- Странно идти по селу и не встретить ни единого человека. То есть признаки его присутствия были, но самих людей не было видно. Иногда вдалеке мелькнет в огороде фигурка – и не более того.
- Вступив в лес, Федор оробел, и замедлил шаг. Чем ближе к озеру – тем более неуютно становилось ему. Ничего не было, даже гадюк не попадалось, но что-то жуткое, ощущение опасности, что ли, присутствовало в воздухе. Он шел по лесной дороге и едва не прошел то место, где нужно было свернуть к озеру. Оно было так надежно скрыто кустами, что Федор увидел его, только выйдя к берегу.
- Да, это было то, что нужно! Если передать красками вот это состояние, этот почти мистический страх – картина получится! И ничего не надо – только пиши то, что видишь!
- Он стоял, и впитывал в себя пейзаж, всматривался в темную воду, вслушивался в тишину. И потому, что так отчетливо слышал тишину, он до ужаса испугался, когда увидел в нескольких шагах от себя женщину.
- Наверное, он побледнел. Наверное, волосы у него встали дыбом – иначе как объяснить ее насмешливый взгляд? Она молча смотрела на него, и усмешка змеилась на ее губах. И он молчал, не в силах выговорить ни слова – уж слишком неожиданно было ее появление.
- Потом он вдруг сообразил, что она, наверное, давно была тут, просто он ее не заметил, поглощенный своими ощущениями и затуманенный вчерашней пьянкой. Он успокоился.
- - Я вас не заметил, - растерянно улыбнулся он. Она продолжала молчать, не сводя с него взгляда, и ему опять стало страшно.
- - Что вы здесь делаете? – испуганно спросил он, и она снова не ответила. Это ее молчание казалось ему зловещим и исполненным смысла. Охотней всего он бы сейчас побежал, и только остатками здравого смысла не делал этого.
- Наконец она разомкнула уста.
- - Вы нездешний, - не то спрашивая, не то утверждая сказала она, и он сразу успокоился. В самом деле, чего он ждал?! Не русалка же она! По утрам русалок не бывает… Он подумал, что они вчера упились до чертиков, видимо, раз ему всякая чертовщина лезет в голову.
- - Да, совершенно верно, - отозвался он, облегченно вздыхая и наслаждаясь спадом напряжения. Она отвела взгляд, и он стал способен замечать.
- Какая женщина! А он, дурак, испугался! Волосы, густые и вьющиеся, были стянуты какой-то тусклой тесьмой, падая на спину роскошным черным хвостом. Их бы золотым обручем – запоздало проснулся в нем художник. Лицо - смуглое, продолговатое, с высокими густыми бровями, тонкой лепкой капризных высокомерных губ, было непроницаемо. Глаза огромные, темные, с металлическим блеском, недобрые. Прекрасные.
- Знакомое лицо. Прекрасное и знакомое. Федор был уверен, что никогда в жизни ее не видел, и все-таки лицо было знакомо. Такие лица нельзя забыть. Нетипичное лицо, не наше, породистое, утонченное, неприветливое. Цыганка? Нет, только не цыганка! Кто!?
- - А вы здесь живете? – осторожно спросил он.
- Она взглянула на него. Усмехнулась.
- - Здесь.
- - А я вот приехал в гости, - неожиданно словоохотливо взорвался он. – Вот к другу приехал, он мне ваши места описывал, заинтриговал! ДА тут еще красивее, чем я ожидал! А озеро какое! Вы обратите внимания, какой оно правильной формы!
- - Купаться будете? – неожиданно спросила она, и он со всего размаху замолчал, ошарашенный ее вопросом. Купаться?! Здесь!? Зачем??
- - Да… нет, я… я, в общем, посмотреть пришел… Озеро, оно…
- Она скинула платье и оказалась в комбинации, сплошь состоящей из кружев. Точеное тело матово просвечивалось сквозь белье, и у него снова возникло ощущение, что он уже видел это тело.
- - У меня нет купальника, – словно извиняясь, сказала она и ступила в темную воду.
- - Стойте! – крикнул он. – Здесь опасно купаться! Дно...
- - Да я уже купалась, - ответила она неожиданно приветливо, – тут мелко – вот, смотрите! – и пошла по мелководью от берега. Вода и впрямь была не выше колена. – Идите сюда! Вода совсем теплая, - позвала она его.
- Федор стоял в нерешительности. Черная вода совсем не манила. Она пошла по воде от берега – все так же по колено, даже прозрачное белье не замочила, и повернулась к нему, улыбаясь.
- Какая пленительная женщина – подумалось ему. Не прекрасная, а именно пленительная! Как красива она среди воды! Он залюбовался ею. Она пошла еще дальше в воду и снова поманила его.
- - Да я, собственно, не купаться пришел… - Искупаться с ней, что ли? Поплавать вблизи этого тела! Вот только плавки, кажется, не совсем … Рваные, кажется, немного… С тех пор, как Федор ушел от жены, его белье как-то быстро стало рваться, и вообще, проблемы с оторванными пуговицами… Знал бы, что предстоит купание в компании такой женщины…
- - Да я, собственно, нарисовать пришел озеро… Я, собственно, художник… - мямлил он, решая вопрос, раздеваться или нет, и все-таки решив раздеться и прыгнуть сразу в воду, стал снимать рубашку.
- Она вдруг побежала по воде к нему.
- - Подождите! Вы – художник!?
- - Да, - сказал он, начиная расстегивать брюки.
- Она вышла из воды.
- - Не надо, сегодня купаться не будем. Там ключи бьют, холодно, неприятно. Оденьтесь.
- Федор пожал плечами и натянул рубашку. Странная дамочка. И хорошо, что купание отменяется.
- Она вдруг стала приветлива и разговорчива.
- - А вы какой художник? Вы пейзажи только рисуете?
- - Да нет, не только. Но пейзажи – больше всего. И еще – иллюстрирую фантастику. Ну, там звездные войны всякие, инопланетяне… Или сказки – драконы, лешие, русалки…
- Она разочарованно поникла.
- - А портреты?
- - Конечно. Художник должен все уметь. А вы хотите, чтобы я ваш портрет нарисовал?
- Она отвела глаза, промолчала. Федор самодовольно улыбнулся. Конечно, дамочка хочет портрет. А почему бы и нет? Такое лицо стоит того! Или – еще лучше – ее в виде русалки на фоне озера! О! Он уже знает, как ее усадить, как распустить ее длинные волосы!
- - Хотите? Я с удовольствием! Вот сядьте здесь, на пенек!
- Она послушно села, развязала тесемку. Черная волна волос рассыпалась и укутала ее всю до земли. Он жадно смотрел. Впитывал. Она не мешала ему.
- Гадюку он заметил не сразу. А, заметив, зашелся в немом крике, сделав движение броситься ей на помощь. Она властно выбросила руку вперед, останавливая его жестом, и он застыл с открытым ртом, наблюдая, как гадина медленно ползла возле ее ноги. Она сидела совершенно равнодушно, глядя на змею, пока та не скрылась в листве. У него вырвался вздох облегчения.
- - Вот и все, - сказала она. Главное – не делать резких движений.
- - Ох, как я испугался! – вырвалось у него. Она улыбнулась и встала.
- - А как вы собираетесь меня писать?
- - Еще не знаю… Кто вы? Как вас зовут?
- - Катерина.
- - Федор…
- - О! – словно удивилась она.
- - Да, Федор. Теперь редкое имя… Так когда мы начнем?
- - Да хоть когда! Напишите меня в виде мадонны.
- Федор удивленно застыл. Мадонна? Кто угодно, только не мадонна! Кем угодно он мог представить ее – русалкой, ведьмой, нимфой, сиреной – только не мадонной! Для этого нужны другие глаза - нежные, любящие, а не эти – жесткие, стальные, презрительные. Недобрые… И ослепительные.
- Он не заметил, как спустился вечер. Они бродили вокруг озера. Он говорил. Она молчала.
- Он говорил об искусстве. О стиле. О красках, о линии. Рассказывал, что и у каких художников ему нравится. Что лично ему дал тот или иной мастер. Она слушала. Молчала. Он видел: она понимает. Ей интересно. Она внимательна. Он рассказывал то, о чем не говорил ни с кем. Это был монолог, а не разговор. Он рассказал, как разошелся с женой. Как не ладит со своими взрослыми детьми. Как полюбил молодую - на двадцать лет моложе – женщину, и как страшно, жестоко разругался с ней из-за пустяка.
- Собственно, почему из-за пустяка? Они разошлись в главном: уставший от пятнадцатилетнего неудачного супружества Федор, наконец, глотнул свободы, за ним не стояла жена, сварливо настаивая, чтобы он бросил малодоходную живопись и начал заниматься «делом». Дети выросли, и никто от него не требовал продолжения обязанностей отца вне брака. У него выдались несколько свободных лет, когда он принадлежал сам себе, писал, что хотел, довольствуясь малым и не думая о деньгах. А потом в его жизнь вошла новая любовь.
- А потом его Анна, его фея, обольстительница, натурщица и «подруга художника» возжелала стать женой и родить ребенка, тем самым убив всю поэзию их отношений.
- Как!? Опять семья?! Пеленки, проблемы, вечный поиск заработка? И это тогда, когда он, наконец, начал писать так, как никогда не писал? Когда его мастерство вошло в зенит? Когда он почувствовал, что может что-то создать, а не просто малевать, как раньше?! И потом, сорокасемилетний отец, что он сможет, что он успеет дать ребенку? Чтобы, гуляя с ним, прохожие считали его дедушкой? Все должно быть вовремя. Детей надо заводить в молодости. Он уже своих вырастил.
- В этом и была суть их разрыва. А он придрался к ее неверному толкованию его творчества. Обвинил ее в непонимании его стиля и, как следствие, невозможности дальнейших отношений. И ушел. О детях, о нежелании вступать в новый брак, не было сказано ни слова. Но он знал, что малодушно спрятался за творчество, чтобы придать своему уходу благородство и негодование истинного непонятого творца.
- Он замолчал, вспомнив последний разговор с Анной, и слова незнакомки заставили его вздрогнуть от неожиданности:
- - Но она не выполнила своего предназначения. У нее не было детей. И вполне естественно, что ей захотелось создать семью с тем, кого любила.
- Он очнулся от задумчивости и повернулся к ней. Как странно, что эта женщина так его разговорила!
- - И ты оправдываешь ее! Есть женщины, созданные для кухни, и есть богемные женщины. Гейши. Женщины, созданные для любви, независимые, яркие. Способные вызвать в мужчинах взлет вдохновения. Она казалось такой, а на самом деле - притворялась. Банально искала мужа. - Он внезапно рассердился.
- - Неправда. Нет такого разделения. Каждая женщина сначала – гейша, а позже хочет тепла и определенности. В разное время она – разная. А вы ищите определенный тип. Все виды женщин собраны в одной. И от мужчины зависит, какой тип характера он извлечет из души своей избранницы, - рассмеялась она.
- - Ерунда. Это только у Фейхвангера маха – королева на улице, святая в церкви и сатана – в постели. А в жизни таких женщин не бывает…
- Она промолчала, помрачнев.
- - Вот ты – богемная женщина. Заметь, я не спрашиваю о тебе. Я не хочу знать. Для меня ты – прекрасная незнакомка, повстречавшаяся мне в лесу. А ведь у тебя наверняка есть семья, обязанности, заботы. Но ты нашла возможность отодвинуть их, и целый день бродить по лесу с незнакомым мужчиной. И это прекрасно! Может, мы больше не встретимся, но я навсегда сохраню восторженное воспоминание о тебе. А начни я спрашивать – что бы осталось от прекрасной незнакомки?
- - Напрасно. Стоило бы спросить, - сказала она.
- - Нет. Догадаюсь сам.
- Она презрительно усмехнулась:
- - Если бы тебе было двадцать – да, я бы поняла твою браваду. Но ты уже прожил жизнь. Муж, не мальчик. Должен быть мудрым, осторожным. Должен быть философом.
- - Я художник. И в этом – все: мудрость, философия, проницательность, - веско сказал Федор. Она только пожала плечами в ответ.
- Они вышли на большую поляну. Среди заросли трав светлела песчаная россыпь: видимо, тут когда-то было русло речки. Белый чистый песок был исчеркан птичьими следами. Следов человека не было. Солнце садилось.
- - Восхитительное место, - сказал он, опускаясь на теплый песок. Она тоже села рядом.
- - Вот смотри: лес зелен, но дыхание осени уже чувствуется. Этот пейзаж можно написать двояко: радостно, лучезарно, или грустно. Как в том анекдоте про оптимиста и пессимиста. Не знаешь? Подарили им ослика. Оптимист воскликнул:
- - О! Ослик! Мы кататься на нем будем!
- А пессимист протянул:
- - О, ослик… Его кормить надо…
- Она рассмеялась.
- - Вот видишь, ты понимаешь. А ослик, как был, так и остался осликом. Так и пейзаж – если смотреть на него радостными глазами, он и будет радостным. А когда грустно – в нем будет грусть увядания. Предчувствие зимы.
- - Ну и как это передать? - вдруг заинтересовалась она.
- - По разному. Это дело техники. Тон, цвет, линия, четкость или расплывчатость. Это только у плохих художников пейзаж становится фотографией. Нет ничего страшнее фотографичности в искусстве – тогда это уже не искусство. За пейзажем должен всегда стоять человек. Его настроение. Его отношение. Закодированная энергия. Чтобы, взглянув на картину, зритель чувствовал то же, что и художник – его настроение. И в поэзии так же. Это все форма – слова, краски, звуки. Содержание – это суть, настроение, мысль, энергия. Если ее сумели передать – тогда это искусство, все равно, поэзия ли, живопись, музыка… Ты меня понимаешь?
- Она кивнула. Он заглянул в ее внимательные глаза.
- - Странно… Я встретил в глухом лесу человека, понимающего меня с полуслова! Нигде – ни на выставках, ни на вечерах поэзии, ни на пьянках с поэтами и поэтессами мне не встретилась такая женщина! Эти дамы с глубокомысленным видом курят и молчат. А стоит им открыть рот!.. Лучше бы молчали. Тогда смогли бы дольше сохранить имидж ля фам фаталь…
- Зачем тебе это озеро? - спросила она.
- - Зачем? – он задумался. – Мне хотелось передать что-то смутное, пугающее, таинственное и притягивающее… Мистическое. А без этого налета страха будет просто лесное озеро. Я увидел его таким пугающим, когда неожиданно появилась ты. Тогда все – и кусты, и деревья, и гладь воды стали жуткими, колдовскими. А потом чары рассеялись. И вода черна не от бездонности, а от упавших листьев. Они гниют на дне, превращаясь в черный ил, небо заслоняют деревья, и солнце не пробивается к воде. Поэтому она кажется черной. А ты прошла почти до середины озера, а воды оказалось по колено. И образ был разрушен. Обычная лужа среди леса.
- - Значит, чтобы написать ужас, тебе надо самому испугаться? - улыбнулась она.
- - Только так! Если я сам не верю в колдовские глубины, как я могу уверить зрителя? Пишешь то, что видишь. Правда, чтобы увидеть, надо быть художником…
- - Тогда и твой зритель должен быть художником. Мудреца поймет только мудрец.
- - Слушай, откуда ты это знаешь? А кто ты на самом деле? Расскажи о себе!
- Она рассмеялась.
- - Зачем? Чтобы развеять образ прекрасной незнакомки? Ты сам должен догадаться – ведь ты художник, и в этом вся мудрость и философия.
- - Не издевайся, - попросил он ее.
- - Так значит, чтобы картина удалась, тебя надо сильно
- испугать? Это я тебе обещаю. Только, умоляю, не лезь купаться, чтобы проверить, так ли безопасно дно. Прими за аксиому, что оно бездонно. Пусть твое отношение к пейзажу будет опасливым.
- - Ты хорошо сказала – отношение к пейзажу… Вот я тебя не вижу мадонной. Я нарисую тебя ведьмой, русалкой! Это будет прекрасная и волнующая картина. Но с ребенком – нет, не смогу. Напишу, но в этом не будет правды. Мне не поверят. Значит, это не будет искусством.
- Ее взгляд стал напряженным.
- - Ты должен попытаться представить. Ты можешь. А мне это необходимо.
- - Не понимаю. Зачем? Это нынче не в моде. Давай, я сначала напишу колдовское озеро?
- - Давай, - неожиданно легко согласилась она. – Если сможешь, значит, и мадонну сможешь. Хотя ты никогда не видел мадонны.
- Она прилегла на песок боком, сплетя руки за головой, и у него снова появилось ощущение, что он это видел. И поза, и лицо, и выражение лица были знакомы. Но где? Когда?
- Уже почти совсем стемнело. Полная луна встала над лесом, но день еще окончательно не угас. Они были одни – совсем одни в лесу. Он сглотнул судорожно и молча потянулся к ней…
- Когда они подошли к забору ее дома, было совсем темно. Он бы никогда не нашел дороги, если бы не она. Она шла уверено, не пугаясь ни тишины, ни ночных звуков. Он поцеловал ее капризные губы.
- - Завтра. У озера. Приходи! – попросил он.
- - Приду, - пообещала она.
продолжениеhttp://www.proza.ru/2013/01/03/1315