтвердился факт становления флота, как океанского, способного решать важнейшие задачи на больших удалениях от своих баз в условиях применения современных средств поражения и уничтожения. Это было важнейшим пунктом новой оборонной доктрины государства, согласно которой принципиально пересматривалось значение Северного флота в вопросах защиты государства.
Окончился учебный год в школе, ребята успешно завершили учёбу (Вадик 4-й класс, Валерочка 1-й), Ирина снова поехала с ребятами, в составе объединённой группы детей-дачников, в Геленджик, к морю. Это была её последняя поездка в таком качестве. Мой отпуск отодвинулся на осень.
После убытия с флота разного рода посредников и проверяющих наступил этап отчётов на всех штабных уровнях. Я впервые принял участие в  подготовке отчётного материала «о работе ИВЦ» на учении, он  должен был войти самостоятельным разделом в доклад Начальника штаба флота. В мою задачу входило написание своего раздела, по участию в обоснованиях решений Командующего на всех его этапах. Делал я это впервые, на нём и учился. Получился он только с третьего или четвёртого раза, вымучил я его с большим трудом, но, в дальнейшем, и этот вопрос постепенно отработался.
Так, постепенно всё входило в нормальное русло, пришло время заговорить о квартире, окончательное решение этого вопроса лежало на политотделе штаба, возглавлял который его начальник, впоследствии «целый контр-адмирал». В нашем центре я был первым по очереди,  числился, как «бесквартирный» в гарнизоне.
После того, как мы переехали из Североморска-1 в Сафоново, потребность часто посещать Североморск как-то отпала, вся инфраструктура, необходимая для жизни, находилась  рядом, в посёлке. А, тем не менее, начиная со средины 60-х годов Североморск, как город и главная военно-морская база Северного флота, стал меняться прямо на глазах. Не только сам город, но и все его отдалённые и близлежащие гарнизоны стали резко менять своё лицо. Вероятно, стали выделяться необходимые средства, активно заработала строительная составляющая флота – строительные батальоны и дело сдвинулось. Жилые дома строились преимущественно «хрущёвской» серии, но они резко меняли облик приморских городков и начали, медленно, но верно, снимать напряжение в потребностях жилья. Североморск быстро становился красивым и уютным для проживания.  Общая численность его уже превышала сто тысяч. Площади, необходимые для нового строительства,  стали постепенно освобождаться от ветхих построек, продолжавших «украшать» город, и сохранившихся ещё  от довоенных и послевоенных времён. В центре города на огромном болоте буквально выросли новые улицы и, среди них, улица Сгибнева, где вскоре предстояло жить нам (впервые в отдельной квартире за 14 лет службы на Севере). Раньше там, на деревянных столбах, стояли маленькие финские домики, сообщение и движение между ними осуществлялось по деревянным тротуарам и переходам. Теперь только сама улица имела 6-8 пятиэтажных (с пятью подъездами каждый) домов со всеми удобствами. Непосредственно в городе работали три современные средние   школы, Дом офицеров и кинотеатр «Россия», гостиницы и рестораны (один из них «Ваенга» в память о старом наименовании нынешнего Североморска), прекрасный стадион, поликлиники (военная отдельно), детские сады, художественная и музыкальная школы, разного рода магазины, крытый бассейн, комбинаты пошива одежды, редакции газет и пр. В центре города руками жителей был раскинут парк, в течение нескольких лет он ежегодно «прирастал» площадью, мы принимали участие в посадках. Сообщение с Мурманском (морское и автобусное) было непрерывным, так что жить и служить в этом городе становилось благом.  Я искренне всегда любил его, мне он  и его люди до сих пор часто приходят во сне.
События на службе (как любит говорить моя Ирина) развивались успешно. Летом в «нашем полку прибыло», наша группа усилилась, возвратился с учёбы на академических курсах капитан 3 ранга Плотников Ю.В., теперь у меня появилась возможность плотнее заняться самообразованием. В первую очередь следовало основательно изучить «Библиотеку методик ВМФ». На меня теперь, как и на всех старших офицеров ИВЦ, помимо основных обязанностей, легло текущее направление – рецензирование диссертационных работ, регулярно поступающих к нам из научных и учебных организаций ВМФ, это оказалось непростым занятием, но, одновременно, и позволяло расширить области знаний и сферу знакомств. Теперь и моя фамилия в «ответе» официально значилась, как «исполнитель», потому всякое новое такое знакомство, как правило, имело своё продолжение и мне, впоследствии, очень пригодилось.
 После окончания учения и отработки всех итоговых документов Колю Орлова и начальника группы программистов капитана 3 ранга Савина В.И. отправили в отпуск с последующим направлением на учёбу в Академию, мы снова оставались «без одного игрока».
На вычислительном комплексе ИВЦ  работали две женщины, инженеры, мужья которых, как выяснилось, служили в моём, 9-ом гвардейском авиационном полку. От них я узнал, что есть окончательное решение о переподчинении и передаче  полка Балтийскому флоту и в связи с этим, его передислокации в текущем году в г. Остров на  место постоянного базирования. Одновременно с этим пришёл запрет на переводы офицерского состава полка в другие части и гарнизоны. Однако народ «побежал», для этого находили самые разные причины. И, действительно, осенью полк и основная часть офицерского состава убыли из Североморска. А, как стало вскоре известно, в следующем году  полк был расформирован.
В начале 80-х годов, по инициативе бывшего замполита полка - лётчика, гвардии подполковника Мигулина В.И., родилась прекрасная идея, в день «рождения» полка встречаться в Москве в сквере у Большого театра. На первую встречу (а они стали традиционными) собралось более ста человек, некоторые были с членами своих семей, что особенно было приятно наблюдать. В дальнейшем последовала естественная убыль, но встречи много лет продолжались. Я, когда находился в Москве, всегда приезжал на эти встречи и до сих пор, как ценнейшую реликвию, храню фотографии, снятые на Красной площади. Вот во время этих встреч и удалось выяснить все подробности расправы над гвардейским полком с замечательной боевой историей и его людьми.
Свой отпуск за 1970-й год совершенно не отложился в памяти, запомнилось лишь летнее пребывание в Перми. Он совпал с необходимостью завести Валеру к родителям и оставить его там на лето. Во время этих событий Боря организовал обмен, и родители переехали в центр Мотовилихинского района. Новая квартира была аналогичной, однокомнатной, но место оказалось лучше прежнего. Я участвовал в переезде, тогда же познакомился с Лёвой, первым мужем Лены, моей двоюродной сестрёнки. В тот момент мы не предполагали, что родителям предстоит ещё один переезд, на улицу Лебедева, но это будет позже.   
В тот же приезд мне захотелось повидаться со своим бывшим командиром взвода по училищу, Степановым Андреем Андреевичем. В один из дней я созвонился с ним, он уже демобилизовался и работал теперь, как я узнал, военным руководителем речного училища, расположенного недалеко от дома родителей. Для него после службы мало, что  изменилось, по сути,  он продолжал заниматься тем же видом деятельности, что и с нами, готовил молодёжь к службе. Встретились мы у него на работе, встреча получилась радостной для нас обоих. Было, что вспомнить, прошло уже 13 лет с момента нашего выпуска, я уже был в одном с ним статусе, старшим офицером, у меня была семья, двое ребят, мы были на равных. Говорили о многом и многих, в своём становлении я многим ему был очень обязан, ценил теперь это  и не пытался скрывать. К сожалению, встреча оказалась первой, но и последней. В следующий свой приезд я не застал его, он умер. Очень было жаль.
Осенью того же года произошли некоторые штатные перемещения внутри ИВЦ, я был  назначен нештатным начальником расчётной группы. На меня были возложены вопросы, касающиеся непосредственного обеспечения расчётными документами всех штабных постов Управлений Штаба флота. Для этого  мне были подчинены три старших офицера, объём моих служебных обязанностей значительно возрос и расширился. Это организационное мероприятие было вызвано тем,  что вскоре планировались командно-штабные игры на  картах с обозначаемыми силами в море, зачётные за год. На меня снова легло испытание, с которым я столкнулся неожиданно и впервые. Меня направили в «историческую» группу Оперативного Управления с задачей,  используя международный исторический опыт  войн и сражений, отследить и сделать подборку событий, сходственных по своей тематике (или аналогичных,  по замыслу и завершению)  предстоящей игре. Мне предстояло тщательно  проанализировать этот опыт  и предложить своё видение проблемы, применительно к сегодняшнему дню, с учётом использования современных средств обнаружения и уничтожения. Здесь, наверно, не следует останавливаться на деталях, но я тогда с огромным интересом втянулся в это частное исследование  и результат получился (для меня) ошеломляющим и неожиданным, насколько  аналогичным оказался найденный факт. С тех пор, наряду с другими расчётными заданиями, не реже, чем раз в году (нередко и дважды), мне приходилось выполнять подобную исследовательскую работу. Это направление в ИВЦ, само собой, закрепилось теперь  за мной.  Менялись темы КШУ – менялись, соответственно, и темы моих поисков. С этого момента начал накапливаться важнейший материал исследований определённого свойства. Так, первый же год моего пребывания в ИВЦ принёс мне много нового в работе. Он значительно  расширил мои общие и специальные познания, позволил приобрести новых, совершенно иных знакомых, и значительно укрепил авторитет среди сослуживцев. А, т.к. этими материалами стали интересоваться и представители Высшего командного состава флота, мне пришлось регулярно общаться с большими начальниками. У меня начали вырабатываться определённые манеры и правила общения. Видимо, я оказался неплохо обучаемым, потому учился вести свой доклад в форме беседы, постепенно перестал «бояться» и старался всегда ради интересов дела убеждать и отстаивать истину, мне это, как правило, удавалось. Частенько мои начальники использовали этот факт и нередко «подставляли» меня для доклада на очень высоком уровне. В  «исторической» группе Оперативного Управления я встретился и близко сошёлся в работе с капитаном 1 ранга Лебедько Владимиром Георгиевичем. На протяжении многих лет он являлся бессменным генератором идей и исторических тем для подобных исследований. А с капитанами 2 ранга Шапошниковым Володей и  Казадаевым Виктором мы самым тесным образом сотрудничали  в течение 13-ти лет, знаниями дополняя  друг друга. О встрече с последним уже упоминал выше, при описании детских лет проживания на станции Известковая (Дальний Восток, 1946-47 годы). Это знакомство мне пригодилось ещё и потому, что в это же время я был назначен внештатным историографом ИВЦ и вёл все, необходимые для этого, записи  в соответствующем формуляре, описывал события, делал ежегодные отчёты. Мне нравилась такая деятельность, хотя она была полудобровольной и неофициальной и отнимала время. Уходя в запас, оставил после себя  большие папки с записями. Не уверен, что они продолжали вестись после 80-х годов. А если так, жаль, история была настоящая, серьёзная и достойная времени, в этом у меня нет никаких сомнений и сегодня.   
Обстоятельства складывались так, что, прежде чем я получу квартиру на новом месте службы, и мы переедем в Североморск,  ребятам ещё один учебный год придётся провести в сафоновской школе.
Описывая основные события нашей жизни, я, в большей степени касаюсь своей служебной деятельности, и это неслучайно. Так уж повелось в армейских семьях и исторически сложилось, что семейное благополучие в них, в первую очередь, всегда диктовалось и оказывало влияние на успешность службы, это всегда становилось главным показателем в любой армейской семье. Возможность жены участвовать в этом процессе считалось вторичным, на ней целиком был домашний быт и дети. Офицер обязан был постоянно  уделять службе первостепенное внимание, все 24 часа, имеемые в сутках. Но уже, в конце пятидесятых годов мир перевернулся. Особенность проживания в условиях гарнизонов, какими оставались все прибрежные «точки» базирования Северного флота, включая и центр, город Североморск, мало, чем различалась, и она диктовала свои неписаные правила и законы бытия. С этим следовало считаться. Ограниченность, а, где-то и вовсе отсутствие элементарных человеческих бытовых условий и рабочих мест для приложения членам семей военнослужащих своих профессиональных способностей создавало совершенно нездоровую обстановку, а повсеместное  отсутствие детских садов и яслей только усугубляло ситуацию. Приезжали и  вскоре нередко разваливались молодые и здоровые семьи. Парткомы  усиленно трудились на этой ниве, но причины искали не там, быт ломал все преграды к успеху. То, с чем столкнулись наши офицерские жёны, несравнимо ни с чем, для них ещё долгие годы и десятилетия продолжалась Великая и Отечественная.  Каждая из них, сумевшая вырастить здорового ребёнка в условиях отдалённого военного гарнизона, заслуживает звания «мать-героиня», а двоих и более – «золотого бюста» на родине, которая и не вспоминает об этом подвиге этих великих тружениц.  Они, добросовестные и безмолвные, не получив за свой труд от Родины никакой благодарности, даже в течение многих лет не имели законных оснований, включить время воспитания ребёнка в трудовой стаж при исчислении пенсии.
1970-й год, для меня, пролетел пулей, а весной 1971-го к нам в ИВЦ прибыли из воронежского военного НИИ, достаточно известного в Вооружённых силах, два офицера-адъюнкта, оба в звании капитанов 2 ранга, на месячную стажировку перед защитой диссертаций. Теперь они оказались в поле моей временной ответственности, командир «замкнул» их на меня, мне следовало писать на них характеристики. Они были моими ровесниками, мы быстро познакомились. Накануне, ещё в штабе Авиации, я разрабатывал методическое пособие по теме их специализации, очень близкой к темам их диссертаций. Конечно, по своему уровню и, в отличие от их научных разработок, моё пособие предполагало более скромное и ограниченное применение, однако они нашли и оценили мой подход  интересным, нам было о чём поговорить и поспорить, в общем, определились и срослись общие интересы. Когда подошёл срок расставания, они предложили свои услуги, похлопотать о бронировании  для меня места «адъюнкта» в институте. Их предложение я посчитал естественным желанием отблагодарить меня за хорошие характеристики и доброе отношение, но серьёзных намерений не имел. Во-первых, такой перевод мне не сулил ничего интересного, приостанавливались все служебные льготы (в том числе и «броня» московской жилплощади), опять неясность перспектив, смена службы и места проживания, школы детям и пр. Однако прошло два-три месяца, я получаю официальное приглашение от руководства НИИ. Поговорив с Ириной, мы расценили предложение, как  малоинтересное (лет пять бы назад такое), показал командиру, он тоже отнёсся к нему, как к несерьёзному. В общем, отписался и забыл. А, ровно через год, запрос повторился, и подтвердилась готовность НИИ предоставить мне место в адъюнктуре, оказывается, для меня  всё это время держали место вакантным. С одной стороны, было очень приятно, с другой, следовало как-то выходить из нелепого положения, запрос шёл от руководства НИИ. Теперь, официальный ответ последовал от моего командира, но письма продолжаю  хранить, как память и пример порядочности этих ребят.
Примерно, в то же самое время, на флот прибыла большая спортивная делегация во главе с начальником отдела спорта Управлении Боевой подготовки ВМФ. В состав делегации входил старший тренер ЦСКА (и сборной страны) по хоккею с шайбой  полковник Анатолий Владимирович Тарасов, известная и популярнейшая личность в стране. В один из дней нас собрали в конференц-зале штаба,  мы, конечно, получили огромное удовольствие от встречи и рассказов, услышанных тогда.
Летом наша расчётная группа снова пополнилась свежими силами, из училища прибыл молодой выпускник ВВМУРЭ им. Попова, лейтенант Алексей Луговский. Его знания очень пригодились при разработке последующих методических пособий, необходимость в которых определилась в ходе последних КШУ, Лёша стал  главным  связующим звеном между нами и  группой программистов. Вообще, те пособия, которые мы разрабатывали, главным образом, для выносных штабных постов КП  начали постепенно приобретать всё большую популярность в повседневной деятельности, причём, как среди нас самих, так и среди офицеров штабных постов Командного пункта (Оперативного Управления). Мы старались оформлять их таким образом, чтобы они отличались максимальной простотой в обращении, доступностью и удобством пользования, предусматривали многовариантность условий и соответствующих решений по каждому из них, позволяли оперативно решать  оптимизационные задачи. Так, в течение 1971-72 годов, все посты Командных пунктов, замыкающиеся непосредственно на Оперативное Управление, были обеспечены такими документами, опирались на сведения, изложенные в них, и успешно их использовали. Это являлось важнейшим направлением деятельности Вычислительного центра, в целом, и нашей группы, как посреднической, в частности, по привитию желания и «вкуса» у руководящего состава флота и его соединений к  документам такого рода, и, конечно, абсолютное профессиональное доверие к их содержательной части. Расчётно-справочные пособия, в первую очередь, использовались в условиях  необходимости оперативного принятия решения на применение сил в игровой ситуации (при КШУ, играх на картах). Решения задач, связанных с расчётами ожидаемых оценок эффективности по фактическим действиям сил, как однотипным, так и разнородным, и, при этом пошаговое (поэтапное) прогнозирование  хода и результатов исходов,  производились с тщательным моделированием боевой обстановки и обязательным  применением методик общефлотской «Библиотеки».
Середина семидесятых годов обозначилась значительными и резкими изменениями в боевой мощи флота. На Северный флот в этот период поступило много надводных кораблей, подводных лодок и самолётов новых типов и назначений. Особенно бросались в глаза красавцы-корабли флотилий и эскадр, которые  теперь швартовались у пирсов Североморска.  Но, главное, возросло качество поступающей техники, что положительно и существенно повлияло на общий потенциал флота и внесло принципиальные отличия в тактические схемы и приёмы её применения. А это, в свою очередь, потребовало изменений оценочных показателей эффективности каждого боевого проекта, который имел на борту принципиально новый вид оружия. Всё это следовало учитывать, возникла необходимость в разработке новых математических моделей и методик. Выше я пишу, ещё в конце 1971-го года в ходе подготовки к осенним учениям мне было приказано возглавить работу расчётно-аналитической группы, которая была создана без изменения штатного расписания ИВЦ.  Теперь от меня потребовали общий перспективный план развития флотской библиотеки с учётом применения новых средств ведения войны на море. В обязанности офицеров группы, дополнительно, автоматически включилась разработка «постановочной» части задач, этим мы сразу загружали все другие подразделения центра, программистов и инженерный состав. Совместно с Колей Орловым, недавно прибывшим с курсов из Академии, нам удалось разработать и обосновать приближённый метод для количественной оценки «суммарного потенциала» каждой боевой единицы флота. На его базе, с помощью несложных математических формул, строился  метод (теперь уже мой)  оценки  «соотношения сил» и ожидаемой эффективности. Без ложной скромности замечу, в тот момент не было на нашем флоте метода, более простого и надёжного, для быстрых оценок с точностью, достаточной в оперативно-тактических расчётах (с ошибкой, не выше 15%). Используя этот метод, впоследствии, Лёша Луговский разработал  оценочную методику и успешно защитил диссертацию, позволившую ему стать кандидатом военно-морских наук.  Вообще-то, сам метод расчёта потенциальных возможностей  одиночного и групповых типов  и проектов, разработанный нами в том году, позволил создать целую серию методик, и успешно применялся  ещё в течение более десяти лет, вплоть до моей демобилизации (а, возможно, и позднее). Результаты оперативно-тактических расчётов, полученные с его помощью,  ни разу, в дальнейшем, не вызвали сомнений  при докладах на самых разных уровнях управления.   
Летом 1971-го года в Москву из армии вернулся Володя (а, вскоре, и Саша), средний и младший братья Ирины, а в Североморске положительно решился долгожданный квартирный вопрос, нам выделили двухкомнатную квартиру на первом этаже пятиэтажного («хрущёвского» типа) дома по улице Сгибнева. Сегодня мы нередко ругаем проекты тех домов, а тогда это было спасением, даже в условиях Заполярья. Теперь у нас всё приблизилось и стало рядом:  служба,  школа, магазины и центр города. Ирина с ребятами в это время ещё находились в Москве, ей потребовалось продлить «броню» на московское жильё, туда они выехали сразу после окончания учебного года. Потому жилплощадь принимал сам, всё очень понравилось, да и выбирать было не из чего, А главное, впервые за всё время службы, отдельная квартира,  со всеми удобствами, в хорошем состоянии. Пригласил ребят со службы, наклеили свежие обои, стало чисто и свежо. Вскоре из Москвы возвратилась семья, все были в восторге.
В штабе флота, в отличие от предыдущего места службы, была принята иная форма продовольственного обеспечения офицеров (хотя сама система и нормы снабжения на Северном флоте везде и всегда были едиными), здесь  повсеместно действовало пайковое снабжение, включающее, собственно продуктовый паёк и  ДП (северную продуктовую надбавку, причём, очень существенную). Согласно общему графику, каждой войсковой единице выделялся определённый день месяца для получения продуктов, всё было отлажено и протекало без сбоев. Паёк позволял покрыть потребности семьи на половину месяца, а по отдельным видам продуктов и более. По собственному желанию, взамен продпайка, предусматривалась возможность получения денежной компенсации, но, по материальным соображениям, как и ранее, это было совершенно нецелесообразно, поэтому, к приезду семьи,  я, впервые, успел получить паёк.
Напротив дома, рядом с редакцией флотской газеты «На страже Заполярья», располагался городской (всепогодный) крытый бассейн с медицинским кабинетом, работал он с 6-ти утра и до глубокой ночи, без выходных,  имел пять дорожек длиною 25 метров. Строгий график посещений позволял всем желающим, воспользоваться этим благом, там работали и спортивные секции. Помню, для военнослужащих и членов их семей бассейн работал  бесплатно. Между прочим, существовавший уже много лет в армии,  приказ Министра Обороны об обязательных ежедневных занятиях физподготовкой в штабе никто не отменял, он действовал неукоснительно, так что мы имели возможность регулярно играть в волейбол, устраивать лыжные кроссы и посещать плавательный бассейн. Рядом с бассейном  находилась городская баня,  всю неделю работающая для личного состава всех частей гарнизона, в выходные дни – на любителей сухого и мокрого пара, можно было попариться. Между прочим, школа, в которой начали теперь учиться наши дети, имела свой бассейн («лягушатник»), позволяющий обучать плаванию детей на уроках физкультуры.
Но главным достоинством во всех заполярных гарнизонах оставались всё-таки  люди, они были просто другими, особенно это касалось  отношений между ними. Во-первых, я уже писал ранее, на формирование особого «климата», в частности, на Северном флоте,  решающее влияние всегда   оказывали высочайшая  общая внутренняя культура и интеллигентность ленинградцев, и теперь это чувствовалось во всём. Офицерский состав флота, в основном своём большинстве выпускники ленинградских училищ, и их семьи завезли в этот край всё лучшее, что может определять отношения между людьми. Особенно эта разница ощущалось, когда приходилось оказаться за пределами Кольского полуострова.
Летом ушёл в отставку контр-адмирал Д.И. Шиндель.  Вместо него Начальником Оперативного Управления  пришёл капитан 1 ранга Искандеров М.Д. (вскоре, контр-адмирал, вице-адмирал). До этого назначения он много лет прослужил на различных должностях, в том числе, и на командных, на КСФ.  Профессиональный подводник, возвратился на свой флот после  окончания Академии Генерального штаба. С ним у меня быстро сложились тёплые, дружественные отношения, ровно на столько, насколько позволяли субординация и разница в служебном положении. Оставаясь с ним вдвоём наедине, мы могли, в дальнейшем, позволить себе называть друг друга по имени и отчеству, и часто обсуждали проблемы, личные и наболевшие.
Теперь уже предстояло полностью обживаться в  Североморске. Ребята осенью пошли в североморскую школу № 12.  Вадик, параллельно с учёбой, записался в КЮМ (клуб юных моряков) и очень активно участвовал в его работе. Он уже подумывал о поступлении, после окончания 8-го класса,  в ленинградское Нахимовское военно-морское училище, регулярно занимался спортом и ежедневно (часто, вместе со мной) делал зарядку, ровно и прекрасно все годы учился, все годы очень много читал. При гарнизонном Доме офицеров флота успешно работала секция филателистов. Вадик побывал там однажды, ему понравилось, и он стал серьёзным коллекционером марок, наравне со взрослыми. Я, как мог, старался помогать ему, из каждой командировки привозил что-нибудь новенькое. В результате, когда он, спустя несколько лет, уезжал в Нахимовское училище, дома оставалась его, достаточно солидная  коллекция марок, она, в полном составе, и сейчас находится на своём месте, хотя само увлечение филателиста постепенно сошло на нет. Валерочка с учёбой тоже не имел хлопот, учился ровно, легко и весело, начал заниматься спортом, играл (и очень успешно) в основном составе хоккейной команды класса, очень здорово выглядел в хоккейных доспехах. Мальчики оба, с раннего детства прекрасно образно лепили из пластилина, в ходе ваяния каждый из них по-своему искусно фантазировал. Даже жаль, что это никак не проявилось у них в дальнейшем. Ирина уволилась на старом месте, и теперь мы начали подыскивать  новое приложение её силам, знаниям и умениям. В результате, с большим трудом удавалось находить ей временные  места (на 3-4 месяца), сначала в билетной кассе Дома офицеров флота,  после этого несколько месяцев она поработала в гостинице Горисполкома, затем корректором в редакции «Североморская правда». Но всюду временно. Зато это позволило нам в тот период приобрести в военторговских магазинах города некоторые необходимые вещи, используя право  на получение кредита. Вскоре, после этих временных мест, мне, через новых знакомых,  офицеров Управления связи, удалось найти место в лаборатории полка связи, где Ирина успешно проработала около 10-ти лет.
Та насыщенность деятельности, которая сопровождала меня в течение всех лет непрерывной  службы и много лет, потраченных на заочную учёбу в институтах, не прошли даром, Конечно, я потерял много времени, которое можно было успешно потратить с иной пользой, на общение с детьми.  Росли мальчишки, которых я всегда безумно любил. Может быть, в связи с этим, под моим влиянием, они и профессии выбирали. Хотя, возможно, гуманитарная стезя для них обоих могла бы стать  предпочтительнее, но случилось так, как случилось. Однако они получили прекрасное образование, и то, чем занимаются сегодня, хотя и не имеет ничего общего с первичной профессией, делают высокопрофессионально и успешно. Конечно, очень обидно, что Валера не продолжил занятия в изостудии (хотя был там самым способным) и музыкальной школе. Это произошло только по тому, что мы его пожалели и не настояли, не поддержали вовремя и не помогли ему. Аналогичное было в моём детстве, когда родители пошли у меня на поводу,  своевременно не вмешались, и я лишился возможности обучаться музыке, о чём продолжаю жалеть до сих пор. Эти рассуждения всегда преследовали и продолжают преследовать меня.
За два года службы в ИВЦ мне удалось в полной мере овладеть необходимыми знаниями и умениями в соответствии со своими обязанностями. В феврале 1972-го года я, вместе с Володей Тимонякиным был участником Командно-штабных учений, ежегодно проводимых под руководством Главкома ВМФ адмирала флота С.Г. Горшкова в Военно-морской Академии (г. Ленинград). Впервые, я участвовал в них, когда был слушателем курсов в 1968 году, но тогда я занимался только боевым использованием авиации в боевых операциях. Теперь моя роль существенно изменилась, я был подготовлен вести оценочные работы для всех родов Военно-морского флота. Иной, лучшей школы для отработки всех элементов оперативно-тактической подготовки офицера такого органа, как штаб флота, не могло быть, и трудно  было даже представить. Задачи, решаемые в ходе таких штабных игр, включались, в дальнейшем, всем флотам и их соединениям  в планы боевой подготовки на последующий год для практической отработки. Ежегодно на  флот возлагались всё новые и новые  оперативные задачи, и каждый год постановки задач на очередное  КШУ были новыми и мало общего имели с предыдущими.
Начало года ознаменовалось тем, что Военторг флота вдруг начал получать на реализацию среди военнослужащих в большом количестве автомашины «Запорожец» и «Москвич», до этого момента существовали нескончаемые очереди, как в мавзолей. Теперь вопрос покупки упростился, у меня тоже появилось желание. Я, как и многие другие, написал рапорт в расчёте получить машину в четвёртом квартале текущего года, и приготовился собирать необходимую сумму денег, но где-то в марте мне через командира пришла открытка, машина уже ждёт. Оказалось, что, заказанный мною тип, сорока сильный «ушастый Запорожец», понадобился не только мне (из круга знакомых), но и Начальнику Оперативного управления Искандерову М.Д. Для такой компании машины пришли быстро. Кстати, этот факт определённым образом повлиял на наше сближение с будущим адмиралом. Получив машину, следовало теперь подумать о получении прав. Когда-то, ещё в училище, на втором курсе, мы подробно изучали двигатель современного автомобиля, это входило в общую программу обучения. Теперь те знания пригодились, и оставалось, не посещая теоретических уроков, осваивать езду. Я нашёл себе в автошколе опытного инструктора, и мы сразу приступили к обучению, прямо на моей машине, одновременно с её освоением. Через месяц я успешно, с первого захода, всё сдал и получил любительские права водителя. Мы приобрели сборно-щитовой гараж, с Вадиком собрали его на мысе Алыш, в пяти минутах ходьбы от дома, и начали потихоньку осваивать технику. С этого дня наши мобильные возможности стали постепенно расширяться. Но первый свой самостоятельный выезд хорошо запомнился. Тогда я смело усадил всю семью в машину, выехал на центральную площадь Североморска (у памятника матросу), и на ледяном покрытии асфальта резковато тормознул. А результатом было то, что  нас, так же резко и  круто развернуло на 360 градусов, что  заставило меня и моих пассажиров понервничать и усомниться в моих успехах управления «железным конём». Однако, несмотря на «первый блин», я, сравнительно, легко и быстро освоил вождение и уверенно совершал, в дальнейшем, очень дальние  и многодневные маршруты по стране, наездив в общей сложности около трёхсот тысяч километров.
В марте  в Оперативное управление на должность Начальника «Отдела оперативного планирования» (самого важного) пришёл капитан 1 ранга Лебедько В.Г. В первый же момент знакомства с ним я понял, насколько это глубокий, грамотный, высоко эрудированный офицер, хотя и старший начальник для меня, но абсолютно доступный, как человек. Жизнь показала, насколько важным стало это знакомство, он оказал большое влияние на моё дальнейшее становление, как офицера с аналитическим складом способностей. Несмотря на свою постоянную исключительную занятость, он ни разу  не отказал, во всяком случае, мне,  в совете и в помощи, хотя наше общение с ним в процессе почти 10-ти лет совместной службы, было беспрерывное. Сейчас, оглядываясь назад, думаю,   вряд ли,  кто ещё оказал такое положительное влияние на моё становление, как он, я немало полезного взял у него и не жалею об этом. А, потому,  благодарен ему, в его лице перед моими глазами всегда стоял образец офицера, уверенного в своей правоте и умеющего её отстаивать, и пример выполнения воинского долга. Между нами всегда присутствовал деловой и, нередко, остроумный тон, облегчавший понимание самых, порой серьёзных и сложных вопросов, мне всегда хотелось ему в чём-то помочь. Фрагментов нашей совместной деятельности я ещё коснусь ниже.
Поближе к окончанию учебного года в Североморске проходили соревнования  «клубов юных моряков» всех гарнизонов флота, команд-участников было более десятка. Команда, в которой был Вадик, заняла общее первое место. Весь её состав был награждён, они получили бесплатные путёвки в крымский общесоюзный пионерский лагерь  «Орлёнок». Кстати, там он умудрился получить свои первые «детские водительские права» и в нашем семейном полку водителей-любителей прибыло, возвратился Вадим окрепшим, повзрослевшим и с кучей впечатлений. 
Северный флот переживал своё второе рождение, продолжали поступать новые образцы оружия и носителей,  на флоте  непрерывно проходили испытания очередных промышленных разработок. Командованию флотом теперь  ежедневно предстояло знать реальное соотношение сил на театре, своевременно влиять на его изменения. Пробный образец методики, позволяющей математическими методами производить такой расчёт, был мною разработан и опробован в прошлом году, сегодня она требовала доработки, усовершенствования и существенных корректур. Одновременно, подобной, но более сложной по структуре, разработкой занимались 24 НИИ ВМФ и Научная группа Главкома ВМФ, расположенная в Военно-морской Академии. Для этой  цели мне удалось найти метод и успешно расширить возможности его применения при расчётах «боевых потенциалов» каждой боевой единицы флота,  задача вскоре «задышала» вновь. Параллельно с этим, Лёша Луговский включился в разработку методики распределения разнородных сил флота по районам и задачам, она стала крайне необходимой для штабного поста общего планирования операций на ТВД. Метод «боевых потенциалов», его применение,  и здесь оказал своё положительное влияние. Через полгода методика заработала и на «порядок» сократила время подготовки важнейшего боевого документа. Теперь в ходе каждого учения, эти два документа, одновременно и регулярно, дважды в сутки ложились на стол оператора поста оперативного планирования и использовались при докладах Руководству флота. В повседневных условиях эти документы непременно  присутствовали  на столе Оперативного дежурного по флоту на Командном пункте.
Осенью 1972-го года мы отметили 15-летие моей службы на Северном флоте, желания, перевестись на другой флот, так и не возникало.
Тогда же выяснилось, совершенно случайно для меня, что новый Начальник Оперативного Управления не равнодушен к военно-морской науке. Он пригласил меня как-то к себе в кабинет и повёл разговор о предстоящем мероприятии на Командном пункте флота. При этом много говорил о различных нормативных показателях, влияющих на систему управления. В целом, я оказался слушателем и  собеседником, полезным ему, многие моменты его беспокойства я разделял. В результате, ему понравилось, что я не во всём ему «поддакивал», он стал регулярно приглашать меня к себе. У нас стали складываться хорошие личные отношения, которые я не имел права афишировать. Но и скрыть это тоже было очень сложно. Он звонил моему Командиру и приказывал: «Найти и прислать Дробиза».  В конце концов, я понял, он приступил к сбору материалов для диссертации, тогда это было не только полезно для дела, но и модно. Он очень серьёзно относился к своей исследовательской работе. Включил в неё все, наработанные нами на Командном пункте, показатели, предлагаемые  для будущей АСУ флота. Этот материал для него пришлось готовить мне, он вылился в целый раздел из трёх самостоятельных глав. «МОЯ» часть была грифована, подписана командиром (я значился, как исполнитель), поэтому я знал, с некоторыми поправками материал был использован полностью. Его защита прошла блестяще, время её совпало с моментом установки опытного  образца АСУ на флоте. А, спустя три года, моими, но теперь уже новыми, материалами в подобной же ситуации успешно воспользовался контр-адмирал Калашников Ю.Н., даже не сказавший «спасибо». Так, не без моего участия, в Военно-морском флоте появились  два учёных крупного значения. Марс Джамалович Искандеров впоследствии стал доктором наук и Начальником головного НИИ ВМФ, к нему у меня претензий не было, и нет. Он даже высказался однажды, что его работу мы творили сообща, я многое делал, а он описывал и защищал.
Осенью на очередном отчётном партийном собрании меня избрали секретарём партийной организации. Должности освобождённого политработника у нас не было, все его повседневные обязанности возлагались на партийного секретаря. В ИВЦ были все категории личного состава: старшие и младшие офицеры, мичманы, гражданские лица, много молодёжи, а, значит, профсоюз и комсомол. В этой обстановке служить приходилось, совмещая основную профессионально-должностную деятельность с общественной. Первые два месяца такого симбиоза были адовыми, потом пришло понимание важности и необходимости такой работы, оно требовало знания людей, постепенно прибавилась смелость и, а вслед за этим и  умение управлять процессом. Кстати, проработав в таком режиме непрерывно два года, я получил прекрасную школу, всё стало абсолютно отчётливо и ясно. Спустя четыре года, меня выбрали снова, но теперь уже на один год. Так что знаю не по рассказам очевидцев, что представляет из себя организация воспитательной работы в большом коллективе людей, если ей отдаваться надлежащим образом.   
1973-й год принёс незначительные перемены, в Москву на Вычислительный Центр ЦКП ВМФ перевёлся Генрих Петухов, на его место назначили Славу Савина, в Оперативное Управление перешёл Володя Старцев, а осенью к нам в группу пришёл Стас Родионов, прибывший из Академии после двух лет очной учёбы, и Володя Шкапин из группы программистов. Я продолжал оставаться старшим в группе, был неофициальным её начальником, это место накрепко закрепилось за мной на несколько лет, командование считало, что я с обязанностями успешно справляюсь, а мои новые друзья ни разу не высказали неудовлетворения. Подходили к концу организационные мероприятия по установке на флоте автоматизированной системы, уже ожидался новый штат.
В 1973-м году город Североморск отмечал своё  славное 40-летие, из них 15 лет мы с ним проживали вместе. До 1952-го он назывался «посёлок Ваенга», тогда мы ещё не знали, что встретим здесь и его 50-летие, но об этом ниже.
Отпуск за 1973-й год пришелся на зимний период. Находясь в Москве, мы с Ирой решили отметить пятнадцатилетие нашей совместной жизни, и направились в ресторане «Берлин», где когда-то проходила наша «микро-свадьба». Я поехал в военной форме, дату связали с днем Советской армии, 23-го февраля. Оказалось, что для того, чтобы туда попасть, следовало отстоять очередь. Такая ситуация меня совсем не устраивала, среди нас в этой живой очереди  была еще одна офицерская пара, и я решил рискнуть и заставить администрацию уважать наш праздник. Вызвал директора, рискнул представиться корреспондентом газеты  «Красная звезда», и  предупредил его, что если он не прекратит  это безобразие, завтра же в газете появится соответствующий очерк о его заведении. Он прекрасно понимал, Советская власть официально не прощала хамства, и правда будет на моей стороне, однако, чтобы смягчить отношения, вынужден был объяснить ситуацию тем, что ожидалась немецкая делегация, которая так и не появилась. Мое требование возымело успех, нас (обе военные пары) вежливо пригласили, предоставили отдельные столики в полупустом и очень уютном зале, обслужили по высшему классу. Правда, Ирина, пока мы не окончили трапезу, испытывала напряжение, постоянно предупреждая меня, что сейчас прибудет военный патруль и меня уведут с позором. Конечно, этого не произошло, мы замечательно провели время, вспомнили, как тогда это было, пожалели, что быстро летит  время. Поблагодарив, мы спокойно покинули ресторан.             
Все зачётные мероприятия флота прошли для ЦВЦ успешно, на завершающем этапе снова присутствовал Главный Инспектор ВС маршал Советского Союза Маскаленко К.С.. По результатам года я получил благодарность и снова подарок часы «Победа». Ирине, наконец, удалось устроиться на постоянное место работы в полк связи, расположенный недалеко от дома. У ребят дела шли прекрасно. Обстановка позволяла теперь уверенно и спокойно служить.
Летом к нам неожиданно нагрянул Боря, приехал он не один, а с большой концертной бригадой. Остановились они в мурманской гостинице, но гастролировали по всем гарнизонам флота. Два концерта дали в нашем Доме офицеров, мне, к сожалению, не удалось побывать, но от тех, кто там присутствовал, слышал очень лестные отзывы, в том числе, и о выступлении Бори. Знаю, что встречали их очень тепло, как и всех других артистов, гастролировавших у нас. Уверен, что так оно и было, между прочим, я его на сцене так и не видел никогда, своих впечатлений, к сожалению, не сохранилось. У нас он успел погостить только пару дней.
Осенью в Мурманске при Центральном обществе знаний открылся Университет вычислительной техники, слушателей принимали только с высшим образованием, на два года обучения с двумя лекционными днями в неделю. Мне хотелось пополнить свои знания, я поступил на ведущее отделение, меня интересовала «Организационная структура органов управления и вычислительных центров» и, главным образом, организационные вопросы, возникающие  при создании вычислительного комплекса. Конечно, все лекции посетить не удалось, но все основные темы прослушал и по истечении срока успешно защитил диплом.
В конце года мне удалось побывать в 24-м НИИ ВМФ на заседании научно-координационного совета в качестве официального представителя от штаба КСФ (до этого,  однажды,  присутствовал там, но от штаба авиации КСФ), теперь мой статус стал иным, я участвовал в обсуждении всех вопросов, вынесенных на заседания. Но, главное, мне удалось повидать весь «цвет» военно-морской науки того времени. Кого-то из них я знал раньше, кому-то писал в своё время отзывы на диссертационные работы, с кем-то был знаком «по телефону». Теперь, услышав и увидев своими глазами происходящее, предстояло чётко сформировать профессиональное мнение и довести его до своего руководства, всё то, что может оказаться полезным Северному флоту для оперативно-тактической и боевой подготовки, что можно ожидать от этой организации в ближайшее время  и как, исходя из этого, строить свою работу на флоте. Эти три дня, проведённые в Петродворце и Ленинграде, позволили в  очередной раз оценить огромную разницу  ритма проживания офицера (и его семьи) в гарнизоне и в большом культурном центре страны. Мне удалось дважды воспользоваться правом командировочного, и побывать в театре Товстоногова на чудесных спектаклях  «Ханума»,  «История лошади» и многих других, с участием первого состава актёров. По дороге домой, в Североморск, больше анализировал свои впечатления от спектаклей, чем от НКС.
В конце года произошло разделение Информационно-вычислительного Центра, из него выделилась группа АСУ, она стала самостоятельной войсковой частью (Командная система боевого управления) в составе Командного пункта, со своими задачами. Командиром группы стал капитан 1 ранга Левин Е.Г., его заместителем капитан 2 ранга Родионов С.В., начальником ИВЦ капитан 2 ранга Тимонякин В.Д., меня назначили старшим офицером ИВЦ и официальным руководителем группы со штатной категорией «подполковник». В феврале 1974-го года мне было присвоено очередное воинское звание  «гвардии подполковник».
1974 год имел свои принципиальные особенности. Во-первых, вдруг как-то неожиданно весной нам предложили новую квартиру в доме, расположенном в городе на центральной улице, им. Сафонова, куда мы вскоре и переехали. Это был высокий первый этаж, две комнаты, с телефоном (впервые), высокие потолки, длинный широкий коридор, кладовки. В этой квартире мы заканчивали проживание на Севере.
Вадик, заканчивая в этом году 8-й класс, определился и твёрдо решил, поступать в ленинградское Нахимовское военно-морское училище, и, таким образом, связать свою жизнь с Военно-морским флотом, а, возможно, и с морем. Конечно, тот факт, что все годы ребёнок прожил в удалении каких-то 200-300 метров от пирсов, где стояли «живые» военные корабли, не мог не сказаться на детском восприятии и на выборе профессии. К тому же он ощущал и  моё особое отношение к этому виду Вооружённых сил и к службе, знал, что это было и моей заветной, но неосуществлённой мечтой детства. Важно для его решения было и то, что  в своей мечте он был не одинок, в его классе были ещё желающие, дети моих приятелей, моряков, много  лет  отдавших  морю и службе в ВМФ. Могу догадываться, что могли быть и другие причины, но этот вопрос не ко мне. Мы с Ириной отговаривать его не стали, а я, лично, по-отцовски, приветствовал его выбор, и, вообще, искренне желал своим детям такого будущего.
Уже весной нам стало известно о  предстоящем летнем главном учении года, которое по плану Главкома ВМФ СССР должно было  состояться в Севастополе. Основной вопрос научно-исследовательской военной игры вытекал из ее тематики,  действий разнородных сил ВМФ и, в частности, Северного флота, по нарушению морских и океанских коммуникаций  Америка – Европа, а также защита наших портов и внутренних морских коммуникаций  от вероятного противника. От нашего флота была сформирована оперативная группа, которую возглавил Командующий флотом адмирал флота Егоров Г.М.. Его заместителем в группе стал капитан 1 ранга Лебедько В.Г., я вошел в ее основной состав. Подготовка началась сразу по получении из Москвы общего плана учения. Мы начали подготовку с проведения детального анализа боевых действий подводных лодок на коммуникациях в Атлантике по опыту 2-й Мировой войны. Оперативно-тактические расчеты, проведенные нами накануне, в ходе подготовки к учению, позволили предложить вариант комплексных мер для достижения максимально возможного  ущерба противнику, включивших удары по формирующимся и идущим конвоям и одиночным судам, портам загрузки и выгрузки, нефтегазовым комплексам и стратегическим нефтепроводам. Во всем этом комплексе мер и стратегических задач главная роль, по абсолютному нашему убеждению, отводилась Военно-морскому флоту. Учение свою положительную роль выполнило, игра отчетливо высветила дополнительные материальные потребности флота и необходимость совершенствования взаимодействия с другими видами Вооруженных сил. Одновременно высветило и очевидные слабые места. Так, главным образом, оно показало неспособность флота самостоятельно, своим составом сил и средств и, поддерживая свой боевой потенциал на том же уровне, решать все проблемы борьбы на океанских коммуникациях. По нормативам того времени для нарушения перевозок необходимо было нанести ущерб, равный не менее 30%.  Наши расчеты  показали возможности флота,  не превышающие 2,5-3,0 %.  Я впервые, за все предыдущие и последующие годы, услышал трезвый голос Главкома ВМФ, прозвучавший на разборе по этому поводу, и был приятно удивлен и удовлетворен отношением Руководства ВМФ к нашим расчетам, подтверждающим выводы. Обычно, после подобных высказываний Главкома, как правило, следовали конкретные его решения, на флот поступали новейшие средства, государство не жалело на это денег.
Возвратившись с учения, предстояло срочно оформлять документы Вадика для поступления в Нахимовское Военно-морское училище. Из тех,  кого я знал и с кем он учился, кандидатами от Северного флота было еще трое ребят, Коротков, сын нашей служащей, и сыновья старших офицеров Оперативного Управления капитанов 1 ранга Готгильдиева и Смирнова. На конкурсный отбор ребят направляло Управление  кадров флота, оно и формировало команду. А так как я решил сопровождать сына, то меня назначили старшим офицером, сопровождавшим всю группу от Северного флота, т. е. 25 человек, остальные ребята были из других наших гарнизонов. Мне была оформлена официальная, целевая командировка, и я убыл, причем, с правом присутствия на медицинской комиссии и экзаменах. Тех ребят, кто не имел родственников в Ленинграде, поселили непосредственно в общежитии (казармах) училища, с питанием. Илья Соломонович Готгильдиев сопровождал своего Мишу, его мама и родная сестра проживали в Ленинграде, но в это время отдыхали на даче в пригороде, в Комарово, так что, им было, где остановиться.  Однако Илья  любезно предложил, и  нам с Вадиком, остановиться у них. Я согласился и, таким образом, ребята вместе готовились к экзаменам и успешно сдавали, но из всей многочисленной группы поступили только Вадик и Коротков, все остальные по разным причинам, но, в основном, по здоровью, не поступили.
Вадик поступал легко, он был отлично подготовлен к экзаменам и медицинской комиссии, без ограничений признан был годным по здоровью, все экзамены сдал на «4», но следует  учесть, что пятёрок там не ставили. С ним поступали «серьёзные» ребята, дети и внуки очень известных на всю страну людей, Генерального секретаря ЦК КПСС Л.И.Брежнева, высоких руководителей органов КГБ, директоров крупнейших оборонных заводов, командира легендарного крейсера «Аврора», Ю. Фёдорова и его жены, олимпийской чемпионки и т.д. Выдержать такой конкурс (скорее всего, это был, на деле, не конкурс, а «родительский отбор») было непросто, но Вадик одолел его. Мне пришлось стать свидетелем, как вели себя эти «отпрыски» в коридоре перед экзаменом по математике. Они были совершенно уверены в успехе, держались обособленно, кучкой, вели громкую развязанным тоном  беседу, обсуждая и представляя текущую ситуацию, как лёгкую прогулку, ссылаясь на руководство училища. Было не трудно догадаться, кто они, я был в форме, не выдержал такого откровенного хамства, подошёл к ним, потребовал немедленно прекратить это обсуждение, если они не хотят, что бы я вмешался. Вероятно, мой тон подействовал, они извинились и притихли. Инцидент был исчерпан, на конечные результаты конкурса он не повлиял. Впоследствии, все они, конечно, поступили и оказались в одном классе с Вадиком, но Вадим (а ни кто из них) стал  старшиной класса. Перед отъездом я побывал в курсантской столовой, посмотрел, как кормят ребят, остался очень доволен  их нормой питания, и посмотрел казарменное помещение. Там застал Вадика, помогающего одному из ребят пришивать подворотничок, он умел всё это делать сам.
Уезжая из Ленинграда, я себя чувствовал не очень уютно в той ситуации. Мне просто нечем, кроме денег, было оплатить  гостеприимство семьи Готгильдиевых, но от них Илья и его мама категорически отказались,  а он  даже обиделся, когда я предложил. Таковы были нормы офицерского общения. Таким образом, только у сына исполнилось мое детское желание. С одной стороны, я был очень рад и горд за него, но, с другой, процесс расставания был для меня нелегким. Были и слезы, но Вадик их не видел.
Свою начальную подготовку они начали на берегу озера «Нахимовское», под Ленинградом. Вадим сразу проявил себя, он был включён в состав шлюпки гребцов, которая на первенстве лагеря (не без его усилий) заняла первое место, им, по старым флотским традициям, был вручён «поросёнок». Вадик всю свою жизнь умеет к любому делу, которым он занят в данный момент, относиться с максимальной степенью серьёзности и отдачи, у него всегда после этого следует конкретный ожидаемый результат.
Теперь оставалось ждать его зимних каникул. Писал он часто, все письма хранятся, из которых видно было, что скучает, но не признаётся. Но, и конечно, привыкает, я в этом не сомневался, знал по своему опыту, так бывает со всеми детьми в этом возрасте. Дела у него, действительно, шли хорошо. Осенью мне удалось побывать в Ленинграде в командировке, был у Вадика, говорил с его командиром (капитаном 3 ранга Мешко), он очень доволен выбором старшины класса.
Зимой (наступил 1975-й год) он прибыл на каникулы, мы встречали его в Мурманске. Погода в тот день была очень снежная, с пургой, поэтому встречали не на своей машине, а  ехали в переполненном городском автобусе. Отлично помню ту поездку, Вадим всё время следил, чтобы маму не толкали.
Всё время, пока мы снова были все вместе, я любил наблюдать за ребятами, они очень изменились, теперь это стало особенно заметно, и возрастная разница бросалась в глаза, менялась и форма их общения и отношений. Вадик, красивый и повзрослевший, становился крепким юношей, он стал выше ростом и шире в плечах, на нём здорово сидела матросская форма, хотя ему было только 15 лет. На его фоне Валерочка, хотя и подрос уже, выглядел совсем ребёнком. Он и вёл себя соответствующим образом, без конца «задирался», проявлял какие-то детские шалости, от которых Вадик отвык и которые его только раздражали (а Валера так развлекался).
Наблюдая за Вадиком, я тогда вспоминал себя в его возрасте, этот период у меня был связан с проживанием в Перми (счастливое время!). Думаю, я неплохо понимал его и был готов объяснить любой его поступок, в том числе и необъяснимый.
Во втором полугодии, ближе к каникулам, Вадик в составе класса побывал в военно-морской базе Кронштадт, они посетили подводную лодку  проекта 613, которая, по его рассказам, произвела на него сильное впечатление, у него даже появилось желание стать подводником. При разговоре я тогда поведал ему, что мечта – это прекрасно, но впереди ещё так много подобных открытий и время для выбора есть. Конечно, он позднее сам увидел, та лодка была совершенно  устаревшей и по всем параметрам отличалась от тех, что появились  в ближайшие годы. Спустя шесть лет, побывав в Североморске на самой современной субмарине, во время преддипломной практики, у него уже были иные мысли по вопросам дальнейшей службы. Но об этом ниже. 
В сентябре сменился Начальник штаба Северного флота, на эту должность прибыл контр-адмирал Чернавин В.Н., с которым у меня сложатся, в дальнейшем,  прекрасные служебные отношения. Между прочим, он сыграл решающую роль при приобретении мною машины «Жигули».
С самого начала 1975-го года в первом отделе Оперативного Управления штаба началась интенсивная работа, полностью посвященная разработке нового оперативного плана флота, главного документа, характеризующего фактическое его состояние.  Основными разработчиками стали начальник отдела и его заместитель, соответственно, капитаны 1 ранга Лебедько В.Г. и Соколов Н.В., мне было поручено проведение  оперативно-тактических расчетов, позволявших предлагать оптимальные варианты распределения  разнородных сил по операционным районам и задачам. План проходил многошаговую проверку и последующие уточнения на флоте и в Главном штабе ВМФ.
Этот год запомнился ещё и очень важными событиями. Наконец-то, принципиально изменились система и схема оплаты нашего  ратного труда на Севере. Так, приказом Министра Обороны (в соответствии с решением Правительства) были введены достойные «полярные надбавки» за службу в отдалённой местности, причём, впервые нам вернули все накопившиеся за многие годы пребывания на Севере задолженности, наше денежное содержание в одночасье выросло на треть. Теперь стало возможным подумать о смене машины.
А пока у нас в нашем распоряжении оставался «Запорожец», и мы решили ехать на нём в отпуск. Стояло лето, но собираться пришлось с учётом всех времён года. Вещей набралось много, устроили багажник, взяли весь возможный скарб, была походная мебель, посуда, бензиновая печка для приготовления пищи в пути, сухие продукты, трёхместная польская палатка «Варта-3», две походные раскладушки, четыре тёплых матрасика-конверта для сна, вся сезонная одежда. Ехать решили на Москву через Ленинград, там захватить Вадика (у него начинался летний отпуск), оттуда в Прибалтику. Дорога на Петрозаводск ещё строилась (расстояние 1100 километров), были готовы только отдельные участки, остальное по грунтовым дорогам и по болотам. Молоды были, потому и рисковали.
Начиная с 1975-го года, в стране успешно заработал  Тольяттинский завод, его продукция пошла и на Север, гнали её к нам в огромных количествах и в специальных, для этой цели,  двухэтажных вагонах. Железнодорожниками было принято «соломоново» решение, желающим отпускникам предлагались в них места  для автомашины от Мурманска  до Петрозаводска с бронею мест для проезда в пассажирском поезде, выходящем из Мурманска на 12 часов раньше. Цена символическая, но выгодно обеим сторонам. Так мы и поступили. В результате, встретили свою машину в Петрозаводске, далее наш путь лежал на Ленинград за Вадиком. Несмотря на отсутствие всякого опыта в дальних переездах, мы впервые, с трудом, но успешно, преодолели 500 километров пути по сплошному асфальтовому серпантину, к ночи, очень уставшие, оказались в огромном городе, не зная плана и структуры его внутренних дорог. Вынужден был прибегнуть к помощи таксиста, который за минимальную плату согласился «проводить нас» до Нахимовского училища. Он ехал впереди меня, я за ним. А там выяснилось,  Вадик ещё утром уехал поездом в Москву. Пришлось нам теперь выбираться из города по московскому направлению. Мы хотели новых впечатлений, мы их получали непрерывно и имели теперь в полном объёме. По дороге остановились в кемпинге под Новгородом, для нас это было необычное зрелище. Переночевав, тронулись к месту семейного сбора, на Москву, только теперь, встретившись с Вадиком, мы были готовы отправиться в Прибалтику. Сама поездка доставила всем нам много прекрасных минут, мы были вместе, как и год назад, впереди у нас был месяц совместного отдыха. Поездка стоит того, чтобы посвятить ей целую главу. Главным образом, было очень познавательно.  Мы посетили все прибалтийские республики. Познакомились с Латвией, десять дней провели на курорте «Юрмала», налюбовались курортом «Паланга», памятниками старины и литовской природой, прекрасными городками, песчаными дюнами. Много увидели, немало поняли из увиденного, купались, загорали. Одновременно, впервые столкнулись с откровенным хамством молодёжи Эстонии. Побывали и в «Даугавпилсе» (раньше Двинск), где проживала до революции семья моего деда, и где родился мой отец. Мне впервые так легко дышалось, в этих краях были мои корни, видимо, я это воспринимал, как чувство родины, на которой никогда не бывал. Когда ты на колёсах, видны преимущества наличного транспорта. Бывали дни, когда мы успевали завтракать в Эстонии, обедать в Латвии, а ужинать в Литве. На обратном пути завезли отдохнувшего Вадика в училище, сами вернулись в Москву, такое путешествие мы совершили впервые, но в памяти, по объёму полученной информации и впечатлениям, оно было несравнимо ни с чем предыдущим и сохранилось навсегда. В Североморск возвращались раздельно, Ирина спешила на работу, мы с Валерой ехали вдвоём, причём по карельским болотам на своём автомобиле, и эта поездка тоже может стать ещё одной отдельной главой самостоятельной повести.
Осенью того же года женился Владимир Фёдорович (средний брат Ирины), проживавший теперь в Москве после службы в армии,  у нас есть фотография с этого события, они с Юлей, красивые и счастливые, вырастили прекрасного сына Ивана, с редкими именем и актёрской профессией, сегодня успешно поднимают внука и внучку. Володя уходил в армию с семилеткой, возвратившись, правильно разобрался в ситуации,  окончил восьмой класс и техникум. Сегодня он прекрасный художник-самоучка и обладатель «золотых  рук», находясь на пенсии, продолжает успешно реализовывать свои способности.
За месяц до дня празднования всей страной очередной годовщины Великой Октябрьской революции, Вадик в составе «коробки» нахимовцев прибыл в Москву для участия в параде на Красной площади. Он шёл  в правой колонне строя, мы смотрели парад и видели его по Центральному телевидению, а своими впечатлениями, которых было немало (был на приёме в Кремле),  он делился с нами во время зимних каникул.
Осенние зачётные учения флота, по своему напряжению, мало, чем отличалось от подобных предыдущих мероприятий, возросли только нагрузки. Но, в целом, Вычислительный центр и все его подразделения продолжали успешно наращивать свой потенциал. Уже невозможно себе было представить, чтобы какое-то важное мероприятие проводилось без предварительного, совместно с нашими людьми, моделирования и тщательного обсчёта с использованием вычислительной техники. Нередко, мы сами становились инициаторами таких разработок, которые теперь накапливались в расчётно-справочных формах и всегда служили полезным подспорьем на учениях и в повседневной работе. Это позволяло нам развивать профессиональную память, тренировать и совершенствовать уровень своей оперативно-тактической подготовки, качества, совершенно необходимые в нашей повседневной деятельности.
Приближался 1976-ой год, год окончания Вадиком Нахимовского училища. Следовало проанализировать все возможные варианты выбора будущей флотской профессии и его дальнейшей службы. Он имел право внеконкурсного выбора высшего Военно-морского  училища, и этим правом следовало правильно распорядиться. Вадим легко и прекрасно учился все годы, в школе и в училище, все предметы у него шли ровно, хотя знания по некоторым предметам он брал своей усидчивостью. И всё-таки, склад его ума более тяготел и склонялся к гуманитарным наукам. Однако мне говорил, что хотел бы (в те годы) стать подводником. Хотелось своевременно подправить его желания, не допустить ошибки в выборе, на исправление которых, моя уверенность шла от личного опыта, могут быть затрачены годы.  Он ещё не знал, что каждый подводник имеет свою индивидуальную специальность, а понятие «подводник» объединяет всех, кто служит на лодке. Мои рассуждения на эту тему были предметными, а, потому,  таковы. К этому следует добавить, что  решения принимались в средине семидесятых годов прошлого столетия в семье потомственного военного. Выбор военной профессии молодым человеком изначально зависит от твёрдого внутреннего понимания,  приверженности ей. Она, безусловно,  почётная (не зависимо от видоустройства государства), романтичная, на мой взгляд, лучшая, и выбирается без колебаний, однажды и навсегда. За этим должен следовать желаемый вид вооружённых сил, в данном случае, он однозначен, Военно-морской флот. А теперь, детали. Специфических особенностей и различий в службе офицера-подводника и офицера-надводника немало, они в пригодности по состоянию здоровья, в перспективах продвижения по служебной лестнице, в наборе различных материальных и моральных льгот, в возможности (в случае необходимости)  альтернативного перехода на береговую службу и пр. Теперь несколько слов о самой профессии. Каждый молодой человек, надевший офицерские погоны, с первых же дней службы не только должен, но и обязан  стремиться стать «командиром» (корабля, дивизии, бригады и т.д.), а иначе, зачем это всё. На флоте, как и везде, есть профессии, заранее и изначально, не предусматривающие  обязательный «командирский» рост и стремительное продвижение. Однако они могут предполагать движение по политико-воспитательной, штабной, штурманской, инженерно-технической, оружейной части и т. д.
 Офицер, не имеющий (или потерявший) перспективу роста, сразу же теряет свою ценность, он становится лишним. Учитывая все эти тонкости и детали, основанные на  моём личном богатом опыте, мы с Вадиком пытались выбрать оптимальный вариант. Его желание, стать офицером Военно-морского флота с непременным «командным» направлением, было  однозначно и  неоспоримо, остальное отсекли, однако, подводником или надводником (пока склоняется к первому), последнее пока не очень ясно. Его утверждение может  показать только дальнейшая практика. Так, логически наращивая и отбрасывая встречные условия, остановились на Высшем Военно-морском училище радиоэлектроники имени А.С.Попова (в г. Петродворец Ленинградской области) с факультетом «математическое обеспечение АСУ», предусматривающим  береговое и «плавающее» применение этих технических средств. Это было прекрасное современное высшее военно-морское учебное заведение с богатой историей и флотскими традициями. К тому же, самое вероятное направление деятельности выпускника этого факультета для меня было абсолютно предсказуемым, оно было созвучно сфере моей  службы в том качестве, к которому я методически шёл многие последние годы. В начале 1976-го года  Вадик официально заявил о желании, после окончания Нахимовского училища продолжать военно-морское образование во ВМУРЭ им. А.С.Попова. Жизнь показала, в главном мы не ошиблись, а через 4 года на этот же факультет (и в тот же класс) поступил и Валерочка. Так, окончательно определилась и, на многие годы, продолжилась наша семейная кадровая военная династия.
1976-й год, год нашего, с Ириной, сорокалетия. С ним связано немало и других событий нашей жизни. На службе, по-прежнему, обстановка оставалась  безоблачной и ясной, спокойной и уверенной, постоянное напряжение было привычным и не вызывало каких-то тревог. Ирина имела постоянную работу, Валера учился в прекрасной школе в ста метрах от дома. Быт окончательно наладился и был стабилен.
Параллельно с подготовкой к штабной игре под руководством Главкома ВМФ СССР в Военно-морской Академии (г. Ленинград) и весенним учениям флота, у нас началась подготовка к важнейшим штабным манёврам под руководством Министра Обороны. Место его проведения определилось позднее, но тематика уже была известна, она была связана с необходимостью оценки совместных действий флотов в составе объединённой группировки с армейскими округами. Вопросов для отработки было множество, и выдвигались они, в первую очередь, Генеральным Штабом ВС СССР. Общее руководство учением поручалось непосредственно Маршалу Советского Союза Гречко А.А., время проведения - конец апреля. Непосредственным руководителем оперативной группы от Северного флота стал Командующий флотом адмирал флота Егоров, его заместителем – Начальник штаба КСФ вице-адмирал Чернавин В.Н., уже планирующийся в то время на должность командующего. Группа была незначительная по своему составу, мне было доверено участвовать в её работе, как представителю ИВЦ  флота.
Игра в Академии, как всегда, была очень содержательной. За много лет непосредственного участия, я не видел ни одной подобной штабной игры, имеющей такой  практический выход. Все они, а мне пришлось принимать в них участие ежегодно, начиная с 1971-го года, имели  первостепенное значение для повышения боеготовности флота.
В апреле к нам, почти неожиданно, приехал мой отец, ему интересно было посмотреть, как мы устроились и обживаемся на новом месте, одновременно, это событие совпало и с покупкой новой машины (о чём я пишу выше), мы с ним поездили по Кольскому полуострову, вместе с ним посмотрели красоты нашего края. Через неделю мне удалось выполнить желание отца, поехать на весь летний сезон к  Чёрному морю, в Геленджик. Там находился пионерский лагерь Северного флота, я уже писал о нём, теперь формировался «временный летний отряд сотрудников» для подготовки лагеря к приёму детей. Отцу нашлось место, помогли мои друзья-медики.
Во второй  половине апреля наша оперативная группа во главе с Командующим убыла в Западный округ, а оттуда в район города Львов. К сожалению, поездка, по срокам пребывания, оказалась кратковременной, мы даже не смогли, как следует, ознакомиться с этим прекрасным городом. Но даже то, что мы успели увидеть, поразило всё моё воображение, я пытался его сравнивать с Ленинградом (другими эталонами не располагал), но не смог.  В этих краях мне  не приходилось бывать ранее.
Штабная игра проходила в непосредственной близости от советско-польской границы, на территории одного из приграничных гарнизонов, прямо в лесу. Из «моряков» мы оказались  единственными. Я присутствовал на первом заслушивании нашего Начальника штаба. До моих ушей донеслось, как Министр Обороны СССР вежливо приказал ему «играть» роль Командующего, видимо, вопрос его назначения на эту должность был согласован в верхах и решён положительно. Все необходимые для доклада документы, в том числе и карты обстановки, были развёрнуты на нескольких огромных столах. Но, как только они присели к одному из них, внезапно у стола подкосились ножки, и он, буквально, сложился на полу, возникло короткое замешательство у окружающих. Тут же подскочили два молодых полковника из группы обеспечения и начали быстро наводить порядок. Мне понравилось, что это случайное недоразумение не вызвало замешательства у руководства, маршал предложил перейти к картам, висевшим на стойках, доклад продолжился. Министр Обороны остался доволен предложениями Северного флота, и нам было разрешено убыть на Север. Основными «игроками» учения были сухопутные округа. На разборе я не присутствовал.
Дома нас встречала инспекторская проверка министерства обороны во главе с Маршалом Советского Союза К.С. Москаленко, он, вероятно, любил бывать у нас.  Одновременно, дней через десять, мы услышали о скоропостижной смерти Маршала Гречко А.А., так что, оказалось, видели его совсем недавно, одними из последних, память о себе в армии и на флоте он оставил вполне достойную. Он стал последним Министром Обороны - Маршалом Великой Отечественной войны. 
Такие нагрузки и то огромное напряжение боевой учёбы в Вооружённых силах, вызванное «холодной» войной и нередко доводившие до «горячих» событий, оставались постоянными в течение всего его периода (рабочий день в штабах и войсках, как правило, был не нормирован). И тот, кто сегодня пытается рассуждать об армии и флоте того (советского) периода, тем более, акцентировать свои надуманные заключения, основываясь на отдельных негативных моментах, мягко говоря, пустопорожний «дилетант», не более того.  Армия и флот Советского Союза были самыми сильными и оснащёнными в мире, молодые люди шли служить добровольно, не прячась от призыва  за мамины юбки, и преодолевали все трудности службы. В мире на протяжении пяти десятков лет  было относительно спокойно, наше общество могло жить и трудиться, не думая о возможной войне. Все заботы о мире легли на плечи нашей армии, и она достойно решала свои задачи, а наш вероятный противник (блок НАТО) хорошо  помнил итоги Великой Отечественной войны, и уважал только силу. И неслучайно, когда той армии не стало, западная пропаганда бросилась прилагать все усилия, чтобы оклеветать её неоспоримое историческое значение в вопросах поддержания мира, занизить  всемирно известный престиж  и уровень влияния на мировые события. 
Вскоре, по возвращении из Львова, совершенно случайно, у меня возник разговор с командиром  о возможности поменять  машину. Пока мы неплохо обходились «Запорожцем»,  я эту тему даже не поднимал, а тут подтолкнули обстоятельства. 
Когда-то, три года назад, в этом вопросе мне помогли Левин Е Г. и Искандеров М. Д., теперь, при очередном разговоре с последним, он сам предложил мне написать рапорт на Командующего флотом (так было всегда в подобной ситуации), машина могла быть выдана из фонда Командующего. Так случилось, что, работая по своему направлению над планом в группе Начальника 1-го отдела, разговорились с капитаном 1-го ранга Соколовым Н. В.. Он признался, что из фонда ему выделена машина «Жигули-2011», которая ждёт его в магазине нашего Военторга. Он же предпочёл «Волгу», и готов с удовольствием  уступить мне «Жигули». Конечно, я обрадовался и при вечернем разговоре теперь доложил об этом Искандерову, прямо в кабинете у  него написал рапорт на имя Начальника Штаба СФ (теперь уже, вице-адмирала Чернавина В.Н.). Марс Джамалович завизировал этот рапорт ходатайством и на вечернем докладе представил его. Чернавин написал ходатайство Командующему, как распорядителю фонда, и передал адъютанту для доклада. Так, на следующий день у меня в руках был документ, адресованный лично Начальнику Тыла СФ, подписанный Командующим. Оставалось ехать в магазин, оплачивать и забирать машину. Но всё оказалось несколько сложнее и вот почему.
В это время на флоте, как всегда в такой период, проходили весенние учения, причём, самая напряжённая обстановка была для Тыла флота. Во всяком случае, там (в штабе Тыла, в посёлке Роста)  меня никто не ждал. Поэтому, прежде всего, мне пришлось посетить магазин и убедиться, что «моя» машина благополучно пребывает на стоянке для продаж, мирно поговорить с директором магазина, затем уже направиться в штаб тыла. Сразу пошёл к Начальнику (в то время, к вице-адмиралу, фамилию сейчас не помню). Вошёл, доложился и представился, на что услышал: «Чего надо? Кто такой? (на «ты», конечно), сначала смутился от неожиданного хамства, представился снова и предъявил свой рапорт, подписанный Командующим. Он почитал и бросил его в мою сторону через свой стол со словами: «Не будет тебе этой машины, она уже продана моему офицеру, иди». Мне ничего не оставалось, я поднял с пола рапорт, демонстративно отряхнул его и заявил: «Я сейчас  еду в штаб и через адъютанта вынужден доложить Командующему, как Вы отреагировали на его письменное указание. Прошу разрешения выйти». Будучи совершенно уверен, что веду себя тактично и правильно в этих условиях, повернулся и вышел. В тот же момент услышал в спину его окрик, требующий вернуться. Конечно, выполнил его приказание, вошёл снова, Он, буквально, вырвал, из моих рук рапорт, и по телефону приказал дежурному, вызвать начальника торговли флота. Через считанные минуты тот был уже в кабинете, и получил указание, немедленно переоформить машину на меня. Инцидент был исчерпан, я поблагодарил и вышел, поехал сразу в магазин. Попросил директора позвонить начальнику торговли для подтверждения и, через считанные минуты, держал в руках все необходимые документы, а, ещё через час, выехал на, теперь уже своей, машине из ворот магазина. Конечно, я торжествовал, что не позволил поиздеваться над собой и добился справедливого решения, рассказывал об этом только близким друзьям. Машина, действительно, оказалась «классной». Без особых поломок и отказов она прослужила нам 12 лет. На ней мы семь раз побывали в отпуске, успешно, в ужасных условиях Севера, исколесили всю Мурманскую область, затем Карелию, Прибалтику, Крым, большую часть Кавказа, проехали,  в общей сложности, 242 тысячи километров, и продали за ту же цену, что и купили когда-то. Большинство основных деталей машины остались заводскими. Таково было качество изделий Тольяттинского автозавода в 1975-м году. Между прочим, через шесть лет после этого случая, Начальник Тыла СФ, тот самый «адмирал», за свои проделки был снят с должности,  разжалован и судим. Однажды, спустя уже много лет (я уже был демобилизованным, и мы жили в Москве), случайно в московском метрополитене на одной из станций я увидел его и узнал. Теперь он не выглядел таким вальяжным, как когда-то. Вспомнил тогда  эпопею прошлой жизни и понял, с тем этапом окончено, жить нужно только настоящим, будущим и приятными воспоминаниями о прошлом.
Вскоре, после отъезда отца, в первых числах июня, мы выехали на новой, и ещё совершенно не обкатанной, машине в отпуск. Снова, как и в прошлом году, отпуск на ней решили провести в Прибалтике и не пожалели о принятом решении. Машина предоставила нам иной комфорт, мы отдыхали всей семьёй и получили прекрасный отдых, по уровню сервиса, выше прошлогоднего и, если не считать двух незначительных ран, полученных машиной, всё прошло замечательно. Уже возвращаясь, мы вынуждены были задержаться в дороге по Карелии и заночевать в районе Петрозаводска, около санатория «Марциальные воды», заложенного  Петром 1-м. Не останавливаясь на описании места (оно было просто прекрасно), мы ночью увидели над головой совершенно безоблачное, необыкновенно голубое, небо (ночь была ещё неполной) и полный набор звёзд, созвездий, мерцающих комет. Небесная картина, как огромная безразмерная шапка, со всех сторон по всему круговому горизонту, накрывала до земли, каждый астрономический объект выглядел отчётливо и контрастно, как в телескопе при большом увеличении. Ничего похожего мы не видели раньше, было удивительное ощущение своей «малости» в этом бесконечном мире.   
Летний период 1976-го и наш очередной отпуск совпал с выпуском Вадика из Нахимовского училища. Конечно, мы были свидетелями этого события, присутствовали при вручении им аттестатов зрелости, специального памятного значка  и ленточек на бескозырку, в соответствии с тем высшим училищем, куда каждый из них направлялся для продолжения учёбы, у Вадика - ВВМУРЭ им. А.С.Попова. Такое ежегодное торжество, красивое и запоминающееся, проходило в училище очень торжественно, непосредственно на крейсере «Аврора», затем парадное прохождение, прощальный ужин   и  вечерний бал.
В мае того же года Владимир Георгиевич Лебедько был назначен заместителем начальника штаба флота по боевому управлению 149 КП КСФ, в который по штату входили наш ИВЦ и КСБУ. Этот факт совершенно не огорчал меня, так как он стал теперь мне прямым начальником, а отношения наши оставались, по-прежнему, дружественными. Кстати, он использовал свое служебное положение и решил создать на Командном пункте флота специальную историческую доску с фотографиями и кратким комментарием на всех Начальников КП, начиная с момента его возникновения. Мне было поручено собрать всю необходимую информацию. В Управлении кадров флота  я получил подробную справку обо всех и фотографии из служебных личных дел (в том числе, и об умерших из архива). Сведения о троих почему-то отсутствовали, но они были живы и находились в отставке, проживая в Ленинграде и в Москве. Мне было разрешено выехать по месту их жительства. Я созвонился с каждым из них, объяснил цель моего визита, получил «добро» и на неделю вылетел попутным служебным самолётом. Через месяц после моего возвращения на КП флота блистала доска с фотографиями, великолепно оформленная нашими художниками, с подписью исполнителей (Лебедько и моей). На этой должности Владимир Георгиевич вскоре стал контр-адмиралом.
В конце сентября нам удалось совершить беспримерное, но очень увлекательное путешествие в Карелию. Весь сентябрь стояла прекрасная погода, истинно «золотая» осень. В такое время там всегда много ягод (клюквы, морошки, брусники, черники, голубики) и «море» грибов. Причём, совершенно отсутствуют червивые грибы, и каждый седьмой год всё это повторяется в изобилии. Поехали двумя машинами, мы с Ириной и Слава Савин с женой, каждый на своей. Набрали заказы на бруснику от своих сослуживцев (у обоих, примерно, по 30-35 вёдер), пришлось полностью освободить багажники от посторонних вещей. Путь предстоял длинный, по Карелии более 600 километров в одну сторону и в глубину 80-100. Собрать столько самим за поездку невозможно, поэтому  спланировали сделать оптовую закупку у местных жителей. Светлого времени в сутках было ещё много, примерно 50 на 50. Упросили командира и выехали в пятницу после обеда. К ночи были у первой «реперной» точки, заночевали у леса среди огромных скальных валунов, с утра начали поиск, поехали по поселкам. Впервые столкнулись с местным населением. Здешние поселения составляли бывшие ссыльные семьи, давно выселенные из разных районов страны, многие из них, в прошлом, отбывали тут различные сроки наказания. В общем, народ был всякий. Общались, оглядываясь, но проблему удалось решить успешно. Кроме сбора ягод, мы планировали в ходе этой поездки получить полную информацию о карельской провинции. Дело в том, что в течение многих лет шло строительство автомобильной трассы Мурманск-Петрозаводск,  протяжённостью в тысячу километров. Дорога была в полном смысле «золотая». Строительство велось участками, как позволяли рельефные  обстоятельства (кругом были болота, порой достаточно топкие) и погодно-климатические условия, рабочая сила – заключённые лагерей, которые были разбросаны вдоль намеченной магистрали в нескольких километрах от неё. На тот момент официально трасса не была сдана, на картах она не значилась, но ею пользовались как любители, так и профессионалы, другой не было. Нашей задачей было выяснить и пометить на своей карте места возможных стоянок (для отдыха и возможного ночлега), заправок, мест с горячим питанием, медицинских пунктов. Эти вопросы мы решали по ходу. Что касается закупки ягод нам повезло сразу. В первом же посёлке мы нашли местных поселенцев, готовых продать сравнительно не дорого весь, необходимый нам, объём. Оказалось, все люди, проживавшие тут, постоянно с наступлением поры,  занимались единственным промыслом. Они собирали ягоды, замачивали их в огромных деревянных бочках и ждали приезда представителей местных кооперативов, которые перепродавали это добро в Финляндию. То же самое происходило с грибами, их консервировали (мариновали), а другие сушили. Было видно, люди неплохо зарабатывали на этом. Мы впервые увидели у них удобные приспособления для ручного сбора ягод, что-то похожее, переняв у них, начали потом делать сами. Свежие ягоды оказались не у всех, но запас 2-3-х хозяев мы пересыпали в свои багажники, уплатив по 5 рублей за ведро, такая цена нас устраивала. Для себя мы с Ириной оставили пять вёдер и около трёх лет не знали хлопот, остальные (около 30-ти вёдер) раздал заказчикам-сослуживцам, примерно так поступил и Слава.
Окончив ягодную эпопею, начали подыскивать место для ночлега, решили выехать на центральную магистраль и расположиться у лесочка среди скальных громад. Надо заметить, не везде это могло быть безопасно. Мимо нас, по, ещё не освещённой, трассе проносились машины разных классов и принадлежности, встречи могли оказаться и нежелательными. Кроме лагерей, вокруг было немало химических предприятий, на которых работали осуждённые, нередко случались побеги, так что у каждого из нас всегда под сидением находилось что-то для защиты (топорик, монтировка, иногда оружие). Спали под красивым карельским небом, бдительно прислушиваясь и  выключив  подфарники. Однако, как выяснилось утром, сон наш оказался молодецким, а бдительность относительной, за ночь нас просто завалило снегом. Ничто не предвещало такой погоды, но на Севере такое бывало часто. Выезжали (позавтракав), когда солнышко несколько поднялось и начало подогревать, последовало таяние и обледенение дороги, возникли проблемы с безопасностью движения. Мы решили постоять, выбрали для этого стоянку и только тогда обратили внимание на природную красоту, внутри которой мы пребывали. Вокруг нас лежало бескрайнее белоснежное покрывало, наличие горного ландшафта выдавала колея, вьющаяся и убегающая куда-то вдаль, оставленная первыми промчавшимися машинами. Снег блестел, всё переливалось, без светозащитных очков невозможно было полностью открыть глаза. Листья деревьев, спрятанные от взора под снежными шапками, начали на солнце постепенно освобождаться от белоснежных хлопьев. Самые неожиданные сочетания  снега и осенних разнообразных расцветок листьев деревьев создавало красоту, ощущение от которой невозможно  передать словами, это можно было лишь бесконечно наблюдать. Мы, уже немало лет прожившие в этих климатических районах, наблюдали такое очарование впервые. Под впечатлением увиденного продолжили поездку, и к вечеру того же дня благополучно возвратились домой. Однако в памяти она сохранилась, как и та ночь, заставшая нас  совсем недавно в Карелии, под Петрозаводском, при возвращении из отпуска. 
С сентября началась учёба Вадика во ВМУРЭ им. А.С.Попова, а Валера «заговорил» о Нахимовском училище, желая пойти по стопам старшего брата.
Мои регулярные визиты в Ленинград продолжились, теперь меня ввели в состав постоянных членов НКС от КСФ. Не без активного участия Вадима, в училище была сформирована команда «шлюпочников» на ялах (Вадик стал одним из «загребных»), которая вскоре начала регулярные тренировки и, впоследствии, в течение трёх лет не знала поражений в Военно-морском флоте страны. Команда принесла спортивную славу училищу, а  фотография её постоянных участников все годы красовалась на его центральном историческом стенде. 
Как и все предыдущие годы, 1977-й  мало,  чем выделялся, хотя и имел свои особенности.
Сразу после Нового года в штабе началась активная подготовка к штабной игре в Академии. В ней наш центр, как и в прежние годы, принял непосредственное участие. При подготовке документов снова использовались исторические аналоги, в разработке которых были и мои свежие материалы. Я стал постоянным (правда, внештатным) сотрудником исторической группы оперативного управления, и с большим удовольствием сотрудничал с её начальником, капитаном 1 ранга Шапошниковым В.В.. Тематика игры на картах точно соответствовала жизненно необходимым проблемам флотов, прошла интересно и позволила в очередной раз выработать немало новых рекомендаций для повседневной деятельности.
Весной того же года Начальник Штаба флота вице-адмирал Чернавин Владимир Николаевич стал Командующим. Я к этому времени был неплохо знаком с ним, нередко выполнял его служебные поручения, касающиеся расчётов, неоднократно выезжал в составе групп, им возглавляемых, на штабные учения. Его отношение ко мне видел, чувствовал взаимопонимание. Во всякой обстановке, в которой приходилось общаться, мне нравились его решения, точнее, обстановка, способствующая их принятию. По своим наблюдениям мне было достоверно известно, отношение подчинённых к нему  не было однозначным, а в силу различных причин, иногда, и прямо отрицательным. Моё твёрдое убеждение, сложившееся за многие годы работы в штабах высокого управленческого  уровня, давало право иметь собственное мнение по такому деликатному вопросу. Я считал, и остаюсь при  своём мнении сейчас, что  отношения, а, тем более,  служебные, работая и общаясь с лицом  такого высокого управленческого  ранга – это особая статья отношений. Программа их  и тематика диктуются особым образом и глубоко зависят от меры его должностной ответственности за каждое принятое решение или, даже, произнесённое слово, она предполагает серьёзные последствия этих решений. Служебная деятельность и процесс выработки, а, тем более, принятия решения - не кухня, здесь нет места для обид, интриг на этой почве и пр. На этапе выработки решения может иметь место допустимое «несогласие», но только на этапе, как очевидное желание оказать помощь для его улучшения. Нередко приходится входить в противоречие с самолюбием, но учитывать всё это необходимо. Владимир Николаевич (я не раз был свидетелем) шёл легко на контакт, выслушивал мнения окружающих, старался учесть каждое предложение, но,  приняв решение, был непоколебим и не менял его, добивался его выполнения. Я считал, таким и должен быть командующий, мне это нравилось в нём, А иных точек соприкосновения у нас не было, и  не могло быть. Поэтому были у него и завистники и скрытые, но явные  неблагожелатели. Так что, внутри я приветствовал его назначение, ни с кем, конечно, не делился своими соображениями. Тем более что они не имели значения. Последующие годы моей деятельности в штабе подтверждали моё мнение.
Впервые в ВМФ СССР, весной началась активная фаза установки и монтажа в штабе нашего флота, и на одной из флотилий подводных лодок, Командной системы боевого управления (КСБУ). Теоретически она должна была резко (в сотни раз) сократить время доведения боевого сигнала, от «чемоданчика» до непосредственного исполнителя, на применение ядерного оружия, т. е. фактически решала важнейший вопрос защиты государства. По мере монтажа отрабатывались и второстепенные задачи. В соответствии с  общим планом внедрения, завершение всех работ ожидалось в следующем году. На этом же этапе первый её начальник, капитан 1 ранга Левин Е.Г., завершив подготовку личного состава,  ушёл в отставку, его место занял капитан 2 ранга Стас Родионов.
  Для нашей семьи этот период запомнился подготовкой Валерочки к поступлению в Нахимовское училище, которое в прошлом году окончил Вадим. Я по-прежнему был твёрдо уверен в осуществлении своей давней мечты,  о продолжении «преемственности» моих детей к военно-морской профессии. Валера успешно окончил 8-й класс, по состоянию здоровья серьёзных отклонений не имел. Меня только беспокоило его «плоскостопие ног», которое я по наследству передал детям (у Вадика оно тоже чуть не стало стопором при поступлении). Конечно, я поехал с ним, у меня совпала командировка в Ленинград, и мне пришлось её несколько продлить. Валера успешно начал сдавать экзамены и, параллельно, проходить медицинскую комиссию, моя уверенность в успехе окрепла. Незначительное плоскостопие врачи отметили, но пропустили, нашли  допустимым. Я успел познакомиться с офицером, его будущим  классным командиром-воспитателем, даже, перед своим отъездом, успел оставить   ему    какие-то деньги для Валеры, на первое время, так полагалось. И, совершенно уверенный в успешности, убыл домой. А через два дня, по возвращении, позвонил этому офицеру и узнал, что мандатная комиссия училища ухватилась за отмеченное замечание медиков и, при конкурсе 4-х человек на место,  не пропустила его, и отклонила кандидатуру. Думаю, дело было, в первую очередь, в том, что Валера окончил 8-й класс в 14 лет, а приём был с 15-ти.  Короче говоря, попытка, к сожалению,  оказалась неудачной, мы не стали драматизировать ситуацию и устраивать из этого случая трагедию, в конце концов, была возможность повторить попытку в следующем году, если не пропадёт желание. А пока, Ирина вылетела в Ленинград, и они вскоре возвратились вместе. Чтобы как-то сгладить впечатление от происшедшей неудачи, мы стали  сразу собираться в отпуск и вскоре убыли на юг. Да так загуляли, что Валера опоздал на две с лишним недели в школу. Уезжая, мы не сообразили оповестить школу о его неудаче, там его посчитали поступившим и приказом отметили, как выбывшего. Поэтому, по возвращении из отпуска, пришлось оправдываться, писать новое заявление, да ещё и догонять одноклассников по учебной программе. В общем, резервный год, полученный, как подарок в первом классе, преподнёс нам первую, но не последнюю, неприятность.
Мы знали из писем Вадика, что у него планируются шлюпочные соревнования на первенство РСФСР, в котором примет участие и Высшее Военно-морское училище имени Фрунзе, постоянный главный конкурент, и пройдут они в Днепропетровске. Конечно, имея личный транспорт, мы не могли их пропустить и за два дня до начала гонок были уже в этом городе. Остановились в гостинице «Днепропетровск» и наблюдали сначала последнюю тренировку на Днепре, а затем, и финальный, победный заплыв и финиш. «Наши» обошли своего главного соперника и конкурента, завоевали 1-е место и стали чемпионами РСФСР. По результатам соревнований всему составу шлюпки было присвоено звание «кандидат в мастера спорта СССР». По этому случаю в кафе был организован торжественный ужин, на котором мы имели честь присутствовать
Осенью меня снова избрали секретарём партийной организации, и мне снова, на весь последующий год пришлось забыть обо всех домашних заботах и делах. Тогда же, первым из нас ушёл в отставку Юра Плотников,  в прошлом командир СКР, в дальнейшем, старший офицер нашей группы, провожали всем составом ИВЦ. Вместо него, в группу пришёл капитан-лейтенант Шкапин Володя, выпускник ВМУРЭ им. Попова.   Володя внёс новую струю в жизнь группы. Исключительно способный и прекрасно подготовленный профессионально, он, совершенно безалаберный в быту, был влюблён в природу, любил зимнюю северную рыбалку, охоту в тундре, не раз угощал нас плодами результатами  своего досуга. Трудиться  он мог сутками без отдыха и, работая в таком режиме, всегда сохранял необыкновенную выносливость и работоспособность, что просто необходимо было в ходе штабных тренировок и учений. 
В это же время я отмечал двадцатилетие своей календарной службы в Заполярье. Банкета по этому поводу не было, таких юбиляров, как я, было немало. Но такая дата заставляла оглянуться и задуматься, проанализировать прошлое, подвести промежуточные итоги, дело стремительно шло к окончанию службы. Мне (да и Ире) исполнился 41 год, по всем законам служить оставалось 4 года, получение звания «полковник» было проблематичным, сам я по этому вопросу активности не проявлял, т. к. этот факт добавлял 5 лет дополнительной службы. Что-то меня сдерживало, но моё решение опять оказалось верным и будущие события это подтвердили.
 В целом и главном всё сложилось правильно и хорошо. Мои служебные дела постоянно находились в движении и на подъёме, я реально ощущал себя на своём месте (как мы говорили, «в своей обойме»), у меня сложились прекрасные отношения со всеми категориями сослуживцев, я не испытывал ни в чём никакой скованности. Уровень моих знаний, степень общевойсковой и специальной подготовки были  отмечены в этом году высшей категорией классной квалификации «мастер» (правда, это тогда не оплачивалось). Знаю, что имел надёжный авторитет в своём кругу, а потому уверенно чувствовал себя в любой обстановке.
С Вадиком было, более-менее, ясно, он уже уверенно двигался  к высшему военно-морскому образованию с перспективной профессиональной направленностью, попутно добиваясь прекрасных результатов в спорте, источнике будущего здоровья. Валера хорошо  учился, увлекался,  в меру сил, всем понемногу: занимался спортом, музыкой, рисовал, писал (очень скрытно) стихи, много читал. Ирина имела теперь возможность, спокойно набирать трудовой стаж, работая недалеко от дома.
У нас, по тем временам, была неплохая отдельная квартира, со всеми бытовыми удобствами, машина «Жигули-21011», очень популярная тогда. Мы имели возможность, начиная с 1960-го года, регулярно, ежегодно, длительное время проводить всей семьёй на юге у моря, не реже, чем раз в два года, бывать в наших санаториях. Правда, не имели денежных накоплений и излишеств, но хорошо питались и были здоровы. Много и интенсивно использовали свою машину, разъезжали по всему Кольскому полуострову, насколько позволяли дороги, климатические условия и время. Зимы были многоснежные и продолжительные (со второй половины сентября до средины мая), мы нередко катались на коньках и лыжах, летом выезжали на нашу природу и пикники. Частенько такие выезды бывали коллективными. До сих пор иногда сожалею, что не удалось пристраститься к рыбалке, прекрасному виду отдыха. Одну, и, наверно, главную, из причин этого факта усматриваю в изобилии и неплохом ассортименте рыбных продуктов в магазинах военторга, а другую, в простой человеческой лени.      
На пороге стоял 1978-й год. Буквально сразу после новогодних праздников началась подготовка к ежегодным оперативно-стратегическим играм в Академии. Интерес к выдвинутой тематике был особенно велик. Он был непосредственно связан с тематикой предстоящих весенних учений в ВМФ и на нашем флоте, где должна была работать инспекция Министра Обороны во главе с её незаменимым Главным Инспектором, Маршалом Советского Союза Москаленко К.С..  Я уже отмечал, маршал, лично, любил бывать на Северном флоте, при этом неоднократно посещал корабли, подводные лодки, наблюдал ракетные пуски и артиллерийские стрельбы, встречался с личным составом. На заключительном совещании (после окончания игры) с подведением итогов выступил Главком ВМФ Адмирал флота Советского Союза Горшков С.Г., мне не пришлось присутствовать на нём, но знаю, мероприятие и работа штабов флотов получили  положительную оценку.
Вскоре поступил приказ о назначении Лебедько В.Г. начальником Управления боевой подготовки флота, теперь мы реже встречались, но наши отношения не изменились, а оставались, по-прежнему, дружественными.
Валера правильно отреагировал на неудачу, успокоился и начал нормально заниматься, планируя окончить школу и поступать во ВВМУРЭ им. Попова, где учился Вадик.
Весенние учения и визит Главной Инспекции МО прошли успешно. Нагрузки были серьёзные, но те расчётно-справочные материалы, которые в период подготовки нами были  разработаны для всех штабных постов, обеспечили нашу  бесперебойную работу. Успешно прошли «обкатку» наши последние разработки по оценке действий разнородных сил флота в операциях. Нам удалось создать и испытать новые образцы машинных документов, которые наглядно демонстрировали преимущества отдельных вариантов применения сил и  использовались при докладах Руководству.  Сегодня, анализируя ситуацию тех лет, и условия, в которых мы пребывали,  это звучит несколько высокопарно, но не смешно. Ведь тогда, в условиях автоматизированного «голода» и  технических средств, которыми мы располагали, каждая такая новинка была спасением. Она давала реальную возможность экономить драгоценные часы и минуты,  время, необходимое  для подготовки решения Командующего на оптимальное распределение конкретных разнородных сил флота по районам и задачам и их применение при нанесении ударов. Своим трудом мы сумели тогда приблизить ситуацию, когда без наших расчётов не принималось ни одно решение. Вариантов всегда было несколько, и каждый из них  требовал предварительного моделирования и математического обоснования с учётом тактического исполнения. В этом, если кратко сформулировать роль офицера группы оперативно-тактических расчётов (в том числе и мою, конкретно) в сложном процессе поиска оптимальных решений и заключалась задача каждого из нас. Мы помогали операторам штабных постов, разрабатывающим Решение Командующего своими расчётными материалами так распределить разнородные силы флота, чтобы «малой кровью» эффективно решать все задачи, возложенные Министром Обороны и Главкомом ВМФ на наш флот. Мы не  планировали войну, а планировали  действия флота в условиях внезапно начавшейся войны или проявившихся явных и определённых признаков её начала со стороны вероятного противника.   Это требовало в условиях, так называемой «холодной» войны, огромных дополнительных средств и расходов, и грешно фантазировать сегодня на эту тему. Для нас все те годы шла самая настоящая  (горячая) война. И потери с нашей стороны были немалые, сколько прекрасных офицеров, моих ровесников, преждевременно, в возрасте до сорока лет, ушло из жизни только благодаря тем перегрузкам. И жены наши, работая тогда в воинских частях и на предприятиях, такие же её активные участники. Когда же общество дозреет до такого состояния, что всем его слоям станет  окончательно понятно, не будь той самой армии, история страны была бы исковеркана значительно раньше. Наверно, говоря так сегодня, нужно обладать определённой смелостью, речь-то идёт о моём поколении, но и умалчивать эти заслуги преступно.
В конце 77-го года территория штаба расширилась, была сдана в эксплуатацию большая трёхэтажная пристройка. ИВЦ получил несколько дополнительных помещений, кабинетов, удобно расположенных рядом со многими оперативными службами флота. Мой кабинет теперь находился по соседству с кабинетом Начальника ПВО флота и их штабным постом, где работали многие мои  товарищи и соратники.
В средине апреля на Северо-Западном ТВД проходили масштабные учения войск ПВО страны, Северный флот принимал в них активное участие, а мы стали живыми свидетелями тех событий.  Главное из них, произошедшее в эти дни в районе базирования наших сил, заставило командование обратить особое внимание на вопросы защиты операционной зоны флота от провокационных и откровенно враждебных действий со стороны сил НАТО. Двадцатого апреля в наших территориальных водах, над Баренцевым морем, в зоне наших локаторов оказался  южно-корейский  самолёт «Боинг-707», как оказалось позднее, с двумя десятками пассажиров на борту. Причём, двигаясь вначале в сторону северного полюса, он неожиданно резко повернул вправо, в сторону Кольского полуострова, и стал быстро приближаться к операционной зоне флота. Навстречу ему с аэродрома «Африканда» были подняты два самолёта-перехватчика СУ-15, которые всеми своими техническими средствами пытались «объяснять» нарушителю неправомерность его действий. Однако, пройдя над нашей территорией около 800 км на высоте 9000 м,  экипаж даже не реагировал на сигналы, и упрямо продолжал свой полёт, уже над нашей территорией. Наши истребители получили команду с земли стрелять на поражение и второй ракетой отрубили ему значительную часть плоскости крыла. Это заставило нарушителя понять, что с ним не шутят, его прижимают к земле, и он начал искать место для посадки, на что ушло ещё около сорока минут полёта. Так, в условиях полярной ночи южнокорейскому лётчику удалось успешно посадить на брюхо двухсоттонную машину, без одного двигателя и левой части крыла, на лёд озера в районе местечка Лоухи (Карелия). Оказалось, что его посадку  наблюдали рыболовы, "колдующие» над лунками и очумевшие от увиденного.  Экипаж даже не пострадал, лишь от инфаркта погибли два пассажира. Я эту историю хорошо помню, после неё в мире было много шума, мне пришлось наблюдать её, находясь  на штабном посту ПВО флота. К упавшему самолёту были срочно доставлены флотские чекисты, они сняли всю разведывательную аппаратуру. Экипаж во всём тут же признался в содеянном. У пассажиров были проверены документы  и всех их отправили в Мурманск. Доказывать фактическую цель полёта стало несложно. А самолёт оставался ещё долго лежать на берегу озера, его фюзеляж был хорошо виден и с автострады Мурманск-Петрозаводск и с воздуха.  Военные свою задачу выполнили, остальное было делом политиков.
В начале лета у Вадика состоялся его первый морской поход в Польшу, непродолжительный по времени, но очень важный, как всё впервые. Отсюда и первые впечатления от моря со штормом и  качками и новые размышления о будущем. В память о походе он привёз мне портсигар, который я продолжаю хранить и сегодня.
Ранее мне пришлось упоминать о своей ответственности в ИВЦ за вопросы военно-научной работы, в том числе и за рецензирование научных работ, поступающих от адъюнктов и учёных, сотрудников военно-морской Академии и НИИ ВМФ. Ежегодно мне приходилось готовить отзыв на 2-3 диссертационные работы. Очень ответственное, но и крайне полезное дело. Каждый раз приходилось глубоко вникать в новую проблему, Следовало понять её жизненную необходимость, реальность внедрения, впоследствии, завершённых методов. Это мне нравилось, к тому же позволяло расти самому, интересоваться и быть в курсе, куда и как движется военно-морская наука, ближе знакомиться, а иногда и встречаться с авторами. Около 80 процентов моих отзывов были положительные. Этот участок работы сохранялся за мной  до конца службы.
Приближался отпуск, но обстоятельства сложились так, что Ирина не смогла совместить свой отпуск с моим, нам пришлось ехать с Валерой вдвоём. Мне хотелось, чтобы он больше побыл у моря, набрался сил перед последним учебным годом, я взял ему путёвку в Геленджик (на одну, последнюю смену североморской дачи) и нам, парную с ним, путёвку в ялтинский санаторий Черноморского флота. Впервые появилась возможность получить путёвку для ребёнка, как на члена семьи. Мы, конечно, рисковали, такая путёвка давалась на ребёнка до 14-ти лет, нам было 15. Одновременно, хотелось поприсутствовать в качестве наблюдателей на чемпионате страны по гонкам на ялах в Севастополе, в которых участвовал Вадим в составе своей команды.
В общем, Ирина нас отпустила. Сразу выяснилось, что наш ребёнок курит. Я догадывался, но он искусно скрывал, история напоминала мою в том же возрасте. Мы не стали конфликтовать, я официально разрешил ему, понимая, что категорическим запретом дело не исправить. До Москвы доехали так же, как обычно, быстро и легко, он был у меня на всём пути прекрасным штурманом. В Москве отдохнули сутки и рано утром двинулись дальше, к вечеру остановились на ночёвку и случайно познакомились с попутчиками из Карелии, ехал мужчина, мой ровесник, с двумя сыновьями Валериного возраста. Общение оказалось приятным, они ехали «дикарями» в кемпинг под Алушту в Крым. Выехали вместе, в Крыму расстались, поехали в разных направлениях, мы на Ялту. Санаторий нас встретил не очень дружелюбно, Валеру принимать не захотели. Мы посоветовались, я решил бросить путёвки и ехать в Севастополь. Там планировались соревнования по гребле, и в пригороде имелась хорошая флотская турбаза, приняли решение обследовать такой вариант, ничего пока не сообщая Ирине. Стояло тёплое крымское лето, наш «дом на колёсах» был приспособлен для отдыха в любом месте. Вечером того же дня мы благополучно въехали на базу отдыха, нас приняли, выделили нам отдельный домик, накормили походным ужином. Группа, в которую нас включили, находилась в пятидневном походе, должна была вернуться через три дня. Перед сном мы пошли осматривать  территорию и окрестности, нам не понравился пляж (очень узкая полоска) и чрезвычайно крутой спуск к нему. Наутро мы приняли окончательное решение, поблагодарили за гостеприимство и радушный приём,  выехали на Алушту, днём уже были на месте. Кемпинг назывался «Солнечногорское», пару лет назад  мы всей семьёй (и с Вадиком) уже  стояли несколько дней тут, и нам тогда очень понравилось. Правда, тогда, уже  в конце нашей стоянки, случился сильный ураган, нам тогда пришлось быстро собраться и уехать на Керчь, а там паромом на Кавказ. Вот так мы мотались и отдыхали в молодости. К нашей искренней радости, оказалось, что тут же, на берегу, в 20-ти шагах от моря расположились и наши случайные знакомые, попутчики из Карелии. Мы сразу пристроились к их машине, развернули свою походную палатку и простояли 35 дней. Всё это время стояла жара до 38 градусов, море тёплое (тогда его температуру измеряли по личным ощущениям), рядом столовая с хорошим выбором продуктов для завтрака, днём, через день, ездили обедать в  алуштинские рестораны, ужин делали сами или отдавали «врагам». Не предполагал, что в течение короткого летнего периода мне предстоят встречи, самые неожиданные, но не менее приятные. И первая состоялась тут. Однажды, во время одного из обедов, встретил своего приятеля по училищу и Северу, Лёню Позднякова, с которым когда-то молодыми лейтенантами вместе прибыли в 9-й полк, два года служили в одной группе и жили в одной комнате гостиницы. Состоялась интересная встреча, но не имевшая своего продолжения, хотя он давно демобилизовался, жил под Москвой, в Обнинске, занимал там какой-то пост. Обменялись своими адресами, но события последующих лет разметали нас. Вторая, вот уж совсем неожиданная, встреча состоялась на пляже. Рядом с нами отдыхала семья, сравнительно молодая пара с ребёнком, Как-то мы разговорились, и выяснился интересный факт. Оказалось, женщина является той самой пятилетней девочкой, племянницей Валентина Некрасова, с которым мы жили в одном доме на станции Молочница, нашем первом поселении в Мордовии. Я хорошо помнил всю их семью и её, но время внесло коррективы в наш облик, и узнать нас, естественно, было не возможно. Наш разговор позволил вспомнить то время, обстановку, она поведала мне дальнейшую судьбу Валентина, её мамы (отца я не видел и не знал) и других родственников. Я как будто снова побывал в местах своего детства, но ностальгии не испытал. Воспоминания, внезапно и неожиданно нахлынувшие, снова вызвали у меня только  тяжёлые и противоречивые чувства о том времени. Её рассказ дал мне основание удостовериться, что там, к сожалению, ничего не  изменилось за все эти годы. Через пару дней они, окончив отдых,  уехали домой.  Проживали они в городе Пенза, это рядом с мордовскими лагерями. Эти случайные встречи только лишний раз подтвердили тот факт, что время расставило всё по своим местам. А те события, срок давности которых перевалил за двадцать, и более, лет, теперь это наша далёкая история.
В один из дней мы с Валерой совершили однодневную поездку в Севастополь, на шлюпочные соревнования (чемпионат страны) и своими глазами наблюдали, как первой финишировала наша шлюпка, ребята стали самыми быстрыми и лучшими в стране и получили звание «мастер спорта СССР». К сожалению, за короткий срок, добившись этого звания, Вадик, впоследствии, вынужден  был оставить профессиональный спорт, его сердце получило слишком большую нагрузку и требовало отдыха,
Мы продолжали купаться и загорать в том же прелестном месте, общаясь с карельскими попутчиками. Но подошло время их отъезда, мы расставались друзьями. Они оставили нам свой адрес и любезное приглашение, заехать к ним на нашем обратном пути. Забегая вперёд, отмечу, что приглашением я воспользовался и не пожалел об этом.
Простояв после их отъезда ещё более недели, мы испытали и почувствовали какое-то  одиночество (да и время явки в лагерь поджимало), свернули палатку, собрали скарб и тронулись на Керчь. Уже в пути я вспомнил, в Феодосии должны были отдыхать Лена (жена Бори) с Додиком и вторая Лена  (тогда ещё Вассерман) со Стасиком. Мы заехали и, к удивлению, очень быстро и легко нашли их, они снимали комнату. Пообщавшись один день, тронулись дальше к керченской паромной переправе, а оттуда на Геленджик. На территории нас встретили знакомые местные павлины. Они жили тут постоянно, спокойно гуляли, их не обижали, ими восхищались, но после окончания последней смены, ежегодно, дети, уезжая, оставляли их без хвостов. Я чувствовал, что Валере не очень хочется оставаться тут без меня, мы до сего момента отдыхали с ним прекрасно. К тому же не было рядом знакомых ребят. Мне тоже не хотелось его оставлять и ехать одному в обратный путь, но не было выхода, не тащить же его в средине лета на Север. Так, с нахлынувшими эмоциями и блестящими глазами, я уехал. На обратном пути заехал на стоянку, где мы простояли более месяца, перекурил, искупался, поехал вперёд, планируя первую остановку сделать под Симферополем. Вспомнив об этом городе, мне пришла мысль, по пути заехать в посёлок «Октябрьское», тут должен был проживать Толя Якунин с семьёй, мой старый друг по  Североморску и 9-му полку, очень захотелось увидеться, мы много лет не виделись. Удача подстерегла и тут, я заехал в посёлок, нашёл его, и мы пообщались несколько часов. Теперь мой путь лежал на Москву. Объезжая город Запорожье по окружной дороге, остановился для заправки на одной АЗС, был приятно удивлён, впереди меня стояла машина с мордовскими номерами, а около неё стоял младший Безуглов, Слава, брат моего школьного друга по Потьме. Не поездка, а «улица сплошных неожиданностей». Я, довольно легко, первым узнал его, обрадовались, долго разговаривали (он уже, как и предполагалось когда-то, занимал пост министра в мордовском Правительстве), повспоминали детство, обменялись адресами и разъехались в разные стороны, они с женой ехали на юг. На этом мои «встречные» приключения закончились, я благополучно, с массой впечатлений, приехал в Москву. Созвонились с Ириной, был готов через пару дней выехать на Север. Дорога знакома, ничто не вызывало каких-то тревог, но ехать одному было не очень уютно. Выехал в 6 утра. Теперь мне следовало миновать наиболее загруженный участок пути до Новгорода, далее, через 100 км свернуть направо, на Кириши, выйти на автостраду Ленинград - Петрозаводск. Этот участок дороги в 1200 км  я планировал пройти в течение первого дня. И, хотя очень устал, мне это удалось, день был «длинный» и к ночи я въехал в Петрозаводск. Место для ночёвки определил заранее, решил найти дом, где проживали мои новые друзья, карельские попутчики. Искал недолго, но для этого пришлось выехать на окраину города. Несмотря на позднее время, моему неожиданному визиту обрадовались, был накрыт стол, мы поужинали с водочкой и отправились спать. Наутро мой друг уехал на работу (он и его жена работали на птицеферме, недалеко от дома, тёща хлопотала на огороде), дал возможность мне выспаться,  приехал за мной на служебной грузовой машине позже и забрал с собой на экскурсию.  Она стоила того, я ранее плохо представлял себе  процесс «подготовки» цыплят в материал для приготовления бульона, теперь увидел своими глазами. Основной цех был полностью автоматизирован, мне предоставили право, отобрать на выбор два десятка, ещё бегающих, цыплят, через 20 минут они уже висели, готовые к употреблению. Костя, так звали моего приятеля, собрал их, дома тёща принесла с огорода свежую крапиву, завернула в неё цыплят, и этот драгоценный подарок мне был торжественно вручён. Они не взяли с меня ни копейки, сколько я не уговаривал. Чтобы мне не искать кратчайший выезд из города, Костя на своём грузовике показал дорогу, я поблагодарил за приём, мы попрощались. Мы расстались, как близкие люди, жаль, что эта встреча наша стала последней, более не довелось. Но помню их гостеприимство до сих пор. Выехав от них в 2 часа дня, оставшиеся 975 км, успешно преодолел, и в пять часов утра стоял у своего подъезда. Ирина, пока не услышала знакомый голос, не хотела верить, что это я приехал, так быстро мы не «летали». Так окончился наш летний круиз, а оставшиеся дни моего отпуска мы провели на Севере.
На службу вышел своевременно. Меня ждала новость, Коля Орлов, с которым за время службы в ИВЦ мы очень сдружились, отлежал в госпитале и ждал приказа об увольнении из армии. Приказ был вскоре подписан Главкомом ВМФ, и мы его дружно проводили. Мне не хотелось прощаться с ним навсегда, так и произошло. Он был когда-то призван из Московской области, туда и возвратился. В первый раз мы их посетили во время моего очередного отпуска, а, впоследствии, когда я демобилизовался и мы приехали в Москву, стали встречаться часто, но об этом периоде расскажу ниже.
Без меня уже началась подготовка к очередным учениям, я прибыл своевременно, но уехал Коля, его очень не хватало, за долгие и непростые годы совместного ратного труда, так насыщенные событиями,  мы научились и привыкли легко  понимать друг друга с полуслова, и доверие было полное, не требующее проверок. Он был аккуратен до педантичности, одно слово, «штурман подводной лодки».
Осенью Валера пошёл в последний класс средней школы, предварительно решили пока остановиться на варианте с ВВМУРЭ, как наиболее предпочтительном, к тому же кое-кто из его друзей принял аналогичное решение.      
Ирине только ближе к концу года удалось вырваться в отпуск, мы взяли ей путёвку в Подмосковье, в Солнечногорский санаторий ВМФ, заодно, она какое-то время  побыла дома у родителей. Её мама, Акулина Андреевна, плохо себя чувствовала, стало чаще беспокоить сердце. Она его, видимо, загубила тем, что от всех болезней «лечилась» анальгином.
На службе, по-прежнему, всё оставалось  ровно и безоблачно, шла, теперь уже обычная и размеренная жизнь полная повседневных забот. Осенью освободился от своей партийной нагрузки, и  снова побывал на очередном заседании НКС в НИИ ВМФ-24, повидался с Вадиком.
Произошли кадровые изменения в Оперативном Управлении, на должность Начальника был назначен капитан 1 ранга Дудин Василий Иванович, полный тёзка комдива Чапаева, бывший до этого заместителем и нам хорошо знаком. Контр-адмирал Искандеров М.Д. стал Первым заместителем Начальника Штаба Северного флота и теперь получил возможность всё своё время уделять науке управления, теме своей будущей диссертации. Он и меня загрузил, мне пришлось, конечно, в своё служебное время, готовить ему целый раздел статистических данных, подтверждающих главные выводы проделанной исследовательской работы.   Вообще, его работа была, на мой взгляд, очень потребной,  глубокой и по-настоящему научной. Она сопровождалась большим объёмом данных, полученных на нашем флоте в ходе последних лет управления, тщательно им проанализированных и представленных в качестве рекомендаций для дальнейшего совершенствования всей системы управления. Думаю, на тот период в ВМФ это было самое содержательное научное исследование с практическими выводами и рекомендациями, оформленное и представленное к защите. Защита, впоследствии, прошла блестяще, ни одного чёрного шара. Марс Джамалович вскоре стал Начальником головного НИИ ВМФ-24.
Новый Начальник Управления был прекрасно осведомлён  о деятельности ИВЦ. Он не один год знал всех наших офицеров, уровень их оперативно-тактической подготовки, доверял им, т. е. нам, и постоянно использовал наши документы, как рабочие, но совершенно необходимые для обоснования рекомендаций к решениям. При новом руководстве нам работалось также уверенно и спокойно, оно основывалось, как и раньше, на полном доверии. Так что, преемственность сохранялась, но теперь она стала опираться, главным образом,   на возросшую высокую грамотность офицеров-операторов всего управленческого уровня штабов в вопросах автоматизации труда в органах управления и условиях расширенного применения математических средств для этих целей. Немалая заслуга в этом процессе принадлежала нашим офицерам.
Здоровье моих родителей не вызывало озабоченности, мы (а иногда, я один) регулярно навещали их, но выбирались к ним, как правило, не чаще, чем раз в два-три года, они продолжали жить в Перми, в стороне от наших отпускных маршрутов. Нередко они гостили у нас на Севере. Боря продолжал мотаться по стране, его карьерные дела шли успешно, Додику, его сыну, уже исполнилось 10 лет.
1979-й год  принёс немало грустных событий, но среди них было и  трагическое. В начале марта внезапно умерла мама Ирины, Акулина Андреевна. Очень жалко, тем более, ушла в молодом возрасте (66 лет), никогда не жаловалась на болезни и не обращалась к врачам, потихоньку подлечиваясь своими средствами. Московский дом, конечно, осиротел. Мы все трое (Ирина, я и Валера) прилетели и хоронили её. Ирина получила очень сильный стресс от этой трагедии.    
Теперь шла к завершению школьная учеба Валеры, начали готовить документы для поступления. Его друзья, Крынин и Павельев, тоже шли в военно-морское, но в калининградское, училище. Третий друг, Егоров, был на год постарше, военкомат хотел призвать его на срочную службу, но мне удалось похлопотать, чтобы дать ему попытку поступить в училище. Так что, он поступил и учился в мурманской (средней) «мореходке». У нас новых планов не возникло, не приготовили даже резервного варианта. Исходя из этого, отпускное время спланировали на июнь-июль. Одновременно с Валерой, в то же училище решили поступать сыновья моего командира, Тимонякина (он оканчивал другую североморскую школу), и приятеля из 24-го НИИ ВМФ, Михальчука. Теперь они стали конкурентами, конкурс во все военно-морские училища удерживался на уровне 3-5 человек на место. Так было всегда, и, когда я поступал, в пятидесятые годы. 
Игра в Академии завершилась успешно, в этом году я не поехал,  офицер нашей группы капитан 3 ранга Шкапин прекрасно отработал самостоятельно, причём, все необходимые материалы ему были подготовлены заранее.
В отпуск выехали в конце мая, как обычно, снова на своей машине. Погостили несколько дней в Москве, побывали на кладбище. Теперь, оставшись одни, дед и Саша сами хозяйничали, но поддерживали идеальную чистоту и порядок в доме во всём.
В Петродворец прибыли за 10 дней до начала работы приёмной комиссии. Следовало накануне выяснить все нюансы, касающиеся приёма. В такой команде родителей, которая тут уже обосновалась, не могло быть искренних друзей, а есть только конкуренты. И ситуация сложилась таковой, что доверять можно сведениям, полученным, исключительно, от официальных лиц (и то, не всегда). Выяснилось, что накануне экзаменов, целесообразно посетить дополнительные занятия по математике, неофициально-платные, организованные преподавательским составом училища, для взаимного ознакомления и снятия стресса у абитуриентов. Такую возможность упустить было нельзя. Кстати, Андрей Михальчук, любезно предложил нам, не искать гостиницу, а остановиться у него. Он, вероятно, вспомнил, кто писал рецензию на его диссертационную работу (он успешно защитился). Мы предложение приняли. Многие проблемы у нас отпали, училище было, буквально,  через дорогу. Вадик в это время был в училище, его, как «профессионального спортсмена», включили в состав группы, принимающей обязательный экзамен у абитуриентов по физической подготовке. 
Валера успешно сдал первый  экзамен, по физике получил  «5», одолел физподготовку, прошёл необходимое тестирование на профессиональную пригодность, написал математику (положительно, но оценка не освещалась), осталось пройти медицинскую комиссию, сдать устную математику и написать  сочинение. Кажется, всё шло хорошо. «Трудные» врачи остались позади, сочинение не представляло сложности, он их писал всегда, играючи. И вдруг он «заваливает» устную математику, хотя и вопросы в билете оказались несложными. Вспоминаю, как они шагали с Вадиком после этого злосчастного экзамена по территории к воротам, оба улыбались, и на мой вопрос, как дела, Валера весело ответил: «...Всё нормально, завалил, двойка». Мне уже хотелось  поздравить его с очередным успехом, но он повторил свой ответ.   Теперь до меня дошло, он не шутит. Все мои потуги и поздние вмешательства ни к чему не привели, причина опять была в возрасте. Принятие присяги (по закону) при поступлении в училище допускалось с 17 лет, ему опять было мало, 16. Могли же не принять документы, объяснив причину, но травмировать юношу отрицательной оценкой за знания - это несправедливо и жестоко. Вообще-то, была и моя вина, следовало своевременно подстраховаться. Для этого у меня были «рычаги», и, достаточно, влиятельные,  я ими готов был воспользоваться, если бы вопрос возник на мандатной комиссии. Но ему поставили неудовлетворительную оценку за знания, она проставилась в официальную  «Ведомость». Изменить её было невозможно, это криминал. Я побывал у Начальника училища (вице-адмирала Рулюка), он, никак не комментируя происшедшее,  сказал мне: «Если ваш сын твёрд в своём решении, пусть готовится и приезжает на будущий год. У него есть время в запасе. Поступит». Я подумал, может и, действительно, нужно ещё поразмышлять о верности выбора. В общем, засиживаться в Петродворце не стали, поехали в Москву. По дороге снова остановились в международном кемпинге под Новгородом, затем, заехали  в таверну «Любава». Эти места нам всем очень нравились,  да и настроение  ребёнку следовало приподнять. В Москве решили сделать испытательный тест  в Энергетическом институте, но у Валеры это  не вызвало одобрения. В результате, мы приняли решение, все затеи переложить на следующий год. А сейчас, как по плану, на юг, отдыхать, думать будем, года вернёмся из отпуска.
Вернувшись из отпуска, Валера в компании друзей, попавших в подобную ситуацию, пошёл «зарабатывать трудовой стаж». Он  устроился  в одну из флотских лабораторий, проработал в течение трёх месяцев, одновременно, испытал себя на стройке, поработав месяц «подсобником». Между прочим, получил «Трудовую книжку», которая хранится до сих пор. Как бы то ни было, но его трудовой факт в биографии официально зафиксирован и на модные джинсы он тогда себе, кажется, заработал. Чтобы не забывалась школьная программа, я предлагал ему пойти на заочный курс подготовки (при Мурманском высшем мореходном училище), впоследствии он окончил его, но и готовился сам. При необходимости помощь была ему гарантирована.
В начале второй половины семидесятых годов, по моей инициативе, у нас с Юрой, Юрием Борисовичем, моим двоюродным братом, возобновились связи, мы стали переписываться. Часть нашего военного детства прошла на Урале, в селе Шарташ, и у нас было о чём вспоминать. После окончания днепропетровского института он теперь работал в Челябинске, на моей родине, занимал солидный пост, женился. Они с Галей воспитывали Серёжу, её малолетнего сына от первого брака. Юра активно участвовал в его воспитании и был очень к нему привязан. Прошли годы, в 1974-м году у них родилась совместная дочка, Елена (а сегодня, Юрьевна), Сережа стал самостоятельным человеком, работал. По состоянию здоровья имел отсрочку от службы в армии, но в конце 1978-го года ему «повезло» и он оказался на Северном флоте в одном из строительных батальонов. Весной 1979-го года Юра в одном из писем сообщил мне об этом факте, попросил узнать его подробный адрес и, если возможно, связаться с ним. Большого труда мне это не составляло, на следующий же день мои товарищи из Оргмобуправления штаба в течение часа нашли местопребывание Сергея. Самое интересное, что казарма его батальона размещалась почти рядом с нашим домом, в районе Верхней Ваенги. Через пару дней я выбрался посетить батальон, поговорить с командиром, познакомиться с Сергеем. Встретились, познакомились, он попросил помочь ему перевестись на должность шофёра. Ребята помогли, и через неделю Серёжа был назначен водителем «газика» командира одной из морских частей, и  расположенной рядом с нами.  Теперь у него появилась возможность, будучи в увольнении,  бывать у нас дома, а когда у него родился сын в Магадане, я организовал ему месячный отпуск. Вскоре мы уехали в отпуск сами, а возвратившись, я узнал, что Сергей находится в мурманском военном госпитале. Оказавшись сразу там, я выяснил, он намерен комиссоваться по причине прошлых заболеваний. Мне удалось связаться с нашими медиками, и через месяц пришёл приказ о его демобилизации, он не дослужил полгода. Такая его служба всё равно никому не была нужна. Армия, получив Сергея, ничего не приобрела, а досрочно отпустив его,  ничего не потеряла. На том, пути наши надолго разошлись.
Общая обстановка на флоте не ослабевала, она подогревалась теперь участившимся появлением американских и норвежских подводных лодок, и не только в приграничных нейтральных водах, но были случаи их входа в Кольский залив, непосредственно, в районы базирования наших сил.  Стали регулярно  появляться воздушные разведчики, самолёты RС-135, летавшие в нейтральных водах, но успешно освещавшие своими локаторами всё наше побережье. К тому же, совершенно обнаглевшее, норвежское судно «Мариатта» (красивый пароход, белого цвета), имевшее на борту самое совершенное разведывательное оборудование, постоянно находилось, словно прописалось,  у наших берегов.  А если к этому добавить непрерывную  напряжённую и достаточно тщательную разведку, проводимую спутниковыми системами и противолодочными самолётами НАТО «Орион», то можно понять и оценить, какие невероятные усилия  приходилось прикладывать Северному  флоту для обеспечения скрытности своей постоянной деятельности. Вся боевая подготовка флота становилась доступной и «читаемой» вероятному противнику, как открытая книга. Следовало срочно оценить, чем эти мероприятия вызваны,  и организовать ответные действия.
Конечно, мне не было ведомо такое напряжение, но пришлось, непосредственно, принимать участие в последующих работах. Получилось так, что сразу после отпуска меня пригласил Начальник Оперативного управления и поставил персональную задачу, переданную Командующим флотом, в кратчайшее время проанализировать общую обстановку и подготовить предложения по организации противодействия. На меня легла первая часть задачи.
Около трёх недель я был занят только этим вопросом, сидел в отдельном кабинете, куда свободный доступ имели лишь мой непосредственный начальник, Тимонякин В.Д. и Начальник Оперативного управления. Мне удалось «поднять» и проанализировать статистику за два последних года наблюдений по журналам,  постоянно ведущимся  оперативной службой Командного пункта флота. Следовало отследить закономерности ежедневных и ежесуточных пролётов иностранных искусственных спутников Земли различного назначения (общего и детального освещения обстановки) над операционной зоной Северного флота, выделить, необходимые мне для анализа, а также изучить характер деятельности сил разведывательной и противолодочной авиации НАТО, отдельных подводных лодок и судна «Мариатта». Для наглядности общей обстановки в целом были рассчитаны и построены развёрнутые суточные и недельные временные графики по каждому виду действий разведывательных сил НАТО. Обобщённое сложение этих графиков позволило  в динамике воспроизвести  полную наглядную картину ситуации.  Стало ясно, когда, где и в какое время суток следует ожидать провокационных действий, какие силы необходимы для противодействия и «выдавливания», как проводить оповещение и т. д.  Оперативное управление разработало перечень мер, исполнение которых позволило резко уменьшить аппетит сил НАТО, и продолжать свои активные  беспрепятственные действия. За своё участие в разработке комплекса мер противодействия я, среди других, был представлен командованием к награждению орденом «Знак почёта», представление ушло, но ордена я не дождался, кто-то его за меня получил «наверху», в Москве, так бывало нередко. Я получил очередной ценный подарок.
Ближе к осени у наших «коллег по цеху» начался напряжённый период, подходил к концу  установочный этап КСБУ, уже начали готовиться к госприёмке. Валера хорошо знаком с этой системой.  После окончания училища (в 1985 году), он был направлен на Балтийский флот, в Калининград, и, непосредственно, в течение нескольких лет находился среди эксплуатирующих её балтийскую ветку.
В начале октября Вадик прибыл в Москву для подготовки к параду на Красной площади, это было его второе участие, снова последовали приём в Кремле и новые впечатления. Помню, что теперь это мероприятие уже не вызывало у него прежнего восхищения. Не говоря уж о том, что оно требовало огромных физических усилий и напряжения.
На последнее заседание НКС  года поехал не я, а кто-то  вместо меня. Дело было в конце ноября, мне пришлось принять участие в штабной игре на самом высоком уровне ВМФ. От нашего флота  игру возглавлял Командующий, с ним были Начальник Оперативного управления штаба и Начальник Разведки флота, я был ответственным за все наши секретные документы и за расчёты, если потребуется, хотя все необходимые материалы мы подготовили. При мне было личное оружие. В купе поезда ехали втроём, Командующий ещё раньше улетел самолётом. Игра продолжалась 2-3 дня, после её успешного завершения Начальник Оперативного управления уехал по своим личным делам, Начальник Разведки оставался на неделю в Москве, мне, получив разрешение, тоже удалось задержаться на два дня.
Моя задержка была связана с тем, что в Москве оказались Боря со своей гастрольной бригадой и Гера (он в это время учился на режиссёрских курсах). Боря проживал в гостинице «Украина», у него был отдельный одноместный номер, он взял меня к себе. Вечером того же дня мы решили все встретиться и  посидеть большой «тёплой» компанией. С Герой мы не виделись много лет, он уже был популярен, и  я впервые увидел его в такой обстановке, он произвёл  на меня прекрасное впечатление, пил наравне со всеми, не пьянел, много шутил, был совершенно раскован. В общем, вечер и встреча получились.  Кстати, там же я познакомился и с Виликом, братом Елены, жены Бори, он тогда был студентом-заочником и, одновременно, осветителем в Бориной труппе. Главное, он был тогда не тем, каким стал впоследствии, вальяжным, надменным и непорядочным. Через день я уезжал на Север.
Устраиваясь на ночлег, в вагоне поезда Москва-Мурманск, я услышал сообщение по радио о вводе наших войск в Афганистан. Сообщение меня несколько покоробило, для меня оно было неожиданным. Вопрос не касался участия Военно-морского флота и,  потому наверно, у нас даже не обсуждался. Моими попутчиками по купе (до Ленинграда) оказались молодая афганка, аспирантка Московского Университета, филолог, занимающаяся проблемами русского языка на родине, и два студента-пятикурсника из Африки. Все они хорошо говорили по-русски, мне стало интересно их отношение к этому сообщению, оно оказалось единодушным, положительным. Особенно, как своевременную меру, такое решение нашего Правительства, приветствовала афганка. Африканцы не стали комментировать своё мнение, их интересовали свои проблемы. Все мои попутчики сошли в Ленинграде, остальное время я ехал один. Мне пришлось  просить проводника, по возможности, не подсаживать пассажиров, объяснил, что везу документы (про пистолет молчал). В Мурманске на вокзале меня встречала штабная машина.
Как, по ежегодно устоявшемуся графику, весь январь 1980 года был посвящён подготовке к ленинградской игре, тематика касалась самостоятельных действий сил флота в Атлантике. Мы готовили новый набор документов, мне снова пришлось поднимать исторические аналоги, в общем, мы и на этот  раз «победили», игра прошла интересно.
Но вскоре после её окончания, уже на Севере, я получил необычное персональное задание от Командующего. Не ведая заранее, я в одночасье оказался заложником на весь 1980-й год. Оказалось, после подведения итогов игры, Главком ВМФ Адмирал Флота Советского Союза Горшков С.Г., зная, что на Северном флоте неплохо поставлена военно-научная работа, дал поручение нашему Командующему изучить  на флоте вопрос «талантливости» военной личности с учётом её роли на различных этапах военной истории. И обещал послушать его по этому вопросу в начале следующего учебного года. Вот с таким необычным  заданием мне пришлось непосредственно столкнуться. Думаю, прежде чем принять  окончательное решение, Командующий флотом обсуждал данную проблему с Лебедько В.Г., который, кроме основного вида деятельности, был Действительным членом всесоюзного Географического общества. И к тому же неплохо знал мировую военную историю, не раз демонстрировал эти знания. Вероятно, он и мог  подсказать мою кандидатуру на роль исполнителя, хотя так мне, впоследствии, и не признался. События подтвердили, ясности в такой постановке не было.  Но, как бы то ни было, меня пригласили к Командующему, и передо мной  эта задача была поставлена в той же формулировке.  Для меня это было приказанием, не попробовав, отказаться я не мог. Мне предстояло изучить вопрос и попытаться переформулировать задание так, чтобы на него можно было ответить, и для убедительности подготовить необходимые документы, подтверждающие какие-то выводы. Официально я теперь переходил в непосредственное подчинение Лебедько  В.Г. на весь срок исполнения работы и освобождался от других должностных обязанностей. Для беспрепятственного использования всевозможных первоисточников мне открылись «тайники», о наличие которых я и  предполагать не мог. Целый месяц мы с Владимиром Георгиевичем  составляли и обсуждали план работы, далеко, не все пункты которого были понятны самим. Первый предварительный  доклад Командующему прошёл нормально, нас кое в чём подкорректировали, но план в первом приближении был утверждён. Руководителем проекта автоматически стал Командующий флотом адмирал Чернавин В.Н., «научным» руководителем Лебедько В.Г., на меня возлагалось его исполнение. Для выполнения отдельных пунктов плана я получил устный карт-бланш (мандат) от Командующего на некоторые нестандартные действия, о которых ниже.
Можно ли было считать постановку, которая у нас родилась, корректной, как скрытое указание с желанием оценить собственную персону Главкома, как не ординарную личность, не знаю. Но постановка  вопроса в таком виде и контексте могла предполагать и такой вариант.
К работе приступил немедленно, засел в библиотеку.  Следовало поднять материалы по теме, подробно и внимательно в них разобраться, отобрать те, которые позволят понять, что представляет собой военная личность и, тем более, такого управленческого уровня, ясно представить  её психологический портрет с полным набором личностных качеств, их взаимные связи, прямые и обратные, и влияния. Фактически, с «нуля» пришлось изучать вопросы «Психологии военной личности» и выстраивать схему эвристической модели человека, заостряя внимание на качествах, присущих военному. Изначально мне самому в этом виделось что-то мистическое. Замечательным  подспорьем оказались соответствующие труды учёных Ленинградского университета и монография Теплова Б. М.  со статьёй «Ум полководца». Перечитал   воспоминания о Б. Наполеоне, А.В. Суворове, Нахимове, Ушакове и многих других известных военачальниках. Предполагая некоторые особенности постановки, старался делать упор на информации о знаменитых моряках. За месяц упорной работы собралось много материалов, требующих теперь спокойного осмысления. Однако, окончательная ясность, чем заняться дальше, несмотря на наличие плана, не приходила.
И, вдруг, меня осенило. Все полководцы, именами которых мы восхищаемся и имеем для этого достаточные основания гордиться сегодня, когда-то, именно в ходе военной истории, стали успешными. И большинство из них оставили память о себе тем, что уверенно побеждали в сложнейших условиях боевой обстановки (это подтверждается историческими фактами), располагая меньшим составом сил и средств по сравнению с противником, т. е. при отрицательном соотношении. Но и в такой обстановке им удавалось   экономно расходовать свои силы, минимизируя, при этом свои безвозвратные потери в личном составе. Что руководило ими в рисковых ситуациях, и какими личностными качествами, приносящими им победы, могли обладать эти замечательные военачальники? Появилась спасительная зацепка, ниточка, потянув за которую удалось впоследствии определить стратегию исследования и найти схему её реализации. Это позволило «развязать руки», и, полностью открыв глаза на проблему, двигаться в рассуждениях в правильном направлении, после чего последовали результаты. Так возникла необходимость провести подробную энциклопедическую проверку достоверных военных событий (хотя бы за три предыдущих столетия) и отобрать только те военные эпизоды и факты, в которых военачальник побеждал «меньшими» силами, а по  описаниям их современников понять, какие индивидуальные личностные качеств при этом становились «решающими». На этом этапе  большую помощь мне оказала «историческая» группа оперативного управления, они снабдили меня ценной информацией, мне оставалось сделать оценку каждого факта. Обнаружились закономерности, и у меня в руках появились первые численные значения зависимости соотношения сил и «решающего» (конкретного) личностного качества полководца. Так, отобранные события (их оказалось более сотни) позволили создать первую расчётную матрицу, которая и стала отправным материалом для продолжения работы. Не вижу необходимости останавливаться на деталях последующих этапов исследования, они подробно мною описаны в статье, опубликованной 30 лет спустя в «Вестнике академии военных наук» (Москва, № 4-2008 г., стр. 183-189). Благодаря ценности материала, изложенного в ней, и  по результатам публикаций 2008-2010 годов, я был принят в «Сообщество учёных РФ - исследователей проблем национальной безопасности», о чём свидетельствует, выданный мне «Сертификат».
С личного разрешения Командующего и после просмотра им содержательной части анкеты, разработанной для этой цели,  мне пришлось провести серьёзный, ярко выраженный и целенаправленный социологический опрос всего высшего руководства  Северным флотом и его штабов, включая все его оперативные соединения (случай, вообще, беспрецедентный для армейских условий, тем более, в то время).
В результате, выводы, полученные в ходе всего исследования, как и ожидалось, не «устроили» Руководство ВМФ СССР. Эти выводы  не были конъектурными и, потому, не могли «порадовать», т.к. содержали материалы, демонстрирующие и подтверждающие очевидное несходство с желаемыми.  Однако  моё окружение    к ним   отнеслось спокойно и  с пониманием, а Командующему и руководящему составу штаба нашего флота  выводы, в целом, даже понравились. Своим компетентным мнением  они поделились ранее и  высказали его, отвечая на многочисленные вопросы, поставленные в моей безымянной анкете.
Заслушав наш отчёт,  Командующий улыбнулся (я это отлично помню) и лично поблагодарил нас с Лебедько В.Г., от доклада Главкому отказался (думаю, не решился), но предложил ознакомить с материалами научную группу Главкома в Военно-морской Академии. В результате, я отправил только копии основных схем и описаний, понимая, что, в лучшем случае, они лягут где-нибудь в углу пыльной  полки. Мне было разрешено  использовать их, как свою научную разработку. Материалы не имели грифа секретности, и я продолжил работу над темой, но теперь уже дома, в личное время, и занимался ею, с перерывами, много лет. Мне даже порой казалось, что знаю уже об этом всё, но как только возникало какое-то очередное противоречие, тут же выяснялось, «подводных» камней не становится меньше. Сегодня я понимаю и совершенно уверен, тема неисчерпаема, не имеет сроков давности, и, вероятно, никогда не будет закрыта полностью, пока разумное человечество не допустит свободного вмешательства «в святая святых». Полагаю, каждый здравомыслящий и образованный человек, тем более, военный профессионал,  сегодня понимает, что в современной войне, не абсолютное количественное преимущество солдат на поле сражения предопределяет достоверную возможность победы (хотя, пока этот солдат не ступит на завоёванную землю, о какой-то победе даже и говорить не стоит), а  способность военной личности  организовать их действия, используя весь комплекс своих знаний, умений и других индивидуальных личностных качеств. В первую очередь, здесь речь может идти исключительно о качестве руководства. И сейчас это признаётся во всём мире, даже в военной среде. Жизнь ещё заставит вернуться к тщательному и  научно обоснованному отбору личности для этих целей. А сегодня, в условиях хрупкого мира, это бы позволило,   обладая достойным управленческим потенциалом безопасности, основанном на высоком уровне компетентности военного руководства, постепенно снижать глобальную военную опасность.
Меня, действительно, глубоко и по-настоящему заинтересовала эта тема. Я горжусь, что в ходе самостоятельной работы над ней мне удалось кое-что сделать,  а именно, рассмотреть главные причины некоторых серьёзных просчётов, допущенных многими государственными деятелями и современными военачальниками моей страны в её роковые годы. Причём, они были очевидны, но необсуждаемы тогда. Потому, я выбрал принципиальную позицию и не  захотел в ходе конкретного исследования, вообще, использовать исторические материалы советского периода. А уж, тем более, опираться на опубликованные в нашей литературе и прессе,  портреты  военных личностей Высшего военного Руководства Вооружёнными силами Советского государства по опыту Великой Отечественной войны. К сожалению,  вся эта информация об их деятельности, навязанная нам в различных источниках, оказалась на пробу, как правило,  либо малоправдоподобной, либо неполной, либо вообще лживой, потому для исследования интереса не представляла. Между прочим, мне достаточно было по своей, далеко несовершенной, методике проанализировать события, обстоятельства и деятельность нашего Главкома в годы войны, как представилась  абсолютно предсказуемой и объяснимой ожидаемая позиция и реакция его «окружения» на выводы. Достаточно было сравнить десантные действия, проведённые японцами и американцами на Дальнем Востоке, и англичанами в Средиземном море в ХХ-м веке, он, как «мастер десантных операций на Чёрном море»,  не вписывался в категорию «великих» и не мог занимать место рядом с известными флотоводцами, историческими личностями. Ряд специалистов тех лет из Военной Академии Генерального Штаба ВС СССР и Военно-политической Академии им. Ленина, куда я обращался в 1982 году, рассматривали её методологические материалы и оценивали, как полноценную докторскую диссертацию. Но её тематика так и не позволила найти научного руководителя. Как говорили они, не пришло время, она не вписывается в общую стратегию, хотя готовы были стать обладателями материалов. И, возможно, если бы тогда я оставил свою разработку в стенах тех организаций, отведя себе роль и место, последнего по списку или  по рангу, т.е. 2-3-го разработчика, она могла бы иметь успех при какой-нибудь  «закрытой» защите очередного военного «учёного», в генеральском или  адмиральском звании, я на это не пошёл, и сохранил материалы у себя.
В целом, для меня весь 1980-й год прошёл в работе над вышеописанной темой. Но, конечно, никто не мог полностью отстранить меня от служебных обязанностей, так что я продолжал (не номинально) руководить группой, да и наше участие во всех мероприятиях штаба флота никто не отменял.
После проведённых государственных испытаний в реальном режиме времени начала функционировать КСБУ флота, одновременно продолжалось обучение её личного состава. К нам непосредственно это не имело прямого отношения, но весь штаб флота и его штабные посты  были оповещёны.
Весной командир поставил меня в известность, что приказом Главкома ВМФ я включён в основной состав экзаменационной комиссии по приёму защиты дипломов у выпускников ВМУРЭ им. Попова 1980-го года. Дело мне предстояло совершенно новое. И, таким образом, в начале лета на две недели я оказался в Петродворце. Сначала нам предстояло  внимательно выслушать подробный инструктаж Начальника училища и Руководителя группы, вице-адмирала (не помню фамилии, кажется, Котова), заместителя Главкома ВМФ по военно-морским учебным заведениям. Мне стало понятно, что входит в мои обязанности. Нам, трём  старшим офицерам, выделили один из выпускных классов. Во время защиты перед нами разложили «личные дела» всех испытуемых. Общая оценка требовала обратить внимание на  любые «мелочи» курсанта – завтрашнего флотского офицера, воспитателя, на его внешний вид, умение представиться, правильно держать себя во время доклада. Но, главное, предстояло оценить содержательную часть дипломной работы, качество труда и, в форме обсуждения, заслушать его личный отчёт. Каждый из нас должен был задать не менее трёх вопросов, весь процесс защиты фиксировался. Я пытался тогда вспомнить свой выпуск, ясно увидел существенные различия. Вскоре, один из выпускников класса, отличник, пришёл к нам на ИВЦ. Работа комиссии завершилась и мы разъехались. Но я увёз с собой приятное чувство, у меня была возможность, и я воспользовался ею в полной мере, мы ежедневно виделись и общались с Вадимом.
Летом у Вадика состоялся второй, теперь уже дальний, морской поход, у меня как-то не отложились его впечатления от него. Видимо, стала подтверждаться правильность нашей  предварительной оценки в его профессиональном выборе.
А пока Валера завершал свою подготовку к вступительным экзаменам. Подошли сроки,  мы поехали на своей машине, и, конечно, все вместе. По дороге на Ленинград, где-то под Новгородом, остановились на короткий отдых и встретили друзей. Оказалось, на несколько часов раньше нас, из Североморска в отпуск выехал капитан 1 ранга Торянник Саша (кстати, однокашник Командующего по училищу), мой близкий товарищ по службе, с супругой Ритой. Их путь лежал сначала на Ленинград (там у них была своя трёхкомнатная  квартира), и, после однодневной остановки, на юг. Они предложили, остановиться и  пожить в их квартире на   время, необходимое нам, для решения всех вопросов. Несмотря на то, что нам приходилось ежедневно ездить из Ленинграда в Петродворец, мы были тронуты такой любезностью и, конечно, согласились. И не пожалели. Всё прошло гладко, Валера прекрасно сдал все экзамены, успешно преодолел все препоны медицинской комиссии и был зачислен, принят был на тот же факультет и отделение (и в тот же класс), который заканчивал Вадик. Теперь им предстояло  один учебный год провести в училище вместе,  и меня это радовало.
Таким образом, после завершения такого важного этапа и  всего пережитого за эти недели, мы с Ириной получили возможность  проехать в Крым в санаторий «Судак», у нас на руках были путёвки. Возвращаясь в Москву после прекрасного отдыха и путешествий по полуострову, решили сделать небольшой крюк с коротким пребыванием  в Курской области, на родине Ириной мамы, в деревне, повидать её родственников.
За эти годы там произошло немало перемен, рядом с деревней полным ходом шла грандиозная стройка, создавалась Курская АЭС, мы знали об этом из печати. Кроме того, в поисках нужной дороги, мы ошибочно оказались у деревни, с одноимённым названием, но в соседней, Белгородской области. В пути нас застали проливные дожди, которые сделали сельские дороги непроходимыми. А на последнем участке мы столкнулись с туманами от испарений и  видимостью 3-4 метра. Далее путь лежал по чернозёмным полям, но деревню свою нашли. Повидались и в тот же день тронулись на Москву, после чего вернулись на Север.
По дороге заехали в Петродворец, повидали ребят. Увидели Валеру, впервые, в курсантской форме. От Вадика получили официальную информацию, его Ирина находится в «положении», настало время, подумать о свадьбе. Ориентировочно,  бракосочетание наметили на начало следующего, 1981 года.
Осенью Вадик, вместе со своим классом, побывал на учебной практике в Североморске на кораблях, недели две они находились и в ИВЦ. Я знал большинство ребят из его класса, и мне было приятно их видеть у нас дома. Они не раз сами «кашеварили»  у нас на кухне, а когда уезжали в училище (поездом, на Ленинград),  мы загрузили их коробками с «северными пайковыми добавками» (сгущённое молоко, консервы с треской и пр.).
 Мы успели с ним предметно побеседовать о теме предстоящего диплома. Я располагал многими своими разработками, мне хотелось, чтобы он ими в полной мере воспользовался. В принципе, мы обо всём договорились. Среди сотрудников 24 НИИ ВМФ и преподавателей кафедры, которая, в специальном отношении, курировала его класс, было немало моих хороших знакомых. Впоследствии, мне удалось беседовать с некоторыми из них, свою идею я согласовал, и начал целенаправленную подборку материалов. Как делился со  мной впечатлениями  один из офицеров, принимающих, впоследствии,  у него защиту, Вадим лучше всех сумел блеснуть интересной  и тщательно разработанной темой, доведённой до логического завершения. Его защита была самая красивая, хотя отличником он не был. Как начальник ведущего отдела НИИ, он имел право и  предлагал взять Вадима в заочные соискатели (в то время такая форма научной работы приветствовалась и поощрялась), чтобы в короткий срок довести диплом до диссертации, Вадим отказался.  Он, к сожалению, погряз в домашних делах и категорически отказался от моей помощи, но, главное, он не получил поддержки от своей молодой жены. Это была напрасная и близорукая позиция. А я готов был оказать ему самую реальную помощь, да и мои связи могли сыграть непоследнюю роль, ведь Начальником 24 НИИ оставался Искандеров М.Д., мой бывший начальник по Северному флоту.
Однако это были события будущего года, а пока, ещё находясь в Петродворце, Вадик, однажды, познакомил нас со своей девушкой. Звали её Ирина, дружили они, как оказалось, уже  около года, а знакомы были и того более, но нас он не посвящал в свои личные дела и с планами  не знакомил. Внешне девочка нам понравилась, других впечатлений не возникло.
В Москве, Фёдор Филиппович (отец Ирины) с Сашей, после смерти Акулины Андреевны, уже второй год хозяйничали сами, Саша был ещё не женат. Мы посоветовались с Ириной, и я решил, учитывая сложившиеся обстоятельства, написать первый свой рапорт на перевод в Москву. Не дожидаясь ответа на него, и, будучи летом в Москве, я «побегал» по известным мне «военным точкам» города (их было немало). А потом анализировал возможные предложения со всех сторон, и, в целом, ни одно из них меня не радовало, хотя среди них были и неплохие.  На мой рапорт незадолго до Нового года пришёл отказ с мотивацией, опирающейся на существовавший приказ Министра Обороны, который запрещал переводы офицеров моложе 40 лет в Москву.  Всё зависело от  наличия жилплощади в городе, у нас она была официально забронирована. Мой возраст уже был запредельным, но мы и не требовали жилья (этот факт я указал в рапорте). Однако кадровый чиновник не захотел придавать этому значение, и своему начальнику подготовил отрицательный ответ. Я не очень расстроился, т.к. не имел конкретного места в Москве для продолжения службы, и решил повторить в следующем году свой рапорт с подробным обоснованием. Решил, в случае повторного отрицательного ответа,  писать рапорт на увольнение, в конце 1981 года мне исполнялось 45, по законодательству, предельный возраст по выслуге и воинскому званию.
  1981-й год встречали, как обычно, с ёлкой. В январе сразу началась активная подготовка к очередной штабной игре в ленинградской Академии. Запланированная тема была не совсем обычной, участвовали все флоты и флотилии Советского Союза, но по своим задачам основная нагрузка ложилась на Северный и Тихоокеанский флоты.  Документы готовил весь личный состав ИВЦ, в Ленинград ехали мы с Шкапиным, для меня поездка оказалась последней в моей службе. Игра, как и все предыдущие, имела определённый успех и вносила новизну в усилия штабов для повышения боеготовности и боевой способности наших флотов.
7-го февраля  оперативные группы возвращались домой, наш и «тихоокеанский» самолёты ТУ-104 временно базировались на аэродроме в городе Пушкино, под Ленинградом, стояли заправленными и готовыми к вылету. Первым взлетал самолёт на Дальний Восток, мы их провожали. Вслед за ним взлетали мы. Уже взлетев, мы, смотревшие на землю из простого любопытства, видели, что под нами что-то не так, внизу, недалеко от аэродрома, всё горело. Как мы узнали позже, «тихоокеанский» самолёт с экипажем и всей оперативной группой рухнул, не успев набрать высоту круга, все погибли. Одновременно, в одно мгновение, Тихоокеанский флот лишился своего командования, включая Командующего флотом, ряда заместителей, начальников всех ведущих управлений штаба и соединений, опытнейших офицеров-операторов и т.д. Трагедия случилась ужасная. Флот остался (на какое-то время) без управления, а причина банальная, экипаж плохо проконтролировал  порядок загрузки, сказавшийся на нарушении центровки самолёта при взлёте. Чистой воды, халатность, повлекшая гибель экипажа и пассажиров. В авиации такое не прощается  и тут же следует наказание. Погиб и сам Командующий авиацией флота и члены семьи Первого секретаря Обкома края, случайно оказавшиеся попутчиками. В ВМФ был объявлен день траура. Но людей не вернуть, срочно были проведены кадровые перестановки, назначения и замещения. Некоторые опытнейшие офицеры с нашего флота убыли на замену погибших, некоторых я знал. Так, на должность Начальника Оперативного управления штаба ТОФ был назначен капитан 1 ранга Соколов Н.В., уступивший когда-то мне свою очередь на машину «Жигули» (историю её покупки я описал выше).
Наступила очередь подготовки и сбора материалов для диплома Вадиму. Конечно, пришлось это делать предельно скрытно, не привлекая внимания со стороны окружающих, работал под «прикрытием» материалов о «полководцах», одновременно, заканчивал отчёт и оформление результатов исследования. С отчётом было всё ясно, Командующий отказался от идеи, докладывать Главкому во время ленинградской игры, а авиационная трагедия позволила снять вопрос с повестки дня, через год я уволился. Кроме материалов, отправленных в Академию, на флоте не осталось ничего.
Мне довольно быстро и легко удалось продумать и построить алгоритм разработки дипломной  работы, обозначить и выделить для этого важнейшие блоки, продумать формы выходных боевых документов. Опыт у меня был немалый, я хорошо представлял себе методику работы, не раз применял её в текущей служебной  жизни. Вопрос оптимального распределения разнородных сил по районам и задачам, который я принял за основу, мы решали практически на каждой штабной игре. Так что, требовалось определиться с набором исходной информации и  расписать алгоритм решения. Остальное (программирование и оформление результатов расчёта) не представляло трудности, а требовало времени. 
Тогда же  Ирина решила взять несколько дней в счёт своего предстоящего отпуска и съездить в Москву, помочь своему отцу и Саше в домашних хозяйственных делах. И уехала, а через 3-4 дня от неё был тревожный звонок. Она сообщила, что, подклеивая обои в одной из комнат, внезапно оступилась и неудачно упала с табуретки. Следствием падения был перелом ноги в  пяти местах, из них три «пяточных». Она находилась дома одна, помочь было не кому. С помощью соседки вызвали «Скорую помощь» и теперь она в гипсе. Мне пришлось срочно вылететь и доставить её домой, но  с костылями.  Заживление ноги проходило медленно, и следы падения ещё долго доставляли массу неудобств, особенно, при погодных изменениях. Тем не менее, мы начали сборы к свадьбе Вадика, и вскоре выехали в Ленинград.
Свадьба готовилась с размахом и расходы на неё легли, фактически, на наши плечи. Мне пришлось залезть  в кассу взаимопомощи. Вообще-то, я не был сторонником такого разгула, целесообразнее эти средства было использовать в интересах будущей молодой семьи. Однако к моему голосу разума не прислушались, невеста мечтала и желала получить свадьбу с размахом, в ресторане, пригласив всех родственников (до пятого колена) и дворовую детвору. С нашей стороны, кроме нас с Ириной, были Валерочка, мой дядя, Александр Осипович (приехал из Москвы) и Юрий Борисович, мой двоюродный брат (из Челябинска, он оказался в командировке в Москве, и «подскочил»), с той стороны около тридцати человек. Так что, как видите, наши материальные затраты оказались несравнимыми с соотношением сил, причём, явно не в нашу пользу. На свадьбу, к её окончанию, чтобы поздравить молодых, прибыл весь класс Вадима во главе с курсовым офицером. Регистрация проходила в городском  Дворце бракосочетания, красиво и торжественно, это  подтверждают многочисленные фотографии. Мы были совершенно уверены, что брак будет удачным, ведь Вадик и тогда был просто идеальным по всем статьям. 
Вскоре Вадик прибыл в Североморск на преддипломную практику, с ним приехала и Ирина (его молодая жена). Мы обсудили с ним все дипломные вопросы, я передал ему заготовленные наработки, пояснил нюансы темы, настроил  на уверенный успех. А сам был удовлетворён тем, что мой многолетний труд не пропал даром, что удалось с максимальной пользой использовать его большую часть (достаточно оставалось и для будущего диплома  Валеры).
В советское время в армии было неписаное правило, каждый курсант выпускного курса должен был чётко определиться со своим политическим будущим. Лейтенант, приходивший в войска, становился воспитателем личного состава. Это было неизбежно, потому он либо вступал в партию, либо оставался комсомольцем, других вариантов не было. Вадима рекомендовали к вступлению в КПСС, но он отказался. И объяснял своё решение так, что «не созрел ещё и не желает, как баран, вступать сейчас только потому, что идут другие, готов служить там, куда направят, готов вступить, когда дозреет и завоюет репутацию». Конечно, это вызвало, мягко говоря, неординарную  реакцию со стороны партийных органов училища, хотя, юридически, он своим решением не шёл в разрез никаким законам и заповедям. Это был элемент повышенной требовательности к себе, отношения к своим поступкам. Я внутренне гордился им, его смелым решением, поэтому в той, непростой, ситуации не стал даже акцентировать внимание на этом. Моё, а главное, его самого, мнение подтвердилось. После 2-3-х месяцев  офицерской службы, на первом же отчётно-выборном комсомольском собрании части его избрали секретарём, и он в течении двух лет добросовестно трудился на этом поприще, получил рекомендации и вступил в партию. Таким образом, одновременно, повседневными делами, он зарабатывал авторитет в коллективе, выполняя служебные обязанности, по рангу, выше своих, штатных. 
Защита дипломного проекта у Вадика прошла блестяще, и в последних числах июня 1981 года был его выпуск, мы были свидетелями этого события. Он стал дипломированным флотским офицером с прекрасной профессией и был направлен для продолжения службы в НИИ ВМФ, в Подмосковье.  А, через пару дней, у него (и нас) произошло второе радостное событие в его биографии, родилась Оленька, его старшая дочь, наша первая внучка.
В средине своего первого офицерского отпуска, Вадик, Ирина и Оленька приехали в Москву, остановились в нашей квартире, Ирина с ребёнком осталась с Сашей и прадедом, Фёдором Филипповичем, а Вадим выехал в часть (100 км от Москвы), следовало представиться, доложить о прибытии и выяснить перспективы с жильём в гарнизоне. Вскоре им удалось получить комнатку в гарнизонной гостинице  и начать офицерскую жизнь.
Гарнизон представлял собой типовой военный городок с прелестным названием «Дуброво», в 50-60 километрах от МКАД по Дмитровскому шоссе, недалеко от городка космонавтов. Городок  уютно  расположился на территории московской области внутри  огромного лесного массива, со всех сторон был огорожен забором с одним КПП, с чистым воздухом, ягодами и грибами, рядом водоём. Дома, «хрущёвские» пятиэтажки, замечательный Дом офицеров, военторговские магазины, почта, поликлиника со стационаром, школа-десятилетка, детский сад. все необходимые предприятия бытового обслуживания, регулярное автобусное сообщение с Москвой и Ногинском. В общем, полная автономность и  всё, как в Североморске, ничего необычного. Разве это сравнимо с тем, что меня, молодого лейтенанта, когда-то встречало на Севере? Но с тех пор прошло, без малого, 25 лет.
Наше знакомство с гарнизоном состоялось во время нашего очередного отпуска, нам тогда пришлось «поискать» его среди лесов, но место очень понравилось. В одной части с Вадиком оказались два моих давних приятеля по службе в ИВЦ, капитан 2 ранга Пробылов  И.А. (он успел, после ИВЦ и неудачной попытки поступить в академию, послужить старшим преподавателем в Бакинском Высшем Военно-морском училище) и капитан 3 ранга Мехасик В.(после окончания академии).  Игорь Александрович стал заместителем командира части.
Свой первый отпуск Валерочка провёл у нас в Североморске, он мало чем отличался от недавнего школьника, но подокреп и повзрослел. Постоянно сопровождал маму, она была ещё с костылями, но уверенно шла на поправку.
На службе всё продолжалось без изменений. Полностью окончил оформление материалов по теме «полководцы». К тому же, началась обычная, для этого времени, подготовка к зачётным учениям года, после окончания которых, и написания отчётов побывал в Петродворце на заседании НКС.
Летом 1983-го года Северный флот должен будет отмечать своё славное 50-летие. В связи с этим, накануне с целевым визитом у нас побывали делегация Министра Обороны во главе с Маршалом Советского Союза Устиновым Д.Ф. и комиссия заместителя Министра Обороны по строительству и расквартированию войск. По результатам их работы флоту были, вероятно, выделены немалые дополнительные деньги. Это было заметно по тому, как стали  разворачиваться  дела флотских строителей. Город помолодел, приободрился, похорошел. Пропали заборы, появились новые тротуары, преобразился городской парк, украсилась центральная улица города, улица Сафонова. Высотными домами начали обустраиваться новые районы. Только жилищного фонда за два года было построено в несколько раз больше, чем  за все предыдущие годы.
1981-й год плавно перешёл в 1982-й. Наступил год, очень знаменательный для меня. Осенью у меня исполнялось 25 лет календарной офицерской и, одновременно, столько же «северной» службы. Незаметно пролетела целая четверть века, а вместе с ней, и вся наша молодость. И вновь, как много лет назад, возникла необходимость принимать очередное важное жизненное решение.  Безусловно, альтернатива тому, чтобы на какое-то время задержаться на Севере, имелась. Это, во-первых, присвоение очередного воинского звания, «полковник», гарантировало реальное продление общего срока службы на 5-6 лет. Этот путь, по моему разумению, не имел смысла. И, во-вторых, своевременно демобилизоваться, ничего не теряя, но и не приобретая. Задержка на Севере, конечно, имела глубокий смысл, если бы я располагал твёрдой уверенностью, что Валера, окончив училище, продолжит офицерскую службу, именно, в Североморске. В этом случае, он сохраняет за собой право на нашу, североморскую, квартиру и, одновременно, «московскую бронь». Но до наступления этого события должно пройти 4 долгих года. Каким-то шестым чувством мне удалось уловить в воздухе запах серьёзных перемен, что-то приближалась. События последующих лет в стране, «перестройка» и, связанная с этим, вакханалия с армией показали, мы опять поступили правильно. Был ещё один, маловероятный вариант,  перевестись в Москву в текущем году и продолжать служить там, сколько получится. И я использовал этот шанс, снова написал рапорт на перевод, но опять получил отрицательный ответ (я уже другого решения и не ожидал). Тогда, совершенно продуманно, в средине 1982-го года подал командиру рапорт на увольнение, для большинства моих друзей он стал полной  неожиданностью (точнее, для всех, кроме Тимонякина В.Д., который в делах редко руководствовался своим мнением). Я почему-то надеялся, что командир (мы в течение многих лет были приятелями) вмешается в процесс и сможет повлиять на его результат. Однако он подписал его и направил по команде. Рапорт долго ходил по инстанциям, контр-адмирал Лебедько В.Г. пытался отговорить меня, но мои доводы его убедили. Я опирался на реальные обстоятельства и понимал, мои перспективы  дальнейшего служебного роста истощились и полностью исчерпались (на этот момент я перехаживал в звании 3 года), но и применения в ином качестве себя не представлял. Потому, военную службу всё-таки в ближайшее время придётся заканчивать, и с этим фактом следует считаться. Мне были знакомы офицеры, которые усиленно цеплялись за любую возможность удержаться. Они были готовы только к такому повороту событий, потому, сознательно шли на любые жертвы, вплоть до  перехода на должность с понижением. У них, как правило, по разным причинам не хватало выслуги. Моя ситуация была в корне иная, своей выслугой я мог поделиться с другими, её было в избытке и такой проблемы для меня не существовало. Мое образование (военное и общее, гражданское) позволяло иметь достойную перспективу и в иных условиях. К тому же, я был уверен в себе и совершенно не «комплексовал» по этому вопросу. Несколько забегая вперёд, замечу, что ответ, на сей раз положительный, на  рапорт об увольнении, пришёл в конце года, однако меня с ним ознакомили, почему-то, только в конце января следующего. Тогда же (вместе с приказом), мне была вручена и завершающая армейская награда, медаль «Ветерана Вооружённых сил». Я расставался с армией, но за мной сохранялось право ношения военной формы и личного оружия (офицерского кортика).
Тем не менее, мой последний служебный год был не менее простым, чем все предыдущие, хотя и весело, как обычно в таких случаях, праздновались все юбилеи. Я как-то, вообще, старался не думать о своём скором увольнении. Начало учебного года снова совпало с подготовки к КШУ в Ленинграде (я не поехал, во всём готовилась замена мне, направлены были другие офицеры). Игра прошла успешно. Высокую оценку получили наши новые документы, их разработка теперь стала нормой, к ним привыкли операторы  штабных постов и умело пользовались, в этом успехе я видел и  свою заслугу.
Написав, теперь, рапорт на увольнение, я, в ожидании ответа, решил собрать всю информацию по историческим и расчётно-справочным материалам, разработанным мною за все 13 лет службы в ИВЦ. Такой перечень персональных разработок мог в дальнейшем пригодиться. В делопроизводстве существовал специальный формат, позволяющий фиксировать и накапливать результаты военно-научной работы каждого офицера. Количество и тематика таких работ могла быть использована для ссылок  при дальнейших публикациях статей в тематических журналах и даже при написании диссертаций. Такой официальный документ подшивался в каждый из трёх экземпляров «Личного дела офицера», в случае увольнения, хранился вместе с личным делом в военкомате и архиве МО. На составление этой «Справки» ушло немало времени. Многие материалы, которые  устаревали, периодически подлежали уничтожению, теперь пришлось восстанавливать по соответствующим «Журналам учёта», но справку составить удалось, сохранив в ней, по моему убеждению, наиболее ценные. 
В этом году у Валеры состоялся первый морской поход. И он тоже, как и Вадик, когда-то, привёз мне портсигар, сувенир  зарубежного производства, который и сегодня  хранится, и дорог, как память.
Понимая неизбежность  приближающейся демобилизации и скорый наш переезд в Москву, мы приобрели цветной телевизор (огромный ящик, они только начали появляться в продаже, он верой и правдой прослужил нам 17 лет и был выброшен в рабочем состоянии) и холодильник «Бирюса» (между прочим,  добросовестно работает и сегодня на даче). Иных приготовлений не вели. Честно говоря, вообще мы пока плохо представляли себе предстоящие жизненные перемены.
Летний период всегда оставался насыщенным, лето на Севере короткое, учебных мероприятий всегда  достаточно много. Однажды, мы стали свидетелями, как вошла в Кольский залив и стала на Североморский рейд новейшая подводная лодка «Щука», пришедшая с завода из Северодвинска. Огромный катамаран, водоизмещением в сорок тысяч тонн, с 24-мя ракетами на борту, всплыл и занял, как казалось, всю акваторию залива. Когда-то так мы встречали авианесущий  крейсер «Киев». Да, наш флот качественно очень изменился за последние годы, стал неузнаваемым, даже для нас.  Отпуск я спланировал себе на осень, т.к. после морского похода ждали Валеру. Так всё и произошло.
Сразу после зачётных учений мы с Ириной уехали в отпуск, сначала в хостинский санаторий Северного флота «Аврора», рядом с Адлером, затем погостили в Москве и в Перми. Находясь в Москве, разыскали гарнизон, в котором теперь служил Вадик, побывали и познакомились с его первым жильем. В Перми нас застало известие, в годовщину Советской милиции и день моего 46-летия, скончался, глава партии и государства Брежнев Л.И.. Как всегда в таких случаях ждали серьёзных перемен. Так уж было принято, каждый очередной новый руководитель, приходивший к власти,  старался  первым  шагом отметить свой приход и как-то «порадовать» свой послушный народ. Проблем в стране накопилось много (куда ни глянь, одни проблемы). Не случайно, те 18 лет, в течение которых Брежневу удалось  сосредоточить и удерживать в своих руках всю полноту партийной и государственной власти, отмечены в народе, как «застойный период развитого социализма». С его уходом началось ускоренное скатывание Великой страны в бездонное болото, которого мы тогда ещё не наблюдали, но газовые запахи из топи уже просачивались.
 Возвращаясь из отпуска, я был совершенно уверен, что положительное решение о моём увольнении пришло из Москвы. Но, оказалось, оно поступило в последних числах декабря, а меня поставили в известность в январе, когда приказ пришёл в ИВЦ. Нас, отпускников, Североморск, как всегда, приветливо  встречал  последней, двадцать шестой,  северной зимой.  Заканчивался 1982-й год.
Пришел 1983-й. Получив выписку из приказа Главкома, начал последние приготовления, на которые мне отводилось два месяца. И, прежде всего, согласно правилам, я обязан был пройти полное медицинское освидетельствование в стационаре Центрального госпиталя Северного флота. Так, завершив предварительную подготовку, я оказался на госпитальной койке, и три недели пролежал в госпитале. Там же, совершенно случайно, встретил  Олега Мясина, своего «мордовского» друга. Последние годы мы служили с ним в разных местах и редко встречались, теперь и ему предстояло то же самое, что и мне. Мы когда-то вместе пришли в армию, одновременно и покидаем её. Пройдя все исследования, был признан годным, без ограничений, к нестроевой службе и подлежал увольнению  из Вооружённых сил в запас «по возрасту» с сохранением всех льгот. Таким образом, была подведена жирная черта под всей моей многолетней действительной службой.
Захотелось снова остановиться, вернуться немного назад и пофилософствовать по вопросу выбора профессии. Теперь-то я понимал, как, уходя в военное училище, я плохо представлял себе свое военное будущее. Оно, в целом и в частности, кроме внешних атрибутов, долго ещё оставалось неопределённым и даже призрачным, по крайней мере, года два. И во всём, главным образом, в перспективах,  расчёт был основан и  ограничивался комплексом жизненных случайностей. Тогда казалось, что, надев, однажды,  желаемую форму одежды, сразу обретаешь и  соответствующую профессию. Родители, к сожалению, в силу объективных, да и субъективных, причин, оказались не готовыми помочь, они просто очень любили нас с Борей, и доверяли нашей интуиции, так, в результате, выбор остался за нами. Я же в отношении  своих сыновей, в своё время, постарался поправить ситуацию и, как сумел, принял максимальное и  непосредственное в этом участие. Однако сегодня понимаю, что не всё оказалось правильным до конца, но мои золотые дети ни разу не высказали мне претензий. Они посчитали важным учесть реальные жизненные обстоятельства своего времени, и распорядились своими рекомендациями и пожеланиями в отношении  детей, соответствующим образом, и тоже по-своему правы. Осуждать такое поведение взрослых, не имеющих под руками чёткой методики, не следует, им помогает родительская интуиция. Все дети в раннем возрасте гениальны, причём, каждый из них гениален по-своему. Потому, конечно, необходимы научно разработанные  рекомендации детских психологов, помогающие разглядеть, ещё в раннем возрасте, хотя бы предварительные задатки ребёнка, наблюдать и способствовать их развитию. Только тогда и может стать очевидной и безошибочной высокая вероятность правильного профессионального выбора в дальнейшем. Низкий уровень социального статуса молодых родителей и  защищённости ребёнка есть прямое следствие того, что, наверно, только один  на сто тысяч рождённых гарантирован рассчитывать на достойное детство и правильное, целенаправленное  воспитание. Это, к сожалению, главная беда страны и всех её последних поколений.
И так, оставалось рассчитаться с частью и финансово-материальными органами. Искренне тёплое прощание состоялось в ресторане, наполучал поздравительных адресов и подарков, многие из которых хранятся и сегодня. В общем, всё,  как это было заведено, традиционно.  В начале марта впервые в жизни вынужден был обратиться в милицию, следовало получить паспорт, взамен «Удостоверению личности офицера». Я призывался в армию со «Свидетельством о рождении», паспорта у меня никогда не было. Когда-то, в 1952-м году, дома разгорелся спор, пришла моя пора получать паспорт. Я хотел, одновременно, сменить своё имя. Сами понимаете, моим тезкой был «отец народов», хотя этот факт ни как не был связан с его именем, но отец страшно испугался моей идеи и категорически запретил даже думать об этом. В знак протеста я решил  получение паспорта отложить до лучших времён, вот они и наступили. 15-го марта 1983-го года я стал полноправным Гражданином СССР (без ограничений) и обладателем подтверждающего документа.
Как быстро и незаметно пролетело время. Кажется, совсем недавно, я, молодой (и холостой) двадцатилетний лейтенант, впервые ступил на 1-й путь перрона Мурманского железнодорожного вокзала. Сколько за эти годы осталось позади, людей и событий, радостных и печальных. Подытожив всё прожитое, я ответственно заявляю, вся моя зрелая молодость отдана службе в Военно-морском флоте и, в частности, Северному флоту. Мой послужной список даёт мне полное моральное право ходить с высоко поднятой головой. Без всякого пафоса, мне не стыдно за то дело, которым занимался 30 лет и смотреть окружающим в глаза. И я всегда буду гордиться своей, однажды, и навсегда, выбранной военной профессией и деятельностью, которой дорожил, отдал ей все свои силы, годы и умения. Теперь, с лёгкой грустью, заканчивая свой северный этап жизни, уже в ином качестве, старшим офицером и дедом по статусу, я покидаю  замечательный заполярный край, оставшимся мне самым родным  домом. Мне всегда будет не хватать товарищей и друзей, с кем довелось служить долгие годы, сопряжённые с невзгодами, и навсегда  останусь верным во всём флотскому братству и его традициям. Это моя, третья присяга в жизни. Я навсегда сохраню  благодарную память о Вас, мои ближайшие наставники и боевые товарищи, адмирал флота Чернавин В.Н., контр-адмиралы Искандеров М. Д., Шиндель Д.И., Лебедько В.Г., Калашников Ю.Н., Журавель В.С., Дудин В. И., Лобанов Л., Соколов Н.В., капитаны 1 ранга Гудков Б. Д., Левин Е.Г., Готгильдиев И.С., Шапошников В.В., Торянник А. Ф., Фельдман В.Ф., Смирнов В.Н., Петухов Г.П., Тимонякин В.Д., Старцев В., Пробылов И. А., Родионов С., Ряховский Г.С., Луговский А.О., капитаны 2 ранга Орлов Н.Н., Савин В.И., Плотников Ю.В., Размыслович В.Г., капитаны 3 ранга Нейно А.В., Гернер М.М., Иванищев Г. И., Кошелев Е.А., Шкапин В., Разинков Г., Блинов А. и многие, многие другие.
                Февраль 2012 г.