Заседание президиума Нововасильевского райисполкома, весна 1937г
На беленой стене обязательный портрет Вождя, стол под кумачом с телефоном, письменным прибором, графином для воды и стаканами на блюдечке. Жесткие конторские стулья и они, молодые и красивые в невзрачных кургузых пиджаках и гимнастёрках с петлицами. Президиум райисполкома Нововасильевского района. Те, кого в округе называли советской властью. Они ещё не знают, что это последнее заседание райисполкома в таком составе. Что среди сидящих рядом соратников, славных героев революции уже определились палачи и жертвы. Что через много лет земляки и потомки будут с удивлением вглядываться в их самые обычные, открытые и простые лица. Лица творцов и расходного материала страшного времени, которое позже назовут годами большого террора.
По-хорошему фото это полагалось бы сжечь. Не ровен час, соседушка увидит. Ведь одни враги народа изображены. Сам председатель Земляной. Секретарь райкома КП(б)У Хохлов. Уполномоченный ОГПУ-НКВД Гриф. Начальник милиции Шаповалов. Не говоря уже про главных «заговорщиков» – газетного редактора Бирюча, начальника бани Диденко, радиоузла Павленко и почты Гладких.
Увидит, вот и будут недостающие в дело улики. Даром что и сам сосед, районный судья, на этом же фото среди разоблачённых врагов.
Сидит по правую руку, неподалёку от председателя райисполкома, слушает внимательно да записывает что-то важное. Невысокий, видный. Волосы светлые, волной на высокий лоб зачёсаны.
Судья мужик ушлый. Как его, Родиона, с должности да из партии турнули, быстро расстарался в их, Гребенюков, квартиру вселиться. А что – комнаты просторные, светлые и обстановка какая-никакая имеется. Спасибо хоть на улицу не выставил. Комнатушку и кладовку оставил для жительства. Семь душ ведь: сам Родион, бывший зампред райисполкома, жена Дарья Ананьевна, медсестра фельдшерского пункта, тёща старуха и четверо детишек мал мала меньше.
Судья бы этих крох не оставил, да вот только никак дело против Родиона не складывается. Красный партизан, самим Климом Ворошиловым награждённый, партиец ещё с гражданской. И в оппозициях ни разу не числился.
Всех грехов за ним: будучи в должности, пива в исполкомовском буфете в долг на пятнадцать рублей выпил. Так задолженность погашена давно. А ещё, мешок ячменя для посадки в колхозной коморе выписал. С возвратом. Только и это смертным грехом перед властью посчитать трудно. Тем более вернул с лихвой.
Времени у безработного Родиона в ожидании ареста много: жена на работе, старших в школу проводил, тёща Ефросинья Никифоровна малышами занимается, вот он и пишет в тетрадки подробно о своей жизни.
Авось разберутся беспристрастно товарищи, кому это полагается. Одну тетрадку в ЦК партии отправил.
А вторую, лично товарищу Сталину подписанную, схоронил до поры. Это уж на крайний случай.
Так жене и сказал: ежели чего, пробейся к вождю и самолично из рук в руки передай.
Сам, конечно, не особо в сказанное верил, но надежда в душе таилась. Ведь не арестовывают до сих пор и оружие наградное не отбирают.
Тогда в девятнадцатом его, отважного партизана, отбившего у отряда мятежной Маруси Никифоровой бандитскую казну – ларец с золотыми царскими червонцами и передавшего красному командованию для победы над мировой контрой, перед строем награждал сам командарм-14 Клемент Ворошилов.
Так потом Родион Гребенюк на зависть всему полку и щеголял в красных галифе и кобуре на боку с наградным «наганом», вороненым ладным офицерским самовзводом. Правда, щеголял громко сказано: уж больно тяжёлыми были тогда бои. И с чёрным крымским бароном Врангелем и с крылатыми польскими уланами Пилсудского.
…Отправил тетрадку компетентным товарищам и стал надежду лелеять. А без неё нельзя никак.
Разве, что пулю из наградного револьвера в рот пустить. Может, для того и оставили? Чтобы, значит, сам проблему решил. Только никак нельзя этого делать. И не потому, что испугался. Как детишкам потом с пятном жить. Мертвого оболгать легко. Но нет за ним вины против народа. На этом и стоять…
Уж и не чаяли, но вскорости пришло в район указание сверху: зампреда райисполкома Родиона Грёбенюка в должности восстановить с зачётом партийного стажа и выплатой денежного довольствия за период вынужденного безделья.
А там и на новое место работать послали. Начфионотдела на вновь присоединённые украинские земли. В закарпатский город Станислав.
Туда и семью, как только занятия в школе закончились, перевёз. А до того слал им в Нововасильевку подарки. У частников, что на бывших польских землях сохранились, такие носильные вещи приобрести можно было, о которых у них в потребкооперации и не слыхивали.
Оно дело понятное – все силы на индустриализацию брошены, на оборону, только вон как дочки Сонечка и Томка радовалась безделице, костюмчику матросскому. И ткань хорошая, и всё в тон подобрано, даже ленты, что в косу заплетать.
В сорок первом, на третий день войны удалось жену с детьми и тёщу в тыл отправить. Документ до самой Москвы позволял ехать.
Только жена испугалась, что от голода в чужих краях помрут – так настрадались в дороге. Вернулись на Запорожье.
А сам Родион чуть позже документы вверенные вывез и в военкомат явился за назначением.
Не гоже ему, ворошиловцу, в тылу отсиживаться. Батальонным комиссаром на фронт ушёл.
Тогда же, в сорок первом и сгинул вместе с частью. Без вести и без надежды.
Гребенюки в оккупации натерпелись. Думалось – дома и стены помогают. По иному вышло. Попомнили добрые люди семье отцовы грехи: и колхозы, и голод тридцатых, и нерушимость советской власти. Пришлось из Нововасильевки бежать в Беляевку, на Николаевщину.
А зимой сорок третьего нежданно-негаданно Родион в двери хаты постучался. Исхудавший, завшивленный. Из немецкого концлагеря бежал. К фронту шёл. А фронт навстречу. Родион сразу в полевой военкомат явился. На передовую проситься.
Дело быстро сладилось. Его, побывавшего в плену, в штрафбат определили. Кровью искупать грехи перед Родиной. В первой же атаке седьмого февраля сорок третьего и искупил. И перед Родиной, и перед людьми. Коли были эти грехи.
В братской могиле на хуторе Красносельском похоронен.
…На Керосинке, в домике на Левом Запорожье, доживает свой век София Родионовна Куцевич, в девичестве Гребенюк. Долгую жизнь прожила. Трёх хороших сыновей вырастила. Злого людям не делала.
И хранила завёрнутые в газету старые фотографии. Где отец и мама ещё молодые, а она совсем маленькая.
Вот на фото отец, сидит, подперев голову рукой, вдаль смотрит. Может, о своих четырёх детках думает. И другие о детях думают. Не иначе. Для них ведь светлое будущее строили. И у Хохлова, он на фото по другую сторону от председателя, сын был – Юра, у секретаря РИК дяди Гриши Войтенко, (стоит рядом), – трое: Люба, Оля и Галочка, у начальника милиции Шаповалова (сидит в форме на переднем плане) дочери – Раиса и Муся
Про своих София всё знает. А вот как сложилась судьбы, тех, кто сидел с отцом за одним столом и их детей?..
Может, кто прочитает да и подскажет. Ведь не могли все сгинуть без следа! Может быть, где-то там, в самом отдалённом уголке памяти, кто-то и сохранил крупицы знания о тех, кто когда-то так наивно и страшно стремился осчастливить всё человечество, да не сдюжил эту, пожалуй, и вовсе невыполнимую задачу.