"Поезд медленно покатил вдоль перрона, проплыли знакомые пейзажи привокзальной Москвы, а чуткие наши ушки уже фиксировали задорный девичий смех, причем, прямо-таки из нашего купе..."
Витька Грязнов всегда был слегка придурковатым, но тут прямо превзошел самого себя. Звонит мне и говорит радостно:
- Сань! Билеты взял, в купе, четыре места!
- Зачем четыре? Нас же двое!
- Э-э, чертяка! Да ты еще и дебил, к тому же! Подойдем к кассе перед отъездом, толкнем каким-нибудь двум девчонкам (тогда билеты безымянные были), а может и так подарим, если хорошие будут. Купе-то наше! Вся ночь впереди! Их двое, нас двое! Соображаешь? Все с собой есть! Ну? Гений я или кто!?
Из-за проблемы с билетами встретились за час до отхода.
- Время много! – рассуждал Витька. – Торопиться не будем! Козыри наши, имеем право на выбор!
- Давай сначала махнем по маленькой! – здраво предложил я. – А то знобит чего-то.
- Ты не заболей перед такой-то ночью! – разлил по стаканчикам Витька. – А то будешь лежать кряхтеть, вместо делов-то!
По маленькой-то, по маленькой, а бутылочку выпили.
- Все! Ты иди к этим кассам, а я уж к тем! - скомандовал Витька, и мы рассредоточились в поисках потенциальных попутчиц.
Надо сказать, что на тот момент даже мне было сорок четыре, а Витьке (Виктору Васильевичу) глубоко за пятьдесят пять, к тому же он был уже дважды дедом. Но молодецкий задор его сильно сохранился и здорово досаждал во время совместных с ним командировок.
Видимо, по этой причине и в связи со страшным выхлопом изо рта все, более менее молодые и стройные шарахались от нас как черт от ладана, а после предложения взять билеты даром, одна из них направилась в пункт правопорядка.
За пятнадцать минут до отхода подвалили к нам две толстые бабы с клетчатыми сумками, но мы им с возмущением отказали.
- Ну и козлы! – спокойно отреагировала одна их них и пошла прочь, лениво поигрывая огромным, сравнимым только с ее сумкой задом.
Были еще пьяный мужик и какой-то солдатик с двумя мешками через оба плеча.
Ничего подходящего не нашлось, спекулировать Витька не умел, потому он отправился в кассу возврата, сдал билеты, и мы побежали к поезду, до отхода которого оставалось минуты три-четыре, не больше.
Вскочив в последний хвостовой вагон, мы чуть передохнули в тамбуре и медленно поплелись на свои места. Пришлось пройти полпоезда, пока не попали в свой вагон.
Поезд медленно покатил вдоль перрона, проплыли знакомые пейзажи привокзальной Москвы, а чуткие наши ушки уже фиксировали задорный девичий смех, причем, прямо-таки из нашего купе.
Витькины глаза стали круглыми как у рожающей совы, рот его искривился в мерзкой улыбке, голубого цвета глаза побелели. Это означало, что Виктор Васильевич достиг крайней формы возбуждения.
Он первым рванулся в купе и тут же вылетел оттуда, будто его обдали крутым кипятком или же он там увидел расчлененный труп. Забежав за мою спину, он стал бессмысленно тыкать пальцем в сторону купе, что-то несвязно мыча
Последний раз я видел Грязнова в таком состоянии, когда он, по пьяному делу, прислонился голой задницей к раскаленным камням в сауне.
Пришлось войти купе и мне. Я, может не так бы и удивился, если бы не знал сладострастные Витькины планы на ночь. Вот меня смех-то и разобрал. Я ржал как сумасшедший, как молодой жеребец по весне. Я затыкал себе рот, пытался уткнуться в подушку, пил минералку выгнув крутой дугой спину. Но ничего не помогало. Стоило мне взглянуть на наших новых соседок, как опять сам собой начинал кривиться рот, трястись плечи и я вновь заходился в диком, первозданном хохоте.
- Ноу! Ноу! Это он не из-за вас! Нет-нет! – тушил Витька разгорающийся международный скандал. – Он ненормальный! Ну, крэзи он, простой рашен крэзи!
Наконец, под воздействием его мощных пинков я был удален в тамбур.
- Очнулся, гад! Оторжался на всю жизнь, гад! Опозорил перед всем вагоном, гад!!! Вот здесь и просидишь всю дорогу! Гад, такой!
Проблема в том, что Витька не умел ругаться матом. Сами слова-то он знал, но вот формировать из них объемные выражения не умел. Такого его мама родила!
Не успели мы поостыть, как влетела взъерошенная проводница и заверещала, как курица, которой только сейчас рубанули голову топором.
- Ссыти здесь, гады! А я убирай вам, гады! Сейчас милицию ... у-у, гады! И помчалась прочь с Витькиной купюрой в кулачке.
- В Питере отдашь! – злобно выдохнул Витька.
- Ну, конечно! Кто все заварил?
- Значит так! Спокойно входим. Здороваемся. По-нашему! Здрасьте, мол! Мы же у себя дома! Чего язык-то кособочить?
- А если меня опять смех разберет?
- Не разберет! – посмотрел на меня Виктор так, что я сразу понял: «Нет, не разберет меня смех! Может так статься, что и вообще уже никогда не разберет».
Вошли. Поздоровались. Соседки, как воробушки в дождь, прижались друг к другу и смотрели на нас круглыми глазами.
Одна их них протянула нам билеты и опять испуганно прижалась к подружке.
- Нет! Нет! Нам билеты не нужны! Проводнице, проводнице покажете, потом! – улыбнулся Виктор.
Соседки разом закивали головками и тоже широко заулыбались.
Вообще, когда женщина улыбается, общее напряжение как-то спадает, некая легкость наступает в общении.
- Ну! А мы соседи ваши! Я Виктор, а это Олег, дружок мой!
Тут Витька взял, да и поцеловал им обеим ручки. Меня после этого он уже не целовал никогда, ни после даже литра, ни после сколько.Я ...не давался!
Мы, как смогли, раскланялись и принялись выкладывать на столик закуски и выпивки. Соседки что-то шепнули друг дружке и собрались полезть наверх. Нижние места жадный Грязнов себе оставил.
- А как же! – искренне удивился Виктор. – А за знакомство! А за фрэндшип! И все такое!
Соседки опять дружно закивали кудрявыми головками, покорно слезли вниз и уселись у окна.
- Водка! – торжественно объявил Грязнов, выставляя на столик 0,75 «Столичной». - Есть и коньяк! КОНЬЯК, понимаете! Ну, вот есть конь - это лошадка такая у нас, а есть як – бык в горах, такой весь лохматый! А вместе будет коньяк! Андестэнд?
- Та! Та! Андестэнд! – тревожно защебетали попутчицы.
- Ну, слава Богу! Договорились! – подмигнул мне левым глазом Витька. Мол, наши девки, никуда уже не денутся.
Он торжественно разлил коньяк девушкам, самим водку, высоко, как в пионерском приветствии поднял стаканчик и провозгласил первый тост:
- За дружбу! За взаимопонимание между народами!
Несмотря на витиеватость слов, все дружно выпили. Девушки, увидев КАК мы пьем и закусываем ...краем рукава, опять испуганно полезли наверх.
- Пускай себе лезут теперь! - смилостивился Витька. - Пускай полежат, дойдут, сомлеют, раздраконятся пока! Нам же потом легче будет, а то вечно путаемся в этих ихних пуговицах, крючках, веревочках разных. Тебе какую, поменьше или ту, здоровую!
- Ты, Витек, совсем, я гляжу, допился! Неприятностей захотел? Мы, вообще-то в служебной командировке! Просекаешь! Я офицер, и ты с режимного предприятия! Понял, нет! А СПИД!? Совсем рехнулся?
- Да, ладно! Их проверяют на границе! Хотя могли и у нас подхватить! Прав ты, прав! Потом делов не оберешься! Да и презами не запаслись. Эх! Не везет, так не везет!
Вскоре пришла проводница, отобрала билеты, принесла чай и,поведя очами вверх, шепотом сказала:
- Вы мне тихо тут! Если выпить или еще чего, все ко мне! – и добавила громко: – А вы, дамы спускайтесь вниз. Вам места мужчины уступили.
Попутчицы наверху завозились и стали спускаться вниз. Видать чего-то всё-таки по-нашему понимали! А мы с проводницей Людой и вещами прошли в ее служебное купе. Ночь прошла бурно, в плотских утехах. Пришла Людкина подруга, было и выпить, и закусить, и «еще чего», и все остальное.
Утром, в Питере, я навешал на переплетающие руки совершенно пьяного Витька наши пожитки и оправил его на выход, а сам пошел попрощаться с теми соседками.
Милые девушки улыбались и долго кивали маленькими блестящими головками.
Да и все бы ничего, но ЧЕРНЫЕ они были, ну как антрацит, как сапоги у моего прапора на утреннем разводе, как старинный рояль у нас в клубе. При всем этом ладошки и широко раскрытые в улыбке рты их были наоборот белорозовые. Из Нигерии они были, вот именно так, неполиткорректно называлась их страна.
Одна из них, расчувствовавшись, чмокнула меня в щеку, задев краешек пересохших с похмелья губ. Толи от вчерашнего, а скорее от поцелуя этого я рванул в межтамбурное пространство и освободился там от всего разом.
Истошно заорала подруга Людки, стоящая у вагона на перроне, я вышел на перрон и увидел довольно большую толпу у противоположной стороны платформы. Оказалось, Витька, выйдя из вагона, пошел по платформе не вдоль, к Московскому вокзалу, а поперек и рухнул на противоположные пути. Метра полтора там было. Слава Богу, хоть поезда не подходил в тот момент!
Общими усилиями Витьку вытащили наверх, вся водка была разбита, левая половина Грязновского лица превратилась в бесформенное мессиво, состоящее из распухшей губы, ободранной щеки и разбитой вдрызг брови. Посреди всего этого горел страстным огнем оплывший, полуприкрытый глаз.
Еще через полчаса мы сидели в кафе уже на Финляндском, Витька посасывал водку из коктейльной соломинки и закусывал миллиметровыми кусочками колбасы, которые я ему вводил через перекореженный рот при помощи сложного спиралеобразного устройства, сделанного мною из обычной канцелярской скрепки.
- Что, Витек? – спрашивал я его почти всерьез. – Обратно опять четыре билета брать будем!
- Ны-ы-ы-ы! – страшно хрипел Грязнов и отчаянно мотал головой.
Ясно, что звали его с тех пор Витя -Африка, несмотря на почтенный возраст и служебные заслуги