Отец разбудил рано.
Едва Сенька изловчился приблизить губы к розовой мочке рдеющего от волнения ушка и только собрался шепнуть самые заветные слова, как тут же почувствовал, что кто - то настойчиво трясет его ногу. Ушко вздрогнуло и испуганно отпрянуло от воспаленных нахлынувшей страстью губ парня. Семен, раздосадованный внезапным появлением непонятно как попавшего на сеновал самозванца, лягнул его ногой.
- Но, но... Побалуй... -
Вдруг откуда - то донесся до Семена спокойный голос отца. Он - то тут откуда взялся, удивился парень. Но до слуха Сеньки снова донеслось:
- Вставай уже. Рассветало... –
- А... ага...- подхватился, окончательно просыпаясь Сенька.
- Щ-щас... Иду. - добавил он стряхивая остатки сна и пружиня телом, одним махом очутился на полу пристена.
Мать уже хлопотала на кухне. Наскоро ополоснув лицо под самодельным умывальником ещё дедовой работы, Сенька подсел к столу. Завтракали поторапливаясь. Два лика святых молча наблюдали за едоками. Словно напоминали: : « В трудах добудь хлеб свой… ». Не успели выйти из-за стола, как за окнами послышался нарастающий шум маломощного движка и постукивание железных колес на стыках рельсов.
- Лаврушкины поехали, - выглянув в окно поверх занавески, проговорила Таисия.
- Ничего. Успеем и мы, - ни к кому не обращаясь, допивая молоко, проговорил Василий. - Им вперед надо. У них покос дальний. -
На крылечке, отдавая Сеньке ключ от сарая, распорядился:
- Я косы соберу, а ты "пионерку" пригони. Бензин я вчера залил.- И двинулся в сарай.
Сенька освободил защелку на калитке и через маленький мостик вышел на бровку проложенной по середине широкой улицы узкоколейной дороги.
"Пионерками" в поселке называли самобеглые тележки на четырех железных колесах. Ездили на них по старой лесовозной узкоколейке. Колеса крутил мотор от старой пилы: "Дружба". Собрали этот самоход три кузнеца еще до выхода на пенсию.
Узкоколейка уходила в лес на двадцать пять километров. До самых дальних границ отведенного под вырубку лесного массива. Шириной эта магистраль была в два раза уже настоящей железной дороги и казалась игрушечной.
Но леса, который она подняла на своих плечах, хватило бы выстроить не один уездный город. По дороге курсировали четыре паровоза и три мотовоза. Тянули по магистрали и тасовали на разъездах платформы груженые лесом. Круглые сутки не умолкал гул на дороге. Туда и сюда с порожняком и грузом пыхтели на подъемах паровозы, урчали от натуги мотовозы.
Теперь отведенный под вырубку лес закончился и лесорубы уехали в северные края, валить мачтовую сосну на границах Архангельской области. Увезли паровозы и еще целые составы тракторов, машин и механизмов. А здесь остались старики да бригада лесорубов, кому до пенсии оставалось год – два.
Ветераны дорубали остатки еще годного на стройки леса. Из мелкотоварной древесины резали тарную дощечку. Из транспорта на узкоколейке остался один мотовоз.
Мотовоз - это трактор на железных колесах. Дедушка тепловозов. Леса он везет меньше паровоза, но, сколько за день наработает бригада, привезет весь. Он же и рабочих домой доставит.
Теперь в поселке стало тихо. В бараках опустели многие квартиры. Остались доживать свой век только пенсионеры. В дальние края не двинулись. Куда им, половину жизни здесь прожили тут и на вечный покой уходить. Дети по городам разбежались. К себе зовут. Да разве лесную волю старые лесовики на бетонный рай променяют.
Дети в отпуск приедут. Внучатами порадуют. Подарком уважат. Скоро промелькнут светлые дёнечки и опять старикам по ночам слушать шепот осеннего дождя, да всхлипы зимней вьюги. Обезлюдели улицы. Почернели тесовые крыши и окна пустых бараков. Выстывают обжитые углы.
А сколько было из-за них шуму. Радостей. Обид. Стычек. Поселок не велик. Все всех знают. Кому - то показалось, что Алешке Слепневу жилье не по очереди досталось. Ну и что, что Тамарка родила? Нинка Пехтерева уже вторым беременна, а ютятся с Петром у сестры... Кто по сноровистей, взялись свои дома рубить.
Отец четыре года дом строил. Сенька помогал отцу закладывать первый ряд сруба. Маленьким колышком стопорил вершину, а отец комель на бабки выводил. Под каждый угол отец серебряные полтинники двадцать четвёртого года чеканки положил, чтобы деньги в доме водились. Велосипед Сеньке в шестом классе купили, а про мопед никто и не заикался.
Нынче в поселке на каждого жителя по две квартиры приходится. Которые строения покрепче, на соседние лесоучастки перевезли. Да разве все осилить. Стоят бараки. Догнивают. Словно старики. Столько же к делу годные и так же всем нужные.
Поселки лесорубов далеко не города, но и с селами их роднить не получится.
Появляются они там, где определят на вырубку большой массив леса. Проложат дорогу в новую тьму-таракань. Навербуют рабочих. Срубят бараки. Расселят людей. И в лес.
Трещит и воет урман. Не желает расставаться с вековым покоем, тысячелетней самобытностью. Сосны охают и со стоном валятся под ноги соседкам. Больше не встанут. Не приютят на зеленой вершине первые лучи солнышка. Не подставят могучую грудь суровому северному ветру. Не приласкают на мягких ветках юркую - белочку.
Гараж был не заперт. Замок заложен, а не замкнут.
Сдает батя, забываться стал, - с добродушной усмешкой помянул родителя Сенька, растворяя створки ворот. Легко выкатил "аппарат" на улицу. Это были два деревянных бруска скрепленных тремя перекладинами. Снизу четыре колеса, а сверху две скамейки и мотор от пилы. Кати на лесовозку и поезжай, куда носом повернёшь. Сенька так и сделал. Нос тележки завернул в сторону леса.
На этот раз капризный движок завелся сразу. Позволив ему минуту полепетать на холостых оборотах, Сенька прибавил газу.
Мотор заворчал от неожиданности, поднатужился и сдвинул машинку с места.
Скоро Семен неспешно подкатил к своему дому.
Дом Ясеневых с другими не спутаешь, под окнами, у канавы узкоколейки растет вековая береза. Одному мужику ее ствол не обнять. Вершина ее самая высокая точка в поселке. Сенька еще пацаном наловчился подниматься к вершине дерева по другой менее рослой берёзе, отступившей от матери на пару шагов. С высоты птичьего полета посёлок был виден во всех подробностях.
Отец поставил на переднюю лавочку сумку с едой. Привязал завитые в мешковину косы. Уселся сам. Обернулся к Семену и разрешил трогать. По привычке предупредил:
- Сильно не гони. -
- Ладно, - успокоил родителя Сенька.
Дорога в этом месте начинала скатываться под уклон и пионерка скоро набрала нужную скорость. До покоса двенадцать километров. Дорога займет полчаса. К восходу солнца едва успеть. Да не на пожар.
Ехать бы одному, Сенька поддал бы жару... А тут с родителем, да косы.
Дорога скатилась с холма и пробежав по низине, начала разгоняться в следующий подъем. На большой железке, как местные жители именовали Северную железную дорогу, разделившую поселок на две половины, спуски и подъемы сглаживают. Вершины холмов прорезают большими траншеями выемками. В низинах устраивают насыпи. И возвышения и спуски не столь круты.
А лесовозная дорога она словно дитя природы. Куда гора, туда и она, если не успеет загодя рельсы отвернуть.
Настырно трещит движок. Его треск напоминает давно заброшенную детскую забаву, когда мальчишки, пробегая по улице мимо палисадников, скользили по ним палкой и она, срываясь с предыдущего бруска и ударяясь в следующий, издавала похожий треск.
Дорогу давно не ремонтировали. И она как любое обиженное вниманием место едва ли не на каждом пролете награждала тележку толчками. Пассажиры, словно соглашаясь, дружно кивали в ответ, но узкоколейку никто не ремонтировал.
Перед концом подъема дорога пересекла противопожарную просеку, которая широким разрубом тянулась со стороны поселка Метил на границу Костромской области. Дальше начинался крутой спуск к речке Третнице.
Мост через нее бригада плотников рубила много дней. Сруб в овраге подняли на высоту двухэтажного дома. И протянулся он огромной эстакадой на несколько десятков метров от одного до другого берега оврага.
На мосту гул колес усилился. Стальные рельсы дороги словно две натянутые струны загудели под колесами тележки. Звук не был монотонным, а шел волнами. Когда колеса удалялись от стыка к средине рельсов - звук плавно снижался. А к концу пролета снова повышался на начальную высоту. Затем следовал звон металла от удара колес о стыки и мелодия повторялась. Сколько на мосту рельсовых пролетов, столько раз дорога повторяет этот путевой марш.
За мостом по обе стороны узкоколейки сухое болото, укрытое сосновым подсадом по устеленной мхом лощине. Мох густой, высокий, мягкий. Грибы на том месте собирать, словно по сказке ходить.
Голову поднимешь - над тобою голубое небо, а по нему сахарные облака плывут. Величаво и нескончаемо. Всю жизнь смотри, не устанут облака. Не остановятся. Вниз поглядишь - под ногами зеленый ковер стелется, а на нем красные шляпки подосиновиков. Словно ягодки манят. Перед собой погляди, зелёные веточки молодых сосенок покачиваются.
В стороне на взгорке птички разговаривают. Заслушаешься. Заслушается и глупый ужонок, вороненым колечком свернувшийся на кочке. На солнышке греется. А поодаль неторопливо косу плетет редкая гостья - молодая березка. В густом кустике голубики прячется косоглазый зайчишка, а над ним на сосновом сучке уселась хлопотливая белочка.
На другое место уйдешь – другая живая картина откроется, загадочней и краше этой. Ну, где еще на Русской равнине найти места красивее Шабалинского края... Летом краса его тихая, задумчивая, неповторимая. Памятная.
Миновав два километра ровного места, дорога уходила в крутой правый поворот. Сенька убавил скорость и напряженно вглядывался в стиснутый поворотом разруб дороги. Тут расслабляться нельзя. На игрушечной дороге светофоров нет. А если кто - то навстречу едет?
Одолев поворот, машинка сразу же попала в такой же крутой левый. За ним небольшой прямой спуск и опять крутой правый поворот. Для путейцев этот участок дороги был самым трудным и опасным. Тут дорога протискивалась между увалов. В повороте колеса вагонов затирает. Силы протащить состав едва хватает. И с разгона нельзя, опрокинешь состав или на стыке рельсов колесо из колеи вышибет и случится авария. В этом кривом участке дороги люди и техника мучили друг друга много лет. Дальше на пути снова подъемы и спуски, прямые участки и повороты до какого бы места ни занадобилось ехать.
Сенокосный вопрос в поселковой жизни один из трудных. Лес не степь. В лесу деревья места траве не оставляют. Вернее оставляют, но она сама не растет. Солнечный свет захватывают кроны берез осин и елей. До земли только сумрак достигает. А кто же придумает добровольно поселиться в темнице?
Полян поблизости от поселка мало или совсем нет. Вырубки еще дальше да и трава на них не успевает прирасти. Всю площадь занимает кипрей и малина. Разрешение на сенокос владельцы коров получают в лесничестве. Там выпишут билет и можно косить. А покосы от поселка далеко. Хорошо, что старая дорога выручает. А то пришлось бы на весь сенокос отцу с сыном в лес переселяться.
Пробежав по лесу восемь километров, дорога спускалась с пригорка к другой речке Березовке. За речкой разъезд и поселок лесорубов Березовский. По правую сторону от дороги две улицы бараков, начальная школа, магазин, медпункт. На левой стороне электростанция и клуб. Все это было в годы лесозаготовок. Сейчас здесь оставалась только стрелочная будка, одиноко торчавшая на пустыре, да несколько ветхих домишек, неспешно догнивающих на дальней опушке леса.
За Березовским снова разгон и подъем. А потом несколько поворотов и вот уже тележка бежит мимо придорожных полянок покоса Михаила Пестова. Через километр покос Ясеневых.
А солнышко их сегодня обогнало. Когда Сенька остановил тележку у большой поляны, лучи солнца уже гнездились в вершинах березок и осин, столпившихся на опушке. Сгрузив поклажу и скатив тележку с рельсов, присели покурить.
- Травостой нынче не богатый, да как-нибудь три стога наберем. Да дома на повети еще с усадьбы сено лежит, на зиму Зорьке хватит. Лишь бы погода выстояла. - Неспешно покуривая и в который уже раз, оглядывая поляну оценивающим взглядом, делился мыслями отец.
- Три тонны? - Уточнил Семен.
- Три тонны или сто восемьдесят пудов. Раньше пудами считали. –
- А на овцу сколько надо? -
- На овечку и козу по сорок пять пудов хватит. Овечке сено мелкой травы нужно. -
- По семьсот двадцать килограммов, - уточнил Сенька.
- Да, да. По сорок пять пудов. - Согласился отец. - Сейчас посредине поляны на свал прокосим, а потом так и будем кругом ходить. –
Скинув куртки и разобрав косы, вышли на край луговины. Василий махнул два раза косой и подхватив клок сырой кошенины, протер лезвие косы. Воткнул заостренный конец косевища в лужок и зажал другой его конец с насаженной косой под мышку левой руки. Ухватив правой рукой брусок, провел им по лезвию.
Вытянутая струной сталь лезвия вздрогнула. Затрепетала. Вскрикнула тонко и пронзительно. И не успела успокоиться, как ненавистный камень снова врезался в тело и обжигая невыносимой болью снова скреб когтями самые беззащитные ее места. А потом опять и опять, все ускоряя истязание.
Коса плакала навзрыд, стонала и голосила. Охала и причитала. А камень все точил и точил выводя ее лезвие до немыслимой остроты. Звуки истязания не помещались на лесной поляне. Пронзительными стрелами прошивали густоту подлеска; с воплями разбегались в оба конца узкоколейки.
Лесные зверушки пугались и бросались наутек. Крупные звери наворачивали ухо, переступали с ноги на ногу, с лапы на лапу. У кого был хвост, обхлестывали ляжки и продолжали щипать траву.
А коса все плакала и плакала. Вот уже ее тоску подхватила вторая и горестный мотив теперь оглашал округу в два голоса. Это были те самые звуки, заслышав которые, поэты вдохновенно возглашают: "Уже поют в рассветах косы...".
Наточив инструмент, Василий заступил на будущее покосиво и вымахнув руки с косой вправо повел ее по луговине, едва не касаясь земли. Выкупанные в утренней росе тяжелые стебли травы не успевали отклониться от лезвия и густым ворохом валились на широкое полотно, подгребались пяткой косы и собирались по левому краю покосива плотным ворохом.
- Ш-ш-ш--а-а-х-х- ... Ш-ш-ш--а-а-х-х- ... Ш-ш-ш--а-а-х-х- горько охали срезанные стебли. Тяжело расставаясь с приютившей их луговиной. Не гулять больше им шелковой волной под шаловливым ветерком. Не качать лепестки и бутончики. Не хранить тень и прохладу для бесчисленного семейства жучков, паучков и таракашек.
Плечи косарей дружно разворачивались в новых и новых замахах. Дружно и в такт двигались косы. По росе косить легче и податливей. Не из пальца люди высосали и приживили поговорку:
" Коси коса - пока роса.
Роса долой и мы - домой".
У Василия с Сенькой домой сегодня получится к заходу солнца.
Как сойдет роса, растряхнут они на большой поляне валки кошенины и пойдут по прогалинам и пятачкам за опушкой поляны валить глупую траву. Тень ее вытянула, а наростить тело тепла и света не хватило. Слабая травка и сена с нее мало возьмешь. А другой нет. А как соберут укос по пятачкам, перейдут узкоколейку и залезут в болото по закрайку осоку косить. ее валить податливо. Если бы не кочки, Сенька один бы всю болотную опушку положил.
Ходить туда надо только в сапогах. Змеи гадюки там ползают метровые. Первыми они не обижают, а если на хвост по неопытности наступишь, тут уж она "пойдет на вы". Посинеет укус. Нехорошим розовым огнём вокруг ранки загорит. Укол надо делать, инъекцию вводить. Пройдет. Через неделю места этого не опознаешь. От второго укуса уже такого воспаления не случится. Иммунитет.
На первый перекур сели, когда вдоль по поляне три круга прошли.
- Есть хочешь? - Спросил усаживаясь на скамейку тележки Василий.
- Давай еще покосим, - откликнулся Сенька, вынимая из нагрудного кармана рубахи пачку болгарских сигарет.
Как ни странно, но закурить вместе с отцом Сеньке поспособствовал Юрий Гагарин. Да, да. Он самый - первый космонавт. 12 апреля 1961 года.
Родители знали, что Сенька уже курит. Уходя под вечер в клуб крутить кино, спрашивает у матери двугривенный. Не бутылку же водки на пятнадцать человек собирался он каждый день покупать на этот алтын. А в тот апрельский день они с отцом кололи и складывали в поленницу остатки зимней заготовки дров.
После обеда мимо них по улице пробежала стайка мальчишек, возбужденно что - то выкрикивая. Они успели понять: " Спутник... Космос... Гагарин... Летает!.. -
- Чего спутник? - Попытался окликнуть мальчишек Сенька, но сорванцов словно ветром сдуло.
- Гарин... Космат... - едва слышалсь из-за забора.
- Сходи. Узнай. Не стряслось ли чего, - положив очередную охапку поленьев, проговорил Василий.
Сенька не заставил себя ждать и через полминуты слушал окончание речи Левитана: «... Гражданин Советского Союза летчик - космонавт старший лейтенант Юрий Алексеевич Гагарин совершив на корабле - спутнике полет вокруг земли, приземлился на территории Саратовской области. Полет продолжался один час двадцать восемь минут. Состояние космонавта удовлетворительное. Прослушайте...». Дальше Сенька уже не слушал. Он пулей вылетел на улицу и еще сбегая с крылечка, подобно тем сорванцам, начал рассказывать отцу небывалую новость.
- Наш летчик облетел на спутнике вокруг земли за час двадцать восемь минут. Старший лейтенант. -
Сенька еще продолжал частить подробности, но отец остановил его:
- А летчик - то жив? - Сенька непонимающе глянул на отца. - Чего? - И словно не слыша ответа, продолжал возбужденно повторять сообщение Левитана.
- Космонавт. На спутнике. Старший лейтенант...-
- Летчик то где? –
- Летчик? Летчик... сел. Самочувствие нормальное. В Саратовской области. -
- Значит, облетел вокруг земли на спутнике и сел на землю? Живой? - Уточнил Василий.
- Да, да. - Поспешил подтвердить недогадливому отцу Сенька.
Тогда ему было невдомек, что сообщение он слышал от Левитана, а отец довольствовался восторгами его птичьего языка.
-Ничего себе... - проговорил Василий, усаживаясь на конец, не распиленного еще кряжа и вытащил пачку "Примы".
- Вот это да! - повторил Васильевич, приседая на другой конец бревна и вытаскивая из кармана пачку "Дерби".
Сенька не заметил, когда отец посмотрел в его сторону. А когда заметил, Василий уже смотрел мимо его.
- Ну и ну. Надо же. - Продолжал удивляться старый кузнец. - Чкалов через Северный полюс в Америку трое суток летел... А тут... виданное ли дело... Вокруг земли за полтора часа! -
- За час, двадцать восемь, - уточнил Сенька.
- Да какая разница - отмахнулся от его поправки Василий. - Это же надо взлететь над землей, а потом самолет на землю посадить. С такой высоты... - словно не замечая Сеньку, продолжал разъяснять себе Василий.
- Он на спутнике, - не унимался поправлять родителя Сенька.
- Да не важно. Спутник тоже с земли летает, а как садился - то? -
- Не сказали. -
В тот день они больше дрова не пилили. Немного погодя по радио передали что указом Правительства старшему лейтенанту Гагарину за выполнение беспримерного полета присвоено внеочередное звание: майор.
С тех пор Сенька от родителей горячие окурки в карман не прятал. А надо бы бросить и растоптать эту мерзость и не травить организм. Бросил. Через сорок пять лет. Когда от здоровья остались одни крохи.
После перекура прошли еще два круга.
Издали посмотришь на косцов, покажется, что пустяковым делом заняты люди. Чего - то топчутся на поляне да руками как ребятишки из стороны в сторону помахивают. А стоит подойти ближе, разглядишь, как бугрятся узлами мускулов плечи и спины. Как капельками пота серебрится голая Сенькина спина.
Солнышко целые озера воды по ветру пускает, Аральское море в лужу превратило, а тут не успевает спину парня высушить. В один взмах с отцом косит, а покосиво в полтора раза шире ведет. На такую косьбу силу надо отменную. Да и парень не слаб. Косит Василий траву, глазом на Сеньку косит. Довольную улыбку прячет. А ну ка попробуй один такую поляну вымахать. Но и у него на спине рубаха не просыхает. Темными пятнами к лопаткам льнет.
Ближе к полудню, едва солнышко выпросталось из опушки леса, налетел овод. Этот бич пастбищ и сенокосов пощады никому не дает. Сверлит спину в самых неудобных местах. Мечется перед лицом, суётся во все щели, едва в нос не залезает.
Обедать устроились в тени на южной опушке. Сенька развел небольшой огонек и бросал в него горсти кошенины. Костерок притухал под ворохом влажной травы, сердился и сочился белесым дымком. Дымок клонился к косарям, наволакивался на них разгонял летучую шпану. Пока Сенька возился с костром, отец достал сумку и разложил на расстеленном платке хлеб, лук, яички и нарезанный ломтиками окорок. Достал заткнутые бумажными пробками две бутылки молока.
Мясо к сенокосу Василий коптил еще в конце апреля, к Первомайским праздникам. Его хорошо расходовали в праздник, а потом Таисия накладывала на него "великий пост" и оно вывешивалось и подсыхало зашитыми в марлю большими кусками на чердаке. А в сенокос было очень к месту. Калорийная еда и часок сна, хорошо восстанавливали силы.
Люди обедали, а природа продолжала трудиться. Неутомимые кузнечики стригли траву и тишину поляны. Дятел нашел сухую лесину и выстукивал на ней телеграмму за телеграммой. И только высоко в небе шлялся без дела канюк, беспрестанно клянчил: «П-о-пить… п-о-пить… п-о-пить…». Василий неприязненно косился на попрошайку: «Накаркай… ».
После обеда прилегли отдохнуть. Сенька взбодрил заскучавший во время еды огонек и растянулся неподалеку. Костерок жаром и дымом охранял их бивак на случай, если кому - то из болотных гадов, захочется перелезть железку и заползти к спящим косарям. Не боялись переползать рельсы болотные упыри. Сенька несколько раз успел на ходу заметить, как бились в судороге под колесами тележки хвосты обреченных рептилий.
Засыпая, Сенька надеялся досмотреть во сне историю о розовом ушке волшебным образом очутившемся на сеновале, куда в первую очередь было убрано сено с домашней усадьбы. Но увы… Ни розового ушка, ни сеновала он не увидел. Ему показалось, что он не успел задремать, когда отец во второй раз сегодня потревожил его сон.
Солнышко перекатилось на другую половину неба. Попив квасу, косари подхватили косы и двинулись в дальний угол поляны. Там деревья расступались и узкий прогал, поросший хилой травой прятался за гребнем молодых осин. Через два десятка шагов рукав расширялся и образовывал глухую полянку за ней через несколько шагов следующую. Вот эту - то сенокосную территорию и приняли в работу косари. Домой они вернулись когда солнышко собиралось ложиться спать. Мать собирала на стол. Отец возился в сарае с граблями и вилами. Сенька опрудив горшок молока, ускакал в клуб.
На другой день они снова косили траву на большой поляне а с обеда опять перемогались на лесных закрайках. Подбирали реденькую теневую травку.
Иногда деревья давали больше воли траве, и тогда душа косаря радовалась упругому размаху косы и богатому пласту кошенины. Но это случалось не часто. Чаще было наоборот. Махать косой приходилось много, а укоса собиралось мало. Позади косарей тянулись по закрайкам тощие валки, бедный вид которых томил душу заботой. И бросить нельзя. Сколько сейчас недоберешь, столько зимой не докормишь. А рогатым вместо сена газету не предложишь. Сено они спрашивают по три раза на день и без выходных.
На третий день косари перешли узкоколейку. Там на сухих и ровных местах хорошо укрепилась луговая трава, высоко держала голову и потряхивала на ветру кисточками соцветий метлица. Ближе к болоту на сыром торфянике царствовала осока. Косить ее и легко и тяжело. Легко, от того, что трава мягкая и ложится без капризов, да вот только кочки вынуждают косу все время на руках держать и дух от болота тяжелый.
У самого болота разводья покрытые зеленью ряски и плантации кувшинок. В этот день косари ехали на сенокос в сапогах. Во владениях гадюк в полукедах не работа, а одни оглядки. Да и ногам в мокрой лощине весь день в воде хлюпать.
Во второй половине дня сгребали сено в валки на средине большой поляны.
Над луговиной стоял густой аромат сушеной травы. Зеленого лугового сена. В каком бы городе не привелось тебе жить и каким бы благоустройством ни пользоваться, но если тебе хоть раз в жизни довелось ночевать на умете свежего лугового сена, аромат его ты уже не забудешь никогда.
Сено собрали в копны, копнили и выносили вяленую траву с закрайков редколесья.
Сенька вилами собирал валки в гармошку и укладывал в копны. Отец подгребал огрехи и охорашивал копны. Охорашивать – значит граблями очесать копну, отеребить свисающие клочья сена. Под копну подтыкали высушенные и заостренные на вершинах еловые шесты. Вдвоём брали носилки и несли этот живой ворох кошенины на большую поляну, где и солнышка и ветерка вволю.
На поляне сено будет готово через два дня, а в тени перелесков ему мориться не одну неделю. Может быть, терпения бы у людей и хватило, да погода не вытерпит. Наползут из за Ветлуги нудные дожди. Вымочат все. И небо, и лес, и луг. Ослизнет трава. Вколотят ее проворные дождинки в луговину. Попробуй вытереби да собери. Пуп заболит. А и вытянешь, так моченое сено половину нормального укоса стоит. Почернеет. Истлеет на лугу не однажды сушеное. Ни вкуса ни сытости в нем скотина не найдет. К концу дня загрустили косари. Тихо подвигается дело.
Домой ехали угрюмые. Пожилому мужику всё тяжелее было управляться с сенокосом. Хорошо нынче Сенька на каникулы приехал. На будущий год уйдёт в армию. Одному придется косить, а это в три – четыре раза дольше. А погода? Тучу к ёлке не привяжешь. Покачивается Василий на лавочке пионерки, любуется природой, а невеселые думы точат и точат душу.
Не случись бы много лет назад стычка с секретарём райкома, подогни он колени в поклоне - не скитаться бы ему выпускнику РабФака МВТУ им. Баумана по лесным делянкам стараясь не попасть под пристальный взгляд НКВД. Не прозябать бы ему в этом глухом залесье. Операм ежовой конторы тогда на врагов народа планы спускали повышенные. А не выполнят – сами собирайтесь. Как бы они его во враги народа не записали… Первым бы оформили. До самой хрущевской оттепели черный воронок ему по ночам мерещился.
Корову наверное через год – два придется продавать. А жаль. Ребята в гости наедут, внучат полон дом, а где молочка взять… На заводах графики отпусков строгие. Никто не захочет свой летний отпуск кому то другому уступать. Значит на помощь детей рассчитывать не придется.
Но, видимо Бог сжалился над стариком. Дома ждала большая радость. От среднего сына Володи пришла телеграмма - едет с женой в отпуск. Из Заполярья. На месяц. Хорошо. К самой поре вырвались.
Северян встречали ночью. А утром приехали на выходные гости ближние, из района - сестра с мужем и трехлетним внученком Олежкой.
На следующий день изба Ясеневых гудела голосами. Семейное застолье, пироги да окрошка; расспросы да рассказы... Соскучились. Василий о сене разговоров не заводил. С такой силой они и за день половину работы одолеют. Да и погода установилась ясная и никакие приметы скорых перемен в небесной канцелярии не сулят. Но под вечер, всё же, допекло его стариковское нетерпение. Потихоньку от гостей собрал все грабли и вилы и увез на сенокос. Вернулся скоро и наткнулся на упреки трех протрезвевших мужиков:
- А чего нас не взял? -
- Охота? - Поддразнил старик.
- Спрашиваешь. -
- Завтра возьму. А сейчас, за стол. -
Утром детей рано не будили. Сегодня предстояло копны на большой поляне к дороге стаскать, а на свободное место из закоулков глупую траву выносить. И если получится поставить первый стог.
Василий с тайной гордостью оглядывал за завтраком широкое застолье и все прикидывал, сколько они сегодня успеют сделать. Работать такой силой на своем дворе ему не приходилось с молодых лет.
Тогда на свою фамильную луговину выходили полтора десятка человек. Сена нужно было много. Отец держал три лошади и пять коров, да ещё овечки. С лугов сено возили сенными телегами. Воз вязали прижимом. По эстакаде взвоза заезжали под крышу сеновала. На поветь отмётывали деревянными трёхрогими вилами.
А сегодня Василию день потерять нельзя. Мало ли что с погодой бывает. Сноха с дочерью будут грести. Сыновей отправлю носилки таскать. А с зятем будем копны ладить. Да еще надо будет остожье сложить, стожар поставить.
На сенокос ехали, когда солнышко уже выпросталось из вершин елового гребня. Перегруженная пионерка урчала тяжело и басовито. Издали разгоняясь на подъем, рычала зверем. Хорошо, что на пути никто навстречу не попал. В поселке было несколько таких пионерок. Ездили на них без расписания движенья. Сигнализации - никакой.
Сегодня сенокос Василия напоминал семейный луг двадцатых годов.
Рита с Риммой взяли грабли и сгребали сухое сено на большой поляне. Сенька с Володей носили копны. Зять Толя копнил. Василий ворошил валки. Всем было дело. И у всех дело спорилось. Работа кипела. Поляна ожила бодрыми голосами, шутками и смехом.
Василий вернулся из лесу с вырубленным стожаром и приятно удивился разительным переменам. С половины поляны копны были сношены к дороге. Остальное сено было собрано в валки и провеивалась на легком ветерке. Ветер тянул с юга из-за речки Какши. На свободное место братья носили копны из перелеска и девчата растряхивали его на просушку. Толя вершил очередную копну.
Отец с восхищеньем смотрел на вдохновенную работу семьи и прикидывал Сколько бы пришлось им с Сенькой пластаться, пока бы они одолели такую гору работы. А если бы ещё приехал старший сын со снохой, да старшая дочь с зятем… Даже дух захватило от мысли, что они всей семьёй сегодня бы могли закончить сенокос. Конечно на такую семью и коров потребовалось бы больше. Но всё равно родовой артелью работалось бы спорее. Косить косилкой, таскать волокушей.
Обедали без вина, но с аппетитом. Выращенные на домашних грядках свежие продукты, заботливо приготовленные умелыми руками Таисии, хрустели на крепких зубах аппетитно и податливо.
А Рита доставала из сумки огурцы, яички, рыбники, творог, окорок. Запивали еду молоком и квасом.
После обеда поляна затихла на короткий отдых. Кто задремал, кто просто отдыхал.
Сон про розовое ушко видимо окончательно разочаровался в Сенькиных намерениях и больше его не посещал.
После отдыха из закрайков поляны сено вынесли всё и досушивали его на большой поляне. За дорогой можно было сухую площадь работать в валки, а к вечеру скопнать.
Василий устраивал подстожник. Нарубил в сажень длиной жердей и уложив клеткой, поставил в средину стожар.
Раскрепил его упорами и они с Толей начали ладить зарод. В работе зять проворен. Василий едва успевает принимать пласты. Копны, одна за другой исчезают в утробе зарода. Стог растёт вверх и прибавляет в весе. Вот уже пласты ложатся на уровне головы. А за ними еще другие. Выше и выше.
Улежалые пласты сена, словно большие лесные птицы глухари, расправив широкие крылья, с натугой взлетают с поляны и садятся на зарод рядом со стожаром. Старик услужливо пятится освобождая им место и довольно покрякивая, прихлопывает граблями, причёсывает.
Рита с Риммой за узкоколейкой сгребают метлицу. Сенька ворошит валки на поляне, а Володя собирает копны за дорогой.
К концу дня стог сена был сметан и оглажен граблями. На овершье его, чтобы не нашкодил ветер и не нахулиганил дождь, крестом Андреевского флага накинуты сплетенные вершинами четыре большие березовых прута. Сено на большой поляне подсушено и замирало в копнах. За дорогой половина территории была прибрана. А копны вынесены к дороге.
Перед закатом солнышка усталая родовая артель двинулась в обратный путь. Сенька "рулил". Ему сегодня непременно приснится розовое ушко…
Дети неспешно переговаривались.
Василий сосредоточенно молчал.
Он не мог найти ответа на угнетавший его вопрос: " Как бы разрослось и окрепло их родовое гнездо, если бы его не разорили в пору его молодости? "
11-1-13г.
Фотомонтаж автора.