Субботнее утро. Уже светло, но сны ещё тут – рвутся из форточек громким храпом. Улицы свободны – нет никого. Пользуются моментом, меняют направление. Выгибаются по собственной прихоти, сбрасывают с себя бремя навязанных названий. Сейчас они сами по себе – куда захотят, туда и заведут.
Крышки канализационных люков воображают себя монетами. Не золотыми, но тоже чего-то стоят. Сверкают в оценивающем луче солнца, ждут своего хозяина. Помнят, потеряли их давным-давно, выронили из огромного кошелька, рассыпали по дороге. Богач-великан ушел и не заметил. Лежат теперь крышки-монеты на земле, прикрывают городские секреты. Ценности от падения не утратили, но унести под силу не каждому.
У мусорных баков голуби охотятся на кошку…
И тут, из-за угла, куда ходить опасно, появляется прохожий. Первый и пока единственный. Улицы тотчас услужливо выпрямляются, крышки канализационных люков вздыхают как железо, кошка с голубями меняется местами. Так привычней. Сейчас всё для него - он король улиц, он хозяин, он субботний первопроходец.
Шаг праздничный ведет прохожего дугой. Ноги нестойкие, но к зигзагам привыкшие. На плечах пиджак торжественный, под пиджаком рубашка в соусных орденах. Шумно радуется, хмельной от рождения. Имя свое выкрикивает, знакомится со всеми подряд. И со светофорами, и с телефонными будками, и с висящими на бельевых веревках пижамными штанами.
Зовут его Егор. Он сегодня родился. Загулял чуть свет, куролесит будильником на сонных улицах. Хохочет, веселится и поет. Держит путь от самого роддома, спешит в лабиринт злачных мест. Соберет там коллекцию новых впечатлений, постареет на год. Отгуляет как всегда, покуролесит по полной.
На исходе дня, заявится по-дружески ко мне. Весь из себя смертельно уставший, в облаке алкогольных видений. Попросит приют и убежище, истратит последние силы на трудные слова. До дивана доползет кое-как, скончается с пьяным выдохом. Это не страшно – завтра воскресенье. Ждет, Егора, возвращение к жизни с головной болью, провалы в памяти и желание похмелится…
А пока он беззаботно набивает карманы солнечными зайцами, крутится на флюгерах, плюет против ветра и уворачивается. На остановках танцует, на парапетах сидит. Пишет на стенках, делает ошибки. Сдувает пыль с дорожных знаков и шлет воздушные поцелуи женам европейских президентов.
К ночи у меня все готово для приема гостей. Форточка плотно закрыта, свет не горит. Шторы задернуты, телевизор молчит. Я в темноте застыл как заговорщик, делаю вид, что дома нет никого. Осматриваюсь кругом, остаюсь доволен – квартира на конспиративную не похожа, но без пароля не войдешь.
Стрелки часов к двенадцати крадутся, а Егор уже на пороге. Шатается словно танцор, упадет – поднимется. Рубашка наизнанку, в волосах апельсиновая кожура. Очки без правого стекла, косит на левый глаз. Пиджак утерян частями и галстук вместо ремня.
- Хорошо погулял? – спрашиваю. – Последствия будут?
Егор мычит таинственно, всем телом кивает и возможность последствий загула допускает. На диване скручивается, прячется под ворохом одеял.
Я выглядываю в окно беспокойно, а последствия уже тут. Идут по горячему следу толпой злых следопытов, вынюхивают именинника. Дом определяют правильно, но в квартирах путаются. На тротуаре неуверенно топчутся и заглядывают с надеждой в черные стекла.
Впереди всех дворник незнакомый. На метле подпрыгивает, зависает в воздухе, приземляться не спешит. В светлый круг от фонаря окунается, под глазом свежая гематома. Цепляется за электрические провода прутьями метлы, искрится от негодования. Сразу за дворником, нетрезвые библиотекарши со следами брудершафтов на лицах, официанты с битой посудой в мешках, три укушенных гаишника и две беременности.
Прыгают последствия, будто мячики, взлетают все выше и выше, цепляются гневным взглядом за верхние этажи. Прыгают библиотекарши, окрыленные застольной поэзией, прыгают официанты на неоплаченных счетах за летающие тарелки, прыгают и гаишники - парят верхом на мечте. Мечтают гаишники о летающей форме, хотят оторваться от грязных дорог. Подняться выше облаков и штрафовать самолеты. Ищут все Егора с недобрыми намерениями, а найти не могут. Спрятан он надежно под пуховой защитой, весь в броне стеганых одеял. Почти не дышит, в темноте не разглядеть.
И только беременным красавицам прыгать нельзя. Расположились они твердо на земле, не суетятся. Бережно восьмимесячных наследников придерживают и дружно бьют стекла на первом этаже. Им известен точный адрес, и Егор тут не при чём. Из адреса уже виновник вывалился, а его жена в махровом халате успела подать сковородкой на развод. Кинула в спину, ускорила бег…
Я стою у окна, наблюдаю за следопытами. Утомились они от прыжков, все на нервах. Егора по-прежнему глазами вылавливают, но без особого энтузиазма. Библиотекарши продолжения банкета уже не требуют, официанты согласны списать битую посуду на ресторанный полтергейст. Даже гаишники готовы прикрыть укусы перчатками и шарфами. Скоро на дежурство, а они ещё не отчитались правдоподобно за ночное отсутствие в супружеских постелях.
Один лишь дворник по-прежнему в седле. Сжимает метлу коленями, не дает ему гематома покоя.
- Разбудите участкового, Борисовича! – кричит он яростно. – Приведите его сюда!
Плохо дело – с Борисовичем лучше не связываться. Найдет любого, от него не спрячешься. Роста огромного, видит сквозь стены. Про всех все знает, срывает защиту одеял одним движением ресниц. Беспокоюсь я как соучастник - Егора сверху ковром накрываю, прячу поглубже. Сам на балкон выскакиваю и готовлюсь отвлекать внимание.
Вздрагивает улица, склоняются книзу телевизионные антенны. Скрипят вывески, умолкают коты. Раздаются звуки поступи тяжелой, приближаются с севера. Это шагает Борисович суровым пенсионером. На поворотах отдыхает, дышит глубоко, никуда не спешит. Стар как уголовный кодекс, весь в морщинах. Решителен, строг, на ногах домашние тапочки с черепами - выглядит зловеще. Устрашающе зевает, цепляется подбородком за ржавые карнизы. Седой щетиной цветочные горшки сметает и приближается неумолимо запоздалым возмездием.
Останавливается у самого балкона, смотрит пристально, указывает на меня кривым пальцем:
- Вот он!
Балкон мой своим голосом шатает, украшает штукатурку узором трещин.
- Нет, это не он! – отвечают ему хором последствия. Меня не узнают, начинают сомневаться в здравомыслии участкового-пенсионера. Дворник в отчаянии.
- А я говорю – он! – настаивает Борисович. Пренебрежительно дворника ногой отодвигает и обращается ко мне. – Ведь, это ты в детстве качели сломал, кидался яйцами в прохожих и влюбился в мою внучку.
Прижимает меня обвинениями к стене, присыпает штукатуркой.
- Я! – признаюсь чистосердечно - дороги назад нет, бежать некуда.
- Хулиган, - выносит Борисович свой приговор. Костлявым кулаком грозит на прощание, но сильно не осуждает…
Накрывает утро город, выпускает множество людей на улицу, путает следы. Лучами сыплет, выжигает последствия. Растворяет в суматохе, и Борисовича, и следопытов.
Закончилась ночь благополучно, в суете, да не в побоях. Егор не найден, я хоть и разоблачен, но амнистирован. Стою до сих пор на балконе, свежий воздух дегустирую, заглядываю в будущее. Оно в целом радует и дарит новые шансы. Главное, убежище найти покрепче – скоро и у меня день рождения.