Профессор Громов

Лидия Кашуро
Громову Виталию Петровичу (1926 - 2007)
социотип ISTJ "Горький"
http://www.youtube.com/watch?v=wPpcxmqVrDc&feature=fvsr


      В ту пору я силилась понять что есть такое любовь. Которого, как мне думалось, любила я выбрал другого человека. Их свадьба намечалась на конец июня. Надо отдать должное – объявлено мне об этом было не сходу в лоб, а после определённой подготовки. Спасибо.
     Мысли мои кружились вокруг одного этого события и, набравши оборотов, ударяли куда-то в висок: «женятся! женятся!»
     Навязчивые мысли мне свойственны, вообще, и от них я стараюсь отвлекаться чем-то ярким и манящим. В этот раз рисовала. Холст, масло, беличьи кисти, учительница, её каморка  и лозунг над входом «Живи быстренько – умри молоденьким!» - все будоражило, веселило  и здОрово отвлекало.
     Сейчас я шла с урока живописи по темной городской улочке. Впереди на углу, вокруг долгожданного фонаря роились мошки. Они кружили-кружили: «женятся?-рисую!, женятся?-рисую!....»  Ну, вот, блина…опять…
     Я побежала, чтоб мысли и мошки не путались в общую кучу. Добежавши, наткнулась на усохшего, лысого малорослого старичка. Я узнала его - профессор с моего факультета, спец по функциональному анализу, господин Громов.
     Лично я его лекций не слышала. Да и он большую часть времени проводил за дверями кабинетика рядом с университетской столовой под табличкой
      «Лаборатория Функционального анализа, руководитель проф. В.П.Громов»
Что В.П. это Виталий Петрович известно было потому как он был притчей во языцех местных математиков – константа, любопытнейший радикал…и я сходу спросила: «А Вы помните свою первую любовь?»
     Он улыбнулся и, едва взглянув на меня, опять опустил глаза:
     «Эко Вы, барышня, резво! Помню. Нина. Хотела замуж, приехала ко мне в Москву. Да я не мог - мне ещё доучиться надо было. И она вышла за другого, ждать не стала. Я тоже на другой женился – век прожил. Любовь немножко глупость. Сходятся если, то по необходимости, да и расходятся»
      Он говорил четко, никакого смущения не отмечалось. Но что-то, видимо, всколыхнулось и он остановился, попросил меня встать под освещение. Фонарь осветил меня полностью. Ну, а профессор, я бы сказала, отсканировал.
      «Так-с очень даже красивая барышня. Замужем?»
      «Нет-нет»
      «А, это. Так Вы не волнуйтесь – образуется»
      Тут уж я рассмеялась. Оттого что вовсе не верю будто хоть что-то само собой образовывается. Но мне не это было важно. Скорее, я хотела понять любовь, построить теорию что ли, а практика с теорией, ребят, сходится редко. Если в эксперименте. А, может, я и не любила – просто экспериментировала? Вот они и женятся, а я рисую. Рисую любовь в виде разных математических символов…
      «Ой, Виталий Петрович, по-моему, такие как я не заводят семьи»
      «Да!? Однако-однако…дело Ваше, голубушка. Вы откуда меня знаете? Вот я Вас совершенно не знаю. Вас как зовут?»
      «Так я физмат закончила. Да и нас с Вами ещё Мандрыгин хотел познакомить. Не случилось тогда»
      Мы прошли молча метров пятьдесят, наверное, поминая – Мандрыгин умер два года назад. И Громову и мне был он если не добрым другом, то хорошим товарищем. Точно.
      «Ну, да. Ну, да. Лев Василич. Жаль, ушёл рано. А зовут то Вас всё-таки как?»
      «Лида»
      «А… Это не Вашу ли статью скандальную с соцопросом Лев Василич пристроил в университетскую газету?»
      «Мою. И таким путём я сразу из хорошей девочки Лиды для всего курса превратилась в плохую»
      «О, как! Напомните, чего Вы там понаопрашивали-то?»
      «Два вопроса к студентам-пятикурсникам, кандидатам-преподам и профессуре. Что они думают о системе аспирантуры и «преобразуется ли мир наукой?»»
      «Ого! И?»
      «Нейтрально высказались двое, остальные охаяли матерно и газетка зацитировала без правок. С любовью к науке и системе отозвался только один профессор, завкафедрой. Но что интересно: из студентов-хаятелей половина пошла таки в аспирантуру, закончила её только одна дивчина. Я узнавала недавно»
      «Ожидаемо. Коли без любви к науке, так и она – обухом по башке.  В том опросе и Матвеичев Евгений участвовал, помнится. Тунеядец знатный. Ко мне в аспиранты пристроился. Да я за него работать не собирался. А что за профессор? Случайно, это не я там был?». Громов улыбнулся кокетливо.
      «Это Зарубин»
      И началось! Крика не было. И резких движений тоже. Только сталинский монументальный тон:
      «Этот бездарь? У него? С наукой? Роман? Морализатор-поскакун. Лизать задницу руководству – вот и вся любовь? Смешно. Очень»
      «Не знаю, не знаю. Он читал у нас на курсе матан. Говорил, что счастлив заниматься любимым делом. Хоть и мало платят. И что, если он ничего стоящего не сделает, то сын на его кафедре. Авось сыну улыбнется»
      «Угу. Рука руку омоет. Ну, и, знамо дело, мир преобразуется такой-то наукой»
      Мы подошли к перекрёстку и я стала прощаться – через дорогу был мой дом. Господин Громов жил в преподавательском общежитии на этой стороне улицы.
«Ой, да мы с барышеней соседи. Ну ти-с, жду Вас на моционах»
«Да, да. У Вас две комнаты в общежитии. Я помню»
     «Откуда информация?»
     «А Лев Василич меня однажды пригласил на вечер с французами. Так как-то между беседами что-то и выяснялось дополнительное кроме общеизвестных подробностей»
     «И что запомнилось  из их подробностей? Вы, кстати, с ними на родном общались?»
     «Да, на французском. Они вне пресс-конференций совсем другое говорят. Что французов уже в природе не осталось – французские граждане кто угодно от Пшепьёрки до Рабиновича, что землю фермеров рвут на части  и приходится рожать не больше одного ребёнка, что открыть своё дело – не втиснешься – все грядки поделены до миллиметра…да много чего…»
     «А зачем это Мандрыгин делал? Хотя я могу его понять..Со своими детьми он промахнулся. Наказание ему…За что - не понятно…Хороший был человек. И вот надо ж так фатально вся жизнь против него. Уйти от инфаркта в 54 года!»
      Встреч было ещё три или четыре. На моционы я не выходила. Но если шла прежним маршрутом, то непременно тормозила поболтать за жизнь. Разрывы между встречами были значительные – месяц-два. Кажется, следующий раз был летом. Я дорисовала картину и уже вставленную в раму несла её вечером домой. Под тем же фонарем снова встретила господина Громова.
      Профессор бросил на картину потухший взгляд:
      «Тот, кого любите?»
      «Мне так думается, что любила. А шляпа в форме знака бесконечности, салют с ромашками по экспонентам – символы социума, знаете ли, встреч-расставаний»
      «О, как! Мудрёно…Так Вам, голубушка не в математики, а к прикладникам. Вы в школе сейчас учительствуете что ли?»
      «Нет, менеджерствую в торговле стройтоварами, но учительствовала. Было дело»
      «Смешно. Очень. Платят хорошо»
      «Есть такое»
      «М-да. Вот и мои потомки от математики совсем далеки. Вы то мне по возрасту во внучки, пожалуй, сгодитесь…Внуки у меня в священники подались»
      «Верующие?»
      «Боюсь, что просто модники»
      «Вы бы к ним поехали. Что же Вы один? Вы, по-моему, один»
      «Один. Супруга три года как…Не хочу я им надоедать. Мешаю я»
      «А они сюда? Может, в какой приход устроились бы рядом в местной епархии - с образованием жа, поди, святые отцы то?»
      «Ну, что Вы! Там воспитание не то. Мы с супругой ещё когда из Москвы в Орёл переезжали работать, их родители - детки наши - ножками уперлись – «Дяревня не для наших светлых умов». А уж внуки то и подавно упрутся. Мне же и одному сойдет, кстати. Я вот моционю. На рынок рядом хожу. Творожок, сметанка. Своя кафедра. В столице сутолочно и муторно. Побыл у них с месяц – дышать нечем»
      На пути нам попался пень. И я очень была удивлена, поскольку пару дней назад видела тут целующуюся парочку и ещё вполне бодренькую осинку. Теперь осинки не было. Был осиновый пенек.
      «А что такое жизнь? Было дерево, нет дерева…»
      «Ну, говорят, вроде это существование белковых форм»
      «Существование? Подражание миру, думаю. Не находите? Все что придумали – калька с природного. Все ведь когда-то уже было, не было только нас. И, что ужасно, никогда больше не будет»
      «А говорили, что все подражание и калька. Вон уже и народ клонируют»
      «Клонирование по нашему бездорожью до нас с Вами не доберется, Виталий Петрович»
      «М-да. Вот это ужасно, голубушка. Осознание»
      «Блажен, кто вовсе в мир не приходил… Ещё бывает ужасно, когда уходит в мир иной к    кому привязан»
      «Эко, Вы опять, голубушка, хватанули! Не привязывайтесь, Бога ради, Вы ни к кому и терять больно не будет. Не нужны Вам люди. Вы сама по себе – независимая, самостоятельная. Вот я - ни к кому я не привязан и не надо, не надо…»
      И Громов засмеялся. Необычно. Как подросток. Заливисто, задорно. Не для себя, не надо мной, а в темноту. Словно был кто-то третий. Сначала мощный, страшный-престрашный и вдруг тщедушненький и просто малость хулиганистый, он уже строил глазки, помахивая чертякиным хвостишкой. И щекотал Громова. А тот приятно пораженный хохотал как в пятом классе. Я посмотрела туда же, куда и господин профессор. Но там была только сумрачная университетская аллея, позади нас - знакомый наш фонарь, а над нами - небо и редкие звёзды. Вечер сгущался.
     «Пошли-ка по домам, барышня!»
     Третий раз была встреча на осенней городской ярмарке. Я, кажется, прикупила что-то съестного, а Громов просто моционил. Мой вопрос к нему был таков: « А куда мне, Виталий Петрович?»
     Он оторопел чуть: «Не понял? Ну, домой или на работу опять, если у Вас нынче рабочая суббота»
     «Да я не о том. Куда мне податься? В какие науки…»
     Громов хохотнул: «Вы с Вашими постановками просто таки как булгаковский Воланд. Явно Вам в социальные науки. Что-то с людьми. Я имею в виду социум как область приложения. А чистая математика это для редких умов. У меня вот ребята двое. Панюшкин и Алешин. В Москве защитились. В МГУ. Вот математики, да! И потом надо в математике работать, а Вы же менеджер теперь»
     «ФермА был юрист»
     Громов слегка потупился и промолчал.
     «И потом, ведь я уже ушла из бизнеса. Преподаю теперь математику в частном институте. Раньше это было только подработкой, а сейчас переросло…»
     «Частные ВУЗы это вилами по воде. Голова должна быть определенно настроена, определенно. А Вы все о людях и о людях…В функциональном анализе я Вас точно не вижу».
Заметно было, что Громов решил, будто я напрашиваюсь к нему на кафедру и пытался вежливо отмахнуться.
     Напрашиваться к будущему покойнику было нелепо и бессмысленно. Теперь засмеялась я. Это был мой день. Громов ничего не решает. Как бы велик или только тщеславен не был. Судьбы людские в руках Господних.
     «Дельный совет, профессор. Буду знать. Значит, полагаете, социум?»
     «Конечно. Видная, смелая, дерзкая…Вам бы управление тоже подошло. А то что ж сидят, понимаешь, рулят наукой охламоны вроде этого бездаря-ректора .... Тупость. Рвотного рефлекса на него не хватает, а стоило бы. Ненавижу, ненавижу…У-у, мразь! Мерзость, слизь! Все разворовал и все продал»
      Да, уж… Ректор  наш на первый взгляд не математик, а управленец, но в функциональном анализе защитился или я ошибаюсь, Виталий Петрович?»
     Громов застыл. Он не сказал «нет» или «да», он застыл. А я продолжила. Мне хотелось сказать. И моглось. И не было преград. И, более того, - «не привязывайтесь» громовское давало мне на это право: «Виталий Петрович, дорогой. Легко протестовать, сложнее не вывозиться. А уж если вывозиться, то протестовать смешно – одним ведь миром мазаны»
     Мне было все равно подойдет ли он ко мне в следующий раз. Захочет ли говорить. Обязательств я перед ним не имела, а интерес пропал. Но господин Громов подошел. Несколько недель спустя.
     «А вот Вы где, барышня! Летаете. А, знаете ли, что я тоже летал? Летчиком был!»
     «Ну, это романтичное занятие, где-то философское. Как там у Сент-Экзюпери написано «нет профессии такой же заманчивой и невесомой как облако – только авиатор»»
     «Так то Экзюпери, я так не думал никогда. Мне не понравилось – пьянь, ор, дурь. Я в математику ушел. Вы нынче чем изволите заниматься?»
     «Ну, вроде говорила уже – в частном ВУЗе преподаю математику. Еще периодически в школе для одаренных детишек подрабатываю. В летнем лагере с ними математизирую над олимпиадными задачками. Правда, дети не городские, а с райнов, мне…»
     Но продолжить профессор не дал - замахав руками заверещал: « Безобразие! Да кто Вас взял туда? Что? По блату небось?»
     «Ага, протекция от методистки Института Усовершенствования Учителей»
     «Тоже мне начальник! Это не протекция, это фуфло! Моих надо взять ребят. Вот это математики! А Вы! Кто Вы? Какой Вы математик? Какие Вам задачки олимпиадные?! Кошмар!»
      Тут мне ударила в голову догадка – чтобы слова обижали, фигура изрекающая должна быть значимой для меня. Почему-то с недавних пор Громов таким не был. Больше не был. И я улыбнулась ему в ответ.
      «О! Как Вы правы, Виталий Петрович! Это сущий бедлам! Сама диву даюсь! Почему не Панюшкин? Почему не Алешин!?»
     Громов что-то щебетал ещё в прежнем духе. Дух был какой-то виктимный. Причём виктим был обижен как малое дитя и оттого осквернял всех правителей со времен египетских фараонов. Не вникая особо в смысл громовских излияний, я теперь просто шла потихоньку домой…
     Больше мы не бродили вместе по институтским аллеям, но пару раз ещё встречались и перекидывались несколькими фразами. Профессор, похоже, соскучился и после короткого приветствия стал делать комплименты мне. Про то какой я живой и глубокий собеседник. Что не всякий учёный муж, случается, так распалял его мыслительный аппарат. Я благодарила и, сказавшись занятой, не то чтобы избежала продолжения…я потеряла к продолжению вкус…
     Cпустя какой-то срок прикупила себе ноутбук и очередным порывом отнесена была далеко-далеко -  увлеклась работами математиков в сфере стереотаксических операций на мозге в бехтеревском НИИ, математической психологией, триангулярной теорией любви Стернберга…да много чем…Интернет меня засосал…
     Осенью ранней заболели родственники. Бабуля чаще стала просить свести её на местный рыночек, поскольку ослабли ноги…и как-то навстречу нам с нею попался Громов. Он нёс творог в прозрачном пакете и банку сметаны, довольно эксцентрично вставленную по возможности глубже в карман старой куртки-болоньи…В глазах профессорских сверкнула не то слеза, не то мимолётная зависть одинокого старика, поскольку бабуля моя (его ровесница) весело лопотала со мной, привычно взяв под руку. Громова она не знала, но ответила на пронзительный его взгляд шёпотом «Ох, и противный какой злой старикашка. Всех ненавидит»
     А я издали поздоровалась. Громов не ответил. Демонстративно вытащил платок, вытер глаза. Может, он, правда, плакал, может это глаза слезились с возрастом.
     В мыслях у меня мелькнуло «Ой, нет. Всё-таки страдаешь ты, дед, от своего "лекарства"  - "не привязываться ни к кому"…» Я поняла, что это последний взгляд.
     О его смерти мне рассказали. Летом. И добавили, что делить имущество приехала вся родня,  внуки те чуть не перекусались -смотреть было стыдно.
     Никаких чувств я не испытала. Кажется, только жалость. И заметила рассказчику, что смотреть было и стыдно, но, наверное, и жалко, как жалко смотреть и осознавать послесловие любого ушедшего старика или старушки….
      Человек подумал и добавил: «Да уж. Беркуты! Даже не подождали пока гроб с дедом прикроют и снесут в автобус. Так при нём и стравились. Какое с покойника послесловие? Нет, всё-таки больше стыдно….»
      Послесловие, конечно, громовское осталось. Может, с учениками, может, со мной? Нельзя утверждать, что я его часто вспоминаю. Редко. Вспомнила раз, когда поздоровалась с Зарубиным. Вспомнила другой, когда столкнулась с функциональным анализом. Вспомнила третий, занявшись темой социального интеллекта…Вспомнила, когда ко мне вернулся герой картины с ромашковым салютом и шляпой-бесконечностью. С женой развелся, у жены сын.
Завел былой жених со мной беседу на французском. А я ответила, что мне нужен веселый и заботливый. Но не суровый самоутверждающийся гинеколог, то есть не он. Ох и  взъерепенился:
     «Такие как я на дороге не валяются, ты учти! И не путайся в произношении! Я год стажировался в Шампань-Ордене, между прочим!» (Аристократ ты наш, подумалось...:-)))
     «Чего ж не в Шампани? Пристраивайся там. Там девки не путаются в произношении»
     «Но и со мной тоже не путаются»
     «Хм…что ж самокритично. Ты не переходи на сложные слова. Французский лексикон у нас обоих слабоват. Я буду на общедоступном. Ты все сказал? И ты хорошо меня понимаешь, несмотря на мой прононс?»
     «Да, я отлично тебя, в общем, понимаю. Выходи за меня, ну, или хотя бы давай будем вместе, ну, хотя бы давай встречаться»
     «Я не хочу. Прощай»
     Он уехал работать в Москву. Иногда наведывался к родителям в Орел. Чего-то мне писал, кажется….А я, следуя  старыми институтскими аллеями, слышала иной раз громовский заливистый смех и вроде даже видела подмиргивание чертёнка из сумерек:
     «Эко, Вы опять, голубушка, хватанули! Не привязывайтесь, Бога ради, Вы ни к кому и терять больно не будет. Не нужны Вам люди. Вы сама по себе – видная, дерзкая, смелая. Вот я - ни к кому я не привязан и не надо, не надо…»
    Прищуриваю глаз, прикидываю: а ведь женишок то мой отлетевший в старости Громовым будет....а мне это на что? Мой человек - другой, мой человек - человек весёлый и заботливый...