Пол Кингснорт - Тёмная экология

Виктор Постников
Поиск правды в пост-зеленом мире

Опубликовано в  журнале Orion (январь-февраль 2013 г)


Дай мне вырубленный лес -
Можешь дырку им заткнуть в своей культуре
    — Леонард Коэн

Уйти в пустыню, и бороться.
   — Д.Г. Лоуренс

Рукоятка инструмента, длина которой варьируется в зависимости от роста того, кто ей пользуется, а в некоторых случаях изготавливается под самого пользователя,  имеет свое название и отличительную особенность.  Я называю её snath [рукоятка косы – ВП], хотя существуют и вариации - snathe, snaithe, snead, и sned.  К косовищу прикрепляются ручки для обеих рук, подстроенные под высоту пользователя.  Внизу косовища есть маленькое отверстие, прорезиненный протектор и металлическое D-образное кольцо с двумя шестигранными головками.  В этот небольшой комплекс просовывается лезвие - тонкий стальной полумесяц,  главная точка опоры всего инструмента. Из первоначальной конструкции вытекает целое семейство новых, постоянно совершенствующихся инструментов,  каждый в свою очередь предназначен для новых целей. В моей коллекции есть несколько различных кос — Luxor, Profisense, австрийская, и новая элегантная коса Concari Felice, которую я еще даже не пробовал — длина лезвия которой регулируется от 60 до 85 см. У меня также есть парочка лезвий для канав (которые, несмотря на название, используются не столько для канав, сколько для скашивания тонких или жестких трав) и лезвие для кустов, которое, как алебарда, способно скашивать небольшие деревья.  Это крупные млекопитающие. За ними есть целые выводки  малых инструментов для скашивания летней травы, все они находят место в экосистеме данного инструмента.

   Любой из них, конечно, бесполезен, если не будет острым, по-настоящему острым: настолько острым, что при проведении пальца по краю, потечет кровь. Вам нужно брать с собой в поле камень и регулярно — каждые пять минут—подтачивать острие. И вы должны знать как использовать боёк для заточки (peening anvil) и когда.  Боёк (Peen) - скандинавское слово, первоначально означающее “выбивать тонкое железо молотком,” что по-прежнему справедливо,  хотя железо сегодня заменено на сталь. Когда острие тупится или искривляется,  нужно выровнять край с помощью молотка и небольшой наковальни.  Это непростая работа. Я занимаюсь ей вот уже много лет, но до сих пор не смог полностью овладеть ей. Возможно я никогда ей так не овладею, как никогда нельзя дойти до совершенства в чем-либо. Этот недостаток совершенства и надежда на него - и есть часть сложной красоты инструмента.

   Этимология этого инструмента интересна. Scythe, первоначально sithe,  - староанглийское слово, указывающее на то, что этот инструмент использовался на этих островах тысячи лет. Но археология показывает, что оно еще старше; найдены римские косы с лезвиями до двух метров. Простые, изогнутые для покоса травы инструменты, уходят в прошлое по крайней мере на десять тысяч лет к рассвету земледелия и к рассвету самой цивилизации. У слова, также как у инструмента,  есть происхождение.  Прото-индо-европейское слово scythe имеет в качестве корня слово sek, означающее резать, или разделять.  Sek – также корень слов sickle (серп), saw (пила), schism (схизма), sex (секс), и science (наука).  [Ср. с русскими словами «сечь и «косить» - ВП].

  Недавно я читал сочинения Теодора Качинского. Боюсь, что они могут изменить мою жизнь.  Некоторые книги действительно сильно действуют на меня.
  И дело не в том, что Качински, будучи яростным и бескомпромиссным  критиком техно-индустриальной системы, говорит нечто, чего я не слышал до него. Слышал и не раз.  По его собственному признанию его аргументы не новы. Но ясность, с которой он их излагает, его отказ от двусмысленности, вдохновляют.  Я, кажется, снова готов их воспринять.  И я не совсем понимаю, почему.
Вот четыре положения, которыми он открывает книгу:

1. Технологический прогресс ведет нас к неизбежной катастрофе.
2. Только коллапс современной технологической цивилизации может отвести катастрофу.
3. Политические левые  - это первый оборонительный ряд технологического общества.
4. Требуется новое революционное движение, посвященное устранению технологического общества.

Проза Качинского лаконична, а его аргументы логичны и несентиментальны,  что можно ожидать от бывшего профессора математики с гарвардской степенью.  У меня  есть склонность к подобным вещам, поэтому я ценю его дисциплину. Я уже прочитал около третьей части его книги,  и то, как он представляет четыре аргумента, удручающе убедительны.  Может быть это моя личная “склонность доверять прочитанному,”  но мне тяжело найти контраргументы хотя бы к одному из положений.  Я говорю, что они “удручающие”, потому что не хочу в конце концов стать на сторону Качинского.  Есть две причины, почему это так.

   Во-первых,  если я в конце концов соглашусь с ним — и с другими критиками, которых я изучал в последнее время, таких как Жак Эллюль, Д.Г. Лоуренс и К.С. Льюис и Иван Иллич — я вынужден буду изменить свою жизнь довольно-таки радикально.  Не так, как я её уже изменил (освободившись от телевизора, кредитной карточки, смартфонов, электронных книг и спутниковой навигации,  начав выращивать – по крайней мере частично – свою еду, обучаясь практическим навыкам, убегая из города и т.п.), но в самом деле, изменить глубоко. Я всё еще встроен в систему, по крайней мере частично, потому что не могу решить, куда прыгать, или в какую сторону,  или вообще можно ли прыгать, или просто потому что боюсь прыгнуть в пропасть.

Я пишу это на лэптопе, между прочим. У него есть броудбенд и всевозможные приложения, которыми я никогда не пользовался и не жаждал пользоваться.  Я использую его главным образом как пишущую машинку.  Вы можете решить поэтому, что я обманщик, и может быть вы правы, но можно сделать еще более интересный вывод. Мы все – говорит Качински, обманщики до тех пор, пока не решимся порвать  с  системой.  В молодости, как он объясняет, он пережил личную психологическую драму, прежде чем смог вырваться и убежать.  Он объясняет это в письме 2003 г.:

"Я знал, чего хотел:  Уйти и жить в диком месте.  Но я не знал, как это сделать. . . .  Я не знал никого, кто мог бы понять, почему я хочу это сделать.  Поэтому, в глубине души, я чувствовал, что никогда не смогу убежать от цивилизации.  Поскольку современная жизнь была для меня совершенно неприемлема, я всё больше ощущал безнадежность, и в 24-летнем возрасте пережил своего рода кризис: почувствовал себя настолько ничтожным, что мне было уже все равно: жить или умереть.  Но когда я дошел до этой точки, я внезапно ощутил в себе перемену: я понял, что, так как мне безразлична жизнь или смерть, мне не нужно более бояться последствий того, что я делаю.  Я могу делать то, что хочу. И я был свободен!"

В начале 1970-х,  Качински переехал жить в небольшую кабинку в лесах Монтаны, где он старался жить самодостаточной жизнью, без электричества, охотясь и ловя рыбу и выращивая свою собственную еду. Он вел такой образ жизни на протяжении 25 лет, намереваясь в начале, убежать от цивилизации. Но вскоре он понял, что такой побег, если и был возможен ранее, сегодня уже невозможен. В его лесах стали появляться другие кабинки, дороги расширялись, лесорубы прочесывали лес. Каждый год над головой проносилось все больше самолетов. Однажды, в августе 1983 г  Качински поехал на велосипеде в свое любимое место:

"Это было мое самое любимое место, часть плато, существовавшего еще с третичного периода. Это гористая неровная местность, и когда вы добираетесь до края, вы видите  долину и  резко уходящие вниз обрывы и водопад . . . . В то лето вокруг моей лесной кабинки оказалось много людей и я решил переехать в другое, более спокойное место. Я ушел на плато и когда добрался до него, увидел, что через середину плато проложена дорога. . . . Вы не можете представить, до чего я был расстроен.  Именно с этого момента я решил, что вместо того, чтобы  дальше совершенствовать методы выживания в дикой природе, я должен работать над тем, как отомстить системе."

Я могу согласиться с каждым его словом, включая иногда и последнее.  Это еще одна из причин, почему я не хочу в конце концов занять его позицию.  Тэд Качински был известен ФБР как Унабомбер, который на протяжении 17 лет из своей хижины посылал бомбы в почтовых посылках тем, кого считал ответственными за развитие презираемого им технологического общества. За двадцать лет он убил троих и покалечил еще 24 человека. Его жертвы потеряли зрение, пальцы, а иногда и жизнь. Он чуть было не сбил самолет. В отличие от других критиков техносферы, проводящих время над книгами, читающих лекции и обновляющих свои анархо-примитивистские вебсайты, Качински не теоретизировал. Он практиковал.

ВОЗВРАТИМСЯ К КОСЕ. Это старинная, опробованная и проверенная веками технология, улучшенная со временем и заостренная, буквально и метафорически.  Это технология, которую в 1970-х зеленые философы называли “соответствующая технология” — определение, которое я хотел бы воскресить – и которое несправедливо забытый философ Иван Иллич называл “веселой технологией.” Критика технологии Илличем, как и Качинским,  была по сути критикой власти. Новейшие технологии, объяснял  он, создают зависимость; они забирают инструменты и процессы у индивидуумов и отдают их в руки организаций.  В результате возникает “модернизированная бедность,”  в которой индивидуумы, ранее владевшие инструментами,  становятся частями машины. В обмен на яркие лампочки и пульсирующие приборы они потеряли то, что должно было быть самым дорогим для человека: Автономия. Свобода. Контроль.

  Критика Иллича относится, конечно, не только к технологии.  Она широко охватывает социальную и экономическую жизнь.  Несколько лет назад я написал книгу Real England (Настоящая Англия), которая, как оказалась, также была о весёлости. В частности она была о том, что привычный, человеческий образ жизни в моей стране исчезает, становясь жертвой машинного марша.  Небольшие магазинчики раздавлены супермаркетами, семейные фермы вытеснены глобальной агрикультурой, старинные сады выкорчеваны ради новостроек,  пабы закрыты  девелоперами и государственными органами.  Книга получилась в конце концов о независимости и праве контролировать свою жизнь:  о том, что люди должны контролировать свои инструменты, свой дом, а не сводиться к винтикам в машине.

  Критики назвали книгу ностальгической и консервативной, - так они называют любую книгу подобного содержания. Они путают стремление к человеческой автономии, к независимому характеру и вытекающих из него странностей поведения и творчества, с желанием удалиться в некий фантастический “золотой век.”  Это знакомая критика, скучная и глупая.

И всё же, если быть до конца честным, должен признать, что критики в некотором смысле что-то почувствовали. Человеческие масштабы остались в прошлом.  Если и был век автономии, то он тоже в прошлом.  Определенно его не видно в будущем; его не будет пока мы не изменим курс, и нет никаких признаков, что мы собираемся его менять.

  Работы  Э.Г. Шумахера,  Ивана Иллича напоминают о том, что есть мыслители, направляющие свою критику на дегуманизирующее влияние мегатехнологий на человеческую душу и тело.  Э.Ф. Шумахер, Леопольд Кор,  Нил Постман,  Жак Эллюль, Льюис Мамфорд,  Киркпатрик Сейл,  Джерри Мандер,  Эдвард Голдсмит — вот неполный список имен, мыслителей и практиков, сторонников соответствующей технологии и «веселых инструментов»,  критиков существующей парадигмы. Одно время, в 60-х и 70-х, они были на высоте. Затем их похоронили Тэтчер и Рейган,  пришли десятилетия дешевого топлива и консумеризма.  Над ранее провозглашенными «визионерами» стали  насмехаться и называть их «ретроградами». Самодельные бомбы Качинского, вставленные в деревянные коробочки с батарейками и запрятанные внутри книг, представляли собой безнадежную попытку вновь разжечь революцию из пепла этих мыслителей. В результате Качински проведет остаток жизни в пожизненном заключении в федеральной тюрьме для особо опасных преступников шт. Колорадо — бесспорно наименее человеческом и веселом месте на земле.

   Но ситуация меняется. Сегодня, когда три десятилетия дешевого топлива, свободных денег и экономического порабощения в конвульсиях подходят к концу, именно Тэтчер и Рейган и преданные рынку «мозговые центры» все больше кажутся ретроградами. Еще одна ортодоксия приказала долго жить.  Меня больше всего интересует, что за ней последует, – и пугает тоже.

КАЖДОЕ ЛЕТО я провожу курсы по косьбе на севере Англии и Шотландии.  Я обучаю навыкам, которые приобрел в результате пользования этим инструментом за последние 5–6  лет,  людей, которые никогда им не пользовались. Это вероятно самая благодарная работа, которую я когда-либо делал, во всех смыслах, за исключением того, что я отец своих детей (косить легче, чем воспитывать детей). Писать – тоже доставляет мне удовольствие, интеллектуальное и иногда эмоциональное, однако физически изматывает и утомляет: приходится часами сидеть у компьютера или писать в записных книжках, или читать, или думать, или пытаться думать.

  Косьба может на некоторое время заткнуть болтливый мозг, или по крайней мере его рациональную часть, оставляя только его примитивную часть, интуитивный рептильный мозг, который начинает работать в полную силу.  Правильная косьба сродни медитации: ваше тело в ритме с инструментом, ваш инструмент в ритме с землей.  Вы концентрируетесь без мысли, вы следуете за каждым изгибом земли лезвием косы, вы чувствуете остроту её края, вы слышите птиц, видите, как существа движутся перед вами.  Всё связано со всем, и если это не так, то ничего не выходит. Кончик лезвия втыкается в землю, вы срезаете кучку, оставленную кротом, растягиваете мышцу на спине, раните палец во время заточки лезвия и т.п.  Концентрация — расслабленная концентрация — вот ключ к тому, чтобы косить хорошо. Толстой, который несомненно писал со своего опыта,  объясняет в «Анне Карениной»:

"Чем долее Левин косил, тем чаще и чаще он чувствовал минуты забытья, при котором уже не руки махали косой, а сама коса двигала за собой все сознающее себя, полное жизни тело, и, как бы по волшебству, без мысли о ней, работа правильная и отчетливая делалась сама собой. Это были самые блаженные минуты."

Люди приходят на мои курсы по разным причинам, но большинство хочет научиться работать с инструментом чисто практически. Они могут работать в заповедниках или следить за травой на лужайках для гольфа.  Некоторые хотят скашивать осоку или крапиву или заросли ежевики, или сорняки у себя на участках.  В этом году я также работал с людьми с умственными расстройствами; использование простых инструментов помогает им успокоить психику.

  И всё-таки реакция большинства, когда я говорю, что учу косить, одинакова: недоверие или умиление, или вежливый интерес, часто сопровождаемые намеками на то, что уж очень странное, если не глупое, занятие, не имеющее места в нашем мире.  В конце концов, у нас есть триммеры и газонокосилки, и они громче, чем косы,  и у них есть кнопки, и они электрические или бензиновые, и поэтому должны работать лучше, не так ли?

  Я скажу – нет, не так. Конечно, если у вас луг, площадью 5 акров,  и вы хотите срезать траву на сено или силос,  вы сделаете это быстрее (но не обязательно лучше) с помощью косилки, чем с помощью группы косарей, как это делалось до 1950-х гг.  Но если иметь в виду человеческий масштаб, - коса по прежнему непревзойдена.

  Все большее число людей, посещающих мои курсы, например, ищут замену триммеру, или газонокосилке. По-существу, триммер - это механическая коса. Это довольно-таки тяжелая машина, которую надо держать обеими руками,  и одеваться как Скайуокер из кинофильма «Звездные войны». Она рычит как мотоцикл, выплевывает дым, и постоянно требует подпитки топливом. Она прорубает траву вместо того чтобы срезать ее ровненько как коса.  Она неудобна, опасна, работать с ней менее приятно, чем с косой.  Несмотря на это, её можно увидеть повсюду: на обочинах дорог, в парках, и даже – о господи – в заповедниках.  Это ужасно неуклюжая, некрасивая, шумная, и неэффективная вещь.  Так почему же люди её используют, и почему они смеются над косой?

  Но задавать такие вопросы – значит не понимать того, что происходит.  Газонокосилки используют не потому, что они лучше, а из-за нашей обусловленности и привычки использовать технику. Качество и эффективность работы не главное. Главное – религия, религия сложности.  Миф прогресса  проявляется в форме инструмента.  Пластмасса лучше, чем дерево.  Движущиеся части лучше неподвижных. Шумные устройства лучше тихих. Сложные вещи лучше простых.  Новые вещи лучше старых.  Мы верим в это, и неважно нравится нам это или нет. Так нас научили.

ДОМАШНЕЕ мировоззрение Иллича и Шумахера, с попыхивающей трубкой и глиняно-соломенными избами, возвращает нас  в доброе старое время, когда не надо было посылать бомбы, чтобы обеспечить себе более спокойную жизнь.  Это было рождение того, что сегодня называют “зеленым” движением. Я иногда люблю говорить, что это движение родилось в год моего рождения (1972), год, когда появились «Пределы роста» - легендарный отчет Римскому клубу — и это самая подходящая дата, с которой я начну свой рассказ.

  Если детство зеленого движения проходило в начале 1970-х,  тогда 1980-е,  когда надо было спасать китов и тропические леса, были его юностью.  Праздник совершеннолетия состоялся в 1992 г., в бразильском городе Рио-де-Жанейро. Саммит Земли в 1992 году представлял собой праздник, заполненный обещаниями и клятвами:  заняться вплотную климатическими переменами, защитить леса, защитить биоразнообразие, и всячески продвигать “устойчивое развитие,” -  понятие, которое станет самым модным в глобальной политике и бизнесе.  Будущее выглядело светлым в глазах зеленых.  Оно всегда светлое для тех, кому двадцать.

  Через двадцать лет ситуация поменялась. В 2012 г, бюрократы, активисты и министры снова собрались в Рио для совместного экзерсиса, названного Rio+20. Он сопровождался обычными громкими призывами к оптимизму и надежде, но уже не было попыток скрыть пустоту экзерсиса.  За прошедшие двадцать лет экологические проблемы, очерченные на первоначальном Саммите Земли, усугубились, в некоторых областях значительно,  и нет никаких признаков, что ситуация изменится.

   Зеленое движение, которое, казалось, несло на себе всю проблематику с начала 1990-х, очутилось в глубоком кризисе. Не способное существенно изменить систему или поведение публики, подвергаемое растущему давлению со стороны “скептиков” и публики, уставшей от постоянных упреков в отношении выбросов и консумеризма, оккупированное новой породой корпоративных жуликов, для которых «устойчивость» - еще одна возможность увеличить продажи,  зелёные видят ужасающий итог:  вопреки всей их работе, самоотверженности и тому факту, что большая часть из их опасений подтверждаются, — они проигрывают. Мир не пошел за ними.  В большинстве зелёных организаций встает главный вопрос:  Черт! Что же делать дальше?

  Есть много людей, которые полагают, что знают ответ.  Один из них Питер Карейва, считающий, что он и ему подобные представляют собой будущее зелёного движения, и вполне возможно, что он окажется прав. Карейва – ведущий ученый Nature Conservancy, одной из самых больших экологических организаций мира. Он ученый, ревизионист, один из тех,  кого можно назвать “нео-зелёными.”

  Сходство между этой группой и экономическими “неолибералами” 1970-х интригует. Как и неолибералы, нео-зелёные пытаются пробиться сквозь ряды старой ортодоксии, выдохшейся и находящейся в стадии замешательства. Как и неолибералы, это в основном белые американцы, и делают они упор на научные измерения и  экономический анализ.  Как и неолибералы, они группируются вокруг нескольких мозговых центров:  Institute of Economic Affairs, Cato Institute, Adam Smith Institute;  Breakthrough Institute,  Long Now Foundation,  Copenhagen Consensus. Как и неолибералы,  они множатся во время глобального коллапса и растущей неопределенности. И как неолибералы, они думают, что нашли радикальное решение.

  Идеи Карейвы лучше всего помогают понять нео-зелёных.  В прошлом активный сторонник заповедников, он полагает, что всё, что говорят зелёные ошибочно.  Природа, говорит он, скорее вынослива, чем хрупкая; наука это доказывает. “Люди  разрушают природную среду, и природа восстанавливает 80 %.”  Дикая природа более не существует;  вся она изменена людьми в той или иной степени.  Попытки защитить большие экосистемы от вмешательства людей в большинстве своем бесполезны; люди любят развитие, и их не остановить.  Природа крепка и вынесет всё: “Сегодня койоты бродят по центру Чикаго, а сапсаны изумляют жителей Сан-Франциско, летая между небосребами. . . . Разрушая одну среду обитания, мы создаем другие.” Сейчас, когда “наука” показала нам, что нет ничего “девственного” и что природа “адаптируется,”  нет причин, чтобы расстраиваться как это делают традиционные зелёные, например, по поводу тропических лесов. “Рационально ли препятствовать обезлесиванию Амазонии?” – спрашивает он. “И необходимо ли?”  Можно уже заранее предположить, как он ответит на этот вопрос.

  Если всё это напоминает идеи правых политиков,  то так и есть. Но среди нео-зелёных Карейва не один. Вариации на эту тему были недавно озвучены американским философом Стюартом Брэндом, британским писателем Марком Линасом, датским анти-экологом Бьорном Ломборгом, и американскими писателями Эммой Маррис,  Тедом Нордхаузом и Майклом Шелленбергером. Они в свою очередь строят свои труды на идеях самопровозглашенных зелёных “еретиков” таких как Ричард Д. Норт,  Брайан Клегг, и Уилфред Беккермен.

   Кроме  отрицания пользы заповедников, нео-зелёные известны тем, что выступают за новые технологии, которые для них всегда имеют положительную коннотацию. Цивилизация, природа и люди могут быть “спасены”  только путем энергичной поддержки биотехнологий, синтетической биологии, ядерной энергии, геоинженерии, и всего, что имеет приставку «новое» и что так раздражает Гринпис. Зацикливание традиционных зелёных на “пределах” рассматривается как наивность. По словам Бренда, мы “как боги,” и поэтому должны выйти вперед и взять на себя ответственность по рациональному управлению планетой путем использования освященных наукой новейших технологий.

  Нео-зелёные демонстрируют свой энтузиазм также в отношении рынков.  Им нравится вешать ценники на деревья, туман, крокодилов, тропический лес, водоразделы, на все “услуги экосистемы,”  на всё, что можно продать и купить, измерить и подсуммировать. С этим связано их почти религиозное отношение к научному методу. Всё, что имеет значение, должно быть измерено «по науке» и оценено на рынке, а всякие заявления без приложенных цифр - пустое. Это представляется как “прагматизм”, но на самом деле совсем другое:  попытка исключить из зелёного дискурса любые дискуссии о морали, эмоциях, интуиции, духовных ценностях, или простых человеческих чувствах.

  Для старой гвардии зелёных всё это может показаться чудовищным  - но вряд ли это нечто новое.  На самом деле, это старая песня, вариант старого техно-оптимизма в духе Уэллса, обещающий нам изобилие вот уже сто лет.  Это та же  старомодная история о Большой Науке, Большой Технике, и Больших Деньгах, пропущенная через фильтр интернета и украшенная святыми призывами к спасению бедных и голодных.

  И несмотря на весь их кажущийся энтузиазм, нео-зелёные  не так уж неправы.  В нём можно уловить, по крайней мере, полуправду. Они правы, когда заявляют, что человеческий масштаб и предложенная мыслителями 1970-х гг  «весёлая» экономика не  будут работать, если мир по-прежнему будет подчиняться требованиям  промышленного капитализма.  Они правы, когда говорят, что поддержать 9 миллиардов, стремящихся жить как средний класс,  существующими методами невозможно. Они правы, когда говорят, что воздействие человека на планету чудовищно и необратимо. Они правы, когда говорят, что современные  усилия по сохранению природы идеализированы и основаны на доиндустриальных условиях. Они правы, когда говорят, что кампании, проводимые зелёными НГО часто разобщают и вводят в заблуждение. И они правы, когда говорят, что зелёные уткнулись в стенку и продолжают биться об неё лбом.

  Но интересны выводы к которым они приходят в результате осознания этих фактов. Первый признак того, что это не просто “экопрагматизм”, но нечто совсем другое, приходит на ум, когда читаешь вот такое:

"Десятилетиями  люди безоговорочно принимали идею о том, что наша цель сохранить девственную, доисторическую природу. Но многие ученые  пришли к пониманию, что эта мечта устарела и ставит перед нами новые препятствия по сохранению среды и более полному раскрытию наших взаимоотношений с природой."

Эта демагогия взята из книги Эммы Маррис  «Непокорный сад: Спасение природы в пост-диком мире», хотя она могла бы появиться в любом другом нео-зелёном издании.  Но кто эти “многие люди”, которые “безоговорочно принимали” идею сохранения «девственной» природы?  Я встречал много защитников природы, но никто из них не верил в существование «девственной, доисторической» природы. Все они верили в существование больших, всё ещё функционирующих экосистем, которые необходимо охранять от разрушения.

  Для лучшего понимания вопроса, рассмотрим случай с Амазонкой. Что мы ценим больше всего в амазонском лесе?  Защищаем ли его потому что он «девственный» и  “доисторический”?  Ясно, что нет, поскольку его населяют большое число племён, некоторые из которых живут там с незапамятных времен.  Амазонка важна не потому, что она «девственна»; но потому что дикая, т.е. самодостаточна. В ней время от времени живут люди, но не они создали её и не они её контролировали. Амазонка кишит сложным разнообразием как человеческой, так и нечеловеческой жизни, но ни один из видов не доминирует над другими. Это сложная, работающая экосистема, которая одновременно и культурная среда для человека, потому как в любой ситуации, эти две сущности связаны.

  Это именно то, к чему всегда призывали интеллектуальные зелёные: человеческая и нечеловеческая природа, работающие в определенной гармонии в нашем мире компромисса и перемен, в котором, несмотря ни на что, существуют принципы, которых следует придерживаться. “Природа” – это ресурс для людей, и таковым всегда был; мы всё должны есть, иметь жилище, охотиться, пользоваться богатством природы как любой другой вид.  Но это не должно закрывать понимание того, что за этим стоит практическая, культурная, эмоциональная и даже духовная ценность, в такой же степени важная для нашего благополучия.

  У нео-зелёных, однако, нет времени на эти сантименты. Они должны скорее построить пугало и убрать его, чтобы двинуться дальше к важнейшей части своего мессиджа.  И здесь Карейва дает нам ценное указание в журнале Breakthrough Journal в соавторстве с  Мишель Марвье и Робертом Ласаршем:

"Вместо того, чтобы сохранять биоразнообразие ради биоразнообразия,  новое движение за сохранение природной среды должно направить свои усилия на поддержку тех природных систем, которые пригодны для наибольшего числа людей. . . . Успех сохранения природы будет характеризоваться  в значительной части  его пользой по отношению к людям."

То есть, сказано ясно: дикая природа мертва, а то, что осталось принадлежит людям. Мы можем делать, что хотим и что должны.  Наука так говорит!  Круг замкнулся, зелёные были похоронены своими же детьми,  и под землю ушли вместе с ними наивная, романтическая и антинаучная вера в то, что нечеловеческая жизнь имеет ценность, превосходящую ту, которую ей приписывают люди.

“Дикость можно спасти, – говорит Тед Качински, - только если разрушить техно-индустриальную систему.” Я начинаю верить в то, что нео-зелёные предоставляют нам – по иронии судьбы – превосходное доказательство того, что Унабомбер был прав.

В СВОЕЙ КНИГЕ  «Краткая история прогресса» Рональд Райт вводит термин “ловушка прогресса.” Ловушка прогресса, говорит Райт, - это краткосрочное социальное или технологическое улучшение, которое на более длительную перспективу оказывается шагом назад. К тому, времени, когда оно реализуется — если вообще это происходит — уже слишком поздно менять курс.

  В качестве самого раннего примера он приводит улучшение методов охоты в верхнюю эпоху палеолита, около 50 тысяч лет назад.  Райт прослеживает масштабное исчезновение дикой природы с приходом доисторических людей на новый континент.  Райт объясняет:  Некоторые из мест представляли собой побоища, сравнимые по своему размаху с индустриальным истреблением животных: 1 000 мамонтов в одном месте;  более 100 000 лошадей в другом.” Но есть одна уловка:

Совершенствование охоты знаменовало собой окончание охоты как образа жизни.  Легко добытое мясо означает больше детей.  Больше детей – больше охотников.  Больше охотников, рано или поздно, означает меньше дичи. Большинство миграций в это время в мире по всей видимости было вызвано нуждой по мере того, как мы опустошали землю.

   Это и есть ловушка прогресса. Каждое усовершенствование нашего знания или технологии создает новые проблемы,  которые в свою очередь требуют новых усовершенствований и т.д. Каждое из таких усовершенствований способствует тому, что общество растет, становится сложнее, превосходит человеческие масштабы, становится разрушительным по отношению к нечеловеческой жизни, и пилит сук на котором сидит.

  Спенсер Уэллс рассказывает об этой ловушке в книге "Семя Пандоры" (Pandora’s Seed), в которой пересматривает отношение к сельскому хозяйству.  Нас учили в школе – меня, во всяком случае – что люди “создали” или “изобрели” сельское хозяйство, потому что поняли: это улучшит их жизнь и освободит их от необходимости охоты и собирательства. Но это тот же подход, который мы принимаем сегодня, полагая, что газонокосилка лучше косит траву, чем коса, и он  оказывается таким же ошибочным.  Как показывает Уэллс, анализ оставшихся скелетов людей, живущих до и после перехода к сельскому хозяйству, свидетельствует о поразительной перемене: всеобщем ухудшении качества жизни с переходом к сельскому хозяйству.

  Охотники-собиратели, живущие во время палеолита,  между 30000 и 9000 до н.э., были в среднем выше — и по идее – здоровее, чем поколения после них,  включая и народы, живущие в конце двадцатого века в Америке.  Их средняя продолжительность жизни была выше, чем за последние шесть тысяч лет, а их здоровье, оцениваемое по глубине большого таза в их скелетах, представляется лучше, чем у всех последующих поколений — включая и современное.  Это ухудшение здоровья скорее всего было вызвано тем, что оседлая сельскохозяйственная жизнь труднее переносится физически и подвержена большему числу болезней, чем номадическая жизнь охотников-собирателей.

  То же с прогрессом. Уэллс недоумевает: почему сообщество оставило охоту и собирательство?  Ответ прост: не потому что они хотели, а потому что были вынуждены. Они оставили охоту и собирательство, потому что слишком хорошо их освоили. Они убили большую часть дичи и размножились до таких масштабов, что не могли себя прокормить.  Они попали в ловушку прогресса.

  С тех пор мы заложники прогресса. Посмотрите на предложения нео-зелёных в этом свете и вы поймете, что они хотят вырваться из ямы, в которую нас столкнули их предшественники. Генетически модифицированные культуры,  например, регулярно предлагаются как средство “накормить мир.”  Но почему мир голоден?  По крайней мере отчасти из-за предыдущих усовершенствований в сельском хозяйстве — т.н.  "Зеленой революции", которая в 1940 -1970 гг развивала новый вид сельского хозяйства, основанный на применении пестицидов и гербицидов, новых технологий, и высоко-производительных культур.  Зеленая Революция представлялась как способ накормить “миллиард человек”,  в противном случае обреченных на голод.  И возможно, что так и было; но потом нам надо было продолжать их кормить — или может быть нас и наших детей ? Тем временем было обнаружено, что пестициды и гербициды убивают огромное число видов дикой природы, а высокоурожайные монокультуры разрушают здоровье почвы и   разнообразие культур, которые позволяли в прошлом сдерживать распространение болезней и уменьшали вероятность неурожаев.

  Именно в этом контексте мы должны воспринимать лекции нео-зелёных, утверждающих, что ГМ-культуры – наш моральный долг по отношению к голодающим и планете. Но ГМ- культуры – это как раз попытка решить проблемы, вызванные  предыдущей ловушкой;  они нас загоняют в следующую.  Спорю, что через сорок лет, те, кто придет на смену нео-зелёным, будут приводить те же аргументы для принятия нового технологического витка, чтобы вытащить нас из ямы, в которую загнали ГМ-культуры.  Возможно это будет искусственное мясо, или синтетическая пшеница, или какие-нибудь другие немыслимые нано-био-продукты. В любом случае,  это будет жизненно важно для экономического роста и прогресса, и конечно наш "моральный долг".  Как сказал бы Курт Воннегут: “Всё так и будет.”

  “Романтизация прошлого” – известное обвинение, выдвигаемое теми, кто считает, что разумнее романтизировать будущее. Но нет необходимости убеждать себя, что  охотники-собиратели  жили в раю, достаточно видеть: прогресс – это храповик, который вынуждает нас с каждым поворотом создавать все новые и новые машины для решения проблем прогресса. Слишком поздно думать о разборе этой машины рациональном образом — во всяком случае кто этого захочет?*  Нельзя отрицать, что машина приносит нам пользу, даже если постепенно душит нас и мир. Эта польза заставляет нас молчать и предпочитать скрежет машины, по словам поэта К.С. Томаса, “нашим убеждениям”:

Машина показалась вдалеке.
Пела что-то про себя,
о деньгах.  Песня оказалась
 паутиной,
в которую попали мужчины,  женщины,
деревни;   они оказались высосанными
как мухи.
 
Бог пустил слезу.
«Хватит, хватит», – приказал он.
Машина косо посмотрела на него,
и продолжила песню.

  В ближайшие несколько лет старое зелёное движение, в котором я вырос, скорее всего распадется на мелкие части. Много этих частей будут подобраны и присвоены растущими рядами нео-зелёных. Мейнстрим зелёного движения способствовал их появлению в последние годы тем, что зациклился на выбросах углерода и энерготехнологиях  и отказался от попыток найти субъективный, человеческий, нетехнический язык, на котором можно было общаться с природой.  Нео-зелёные имеют большое преимущество  над старыми зелёными, имея в своем арсенале устрашающие факты о пределах роста, бихевиористских переменах, и других опасностях:  они говорят цивилизации то, что она хочет услышать. А именно о ловушке прогресса, из которой она может освободить, надувая большой зеленый техно-пузырь, который весело понесет нас, богоравных, в лучшее будущее.

  Приходится признать, что ближайшее будущее будет принадлежать нео-зелёным, и наблюдать это будет нелегко. В отдаленной перспективе, однако, я думаю, они проиграют по двум причинам.  Во-первых, такие пузыри лопаются.  Наша цивилизация начинает разваливаться.  Мы находимся в начале разворачивающегося экономического и социального коллапса, который может занять десятилетия или больше — и который направлен встречно планетарному экоциду, который по-видимому никто не в силах остановить. Мы не боги, и наши машины не помогут сойти с крючка, какими бы умным и они ни были.

  Но есть еще одна причина, по которой маловероятно, что новое поколение сможет построить желаемый мир: мы — и даже они — не являемся изначально рациональными, логическими, или “научными” существами. Наше взаимодействие с остальной природой нельзя свести к изучению бактерий в чашке Петри;  оно гораздо сложнее,  это отношение любви-ненависти, похожее на то, которое у нас возникает с любимыми, родителями или детьми. Это отношение и есть мы сами – невыразимое, чувственное, расстраивающее или вдохновляющее, жизненно важное и неподдающееся оценке со стороны. Вы можете затронуть часть этого отношения с помощью аналитического ума, но оставшаяся часть останется лежать глубоко под древним лесом человеческой эволюции и в глубинах нашего обезьяньего мозга, который видит картинками и думает историями. Цивилизация всегда была одним большим проектом по контролированию ситуации, но нельзя выиграть войну против сидящей в нас дикости.

  Возможно ли читать написанное Качинским и верить тому, что он пишет,  но отвергать его способы борьбы ?  Возможно ли видеть в культурной эволюции человечества серию ловушек прогресса, и чувствовать себя как муха в утренней росе, без шансов на спасение?  Возможно ли с ужасом наблюдать за  разворачивающейся человеческой атакой на природу, быть готовым остановить всё, что делается и в то же время понимать, что остановить всё не удастся ? Возможно ли видеть сгущающийся мрак над будущим, отрицать фальшивую надежду и отчаянный псевдо-оптимизм и не впасть от всего этого в отчаяние?

  Сегодня я в самом центре этих мыслей.  Но куда они меня ведут? Что мне делать? На что опереться между Качинским и Карейвой чтобы не потерять равновесие?
   Я не знаю ответа. Но знаю, что дороги назад нет. И знаю, что мы не на пути к «весёлым» инструментам.  Мы также не движемся к человеческим масштабам. Культура сегодня – это культура супермаркетов, а не магазинчиков; синтетической биологии, а не общин; газонокосилок, а не косарей.  Это культура, создающая вначале новые формы жизни, а только потом задающая вопросы;  это особи, которые, по словам Робинсона Джефферса, “ломают ноги из-за своей же хитрости.”

  Как выглядит ближайшее будущее? Я вижу его, как странную и неестественную комбинацию продолжающегося коллапса, который будет расчленять природу и культуру, и новую волну техно-зеленых “решений” в отчаянной, но обреченной попытке остановить его. Я не верю в то, что что-либо может остановить этот цикл и предотвратить своего рода перезапуск:  наподобие того, что мы уже видели много раз в истории - своего рода падение до более низкого уровня цивилизационной сложности. Нечто вроде бури, сгущающейся вокруг нас и уже видимой на горизонте.

  Если вам не нравится такое будущее, но вы понимаете, что не можете его остановить, что делать?  Ответ: быть честным и признать, что вы попали в большой исторический круговорот, и понимать, что в ваших силах, а что - нет.  Если вы думаете, что у вас есть магическое средство,  идеи или технологии, которые выведут из ловушки прогресса,  вы теряете время.  Если вы думаете, что,  проводя “кампании”, вы чего-то добьетесь сегодня (хотя они не сработали вчера), вы теряете время. Если вы думаете, что машину можно реформировать, усмирить или очеловечить, вы теряете время.  Если у вы строите большой план по переходу к лучшему миру на основе науки и  рационального знания, вы теряете время. Если вы пытаетесь жить прошлым, вы теряете время.  Если вы романтизируете охоту и собирательство или посылаете бомбы в компьютерные центры, вы теряете время.

  И поэтому я спрашиваю себя: что в этот момент истории, было бы не потерей времени? И прихожу к следующим пяти ответам:
  Во-первых: Уходите. Если вы уйдете,  большинство назовет вас “слабаком” или “фаталистом,” или “перегоревшим.”  Они скажут вам, что вы обязаны работать ради климата, справедливости или мира и покончить со злом, и что «борьба” всегда лучше, чем “уход.” Не обращайте на них внимание, и займитесь древней практической и духовной традицией: уйдите от пены. Уйдите без цинизма, но с поиском истины.  Уйдите, чтобы можно было сесть и почувствовать интуицию,  решить, что главное для вас и что природе надо от вас. Уйдите, потому что отказ помогать машине крутиться дальше — отказ от еще одного поворота храповика — это глубоко моральная позиция. Уйдите, потому что делание не всегда эффективнее неделания. Уйдите, чтобы исследовать свое мировоззрение: космологию, парадигму, допущения, направление. Все настоящие перемены начинаются с ухода.
  Во-вторых: Защищайте нечеловеческую жизнь.  Ревизионисты будут доказывать, что дикость умерла, природа для людей, что Прогресс – это Бог, и они будут ошибаться. На земле по прежнему еще много разнообразной дикости, но учтите:  долго она не продержится. Человеческая империя – самая большая угроза оставшейся жизни на земле, и вы – часть этой угрозы.  Что можно сделать — действительно на практическом уровне?  Может быть купить немного земли и обратить ее в дикость; может быть позволить вашему саду одичать; может быть работать с другими в заповеднике или самому создать его; может быть встать на пути бульдозера; может быть использовать ваши знания, чтобы  остановить разрушение еще одного дикого места; подумать, как создать и сохранить место, чтобы нечеловеческой природе было легче дышать; как помочь другим существам пережить наши аппетиты?
  В-третьих: Запачкайте руки. Погрузитесь во что-либо: какую-нибудь практическую работу, какое-нибудь место, какое-нибудь дело.  Возьмите косу или другой инструмент и выходите из дома; занимайтесь физической работой на свежем воздухе вокруг вещей, которые свободны, и которые вы не можете контролировать. Уходите от лэптопа, и выбросьте свой смартфон, если он у вас есть. Заземлитесь, изучайте и практикуйте «весёлые» навыки.  Делая, а не только болтая о них, вы узнаете, что реально, а что нет, что имеет смысл, а что простое сотрясание воздуха.
  В четвертых: Настаивайте на том, что природа больше, чем ресурс. Говорите об этом всем и каждому. Помните, что вы – лишь одна форма жизни среди многих и что у всякой жизни есть своя внутренняя ценность. Если хотите называть это “экоцентризмом” или “глубинной экологией” - называйте. Хотите называть это по-другому - называйте. Хотите учиться у племенных культур - учитесь. Если для вас это чересчур сложно, просто чаще смотрите в небо. Садитесь на траву, прикоснитесь к стволу дерева, пройдитесь по холмам, покопайте в огороде, посмотрите на тех, кто живет в земле, задумайтесь о том, что же собой представляет, черт возьми, то, что называется «жизнью».  Цените ее ради нее самой, пытайтесь её понять, и жалейте или презирайте тех, кто считает, что ценность определяется тем, что можно извлечь для себя.
  В пятых: Стройте убежища.  В ближайшие десятилетия мы столкнемся с неизвестными ранее проблемами, вызванными прогрессом, и должны будем пересмотреть наши отношения с остальным миром.  Новейшие технологии и угроза вымирания поставят перед нами вопрос: а что значит быть человеком?  Приближающийся коллапс социальных и экономических инфраструктур, и самой паутины жизни, убъёт большую часть того, что мы ценим.  В этом контексте спросите себя: хватит ли у вас сил спасти то, что вы цените больше всего —существа, навыки, места, вещи?  Можете ли вы работать – в одиночестве или с другими - чтобы создать места, которые выступят в роли убежищ перед бурей?  Сможете ли вы думать или действовать как библиотекари в средние века, охраняющие старые книги в монастырях в момент, когда рушились империи?

  Вам должно быть ясно, что в этих пяти параграфах я по большей части говорил сам с собой. Это то, что для меня важно в данный момент; это мысли о том, что грядет и что следует делать по возможности не теряя радости и твердости духа.  Если вы не чувствуете отчаяние в наше время, это значит вы не совсем живы. Но должно быть нечто, превосходящее отчаяние; или, точнее, то, что шагает вместе с ним. В данный момент это мои мысли, моя личная философия в эти тёмные времена, моя «тёмная экология».  Ничто из неё не спасет мир — и никто не спасет мир, -  а те, кто намереваются спасти его, вероятно наиболее опасные для мира люди.

  НУ ВОТ, я и закончил писать.  Голова гудит.  Пойду возьму свою новую косу,  любовно сделанную для меня из сахарного клена, прекрасного самого по себе, на который можно смотреть часами. Я возьму её, выйду во двор и поищу траву, чтобы покосить.
  Я буду косить широко, моя коса будет скользить по траве, оставляя за собой скошенные элегантные полосы. Я пойду вперед, следуя за землей, очищая голову от мыслей, заботясь о земле, не как бог, а как её постоялец. Я буду вдыхать звенящий чистотой воздух, слушать пение птиц и думать о том, что  земля старше и сильнее машины, которая её ест — что на самом деле она выносливая и совсем не такая хрупкая, как её представляют — и что вскоре придут перемены, и что знание совсем не то, что мудрость.

  Коса – старый инструмент, но он изменился за тысячелетия, изменился и приспособился так же, как люди, которые выковали её, и как травы, которые она  косит.  Как микрочип или двигатель внутреннего сгорания, это тоже технология, позволившая нам манипулировать и контролировать среду.  Коса – тоже ловушка прогресса.  Но её скорость и применение ограничены, что позволяет нам, человеческим существам, понимать и давать себе отчет, в том, что мы делаем. Это компромиссный контроль, если мы вообще способны на контроль;  это та стадия нашего пути, которую мы еще понимаем.

  Все меняется, с радостью скажут вам нео-зеленые; но перемены бывают разные. Есть перемены  с человеческим масштабом, и есть индустриальный масштаб перемен;  есть перемены, в которых нуждаются сложные системы,  и есть перемены, нужные отдельным людям. Есть умеренный темп эволюции, и есть хаотический, восторженный бег за блестящими безделушками, насаженными на краю пропасти, сверкающими и поющими как сирены в плотном тумане.

  Когда сено скошено, вы должны оглянуться и с восхищением посмотреть на свою работу.  Если всё сделало правильно, вы увидите уложенную длинными рядами траву, с чисто выкошенными полосками земли между ними. Это прекрасное зрелище, которое видел каждый средневековый житель на этом старом континенте. Если вы поднимитесь на рассвете, и будете косить росистую траву — а это лучшее и традиционное время для покоса — вы оставите скошенную траву сушиться на солнце, затем, позже, придете с вилами и перевернёте её на другой бок. Оставьте её лежать, чтобы солнце закончило свою работу, а затем возвращайтесь и  разбросайте траву по полю. Посушите её несколько часов или дней, в зависимости от погоды, затем возвращайтесь и снова переверните.  Дайте ей полежать на солнце сколько нужно.
После чего, соберите в стог и укройте от дождя.





* Подобную мысль я высказывал ранее, правда, без особой надежды (см. например,                http://www.proza.ru/2009/12/29/1655) - ВП


Пол Кингснорт – писатель и поэт. В настоящее время переехал с семьей в Ирландию, где наравне с писательской деятельностью занимается сельским хозяйством. Пол - соучредитель и директор Проекта Темной Горы, сети писателей, художников, философов.


https://orionmagazine.org/article/dark-ecology/


[Коментарий ВП.  Мало кто меня волнует так, как Пол Кингснорт. Возможно это пробудившиеся во мне гены (отец из далекой северной деревни)  Возможно опыт жизни в большом городе, который давно стал чужим. Возможно, детские воспоминания о еще живой природе.   Уход из города был задуман давно, но осуществить его я не мог. Сегодня мне,  уже немолодому человеку, сделать это еще сложней.  Но, после того, как мой сын купил старый дом в деревне,  далеко от города, я все больше думаю о том, как бы мне туда переехать жить. Насовсем.  Но хватит ли у меня сил справиться с другой, негородской жизнью?  Я ведь городской от рождения, развращен легкостью жизни.  Но с некоторых пор, как и Пол Кингнорт, я начал понимать: она меня убивает.  За эту "легкость" надо дорого заплатить.  Потоком машин, лязгом строительств, уничтожением деревьев, раковыми опухолями, отчуждением людей, отравленной водой и воздухом, безвкусной едой, наркотиками, интернетом...  Хватит ли у меня сил уехать? Не знаю. Но я буду стараться.]