Взгляд на прошлый век. Маленькая революция

Екатерина Адасова
Взгляд на прошлый век. Революция

     Еще государство стояло. И, казалось, крепко стояло. И было все у государства, и  военные, и заводы, и машины, были и защитники, что долго говорили о коммунизме, и о лучшей жизни. Все было. Но какое-то слабое невидимое движение уже приводило все в беспорядок. И все начинали хотеть чего-то другого. И не радовало все спокойное, а нужно было и вечером идти вместе со всеми, и занимать улицы и кричать, кричать. И обсуждали все подряд и плохое и хорошее, и хотели верить все больше в справедливость, что казалось, исчезла в последнее время. Присматривались все тогда к тем, кто говорил о порядке, и о том времени, когда все будут равными. И инженер, и начальник отдела, и сам директор, станут такими родными и близкими. И не станут устраивать на работу родственников, что ни дня не ходят на работу и получают равно со всеми. И все смогут сказать, что так делать нельзя, и все станет понятней и ясней.

- Как вчера были у Парка Горького? – спрашивали друг друга.

     И Вера была у этого парка, и шла вместе со всеми по мосту, и видела канаты металлические, что этот мост держали, и держали всю массу людей, что шла через него тесно заняв все пространство. И Вера шла вместе со всеми, в центре толпы, у самого края можно было видеть серые непрозрачные воды реки, и боязнь высоты заставила ее смеситься к самому центру. Потом в руках у нее оказалась палка, к которой был прикреплен плакат, с другой стороны такую же палку держал мужчина, с длинным худым лицом, мрачного вида. Он ничего не сказал Вере, хотя и увидел, что ей передали вторую палку, на которой и держался плакат. Буквы на плакате были красными и ровными, выписанными по трафарету. Чувствовалось, что мост сильно напрягается, и железные канаты тянутся от массы идущих людей по мосту, и это резкое изменение давления на мост может оказаться губительным, и оттого все может измениться. Все может рухнуть в эту спокойную густую темную воду реки, и люди, и плакаты, и тишина, что вела всех вместе вперёд.

- Тоже была там, - сказала Вера.

     Мост закончился, и опять все шли вместе все дальше, и постепенно Вера оказалась почти впереди. И видела она большие чугунные ворота, черные с ветвистыми тяжелыми черными цветами и листьями. И эти ворота широко открытые вдруг стали сжимать свои створки и закрылись. И почувствовала Вера впереди холод, а за спиной дыхание теплое идущих. К этому времени палку с плакатом у нее уже забрали те, кто и давал ей временно подержать это призыв к свободе и благополучию. Потом увидела она издали того мужика, что скатал плакат, и нес уже две новые оструганные палки вместе, и плакат превратился в белый кусок ткани, что аккуратно охватила палки и не давала им разжаться. И у самых ворот потеряла она из виду и мрачного мужика, что не сказал ей ни слова, и тех, кто поручал ей важное дело нести лозунг над головой толпы.

- Что прозрачные, хоть и чугунные ворота для молчаливой толпы, если даже мост так напрягался, - подумала Вера.

     И в этот момент к ней как бы вернулись и разум, и зрение.
     Она увидела себя как бы сверху, маленькой точкой, в беленьком плаще и с красным шарфом. Увидела и тонкую полоску ворот, как ниточку и уже без всякого рисунка. И реку голов, что плавно тихо и размеренно шли к этим воротам, чтобы войти через них и остановиться там, на дорожках и площадках парка, и заговорить одним сильным голосом. И возникшее препятствие не давало возможности войти туда самой Вере, а значит и все остальным. Но такая махина идущих людей  сомнет ее и войдет внутрь парка. Перед глазами увидела Вера четырех милиционеров, что закрыли эти высокие чугунные ворота, и они теперь были рядом с Верой, и тоще мешали движению толпы, и были таким слабым препятствием на ее пути. Будто грузовой состав и хотел начать торможение, но так тяжел был, что если бы и затормозил, то только в глубине большого парка.
 
- Наверное, я знаю их, этих милиционеров, - решила Вера, - я их видела раньше.

     И она видела сдвинутые на макушку шапки совсем молодых милиционеров. И легкий пух на их щеках. И серую ткань их шинелей, и чувствовала, что у них нет никакого оружия, и ничего они не могут и не хотят сделать. Но им сказали закрыть ворота, и они стали на пути потока людского и закрыли ворота. Говорили, что их привозили из других областей, чтобы они не знали здесь в большом городе никого, и оттого им было легче разгонять эту неуправляемую массу людей. Но потому, как все шли, и как исчезали и появлялись плакаты, и оттого, что некоторые знали, когда говорить, а другие знали, когда слушать, в этой толпе был какой-то невидимый смысл и разум. И тогда Вера решила, что знает этих милиционеров, точно знает. Т она закричала прямо в их лица, она кричала прямо глядя им в глаза.

- Сомнут, сомнут. Открывайте, открывайте. Сомнут.

     Только эти два слова должны были остаться в их мозгу, но замешательство длилось очень долго, и ворота становились все ближе, и тепло от толпы уже обогнуло Веру и прижалось к самим воротам. Шаги толпы были меньше, но ее движение было хоть и тихим, но неумолимым.

- Поздно. Сейчас сомнут, - крикнула Вера еще раз в молодое лицо с туго натянутой кожей без единой морщинки.

     Вера посмотрела вверх, но небо было серым и безучастным и к ней, и ко всем, что еще петляло и двигалось в своей пестроте и единстве. Облака на небе растворились и превратились в сплошную массу, в которой как в кипящем бульоне появлялись пузырьки более светлые, и, казалось, что они лопнут, и из них прольется тихий свет. И все исчезнет в этом свете, и исчезнут и желания перемен, что не давали покоя, и гнали всех, чтобы все почувствовали тепло и близость разума друг друга. А потом и исчезнуть. Взгляд Веры опустился ниже и она не увидела ворот с чугунными цветами. Сильным рывком она была отброшена к такому же забору, что и сами ворота, черному и состоящему из одних прутьев. Рядом с ней стояли и те милиционеры, которым она в лицо кричала свои бессмысленные и бессильные слова.
 
- Идут, идут, - сказал один из милиционеров. Шапка, что лихо сидела на его макушке, была надвинута и закрывала брови, только и были видны серо-голубые глаза в опушке белесых ресниц.

     Мимо плыл сплошной поток, но от просторов сада, как крупа к кастрюле, начинал набухать, и превращаться в отдельные сваренные толстые зерна. Монолит рушился. И появилась трибуна, и послышались голоса, но уже не все слушали и тихие разъяснения, и громкие лозунги. Некоторые доставали из карманов или маленьких пакетов бутерброды, другие небольшими группами что- то обсуждали. И головы развернулись в разные стороны, а не только смотрели глаза в одну сторону, и стремились за ногами, что шли по одной узкой дороге. Ноги остановились, и напряжение глаз и разума тоже на время оставило некоторых людей. И они расслабились. Появились и улыбки. И Вера стояла и не понимала зачем шла и что хотела, но кто-то другой знал ее путь и она слышала того невидимого, что вел ее.

- Все кончилось, - сказала тихо Вера.
- Началось, - ответил молодой милиционер.

     Потом уже в разрозненной толпе появились люди с прозрачными ящиками из пластмассы с широкими прорезями. И люди бросали в эти ящики деньги, и становилась горка больше, и собиралось питание на следующий поход, или на следующий мегафон, или на новый плакат, да и старый тоже бережно сохранялся. И когда подходили к каждому, то стыдно было не бросить деньги. Ведь какой путь прошли вместе, в одной целью, с одним желание. Потом эти сборщики уходили через ворота, что не были уже никаким препятствием, и уносили, полны денег ящики. Потом возвращались с пустыми ящиками, и начинали свой тихий обход и свой тихий сбор рублей. Правда к Вере никто не подошел, и она так и продолжала стоять у забора парка, а открытая створка ворот была от нее справа, и опять только одной своей узкой стороной, без чугунных цветов и листиков. Стояли здесь и те четыре милиционера, что закрывали и открывали ворота. И, конечно, теперь она знала, что она их никогда не видела, и приговаривались они тихими голосами, и чувствовалось по их говору, что они не из этого города, а может и с Волги.
 
    Чувствовала Вера и то, что она была спасена именно ими, и они это тоже чувствовали, но ничего не говорили. Голоса выступающих людей  доносились таким тихим звуком, что гасился и деревьями и тихой водой реки поблизости. И было совершенно неважно, что там говорят. И хотелось Вере уйти, но она словно приросла к одному этому месту, и чудилось ей, что без толчка она с этого места и не сойдет. Но толчка не было.
 
- Расходятся, - произнес один из милиционеров.

     И, действительно, через ворота началось обратное движение, и уже не требовалось наваливаться на ворота, они был широко открыты, и милиция охраняла это открытое пространство и все еще существующее государство. И неподвижны милиционеры, спокойно стоящие рядом с воротами, были символом покоя, порядка и безопасности. И все уходили тихо, не спеша, поодиночке и маленькими группами. Среди последних демонстрантов из парка ушла и Вера.

- Ну, значит, ты там была, - услышала Вера голос Сергея.
- Была, была, - ответила Вера.

- Расскажи, как все прошло? - продолжал спрашивать Сергей.
- Ничего особенного. Просто была. И все.