Депрессия, которая ощущается даже на физическом уровне: не только душа, но и мышцы болят. Решила зайти в магазин, не знаю зачем. Продавец обрадовалась — носит мне много, все, что можно… кажется, даже искренне восхищается.
Останавливаюсь на сиреневых сапогах. Не представляю, как они будут сочетаться с моим зеленым пальто, но так и хочется сделать что-нибудь эдакое, чтобы потом заслуженно и с удовольствием заниматься самобичеванием еще неделю!
Вдруг в магазин врывается женщина: рыжая, удивительная, как шаровая молния, вся светится — то ли оттого, что вся одета в оранжевое и розовое, то ли просто по контрасту со мной и с моими тоскливого цвета сапогами. Смотрю на нее и думаю: как она прекрасна в своих оранжевых колготках!
Денег у меня недостаточно ни на карте, ни в кошельке, иду за два квартала в банк. Банк не работает. Еще два квартала в другую сторону. Отказаться от покупки нельзя: продавец так искренне тратила на меня свое время, что теперь я, как честный человек, просто обязана купить эти баклажановые бутсы.
Возвращаюсь в магазин. Имбирная незнакомка уже выбирает третью пару туфель и вторую сумку, не считая тройки прекрасных шарфиков фруктово-ягодных оттенков! На кассе мне, как всегда, ненавязчиво предлагают средства для ухода за обувью, от которых я уже научилась отказываться, и говорят, что если я куплю еще четыре пары обуви в течение ближайших двух недель, то получу какой-то там безумный подарок. А я в очередной раз думаю: какие же низменные чувства будят в нас эти акции! Прекрасно понимая, что за пять пар обуви в месяц от депрессии я до лета не смогу оправиться, говорю:
— А отдайте «мою» пару женщине. Она так много покупает… Ей будет приятно!
Низменные чувства просыпаются теперь уже у кассира:
— Вы, — говорит, — лучше их нам оставьте!
— А почему же это вам, — включается в разговор Леди Имбирек, — давайте я вам лучше пригласительные в наш театр дам!
Тут уже мой альтруизм отступает под натиском низменных чувств:
— А почему же это им? Я тоже в театр хочу! — говорю я, а она смеется:
— А вам, девушка, я свою визитку дам, вы мне позвоните, и я вас приглашу. Как вас зовут?
Выслушав все приличествующие подобному случаю восхищения моим прекрасным именем (слышали бы все восхищающиеся, что о нем думали мои одноклассники, когда мы учились в школе и в моде были Дианы, Анжелы и Снежаны!), я благодарю и думаю, как приятно делать добрые дела. Принимаю визитку по всем правилам хорошего тона — двумя руками и узнаю, что Цитрусовый Десертик — не кто иная, как продюсер одного из ведущих московских театров.
В общем, все довольны, энергетический порыв добра выводит меня из синего спектра эмоций. От чека своего я добровольно отказываюсь, причем вид у меня, наверное, достаточно невменяемый, так как продавец голосом нотариуса почему-то несколько раз спрашивает, отчетливо ли я осознаю, что делаю, намекая, видимо, на то, что с новыми сапогами может что-нибудь случиться. На что я, нисколько не сожалея, радостно киваю головой с гордым осознанием того, что мой чек положен на алтарь искусства.
В эйфории, сжимая визитку в руке, еду домой. Несколько раздражает то, что к моим размышлениям о теории всеобъемлющего добра постоянно примешиваются практические идеи по комбинированию фиолетовых сапог с другими вещами в моем гардеробе. А через двадцать минут поездки в метро розовое облако этого добра окончательно растворяется в мутной дымке необходимости оправданий перед домашними за покупку очередной пары такой непрактичной обуви. Стыдливо пряча огромный пакет за спиной, прихожу домой и отчетливо понимаю, что, конечно же, никуда звонить и ничего просить я не буду. Что я ей скажу? «Здрасте, это девушка с сиреневыми сапогами из обувного магазина?»
Или все-таки позвонить?