"Слыш-ка, сходи в чулан, принеси малинового варенья, нездоровится мне". Бабушка, непривычно смирная, сидит в любимом деревянном кресле, укутавшись в толстую шаль.
Выхожу в сени. Там в персональном закутке за хлипкой дверцей затаился почтенного возраста деревянный шкаф - хранилище давно привычного: круп, грибов, варенья, мёда, да мало ли чего ещё, запасённого впрок. Были времена, когда в этом привилегированном убежище не хватало места, и тогда не столь уважаемых постояльцев, как, например, пустая тара, выдворяли просто на пол. Но с началом войны именно бывшие изгои заняли пространство на полках. Прежние премьеры шкафа, сжавшиеся до размера кулёчков, пакетиков и экономных баночек, на большую площадь не претендовали.
Прекрасно представляя себе этот "пейзаж", я раскрыла створки и обомлела: на центральной полке, на переднем краю, откуда ни возьмись, красовались две старинные фигуристые кринки, доверху наполненные вместо раз и навсегда предписанного им молока чем-то абсолютно чужеродным.
За прозрачным стеклом* посудин теснились густо-коричневые окатыши, слегка отсвечивающие будто полированной поверхностью в сумрачное пространство чулана. Казалось, они сплотились в желании сберечь жар и энергию, которые - это было ясно - несли в себе.
Захотелось погрузить в них пальцы, ощутить их гладкую твёрдость и, стискивая в горсти неуступчивые, увёртливые комочки, пытаться пересилить их упрямую неподатливость.
Сами кринки, прежде такие вальяжные со своим банальным молоком, выглядели смущёнными, подобно женщине, вырядившейся в несвойственную ей одежду. Они старались не лезть в глаза, выставляя напоказ только странную начинку.
Никогда я не видела подобного, но, преодолев оторопь, разгадала это таинственное нечто.
В нашем патриархальном быту безраздельно царствовал чай. Кофе, если крайне редко и возникал, то исключительно лишь молотый, в унылого вида и линялого цвета картонках с предостерегающей надписью "Кофе молотый, с цикорием". Никому он не нравился, никто его не жаждал, да и зачем он нужен, если есть чай, который в любую пору и по любому поводу хорош и кстати! Но вот в последнее время и чая не стало. Заваривали сушёную морковь, или травы, или ягоды.
Внезапно явленные зёрна манили поблескиванием, изяществом безукоризненной огранки и непривычным по чистоте и силе ароматом. Ухватив драгоценную - сахар! - баночку с вареньем и одну из кринок, я возвратилась к бабушке, успевшей издать уже не один поисковый звуковой сигнал.
- Дак ты где это провалилась?
Я выставила трофей на стол.
- А, да это Шурка вчера принесла. Говорит, вакуированные больно брали, а их и было всего ничего, не всем и хватило. Ну, видать, интересно ей стало, взяла и себе.
В первые же недели войны наш городок заполонили беженцы, большей частью эвакуированные организованно; многие являли собой интеллектуальную элиту из столицы, и аборигены внимательно присматривались к ним, как к представителям буквально иной цивилизации. Примечали всё, многое и перенимали.
Шура снимала у нас комнату, хоть и была из местных. Работала она заведующей продовольственным магазином, где как раз отоваривали приезжих. Вечером делилась с нами подробностями.
- Поехала на базу за обычным товаром. Получила, собралась уезжать, а тут заведующий и говорит: "Возьми ещё вот кофе в зёрнах". А как цену назвал, я и глаза выпучила: кто покупать-то будет? А он: "Бери-бери, найдутся такие, не хватит ещё!". Приезжаю в магазин, там очередь уже, ждут новое поступление. Мы разгрузились и кофе тоже выставили, а от него же запах! Тут все, как помешались: ах, кофе, боже мой, кофе! Денег ни у кого нет, и что им этот кофе, а хоть сто грамм зёрен, да купят. Были люди побогаче - писатели же, так один из них полкило взял! И от прилавка отходят все, как именинники. Жалели очень, когда закончился, его же чуть-чуть было.
- Тётя Шура, а вы что, любите кофе?
- Давай не спрашивай, вот попробуем, тогда и разговаривать будем!
Малина бабушку ещё не оздоровила. В отличие от обыкновенного, сидит в сторонке, только команды подаёт:
- Хватит языком-то болтать, сама напросилась, давай, смалывай уж зёрна-то!
Мельница наша была создана для чего-то другого, но пару столовых ложек зёрен измельчить удалось. На электроплитке вскипятили воду, запустили порошок, Шура пожертвовала из своих тайных запасов толику сахара. Подождали, пока муть осядет, разлили по чашкам - аромат дьявольский покоя не даёт!
Делаем по глотку и тут же смотрим друг на друга: у всех, что ли, такая кисловатая горечь? Опять глотаем, опять в недоумении, а бабушка так просто негодует - и чего народ с ума сходит? И выплеснули бы, да сахар драгоценен! Допиваем, как наказанные. Ещё и не спали потом полночи.
Прошло много лет. И я, давно закоренелая кофеманка, когда в очередной раз вижу в витрине хорошего магазина прокалённые солнцем и плотно набитые его энергией кабошончики, идеально выточенные волшебным мастером, неизменно вспоминаю две нелепые из-за странного содержимого кринки и незнакомых мне людей, которым в то трагическое время выпало непередаваемое удовольствие: вдохнуть волнующий аромат, сделать глоток-два густой горячей жидкости и чуть переждать, пока тепло и энергия не проникнут, кажется, в каждую твою клеточку.
_____________
* это были не привычные нам глиняные, а прозрачного стекла старинные невысокие криночки с широкой горловиной.