Пушкин за свою жизнь был влюблён во многих женщин,воспевал их в стихах, писал мадригалы в альбомы. Он называл их ангелами, богинями, гениями, розами, чудотворками, прелестными, прекрасными... Поэт не скупился на нежные эпитеты возлюбленным, но лишь одну — Наталью Гончарову — назвал «моя Мадонна», увидев в ней не просто писаную красавицу, а будущую жену и мать своих детей, любящую и заботливую.
Небольшое научно-популярное повествование о судьбе этой замечательной женщины адресовано, прежде всего, школьникам, их родителям и педагогам, а также всем, кто интересуется судьбой Пушкина и его жены.
Рождение и раннее детство
Наталья Николаевна Гончарова родилась 27 августа 1812 года, на следующий день после Бородинской битвы. Девочка появилась на свет в селе Кариан Тамбовской губернии, в поместье своего дяди Александра Ивановича Загряжского, куда из калужского родового имения Полотняный Завод из–за военных действий переехала её мать Наталья Ивановна с малолетними (от 1 года до 4 лет) детьми — Дмитрием, Екатериной, Иваном и Александрой. Дядя и стал крёстным отцом новорождённой племянницы. Крёстной матерью её была прабабушка Екатерина Андреевна Гончарова (во втором браке Новосильцева). Крещение состоялось 8 сентября в Знаменской церкви. Именины девочки пришлись на Натальин день, 26 августа, когда чествуется также Владимирская икона Богоматери.
По отцовской линии Наталья Николаевна принадлежала к роду Гончаровых. Её предками были богатые купцы–промышленники. Прапрадед Афанасий Абрамович Гончаров, основатель полотняных заводов и бумажных фабрик, на продаже своей сравнительно недорогой и качественной продукции в России и за границей скопил огромное состояние и был высочайше пожалован чином коллежского асессора, который давал право на дворянство. Однако его внук Афанасий Николаевич, получив 30–миллионное наследство, начал его проматывать, бесконтрольно тратя деньги не только на строительство великолепного дворца в майоратном имении Полотняный Завод и устройство парка со всевозможными затеями, но и на вольную жизнь. Он разъехался с женой Натальей Платоновной, урождённой Мусиной–Пушкиной (по её линии Гончаровы были дальними родственниками Пушкиных), и отправился в длительное заграничное путешествие, откуда вернулся в своё имение в сентябре 1812 года, незадолго до того, как там обосновался штаб М.И. Кутузова. Майоратом в это время управлял умный и блестяще образованный Николай Афанасьевич Гончаров, отец Натальи Николаевны, который за несколько лет сумел поправить дела на заводах. В 1812 году во время военных действий Н.А. Гончаров состоял при калужском генерал–губернаторе, но вскоре возвратился в имение, куда также приехала из села Кариан его жена с детьми.
Наталья Ивановна происходила из богатого древнего рода Загряжских, имевшего родственные связи с самыми знатными фамилиями России и Украины. Её прапрадедом был известный гетман Пётр Дорофеевич Дорошенко, от которого к Загряжским перешла часть большого имения Ярополец. Иван Александрович Загряжский, отец Натальи Ивановны, получил его в наследство от матери Екатерины Александровны, урождённой Дорошенко. Он славился необузданным характером и сумасбродством. Когда его гвардейский полк стоял в Дерпте, он влюбился в юную красавицу баронессу Эуфрозину Ульрику Поссе, урождённую Липхард. Она к тому времени была уже в разводе с мужем. Недолго думая, Загряжский сделал предложение Ульрике, хотя был давно женат на Александре Степановне Алексеевой и имел от неё троих детей — Александра, Софью и Екатерину. Обвенчавшись с ничего не подозревавшей баронессой Поссе, Иван Александрович привёз её в Ярополец к законной жене. По семейному преданию, та сначала встретила соперницу в штыки, разругалась с мужем, который уехал после ссоры в Москву, но потом сменила гнев на милость, пожалев беременную Ульрику. Когда в 1785 году появилась на свет её дочь Наталья, Александра Степановна стала заботиться о ней как о родной, особенно после того, как девочка в неполных пять лет осиротела: её мать умерла. Загряжским удалось узаконить рождение Натальи Ивановны, которая получила равные права со своими сёстрами.
Унаследовавшая красоту матери, умная и образованная Наталья Ивановна, будучи фрейлиной императрицы Елизаветы Алексеевны, блистала при дворе. Здесь в неё по уши влюбился камер–юнкер Николай Афанасьевич Гончаров, тоже красивый, образованный и талантливый юноша, свободно владевший тремя европейскими языками и виртуозно игравший на скрипке и виолончели. Однако его соперником оказался Алексей Охотников, фаворит императрицы Елизаветы Алексеевны. Отвечала ли ему Наталья Ивановна взаимностью, неизвестно, но в любом случае императрица увлечение фаворита не могла приветствовать. Осенью 1806 года 26–летний Охотников кем–то из врагов был тяжело ранен ножом в бок при выходе из театра и 30 января 1807 года скончался. За три дня до этого печального события Наталью Ивановну Загряжскую выдали замуж за Николая Афанасьевича Гончарова, который был пожалован чином коллежского асессора и назначен секретарём к московскому генерал–губернатору, что означало удаление молодой четы от двора.
В Москве супруги жили в гончаровском деревянном доме на каменном основании, находившемся на Большой Никитской улице. Здесь родились три их первых ребёнка — Дмитрий, Екатерина и Иван. Александра родилась в 1811 году под Петербургом на мызе Михайловка (21–я верста по Петергофской дороге), где тогда гостила семья. Тёплый сезон года Гончаровы проводили в основном в имении Полотняный Завод. Всё складывалось хорошо до возвращения Афанасия Николаевича с очередной любовницей. Отец снова бесконтрольно стал тратить доходы, закладывал имения и постепенно отстранял сына от дел. Семейный конфликт и неурядицы стали причиной серьёзных психических отклонений: слабохарактерный Николай Афанасьевич начал выпивать и в пьяном виде мог вести себя буйно. В 1814 году он неудачно упал с лошади и ударился головой, что усугубило проблему. В 1815 году он окончательно переехал с семьёй в Москву в дом своей бабушки на Большой Никитской, отстроенный после пожара 1812 года на прежнем фундаменте. От отца Николай Афанасьевич (а вернее Наталья Ивановна, взявшая управление домашним хозяйством в свои руки) получал 40 тысяч рублей ежегодно, что составляло значительную по тем временам сумму — годовую стоимость аренды гончаровских заводов, выплачиваемую купцом Усачёвым. Летом семья выезжала в рязанское имение Ильицыно и с 1821 года — в Ярополец, который окончательно отошёл к Наталье Ивановне при разделе наследства Загряжских в 1823 году.
При себе в Полотняном Заводе Афанасий Николаевич оставил только любимую младшую внучку Наталью, или Ташу, как её называли домашние. Хорошенькую девочку одевали как дорогую куколку, баловали без меры, ласкали. Для её развлечений служил целый парк, разбитый на берегу реки Суходрев. Дедушка купил ей пони, и Таша с увлечением училась верховой езде, катаясь по аллеям. Гувернантки и домашние учителя учили ребёнка грамоте, счёту и французскому языку.
Трудное отрочество в родительском доме
Безоблачное детство кончилось в 1818 году: Наталья Ивановна вытребовала младшую дочь к себе в Москву, чтобы дать ей достойное образование. Обстановка в московском доме резко отличалась от вольной жизни в имении дедушки. Мать сыграла в судьбах своих детей неоднозначную роль. С одной стороны, она не экономила на их обучении, нанимая лучших учителей русского и трёх иностранных языков, истории, литературы и арифметики. С другой стороны, она обладала очень тяжёлым авторитарным характером и была деспотом по отношению к детям, сводя воспитание к системе наказаний за малейшие провинности. О каком–либо баловстве не могло быть и речи: детей ограничивали порой даже в необходимом. Строгости религиозного воспитания доходили до того, что больному ребёнку вместо нежной заботы читали нотации о том, что болезнь — Божья кара за грехи. При этом сама Наталья Ивановна, отселив «сумасшедшего» мужа во флигель, высоконравственным поведением не отличалась. К тому же она поощряла наушничество прислуги и приживалок по отношению к детям. В такой тяжёлой домашней обстановке юные Гончаровы особенно сплотились и помогали друг другу. Наташа очень любила своих братьев и сестёр, чему свидетельство — её детское четверостишие–пожелание на французском языке, адресованное брату Ивану, которое ниже приводим в русском рифмованном переводе:
Пройди без невзгод ты свой жизненный путь,
Украсит пусть дружество дни и года,
Привязанность сердца мою не забудь —
Ту, что питала к тебе я всегда.
1822
Будущая невеста великого поэта, как и её братья и сёстры, получила превосходное по тем временам гуманитарное образование. Она училась словесности, основам стихосложения, географии, истории, иностранным языкам — французскому, английскому и немецкому. Сохранились её ученические тетрадки, свидетельствующие о большой старательности и хороших способностях. Может быть, вследствие усердных занятий у неё развились небольшая близорукость и едва заметное косоглазие, придававшее трогательную неопределённость взгляду. Девушка была хорошо развита физически и красива с малых лет не только лицом, но и фигурой. Блестяще освоенное искусство верховой езды и умение изящно танцевать добавляли ей особого шарма. Танцам она училась у знаменитого танцмейстера Иогеля, на юношеском рождественском балу у которого её впервые встретил Пушкин.
Сердечность, душевная чистота, внимание к ближним и стремление им помочь, внутренняя скромность и естественность поведения отличали юную Ташу Гончарову. Знавшая её до замужества Надежда Еропкина, двоюродная сестра друга Пушкина Павла Нащокина, вспоминала: «Необыкновенно выразительные глаза, очаровательная улыбка и притягивающая простота в общении помимо её воли покоряли всех. Не её вина, что всё в ней было так удивительно хорошо. Но для меня так и осталось загадкой, откуда обрела Наталья Николаевна такт и умение держать себя? Всё в ней самой и манера держать себя было проникнуто глубокой порядочностью. Всё было comme il faut — без всякой фальши. И это тем более удивительно, что того же нельзя было сказать о её родственниках. Сёстры были красивы, но изысканного изящества Наташи напрасно было бы искать в них. Отец слабохарактерный, а под конец и не в своём уме, никакого значения в семье не имел. Мать далеко не отличалась хорошим тоном и была частенько пренеприятна. <...> Поэтому Наталья Николаевна явилась в этой семье удивительным самородком. Пушкина пленили её необычная красота, и не менее вероятно, и прелестная манера держать себя, которую он так ценил».
Встреча с Пушкиным и свадьба
6 декабря 1828 года великий поэт приехал из тверского имения П.А. Осиповой Малинники в Москву и с головой погрузился в светскую и литературную жизнь Первопрестольной. Пушкин снова ездит к друзьям и знакомым — Вяземскому, Нащокину, Погодину, Римским–Корсаковым и другим. Он посещает бал у московского генерал–губернатора князя Д.В. Голицына, читает недавно законченную поэму «Полтава» на литературном собрании у Сергея Дмитриевича Киселёва, а в доме Зинаиды Волконской — стихотворение «Чернь»...
Безответная любовь к Анне Олениной уже не довлеет так над сердцем поэта. Не оставляя намерения жениться, он присматривается к московским красавицам, возобновляет посещения дома Ушаковых и ухаживания за их старшей дочерью Екатериной, которая тогда была просватана за А.И. Долгорукова. Пушкин находит убедительные факты, представляющие жениха в невыгодном свете, и расстраивает эту свадьбу. Однако сам он к Екатерине Ушаковой так и не посватался.
В конце декабря 1828 года на юношеском рождественском балу у Иогеля, у которого Пушкин в детстве брал уроки танцев, он впервые увидел 16–летнюю Наталью Гончарову. Одни исследователи считают, что бал был у Кологривовых на Тверском бульваре, другие полагают, что в доме самого танцмейстера на Малой Бронной. Важно не место, а сам факт этой судьбоносной встречи. На основе рассказа Натальи Николаевны её дочь от второго брака Александра Арапова, урождённая Ланская, так описала это событие: «В белом воздушном платье, с золотым обручем на голове, она в этот знаменательный вечер поражала всех своей классической царственной красотой. Александр Сергеевич не мог оторвать от неё глаз. Слава его уже тогда прогремела на всю Россию. Он всюду являлся желанным гостем; толпы ценителей и восторженных поклонниц окружали его, ловя всякое слово, драгоценно сохраняя его в памяти. Наталья Николаевна была скромна до болезненности; при первом знакомстве их его знаменитость, властность, присущая гению, не то что сконфузили, а как–то придавили её. Она стыдливо отвечала на восторженные фразы, но эта врождённая скромность только возвысила её в глазах поэта».
Об этой встрече Пушкин так писал Наталье Ивановне Гончаровой: «Когда я увидел её в первый раз, красоту её едва начали замечать в свете. Я полюбил её, голова моя закружилась». Через неделю великий поэт уехал из Москвы сначала в тверские края, а потом в Петербург. О его чувствах к Наталье Николаевне ещё никто толком ничего не знал. 9 января 1829 года Вяземский писал жене: «Не умею объяснить, ни угадать, что с ним было и чего не было. Постояннейшие его посещения были у Корсаковых и у цыганок; и в том, и в другом месте видел я его редко, но видел с теми и другими и всё не узнавал прежнего Пушкина».
В середине марта поэт снова приехал в Москву. С Натальей Николаевной он несколько раз встречался на концертах в Благородном собрании, а после окончания поста и на балах. Причём она всякий раз появлялась там одной из первых, может быть, стремясь поскорее увидеть поэта, который произвёл на неё глубокое впечатление при первой встрече. Возможно, именно в эти дни, вдохновлённый новым чувством, Пушкин пишет стихотворение «Я вас любил...», ставшее прощальным аккордом в оленинском лирическом цикле.
В начале апреля друг Пушкина Фёдор Иванович Толстой, по прозвищу Американец, официально представил поэта Гончаровым, которые пригласили его бывать у них. Пушкин стал часто пользоваться этим приглашением и вёл себя в их доме очень застенчиво, что сразу заметил брат девушки Сергей, который был моложе сестры на три года.
О чувствах Пушкина к Наталье Николаевне никто, кроме самых близких друзей, всё ещё не догадывается. По городу ходят слухи о его скором сватовстве к Екатерине Николаевне Ушаковой. Он продолжает ездить в их дом, писать и рисовать в альбомах барышень. По пути на Пресню Пушкин дважды в день проезжает мимо окон Натальи Николаевны, с надеждой увидеть хоть мельком возлюбленную — свою Психею, как он её потом называл.
30 апреля через графа Ф.И. Толстого великий поэт просит руки Натальи Николаевны и получает от её матери неопределённый ответ: мол, невеста ещё слишком молода, надо подождать. Действительно, дворянок до 17 лет тогда венчали только в виде исключения, но младшей Гончаровой оставалось всего 4 месяца до этого возраста. Видимо, Наталья Ивановна Гончарова не хотела совсем упустить знатного жениха, нетребовательного в отношении приданого, хоть и небогатого, но одновременно надеялась на более выгодную партию для красавицы дочери, которая, как и её сёстры, была бесприданницей. 1 мая, уезжая на Кавказ к месту военных действий, Пушкин написал будущей тёще: «На коленях, проливая слёзы благодарности, должен был бы я писать Вам теперь, после того как граф Толстой передал мне Ваш ответ — не отказ, Вы позволяете мне надеяться. Не обвиняйте меня в неблагодарности, если я всё ещё ропщу, если к чувству счастья примешивается ещё печаль и горечь: мне понятна осторожность и нежная заботливость матери! — Но извиняйте нетерпение сердца больного и опьянённого счастьем. Я сейчас уезжаю и в глубине души увожу образ небесного существа, обязанного Вам жизнью...Свои чувства поэт изливает в прекрасном стихотворении, в беловике которого рисует девушку с крыльями бабочки — Психею:
На холмах Грузии лежит ночная мгла;
Шумит Арагва предо мною.
Мне грустно и легко; печаль моя светла;
Печаль моя полна тобою,
Тобой, одной тобой... Унынья моего
Ничто не мучит, не тревожит,
И сердце вновь горит и любит — оттого,
Что не любить оно не может.
Вернувшись с Кавказа 20 сентября 1829 года, поэт встречает холодноватый приём в доме Гончаровых: Наталья Ивановна принимает его лёжа в постели, а юная Натали, боясь наказания, не решается выйти без позволения матери. Бывая у Ушаковых, Пушкин рисует в альбоме младшей сестры Елизаветы портреты Натальи Николаевны и её матери, под которыми сёстры делают подписи «Карс» и «Маминька Карса». В «неприступной» турецкой крепости Карс поэт побывал, когда её только что взяли русские войска. Давая такое прозвище любимой девушке, он надеялся на успех будущего сватовства. И не ошибся. Второй раз он посватался снова через Ф.И. Толстого 6 апреля 1830 года, в день Светлого Христова Воскресения. Его предложение было принято благосклонно: Наталья Николаевна смогла склонить к этому строптивую мать, как потом стало известно. Некоторым знакомым девушка казалась явно увлечённой своим женихом, несмотря на её скромное поведение.
Счастливый Пушкин написал родителям в Петербург, прося их благословения. Обрадованные Надежда Осиповна и Сергей Львович благословили сына, обещая принять мадемуазель Гончарову как родную дочь. Сестра Ольга и брат Лев тоже поддержали намерение Александра Сергеевича жениться на Наталье Николаевне. Чтобы материально обеспечить будущее молодых, отец выделяет Пушкину в полное распоряжение деревню Кистенёво близ Болдина. Там имелось около 200 незаложенных в Опекунском совете душ мужского пола. Передавая сыну примерно пятую часть своих владений (единственную свободную от долгов деревню), Сергей Львович надеялся, что с этого имения будет доход не менее 4000 рублей в год.
Помолвка состоялась 6 мая. Окрылённый поэт хотел обвенчаться ещё до наступления Петрова поста, но его планам не суждено было сбыться. Из–за хлопот о приданом и стычек с будущей тёщей по этому поводу свадьба всё время переносилась. Ситуация складывалась странная: Пушкин вынужден был принимать участие в хлопотах о приданом невесты, что формально ему не поручалось. Надеясь на везение, поэт садится за карточный стол и в середине мая проигрывает 24 500 рублей. Этот долг он полностью так и не смог уплатить до своей гибели. В конце мая Пушкин ездил с невестой в Полотняный Завод. Внушительный гончаровский дворец произвёл впечатление на поэта. Дедушка Натальи Николаевны Афанасий Николаевич обещал сделать дарственную любимой внучке на имения в Нижегородской губернии (300 душ), но они были заложены и никакого дохода в близком будущем не сулили. Тогда он предложил либо продать в казну, либо перелить медную статую Екатерины II, изготовленную в Германии в 1786 году по заказу Афанасия Абрамовича Гончарова в память посещения императрицей заводов. Внушительная скульптура, получившая прозвание «Медная бабушка», так и не была установлена. Это приданое ни Пушкину, ни его жене при жизни поэта так и не удалось продать, хотя статуя была высокохудожественной. Дело кончилось её продажей заводчику Францу Берду, у которого её выкупило екатеринославское дворянство. В 1847 году памятник Екатерине II был наконец установлен в Екатеринославе, нынешнем Днепропетровске.
Вернувшись 27 мая в Москву, Пушкин много и безуспешно хлопочет о материальном обеспечении свадьбы и будущей семейной жизни. Этим летом он совершает в места своего детства — в Захарово и Вязёмы — «сентиментальное путешествие», как назвала его Надежда Осиповна Пушкина в письме к дочери Ольге. Немало радости доставило поэту и посещение воздушного театра в Нескучном саду вместе с приехавшей из Полотняного Завода невестой, членами её семьи и Павлом Нащокиным. В середине июля Пушкин отправился в Петербург, где продолжил хлопоты о предстоящей свадьбе, которая откладывалась уже на сентябрь. Он ездит в гости к друзьям и родственникам — своим и невесты, по которой очень скучает, хотя порой не упускает случая побывать в театре. Увидев в магазине книгопродавца Слёнина картину старого итальянского художника с изображением Мадонны и найдя в ней большое сходство с Натали, поэт подолгу простаивает перед ней. Что это была за картина? Одни пушкинисты считают, что она принадлежала кисти Рафаэля, другие — что кисти его учителя Перуджино. У обоих художников есть изображения, похожие на юную Гончарову.
30 июля поэт писал невесте: «Я мало бываю в свете. Вас ждут там с нетерпением. Прекрасные дамы просят меня показать Ваш портрет и не могут простить мне, что его у меня нет. Я утешаюсь тем, что часами простаиваю перед белокурой Мадонной, похожей на Вас как две капли воды; я бы купил её, если бы она не стоила 40 000 рублей». В это время поэт написал чудный сонет «Мадонна», посвящённый невесте:
Не множеством картин старинных мастеров
Украсить я всегда желал свою обитель,
Чтоб суеверно им дивился посетитель,
Внимая важному сужденью знатоков.
В простом углу моём, средь медленных трудов,
Одной картины я желал быть вечно зритель,
Одной: чтоб на меня с холста, как с облаков,
Пречистая и наш Божественный Спаситель —
Она с величием, Он с разумом в очах —
Взирали, кроткие, во славе и в лучах,
Одни, без ангелов, под пальмою Сиона.
Исполнились мои желания. Творец
Тебя мне ниспослал, тебя, моя Мадонна,
Чистейшей прелести чистейший образец.
«Он очарован своей Натали и говорит о ней как о Божестве», — писала тогда Надежда Осиповна дочери Ольге. А друзья шутили, что поэт «огончарован».
Вернувшись в Москву 14 августа, Пушкин поселился у Вяземского. Денежные вопросы так и не были решены: дедушка невесты Афанасий Николаевич Гончаров получить денежную ссуду не смог, и приданое составляла пока только «Медная бабушка», которую быстро продать не удавалось, хотя высочайшее разрешение и было получено. Статуя так и осталась единственной вещью, данной дедушкой в приданое любимой внучке, тогда как своих любовниц он уже не раз отдавал замуж с приданым по 10 000 рублей. После свадьбы Наталье Николаевне досталась ещё крепостная Меланья Семёнова. Свадьба переносилась и по другому поводу — очень печальному. 20 августа умер любимый дядя поэта Василий Львович Пушкин, который незадолго до кончины приветствовал желание племянника жениться стихами:
Благодаря судьбе, ты любишь и любим!
Венчанный розами ты грации рукою,
Вселенную забыл, к ней прилепясь душою!
Прелестный взор её тебя животворит
И счастье прочное, и радости сулит.
Блаженствуй! — Но в часы свободы, вдохновенья
Беседуй с музами, пиши стихотворенья,
Словесность русскую, язык обогащай
И вечно с миртами ты лавры съединяй!
В стихах дядюшки много растительной символики: розы и мирты — означают любовь, лавры — признание, успех... Очень добрые пожелания выражены в этих стихах.
Из–за траура по новопреставленному Василию Львовичу свадьба не могла состояться раньше октября. Поэт собрался поехать в Большое Болдино, нижегородское имение отца, вступать в распоряжение Кистенёвым и оформлять документы, необходимые, чтобы заложить крестьян и получить средства на приданое, свадьбу и последующую семейную жизнь. Наталья Ивановна Гончарова не хотела выдавать замуж Натали без приданого и в то же время сама о нём особо не пеклась. В имениях она, несмотря на набожность, вела себя подобно императрице во дворце: заводила фаворитов среди мужской прислуги, тратилась на них, а дочерям на приданое ничего не скопила. 26 августа, в Натальин день, она была с Пушкиным любезна. Но когда он на следующее утро приехал поздравить невесту с 18–летием, будущая тёща устроила ему безобразную сцену, едва не расстроив помолвку. Поэт написал Наталье Николаевне эмоциональное письмо: «Я уезжаю в Нижний, не зная, что ждёт меня в будущем. Если Ваша матушка решила расстроить нашу помолвку, а Вы решили повиноваться ей, — я подпишусь под всеми предлогами, которые ей угодно будет выставить, даже если они будут так же основательны, как сцена, устроенная ею мне вчера, и как оскорбления, которыми ей угодно меня осыпать. Быть может, она права, а не прав был я, на мгновение поверив, что счастье создано для меня. Во всяком случае, Вы совершенно свободны; что же касается меня, то заверяю Вас честным словом, что буду принадлежать только Вам или никогда не женюсь». (Перевод с франц.)
Наталья Николаевна и не думала повиноваться матери. 9 сентября в Болдине Пушкин получает от невесты письмо, где она подтверждает слово, данное на помолвке, и пишет о готовности выйти замуж без приданого и прочих условий. Поэт отвечает: «Моя дорогая, моя милая Наталья Николаевна, я у Ваших ног, чтобы поблагодарить Вас и просить прощения за причинённое Вам беспокойство. Ваше письмо прелестно, оно вполне меня успокоило...» Добавим: и вдохновило на творчество.
Дела по разделу имения и вступлению в права распоряжения Кистенёвым были закончены 16 сентября 1830 года, но надо было оформить документы, необходимые для получения закладной в Опекунском совете, а потом из–за эпидемии холеры поэт попал ещё на два месяца в карантин. Дважды безуспешно пытался он прорваться к невесте. До него доходили ложные слухи, будто она выходит замуж на некоего В. Давыдова, студента Московского университета. Наталья Николаевна прислала жениху письмо с ревнивыми упрёками по поводу его посещения княгини Прасковьи Николаевны Голицыной, которая обещала ему разузнать о карантинах. Ревность невесты позабавила поэта (княгиня была некрасива и очень толста) и, наверное, порадовала в глубине души.
Несмотря на всё это, Пушкину никогда так плодотворно не работалось, как в том вынужденном осеннем затворе в Болдине. Поэт находился в расцвете творческих сил. Шедевры выходили из–под его пера один за другим: последняя глава «Евгения Онегина», «Повести Белкина», «Маленькие трагедии», «Домик в Коломне», около 30 стихотворений, критические статьи.
С третьей попытки Пушкин прорвался через холерные кордоны и прибыл в Москву 5 декабря 1830 года. Свадьба его снова откладывалась: сначала были Рождественский пост и Святки, когда не венчали, потом поэт долго не мог получить деньги по закладной за Кистенёво из–за всплывшего юношеского долга. Выручил гонорар за издание трагедии «Борис Годунов», написанной в Михайловском в 1825 году. Когда 38 000 рублей за имение были наконец получены, из них 11 000 рублей поэт отдал на неопределённый срок взаймы тёще на приобретение приданого невесте, 10 000 рублей одолжил Нащокину, находившемуся в трудных обстоятельствах. Пушкин снял на полгода за 2000 рублей престижную квартиру на Арбате, в доме Хитрово, куда не стыдно было привезти молодую жену–красавицу. И всё равно свадьба бесконечно переносилась: теперь её уже оттягивала Наталья Ивановна Гончарова, видимо, рассчитывавшая что–то ещё урвать у жениха. Об ускорении бракосочетания хлопотала Вера Фёдоровна Вяземская, приглашённая быть посажённой матерью. К несчастью, накануне венчания она, будучи беременной, стала сама вешать икону, упала и сильно расшиблась. У неё произошёл выкидыш. Незадолго до свадьбы из Петербурга пришло ещё одно очень печальное для Пушкина известие: 14 января скончался от тифа близкий друг поэта Антон Дельвиг. Вместо Вяземской посажённой матерью согласилась быть графиня Елизавета Петровна Потёмкина. Венчание состоялось 18 февраля, незадолго до Масленицы и начала Великого поста, в церкви Вознесения Господня на Царицынской улице — части Большой Никитской, где жили Гончаровы. Утром этого дня посыльный принёс жениху от Натальи Ивановны весть, что свадьбу придётся отложить, поскольку у неё нет денег на карету. Пушкин передал деньги оплатить и этот малый расход.
Можно представить себе, как переживала юная невеста. Во время таинства венчания, когда молодых обводили вокруг аналоя, с него вдруг упали Евангелие и крест, а у поэта погасла венчальная свеча. «Все плохие предзнаменования», — сказал Пушкин по–французски, выходя из церкви. У дверей дома на Арбате его встречали Нащокин с Вяземскими — Петром Андреевичем и его сыном Павлушей, который держал икону. На свадебном вечере поэт был весел и гостеприимен, а юная Натали блистала красотой.
Счастливые годы замужества
Первое семейное утро началось для Натальи Николаевны со слёз: муж вышел к друзьям, приехавшим с поздравлениями, да так заговорился с ними, что вернулся только к полудню. Но вскоре это забылось. Пушкин стал вывозить жену на балы, маскарады, в театры. Там все восхищались её красотой и грацией. «Пушкин, ты — поэт, а жена твоя — воплощённая поэзия!» — воскликнул писатель и археолог Александр Вельтман, когда 24 февраля на маскараде в Благородном собрании ему представили Натали. Из подмосковного села Захарова приехала в то время крепостная Марья Фёдоровна, дочь няни Арины Родионовны. Марье очень понравилась жена поэта, но её искусное рукоделие вызвало ещё большее восхищение крестьянки.
По традиции Пушкины устроили в своём доме бал для родственников, ближайших друзей и знакомых. Вот что писал брату московский почт–директор Александр Яковлевич Булгаков: «Пушкин славный задал вчера бал. И он, и она прекрасно угощали гостей своих. Она прелестна, и они как два голубка. Дай Бог, чтобы всегда так продолжалось. Много все танцовали, и так как общество было небольшое, то я тоже потанцевал по просьбе прекрасной хозяйки, которая сама меня ангажировала. <...> Ужин был славный; всем казалось странным, что у Пушкина, который жил всё по трактирам, такое вдруг завелось хозяйство. Мы уехали почти в три часа».
«Я женат — и счастлив. Одно желание моё, чтоб ничего в жизни моей не изменилось — лучшего не дождусь. Это состояние для меня так ново, что, кажется, я переродился», — писал Пушкин своему другу и издателю Плетнёву. Наверное, похожее чувство испытывала и Наталья Николаевна, хотя вживаться в роль хозяйки дома ей было, конечно, непросто. А поэт в другом письме к Плетнёву писал: «...жёнка моя прелесть не по одной наружности». Даже своенравная Наталья Ивановна Гончарова поначалу была всем довольна и, казалось, даже полюбила Пушкина: он был предупредителен с нею, относился к ней с почтением, по её настоянию ездил с Натали молиться по церквям. Но долго так тёща не выдержала, снова стала выяснять с зятем денежные отношения (отдавать долг за приданое ей очень не хотелось), наговаривать дочери на мужа. И Пушкин принял дипломатичное решение: увёз жену в Петербург на полтора месяца раньше намеченного срока, а тёще позднее написал: «Я был вынужден уехать из Москвы во избежание неприятностей, которые под конец могли лишить меня не только покоя; меня расписывали моей жене как человека гнусного, алчного, как презренного ростовщика, ей говорили: ты глупа, позволяя мужу и т.д. Согласитесь, что это значило проповедовать развод. Жена не может, сохраняя приличие, позволить говорить себе, что муж её бесчестный человек, а обязанность жены — подчиняться тому, что я себе позволю. Не восемнадцатилетней женщине управлять мужчиной, которому 32 года. Я проявил большое терпение и мягкость, но, по–видимому, то и другое было напрасно. Я ценю свой покой и сумею его себе обеспечить».
18 мая 1831 года Пушкины были уже в Петербурге, где жили 10 дней в знаменитой гостинице Демута — там обычно останавливался поэт в прошлые годы. Пушкин представил молодую жену своим родным и знакомым: родителям, сестре, Карамзиным, Елизавете Хитрово, Дарье (Долли) Фикельмон. Все отнеслись к Натали очень благосклонно. «Они обожают друг друга; моя невестка совершенно очаровательна, красавица и умница, и при всём том ещё ребёнок», — написала сестра поэта Ольга Сергеевна Павлищева своему мужу. А вот первые впечатления Дарьи Фикельмон о Наталье Николаевне: «Я видела её у маменьки — это очень молодая и очень красивая особа, тонкая, стройная, высокая — лицо Мадонны... Он очень в неё влюблён, рядом с ней его уродливость ещё более поразительна, но когда он говорит, забываешь о том, что ему не достаёт, чтобы быть красивым, — он так хорошо говорит, его разговор так интересен, сверкающий умом без всякого педантства». Впрочем, Екатерина Андреевна Карамзина нашла, что поэт с женой вместе смотрелись очень хорошо.
25 мая Пушкин привёз Наталью Николаевну в Царское Село, где для него Плетнёвым был снят под дачу построенный в 1827 году дом, принадлежавший Анне Кузьминичне Китаевой, вдове придворного камердинера. «Мне бы хотелось остановиться в Царском Селе, — ещё из Москвы писал великий поэт Плетнёву. — Мысль благословенная! Лето и осень провёл бы я, таким образом, в уединении вдохновительном, вблизи столицы, в кругу милых воспоминаний». Желание его исполнилось. В Царском Селе Пушкин прожил с женой в любви и согласии до 20 октября. Дороговизна из–за вспыхнувшей эпидемии холеры и приезда в Царское Село императорской семьи не омрачила их счастья.
На даче собирались друзья — известный поэт Василий Андреевич Жуковский и молодой тогда писатель Николай Васильевич Гоголь. К радости Пушкина, образовался литературный кружок. Поэт писал: «Мне кажется, что если все мы будем в кучке, то литература не может не согреться да чего–нибудь не произвести».
В творческом состязании поэты написали две сказки: Пушкин — «Сказку о царе Салтане», а Жуковский — «Сказку о царе Берендее». Интересно, что основу сказочного сюжета Жуковскому подарил Пушкин. Это была сказка Арины Родионовны, записанная в Михайловском в 1824 году. Гоголь читал собратьям по перу отрывки из своей первой большой книги «Вечера на хуторе близ Диканьки», восторгавшие Пушкина: «Вот настоящая весёлость, искренняя, непринуждённая, без жеманства, без чопорности! <...> А местами какая поэзия!
Наталья Николаевна привыкала здесь к роли жены и хозяйки дома, осваивала искусство самостоятельного ведения домашнего хозяйства, помогала мужу, переписывая для него неизданные «Записки Екатерины II». Приходившая в гости приятельница поэта — фрейлина Александра Осиповна Россет — обычно заставала её за рукоделием или серьёзным чтением. Живя с Пушкиным, Натали как бы продолжала своё образование. Беременной она ещё не была и чувствовала себя прекрасно. Здесь, в Царском Селе, всё у неё складывалось замечательно: с мужем налаживались доверительные отношения, свекровь и свёкор полюбили её как дочь, императрица Александра Фёдоровна заметила её красоту и благоволила к ней, а император Николай Павлович обещал мужу хорошее жалование при поступлении на службу и возможность работать в архивах для написания истории Петра I. Натали несколько робела перед своей будущей ролью в петербургском свете. Приезд двора в Царское Село смягчил ей трудности вхождения в высшее общество.
Любопытно, что Наталья Николаевна ревновала Пушкина к Россет за то, что с этой женщиной он вёл себя весело и непринуждённо. Та любила бывать у них, кушать за обедом простые и вкусные блюда: на первое — зелёные щи, на второе — большие рубленые котлеты со шпинатом и щавелем, а на десерт — чай с вареньем.
«Пушкина кабинет был наверху, и он тотчас зазывал нас к себе, — вспоминала Александра Осиповна. — На большом круглом столе перед диваном находились бумаги и тетради, часто несшитые, простая чернильница и перья, на столике графин с водой, лёд и банка с крыжовниковым вареньем, его любимым... Книги лежали на полу и на всех полках. <...> Волоса его обыкновенно ещё были мокры после утренней ванны и вились на висках. В этой простой комнате без гардин была невыносимая жара, но он это любил, сидел в сюртуке, без галстука. Тут он писал, ходил по комнате, пил воду, болтал с нами, выходил на балкон и привирал всякую чепуху насчёт своей соседки графини Ламберт». Дом, где в то время жила Ульяна Михайловна Ламберт, над которой подшучивал великий поэт, был виден с балкона.
Россет точно передала обстановку на даче, вдохновлявшую Пушкина в то лето. А главной вдохновительницей была, конечно, юная жена. Может быть, её небесные черты на фоне царскосельских озёр с величественными белыми лебедями навели поэта на мысль ввести в «Сказку о царе Салтане...» Царевну–лебедь, которой нет во взятой Пушкиным за основу сказке Арины Родионовны.
В Царском Селе Пушкины отметили свои именины и дни рождения: поэт 32–й, а Наталья Николаевна — 19–й. В Петербург с мужем она приехала беременной. Поселились они в небольшой квартире в Адмиралтейской части города на улице Галерной. Первый выход Натальи Николаевны в большой свет был в роскошном особняке на Дворцовой набережной на званом вечере у Фикельмонов — Дарьи Фёдоровны, внучки Кутузова, и её супруга графа Шарля–Луи, австрийского посланника, литератора и публициста. На первый бал поэт вывозил жену в дом графа Виктора Павловича Кочубея, дочерью которого Натальей он увлекался в лицейские годы. Теперь та была замужем за графом Александром Григорьевичем Строгановым, троюродным братом Натальи Николаевны, в октябре 1831 года пожалованным чином генерал–майора.
К радости поэта, красота его любимой жены сразу замечена в свете и слава о ней стала распространяться далеко за пределы Петербурга. После бала у Кочубеев проницательная Долли Фикельмон писала в своём дневнике: «Поэтическая красота госпожи Пушкиной проникает до самого моего сердца. Есть что–то воздушное и трогательное во всём её облике — эта женщина не будет счастлива, я в том уверена! Она носит на челе печать страдания. Сейчас ей всё улыбается, она совершенно счастлива, и жизнь открывается перед ней блестящая и радостная, а между тем голова её склоняется и весь облик как будто говорит: «Я страдаю!» Но и какую же трудную предстоит ей нести судьбу — быть женою поэта, и такого поэта, как Пушкин!"
Осенью 1831 года литературные дела у Пушкина шли хорошо: опубликованы «Повести Белкина» и получено разрешение на издание трёхтомника стихов. Пушкин дорабатывает и готовит к печати последнюю главу «Евгения Онегина». Он получил оброчные деньги с Кистенёва, назначение в Коллегию иностранных дел с повышением чина с 10-го до 9-го класса в Табели о рангах — до титулярного советника. В то же время в начале ноября поэт вынужден был поехать в Москву по важным делам: надо было отдать старые долги, повидаться с друзьями. В дилижансе он продолжал дорабатывать «Сказку о царе Салтане». Остановился поэт у Нащокина. Эта первая разлука супругов Пушкиных продолжалась полтора месяца. Они часто переписывались, причём Пушкин писал жене письма уже не по–французски, как до свадьбы, а исключительно по–русски. Сам не посещая московские балы, поэт наставляет беременную жену не слишком увлекаться танцами, волнуется, как она сладит с домашним хозяйством, со слугами, журит за то, что она по первому требованию отдаёт долги. Наталья Николаевна пока ещё не очень–то вошла в роль хозяйки, слугам многое позволяла, не препятствовала роману своей горничной Меланьи с дворецким Василием Калашниковым. Поэт в письме обещает выпроводить Василия в деревню, но на деле поступает совсем по–другому: на следующий год женит его на Меланье. Несмотря на наставления мужа, на балах, в том числе придворных, Наталья Николаевна в ноябре–декабре 1831 года бывала едва ли не каждый вечер и блистала там. Её прозвали не иначе как Психеей. Успех в свете воодушевил молодую женщину, словно компенсируя ей чрезмерные строгости и мелочную опеку со стороны матери в годы отрочества и ранней юности. На здоровье жены поэта бальные танцы никак не повлияли.
Пушкин вернулся из Москвы накануне новогодних праздников 1832 года, и на балах они уже появлялись вместе. Поэт вступил в должность в Коллегии иностранных дел 27 декабря. Старые знакомые отмечали в нём перемену по сравнению с прежним холостым состоянием. Анна Керн писала в своих «Воспоминаниях»: «Пушкин казался совершенно другим человеком: он был серьёзен, важен, как следовало человеку с душою, принявшему на себя обязанность осчастливить другое существо». Своей жене 19 января 1832 года поэт посвятил яркое эротическое стихотворение «Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем...». «О, как милее ты, смиренница моя!» — восклицает Пушкин, сравнивая нежность любимой женщины с чувственностью «вакханки молодой" своей добрачной молодости. Стихи эти, конечно, не могли быть пропущены цензурой, да и не предназначались для печати. Впервые они были опубликованы в 1858 году.
В начале 1832 года денежные дела Пушкина вновь не блестящи: старые долги он отчасти вернул, но снова занимает деньги на жизнь. 6 апреля 1832 года, на вторую годовщину своего удачного сватовства, поэт подарил жене золотой перстень с бирюзой. В середине мая, накануне её родов, Пушкины переехали в новую 14–комнатную квартиру на улице Фурштадской, что в Литейной части Петербурга. Долго страдая, Наталья Николаевна разрешилась прекрасной девочкой. Как рассказывал впоследствии Нащокин, Пушкин «при первых родах плакал и говорил, что убежит от вторых». Жена его медленно поправлялась, у неё нарывала грудь. Ни эти, ни последующие роды на её изящной фигуре не сказались. В тот год поэтическую красоту Натальи Николаевны запечатлел на портрете акварелист А.П. Брюллов. Она позировала ему в фамильных бриллиантах, которые мужу удалось–таки выкупить из залога ещё в конце зимы.
Дочка появилась на свет 19 мая, в праздник Вознесения Господня, как и сам Пушкин. Назвали её Марией в честь любимой бабушки поэта — Марии Алексеевны Ганнибал. Крестили малышку Сергей Львович Пушкин, Афанасий Николаевич Гончаров, Наталья Ивановна Гончарова (заочно) и Екатерина Ивановна Загряжская, любимая тётя Натальи Николаевны, влиятельная фрейлина. Поэт писал Вере Фёдоровне Вяземской: «Представьте себе, что моя жена имела неловкость разрешиться маленькой литографией с моей особы. Я в отчаянии, несмотря на всё моё самомнение». Конечно, ему хотелось, чтобы его дочь выросла красавицей, как и жена. Пушкин очень любил свою Машку, переживал о ней: она была болезненным ребёнком, а первые зубки у неё прорезались только после года. Впоследствии Мария Пушкина, в замужестве Гартунг, удачно сочетала в своём облике черты отца и матери, её колоритную внешность Лев Толстой придал главной героине романа «Анна Каренина».
8 сентября 1832 года умер крёстный отец девочки, Афанасий Николаевич Гончаров. Пушкин взял отпуск, чтобы со проводить его тело для погребения в Полотняном Заводе. Это была вторая разлука поэта с женой. В течение месяца они часто переписывались. В их письмах — заботы о Машеньке, взаимная ревность и оправдания, всякие деловые сообщения. Поэт делится с женой планами написания романа с главным героем Островским (потом он был переименован в Дубровского) и героиней по имени Маша. Заканчивает он письма очень сходно: «Прощай, мой ангел, цалую тебя и Машу. Прощай, душа моя — Христос с тобою». В письме, из которого процитировано окончание, поэт писал жене: «Мне без тебя так скучно, так скучно, что не знаю, куда головы приклонить».
Вернувшись, поэт застал дом не совсем в порядке: Наталья Николаевна пока не стала полновластной хозяйкой. Пушкин поменял прислугу, поваров, нанял новую квартиру из 12 комнат на Гороховой улице. 20 ноября, накануне переезда, он был с женой на рауте у Фикельмонов. На следующий день Дарья Фёдоровна, заполняя свой дневник, вновь признала Пушкину самой красивой и написала: «Это образ, перед которым можно оставаться часами, как перед совершеннейшим созданием Творца».
Ревность поэта, никогда до 1836 года не переходила разумных границ, хотя поклонников у Натальи Николаевны было много, что вполне объяснимо: красота и громкое имя делали своё дело. Среди молодых людей стало модным вздыхать по Пушкиной. Иногда влюблёнными считали себя даже те, кто только слышал о ней, но ни разу не встречал. Ко всем обожателям она относилась ровно и без явного флирта, никому не подавая надежды и не допуская мысли об измене клятве верности, данной при венчании. Пушкин жене верил, хотя иногда и журил её в письмах за кокетство. Такая лёгкая ревность только раззадоривала его. Поэту нравилось, что жена — первая красавица, привлекающая всеобщее внимание, что она выигрывает у столичных дам в шахматы. Правда, эти дамы находили в ней мало ума, имея в виду не способности и уровень образованности, а так называемый светский ум — умение разгадывать чужие интрижки и плести свои, пустить пыль в глаза, блеснуть поверхностной эрудицией...
В конце октября Наталья Николаевна вновь забеременела. Она родила здорового мальчика 6 июля 1833 года, когда семья жила на даче на Чёрной речке. Ребёнка назвали Александром в честь прадедов по материнской и отцовской линии — Александра Петровича Пушкина и Александра Артемьевича Загряжского. Пушкин был очень рад рождению «рыжего Сашки» и отмечал это событие с Нащокиным, который и стал крёстным отцом ребёнка. Новорождённого окрестили 20 июля в церкви Иоанна Предтечи на Каменном острове. Крёстной матерью была снова Екатерина Ивановна Загряжская.
Материальное положение Пушкина было по–прежнему трудным. Жалования в 5000 рублей и литературных заработков не хватало. Поэт занимал деньги. Для поправки дел ему нужно было поехать в Болдино. Он выхлопотал себе разрешение одновременно заехать в Оренбург и Казань с целью ознакомления с местными архивами. Пушкин в тот год работал не только над «Дубровским», но и над «Историей Пугачёва». Ему нужны были архивные материалы. Оставив жену и детей на даче под Петербургом, поэт отправляется в путешествие. По пути он заезжает в Торжок и в тверские имения Вульфов, останавливается в Павловском — имении Павла Ивановича Вульфа. Отсюда Пушкин пишет известное письмо жене со словами, которые стали крылатыми: «Гляделась ли ты в зеркало и уверилась ли ты, что с твоим лицом ничего нельзя сравнить на свете, — а душу твою я люблю ещё более твоего лица».
Поэт побывал у тёщи в Яропольце, где поклонился могиле гетмана Дорошенко. Наталья Ивановна в этот раз приняла зятя очень любезно. По пути в Москву на пару часов он останавливался в Захарове у няниной дочери Марьи Фёдоровны. В Москве Пушкин тоже долго не задержался: посетил друзей, прошёлся по книжным лавкам. Приехав в Нижний Новгород, поэт остановился в гостинице в центре города, близ нижегородского кремля (современный адрес: пл. Минина и Пожарского, 5). Обедал он у генерал–губернатора Михаила Петровича Бутурлина. Тут–то и произошёл курьёз: Бутурлин усомнился в научных целях поездки Пушкина и принял его за тайного ревизора, о чём предупредил письмом оренбургского губернатора Василия Алексеевича Перовского. Именно у него в Оренбурге и остановился поэт. Прочитав послание, хозяин дома рассмеялся и показал его Пушкину. Тот набросал сюжет произведения на основе этого курьёза, но не реализовал его, а впоследствии подарил Гоголю для комедии «Ревизор».
Казань, село Языково (имение друга — поэта Николая Языкова), Симбирск, Оренбург — вот основной маршрут Пушкина. В Болдино он прибыл 1 октября. Перезаложить кистенёвских мужиков ему не удалось, зато литературный багаж второй Болдинской осени оказался богатым: беловая рукопись «Истории Пугачёва», поэмы «Анджело» и «Медный всадник», «Сказка о рыбаке и рыбке», «Сказка о мёртвой царевне...», повесть «Пиковая дама», цикл «Песни западных славян», стихотворение «Осень» и несколько других. Все эти шедевры помимо радости творчества обещали принести поэту и хороший гонорар.
Тем временем в Петербурге Наталья Николаевна уже сама уверенно и экономно вела домашнее хозяйство. Она управлялась со слугами, самостоятельно наняла подходящую квартиру на Пантелеймоновской улице близ Летнего сада, устроила и некоторые денежные дела, заняв 500 рублей на самое необходимое под поручительство брата Дмитрия, который управлял гончаровским майоратом после смерти дедушки. Наталья Николаевна помогала мужу в его делах, умела договориться о более выгодных контрактах с издателями. Писал поэт на бумаге гончаровской фабрики уже с первых дней их совместной жизни.
Незадолго до нового 1834 года царь пожаловал А.С. Пушкина в камер–юнкеры, хотя это звание было не очень–то прилично для его возраста: обычно оно давалось молодым людям. Надо сказать, что никакой цели унизить поэта Николай I не преследовал: придворное звание соответствовало чину Пушкина и давало ему, а главное, его жене доступ ко двору. Поэт так и записал в дневнике: «...двору хотелось, чтобы Н.Н. танцевала в Аничковом». В Аничковом дворце, принадлежавшем государю, устраивались великосветские рауты для избранного круга. Поэт должен был присутствовать на балах и дворцовых приёмах, соблюдая все строгие правила этикета, что не только требовало значительных трат, но и отвлекало от творчества. Камер–юнкерский мундир он не любил, его тяготили придворные обязанности, необходимость одеваться чётко по этикету. Пушкин иногда приезжал одетый не как следовало, и ему приходилось возвращаться домой, чтобы переодеться.
Наталье Николаевне по–прежнему очень нравились великосветские рауты и балы, которые приятно разнообразили нелёгкую, полную будничных забот жизнь молодой матери, вынужденной вести дом в материально стеснённых условиях. Зимой 1834 года она много и весело танцевала на балах, не зная о наступившей беременности. Итогом стал выкидыш после бала в последний день Масленицы. Злые языки столичных сплетников тут же отнесли это на счёт побоев мужа. Пушкин жену и пальцем не трогал, конечно, а вот она в порыве ревности однажды после бала влепила ему увесистую пощёчину. По этому поводу поэт шутил, что рука у его Мадонны тяжёленька. Он после женитьбы на Наталье Николаевне не перестал замечать красоту других женщин, посвящал им стихи, говорил комплименты, но никем серьёзно не увлекался.
В тот год Пушкины разлучались на несколько месяцев: 15 апреля, накануне Пасхи, поэт отправил жену с детьми в Москву, откуда она через некоторое время выехала на лето в Полотняный Завод. Пушкин жил один в Петербурге до середины августа. Супруги часто писали друг другу письма, из которых поэт узнал, что жена хочет взять к ним в дом своих сестёр — Екатерину и Александру. Наталья Николаевна их любила и жалела: в глуши у них не было никаких перспектив устроить свою судьбу. Поэт предупреждал жену: «Но обеих ли ты сестёр к себе берёшь? Эй, жёнка! смотри... Моё мнение: семья должна быть одна под одной кровлей: муж, жена, дети, покамест малы; родители, когда уже престарелы. А то хлопот не оберёшься, а семейственного спокойствия не будет». Пушкин предвидел, что столичные кавалеры скорее станут увиваться вокруг его прекрасной жены, а не вокруг её гораздо менее красивых сестёр–бесприданниц. Однако Натали мужа не послушала.
Перед отъездом из Петербурга Пушкин снял более просторную квартиру на Дворцовой набережной недалеко от Летнего сада. До него там жил Пётр Вяземский с семьёй. Поэт прибыл в Полотняный Завод 25 августа 1834 года накануне именин и дня рождения жены. Тёщу с именинами он поздравил письмом, в котором писал: «Покамест поздравляю Вас с 26–м и благодарю за 27–е. Жена моя прелесть, и чем доле я с ней живу, тем более люблю это милое, чистое, доброе создание, которого я ничем не заслужил перед Богом». Прожив полторы недели в Полотняном Заводе, Пушкин едет с женой, детьми и двумя сёстрами Гончаровыми в Москву. Пробыв там несколько дней, 10 сентября он направляется в Болдино, стремясь поправить дела в заложенном имении отца и рассчитывая там продуктивно поработать, как в предыдущие два года. Эти надежды не очень–то оправдались: поэт написал только одно замечательное произведение — «Сказку о Золотом петушке» и грустное стихотворение «Стою печален на кладбище...». Душевное состояние Пушкина и хлопоты по имению не способствовали сочинительству. 14 сентября 1834 года он писал жене из Болдина: «Я должен был на тебе жениться, потому что всю жизнь был бы без тебя несчастлив; но я не должен был вступать в службу и, что ещё хуже, опутать себя денежными обязательствами». В Петербург он вернулся 15 октября 1834 года.
Поэт оказался прав: жизнь под одной крышей с сёстрами жены нарушала его спокойствие, хотя к свояченицам он относился очень тепло и предупредительно. Екатерина скоро стала фрейлиной при дворе. Жена снова была беременна, но всё равно часто выезжала в свет. Поэт советовал ей быть осторожной. Второго сына Григория Наталья Николаевна родила 14 мая 1835 года. Назван он был в честь предка Пушкина. Поэт увидел новорождённого на следующий день, когда вернулся из 10–дневного путешествия в Тригорское и Михайловское. Именно младший сын поэта Григорий Александрович Пушкин впоследствии будет жить в родовом имении, выйдя в 1866 году в отставку в чине статского советника. Лето 1835 года семья Пушкиных провела снова на даче на Чёрной речке. Визиты тётки и родных, визиты к родственникам и знакомым, летние балы и празднества, домашняя суета — всё это тяготило Пушкина. Он начал прощупывать почву насчёт ухода в отставку и жизни в деревне при сохранении возможности пользоваться в случае необходимости петербургскими архивами. Ему был предложен отпуск на четыре месяца. Поэт 7 сентября 1835 года поехал в Михайловское.
Радость от пребывания в родном сельце сменилась у него ностальгией и тоской по жене и детям. 14 сентября он написал жене: «Вот уж неделя, как я тебя оставил, милый мой друг; а толку в том не вижу. Писать не начинал и не знаю, когда начну. Зато беспрестанно думаю о тебе и ничего путного не надумаю. Жаль мне, что я тебя с собою не взял». Он написал чудное белое стихотворение «...Вновь я посетил», но продуктивно в родных местах ему поработать так и не удалось.
23 октября поэт вернулся в Петербург и вновь окунулся в светскую, частную и творческую жизнь, планируя выпускать новый журнал и хлопоча о ссудах на проживание семьи и издательские дела. Несмотря на все трудности семейной жизни и ограниченность в средствах, Пушкин и его жена были счастливы в течение пяти лет совместной жизни.
Роковая дуэль
Предыстория последней дуэли Пушкина охватывает два–три последних года его жизни, но основные события приходятся на 1836 год. В первых числах января судьба улыбнулась поэту: наконец–то пришло разрешение царя Николая I на издание журнала «Современник». Это известие вместе с недавним дозволением к печати трагедии «Борис Годунов» без цензурных изъятий, с которыми она вышла в свет в 1830 году, очень порадовали поэта. Он рассчитывал не только удовлетворить творческие интересы, но и поправить тяжёлое материальное положение своей большой семьи. К тому же ему приходилось брать на себя карточные долги младшего брата Льва Сергеевича. Жизнь в столице была настолько дорога, что Пушкин платил в год за квартиру на набережной Мойки, 12, сумму, близкую к его жалованию, в счёт которого он взял в казне ссуду на издательские дела. В них он погрузился с головой, параллельно не переставая работать над «Историей Петра». Вскоре посыпались неприятности. Ещё в сентябре 1835 года в «Московском наблюдателе» была опубликована острая сатира «На выздоровление Лукулла», в одном из героев которой с негодованием узнал себя Сергей Семёнович Уваров, министр народного просвещения и председатель Главного управления цензуры. Поэта вызвали к шефу корпуса жандармов графу Бенкендорфу, который высказал ему резко отрицательное мнение царя. Симпатии высшего света также были не на стороне Пушкина.
Недоброжелательно к нему относились и некоторые литераторы. В начале февраля в журнале «Библиотека для чтения» вышла статья с нападками на поэта по поводу издания сказки Виланда «Вастола» в слабом переводе Ефима Люценко. Пушкин пожалел бедного престарелого литератора, лицейского служащего, и согласился из благотворительных побуждений поставить своё имя в качестве издателя, что и послужило поводом для издёвок недоброжелателей. Александр Сергеевич был раздражён, он почувствовал, что его начинают травить. Это вылилось в три инцидента, которые могли бы закончиться дуэлями, но, к счастью, были довольно легко урегулированы. Надо отметить, что Пушкин со времени женитьбы не участвовал в дуэлях, хотя в молодости имел их много. Впрочем, поэт не только никого не убил на поединках, но даже и не ранил. Два конфликта 1836 года — с князем Н.Г. Репниным и С.С. Хлюстиным — касались вышеупомянутых публикаций, а поводом для третьего послужила какая–то неловкая фраза, сказанная молодым писателем, графом Владимиром Соллогубом, жене поэта. Инцидент с Хлюстиным уладился с помощью друзей, князь Репнин прислал очень любезное письмо, где представлял конфликт недоразумением, а искренне преданный Пушкину Владимир Соллогуб, который решил в случае дуэли не стрелять в поэта, при первой же возможности извинился.
В январе–феврале 1836 года за Натальей Николаевной начинает настойчиво ухаживать блестящий кавалергардский офицер Жорж–Шарль Дантес. Он и раньше был поклонником первой красавицы Петербурга, но не столь назойливым. Пушкин ревниво наблюдает, однако ничего не предпринимает. В обществе ухаживание замечено, но пока не вызывает особых пересудов. Поэт вполне доверяет любимой жене, которая умеет держать своих многочисленных поклонников на расстоянии. Наталье Николаевне нравится общество красивого остроумного кавалергарда, она тронута его вниманием и слегка кокетничает с ним. Ей весело танцевать на балах, тем более что её состояние не позволяет часто выезжать: молодая женщина снова забеременела и чувствовала себя неважно.
Неравнодушной к своему успеху в свете жене Пушкина поначалу было приятно ухаживание Дантеса. Однако напрасно она столь благосклонно и доверчиво относилась к своему назойливому поклоннику. Он был не так прост и искренен, как казалось. Красавец Жорж, француз по происхождению, прибыл в Россию 26 августа 1833 года, как раз в Натальин день, «на ловлю счастья и чинов»: сделать карьеру на родине молодой шуан тогда не мог в силу политической обстановки. После весьма мягкого экзамена Дантес был принят корнетом в привилегированный Кавалергардский полк: сыграли свою роль протекция голландского посланника, барона Якоба Луи ван Геккерна (Эккерна в голландском произношении), с которым Жорж подружился в дороге, и рекомендательное письмо прусского наследного принца Вильгельма. Сначала встреченный весьма недружелюбно, ловкий и обаятельный Жорж затем быстро влился в светское общество, стал своим человеком даже в среде ультрафешенеблей — так называли тогда молодых людей самых знатных и богатых фамилий. Дантес не отличался особым прилежанием на службе. Не имея законченного офицерского образования, он не мог, например, чётко держать дистанцию на парадах. Его частенько наказывали за различные нарушения: за три года он получил 44 взыскания. Несмотря на это, он в январе 1836 года был произведён в поручики.
По–русски Дантес не говорил, ограничивался несколькими заученными командными фразами. В жизни этого и не требовалось: в окружавшем его обществе по–французски говорили лучше, чем на родном языке. Жорж имел талант нравиться людям. Он был балагуром, обладал актёрскими способностями и смешно изображал всякие сценки. Правда, он любил зубоскалить, но это не считалось дурным тоном. Француз обладал галантными манерами, искусно танцевал. Его называли «котильонным принцем». Он был радушно принят при дворе, в великосветских домах, в том числе у Пушкиных, Вяземских и в салоне Е.А. Карамзиной, вдовы знаменитого историка и писателя, где собирался круг ближайших друзей Пушкина. Да и сам поэт Дантесу поначалу симпатизировал, познакомившись с ним в 1834 году, когда Наталья Николаевна проводила лето в Полотняном Заводе.
Несмотря на то что Жорж Дантес постоянно ухаживал за светскими дамами и пользовался их благосклонностью, ходили слухи о его совсем не платонических отношениях со своим покровителем, бароном Луи Геккерном: голландский посланник слыл приверженцем однополой любви. Это был умный опытный дипломат и хитрый интриган. Всю первую половину 1836 года Геккерн находился за границей по разным делам, важнейшим из которых были хлопоты по усыновлению Дантеса. Чтобы прекратить скандальные пересуды, были пущены слухи о том, что Жорж — незаконный сын то ли посланника, то ли самого голландского короля. Но этого казалось недостаточно. Громкий роман с известной красавицей мог бы сыграть роль громоотвода. Может быть, здесь скрывалась одна из первоначальных причин настойчивых ухаживаний за Н.Н. Пушкиной. Впрочем, не обделял знаками внимания Жорж и безумно влюблённую в него Екатерину Гончарову. Та не была дурнушкой, как об этом иногда пишут, обладала своеобразной внешностью, но казалась непривлекательной по сравнению со своей блистательной младшей сестрой.
В январе–марте 1836 года Дантес пишет Геккерну письма, из которых долгое время были известны лишь два. В первом Жорж признается в безумной любви к «самому очаровательному созданию Петербурга», не называя имени женщины, муж которой очень ревнив. Однако её имя — секрет от чиновников почтового ведомства, которые могли вскрыть письмо, от общих знакомых, но не от Геккерна: в тексте имелась ключевая фраза, по которой посланник мог без труда понять, о ком идёт речь. Во втором письме Жорж рассказывает об объяснении, происшедшем у него с возлюбленной, которая, признавшись ему в сильном ответном чувстве, просила не требовать от неё нарушения супружеского долга, не афишировать их отношений. Опубликованные в 2000 году другие письма Дантеса к Геккерну за тот же период свидетельствуют, что речь в них идёт именно о Наталье Николаевне Пушкиной. В частности, в письме от 28–30 марта 1836 года Дантес, возвращаясь к предмету своей страсти, пишет о смерти свекрови этой женщины. Надежда Осиповна Пушкина умерла именно в эти дни.
Письма подтверждают приверженность барона Якоба Луи ван Геккерна однополой любви и свидетельствуют о развращённости Жоржа Дантеса, который одновременно домогался нескольких женщин, не забывая и своего покровителя. В письмах фигурирует некая Супруга, настоящее имя которой тщательно скрывается. Скорее всего, имелась в виду Идалия Григорьевна Полетика, внебрачная дочь графа Григория Александровича Строганова и троюродная сестра Натальи Николаевны Пушкиной. Идалия, жена полковника Кавалергардского полка Александра Полетики, обладала на редкость красивой внешностью. В то время отношения её с семьёй Пушкиных оставались ещё дружескими. Полетика была явно неравнодушна к Жоржу Дантесу, если судить по найденным её письмам к нему и к Екатерине Гончаровой, и полностью поддерживала его в дуэльной истории. Эта женщина потеряла двоих малолетних детей в первой половине 1830–х годов, о чём упоминается в одном из писем Дантеса. Фразу долгое время относили к году, когда письмо было написано, поэтому не находили достоверных кандидатур на роль Супруги. Исследователь Виктор Тэн доказал, что Дантес имел в виду события прошлых лет: ссылаясь на свой предыдущий опыт, он писал, что потерю детей Супруги он заменить ей не в силах. Идалия Полетика была женой его непосредственного командира, раскрытие устойчивой интимной связи с ней грозило большими осложнениями по службе, поэтому в письмах, опасаясь их вскрытия почтовиками, Дантес тщательно конспирировал её имя.
Существует мнение, что письма Дантеса к Геккерну написаны с целью вызвать ревность приёмного «отца–любовника», подогреть его интерес к себе, самоутвердиться в роли «светского льва», в арсенал которого должен обязательно входить громкий роман с видной красавицей. Такая цель, вполне возможно, имела место, но была не единственной и не главной. По письмам Дантеса к Геккерну за 1836 год складывается впечатление, что француз питал к Наталье Николаевне любовное чувство, но не возвышенное, а гораздо более прозаическое, связанное с сильным плотским влечением. О настойчивости Дантеса говорят такие фразы из его письма от 6 марта 1836 года: «...в последнее время было предостаточно случаев, когда она могла отдать мне всё, и что же, мой дорогой друг? — никогда ничего! Никогда! Она оказалась гораздо сильнее меня, больше 20 раз просила она пожалеть её и детей, её будущность и была в эти минуты, столь прекрасна, <...> что казалась ангелом, сошедшим с небес. <...> Она осталась чиста и может высоко держать голову, не опуская её ни перед кем в целом свете». Однако в конце каждого письма Жорж обязательно добавляет признание в «нежных чувствах» своему покровителю: «Обнимаю Вас так же, как люблю, очень крепко».
Весной 1836 года беременная жена Пушкина перестала выезжать в свет, и разговоры об ухаживании за ней Дантеса и о его якобы сильной и возвышенной любви на время поутихли. 29 марта скончалась долго перед этим болевшая мать поэта Надежда Осиповна. Он взял на себя все хлопоты по её погребению и один сопровождал гроб в Святогорский монастырь. Похоронив мать близ могил её родителей, Пушкин купил рядом место для себя, будто предвидя скорую гибель. В конце апреля поэт отправляется в Москву работать в архивах над «Историей Петра», уладить многие дела по изданию «Современника», встретиться с друзьями. Он каждые два–три дня пишет жене, которая продолжает вести его издательские дела в Петербурге, радуется её скорым ответам. Возвращается домой Пушкин 23 мая, в тот самый день, когда Наталья Николаевна родила дочку Наташу, очень на него похожую.
Наскоро уладив насущные дела, поэт посвящает себя творчеству. Обстановка душевного покоя способствует этому: жена поправляется после родов, дети тоже радуют любящего отца. Семья живёт на даче на Каменном острове. Пушкин пишет стихотворения, статьи для «Современника», роман «Капитанская дочка». На летние балы Пушкины не выезжают. В это время там блистает Жорж Дантес, уже усыновлённый Геккерном и получивший права наследника. Теперь француз имел титул барона и во Франции (от рождения), и в Нидерландах (от Геккерна). На самом деле голландский посланник ввёл Сенат России в заблуждение: указом короля Нидерландов Вильгельма I от 5 мая 1836 года Дантесу было даровано подданство и дворянство этой страны с правом на герб и имя баронов Геккернов при условии, что всем этим он может пользоваться с мая 1837 года. Об усыновлении совершеннолетнего Жоржа речь не шла, так как Геккерн не достиг 50–летнего возраста, необходимого по закону для этого. Всё лето Дантес продолжает твердить знакомым о своей возвышенной любви к Наталье Николаевне. Впрочем, некоторые из дам, в том числе сестра поэта Ольга Сергеевна Павлищева, подшучивают над его излияниями. Умная и язвительная Софья Карамзина, дочь знаменитого историка, называет их «смешными припадками».
В конце лета 1836 года душевное равновесие Пушкина вновь нарушено. Потерпели крушение его надежды на коммерческий успех «Современника»: тираж первых двух томов был раскуплен лишь на треть. Серьёзный литературный журнал пришёлся не по вкусу широкой публике. Издавая третий том, Пушкин старается исправить положение: сократить тираж и сделать содержание более популярным. К несчастью, долги поэта всё растут. Несмотря на тяжёлые обстоятельства, Пушкин продолжает много писать.
В сентябре–октябре возобновились балы, на которые начинает выезжать Наталья Николаевна. Она, как и прежде, поражает ослепительной красотой. Жорж Дантес всё настойчивее ухаживает за ней, стремясь во что бы то ни стало одержать такую важную для его самолюбия победу, пишет ей любовные письма. Разговаривая с Екатериной Гончаровой в салоне Карамзиных, он демонстративно бросает взгляды на её младшую сестру. Доверчивая Наталья Николаевна пока принимает его «любовь» близко к сердцу и не понимает, что против неё и её мужа плетутся гнусные интриги, в которых Дантес, желающий добиться интимной близости с нею, становится орудием подлых людей, возможно, даже против своего желания. Она никак не может взять нужный тон и теряет контроль над ситуацией в целом.
Прекрасная Натали так и не стала опытной светской дамой и оказалась безоружной против интриг. В свете распространяются порочащие её слухи, воображение сплетников, любующихся красивой парой на балах, рисует картины супружеской измены. Пушкин сильно озабочен, но по–прежнему безгранично доверяет жене и пока активных действий не предпринимает.
В конце октября на одном из вечеров барон Луи Геккерн по просьбе Дантеса, изложенной в его письме с дежурства, разговаривает с Натальей Николаевной, заклиная «спасти сына», который якобы умирает от страсти к ней, хотя на самом деле Дантес лишь сильно простужен. А в случае отказа ещё и пытается припугнуть (как и написано в письме Дантеса), что всё откроет мужу. Разумеется, предлагая побег, Геккерн и Дантес вовсе не рассчитывали на согласие Натальи Николаевны, поскольку в этом случае их дальнейшая карьера в России была бы невозможна: их уволили бы со службы, которой оба дорожили. Геккерн был уверен, что жена Пушкина откажется от побега, поскольку в случае согласия она оказалась бы в положении падшей женщины, отвергнутой светским обществом: «Свет не карает заблуждений, / Но тайны требует для них». Предложение о побеге с Дантесом, таким образом, лишь способ убедить Наталью Николаевну, что Дантес её безумно любит и готов на всё ради неё, и склонить к интимной близости, чем получить ещё один повод для запугивания.
Жена Пушкина оскорблена до глубины души. Она, мать четверых детей, была глубоко верующим человеком и никогда не изменила бы супружескому долгу, не бросила семью, даже если бы была сильно влюблена в Дантеса. Хотя ей приходится терпеть унижения, она, видимо, ещё не смеет сказать об этом супругу, боясь его реакции и возможной дуэли.
Утром 4 ноября Пушкин получает конверт с аккуратно написанным адресом, где находит анонимный диплом, в котором сообщается, что он избран заместителем магистра и историографом Ордена Рогоносцев. Содержание пасквиля было очень оскорбительным. Председателем собрания значился «магистр Ордена» Д.Л. Нарышкин, в ту пору глубокий старик, жена которого Мария являлась многолетней любовницей Александра I. Ходили слухи, что император якобы щедро оплачивал молчаливое согласие своего обер–егермейстера на бесчестье. Под дипломом значилась подпись: «Непременный секретарь граф И. Борх». Возможно, анонимщик намекал на Иосифа Борха, переводчика–протоколиста Коллегии иностранных дел. И сам граф, и жена его Любовь слыли людьми лёгкого поведения.
Сначала поэт будто бы не воспринимает пасквиль серьёзно: из–за анонимных писем не принято было считать себя публично оскорблённым. Потом выясняется, что такие же письма в двойных конвертах получили для передачи Пушкину ещё семь-восемь человек: его друзья из кружка Карамзиных, а также Елизавета Хитрово, широко известная в обществе своим добрым и заинтересованным отношением к поэту, и некоторые другие знакомые. Это был уже публичный выпад против Пушкина и его жены. Видимо, наконец состоялось объяснение Пушкина с Натальей Николаевной и она рассказала о недавнем разговоре с Геккерном и о возмутительном предложении Дантеса. Поэт предпринял небольшое расследование и пришёл к однозначному выводу, что письма исходят от Геккернов и их окружения в отместку за отказ его жены. Он выяснил, что сорт дорогой бумаги, использованной для пасквилей, применяется в дипломатических кругах, но не придавал, видно, большого значения, чьей рукой они были написаны. Пушкин счёл, что разгадал интригу врагов. Однако, стремясь оградить Наталью Николаевну от сплетен, даже от друзей Пушкин скрывает пока многие известные ему обстоятельства.
Кандидатами на авторство дипломов называли разных лиц. Ни одна из версий потом не подтвердилась. Согласно последним исследованиям, пасквили написаны, вероятнее всего, наёмным писцом. За основу взят один из шутовских дипломов, печатные образцы которых были привезены из Вены. Но это техническая сторона дела. Кто же был заказчиком и распространителем пасквилей? Это до сих пор точно неизвестно, хотя вопрос очень важен для разгадки тайны роковой дуэли Пушкина. Теперь исследователи сходятся на том, что анонимки распространяли не Геккерны, которым вовсе не нужна была дуэль, ставившая крест на их карьере в России. Пасквили могли исходить не от них или их настоящих друзей, не от врагов Пушкина, а от кого–то из весьма состоятельных и тайных врагов Дантеса, завидовавших его успехам при дворе либо обиженных его поступками.
Известно высказывание царя Александра II о том, что пасквили написаны Нессельроде. Скорее всего, государь говорил о супруге канцлера Марии Дмитриевне Нессельроде, урождённой Гурьевой, статс–даме. Этот семейный клан прославился мздоимством. Исследователь Виктор Тэн выдвинул стройную и логичную версию о том, что чета Нессельроде вела игру одновременно и против Луи Геккерна, и против Пушкина. Поэта М.Д. Нессельроде ненавидела. С голландским посланником эта семья поддерживала внешне весьма дружеские отношения. Однако есть основания предполагать, что сребролюбивый Карл Нессельроде получил через Геккерна от короля Нидерландов солидную взятку за решение важной для этого государства проблемы: усмирить бельгийцев с помощью вмешательства русской армии. Бельгия окончательно отделилась только в 1838 году, а до этого была частью Нидерландов. В 1830–е годы борьба бельгийцев за независимость резко усилилась. Россия с военным вмешательством медлила. Карл Нессельроде вёл свою политику в интересах Австрии, не хотевшей этого вмешательства. Чтобы «не отрабатывать» полученную взятку, чете Нессельроде нужен был громкий скандал, который заставил бы Геккерна ни с чем покинуть Россию. Подлая и умная Мария Нессельроде воспользовалась страстью Дантеса к Пушкиной, чтобы способствовать возникновению дуэльной ситуации. Это ей в конечном итоге удалось. Для отлично осведомлённых обо всём происходящем в свете Нессельроде не составляло проблемы выбрать удобный момент (они могли знать о состоявшемся разговоре жены Пушкина с Геккерном), организовать написание пасквилей на дорогой бумаге и отправить их почтой из отделения, ближайшего к дому Геккернов, тем самым подставив последних. То есть и Пушкин, и Геккерны стали жертвой крупных политических интриг. Однако эта версия зиждется только на косвенных доказательствах и пока не имеет документальных подтверждений. Найти их почти невозможно: осторожные Нессельроде, разумеется, не вели никаких записей ни о полученных ими взятках, ни о своих делах и планах.
В 1819 году известная петербургская гадалка Кирхгоф предсказала юному тогда поэту возможную смерть в 37 лет от «белого человека, белой лошади или белой головы». Жорж Дантес был блондином. Несмотря на суеверность, вечером 4 ноября 1836 года поэт посылает ему вызов на дуэль. Другого благородного способа публично защитить свою честь тогда не существовало. Дуэли начали распространяться в среде русских дворян со времён Петра I, хотя были строго запрещены, осуждались церковью (погибший дуэлянт приравнивался к самоубийце) и карались по закону смертной казнью. Впрочем, столь суровое наказание никогда не применялось на практике. Обычно всё ограничивалось разжалованием в солдаты, гауптвахтой, переводом из гвардии в армию, в действующие части, отставкой от службы, а для штатских лиц — высылкой в собственное имение и церковной епитимьёй.
5 ноября письмо Пушкина с вызовом на дуэль доставили по адресу. Жорж Дантес в это время находится на дежурстве в полку, и письмо распечатывает Луи Геккерн. Дуэль означала полный крах карьеры дипломата и его приёмного сына в России. Перепуганный голландский посланник приезжает к Пушкину, принимает вызов от имени сына и вымаливает у поэта отсрочку сначала на сутки, а на следующий день — на две недели. От друзей Пушкин свой вызов скрывает, но о нём узнаёт Наталья Николаевна. В отчаянье она обращается к Жуковскому, самому надёжному и авторитетному другу семьи. Тот немедленно приезжает в Петербург из Царского Села. Его вмешательство оказывает решающее влияние на ход событий. Хитрый Геккерн–старший придумывает искусный ход, представляя дело так, будто Дантес ухаживал вовсе не за Натальей Николаевной, а за её сестрой Екатериной Николаевной и даже тщетно просил у него разрешения на брак со старшей Гончаровой. Теперь барон якобы решил дать своё согласие, но вызов Пушкина поставил Жоржа в ужасное положение: он не может сделать предложение, потому что подумают, что он боится дуэли. Геккерн заверяет, что если Пушкин возьмёт свой вызов назад, то предложение Екатерине будет сделано немедленно. Опытный дипломат, он убеждает Жуковского и фрейлину Екатерину Ивановну Загряжскую, тётушку и опекуншу сестёр Гончаровых в Петербурге, в своей правоте. Когда об этом сообщают Пушкину, он не верит в искренность намерений Дантеса. Знает он и то, что француз не боится встать к барьеру, рассчитывая на везение, а вся интрига затеяна с целью сохранения карьеры, поэтому убедить поэта отказаться от вызова очень трудно. Не зная всех обстоятельств, друзья не понимают поведения Пушкина, приписывая всё слепой ревности.
Длительные переговоры идут с переменным успехом. Поэт добивается от Геккернов гарантий исполнения их обещаний. Им пришлось в конце концов уступить. 16 ноября Пушкин пишет Дантесу письмо, где признает свой вызов не имевшим место, поскольку, якобы по слухам, узнал о его намерении свататься к старшей свояченице. Однако дерзкий ответ француза, требовавшего отказа без всяких объяснений, чуть было не расстроил дело. Помогло вмешательство Геккерна–старшего и секундантов Владимира Соллогуба и Д’Аршиака. На следующий день была объявлена неожиданная для всех помолвка Жоржа и Екатерины, которая тут же вызвала недоумённые пересуды: все знали об «испепеляющей любви» Дантеса к жене Пушкина и не верили, что этот брак состоится. Не смела поверить в своё счастье даже сама Екатерина Гончарова. Её переписка с женихом и братом Дмитрием даёт косвенные основания полагать, что к тому времени она была уже беременна от Дантеса и помолвка спасла её от бесчестья. В обществе не знают о вызове, в великосветских салонах распространяются слухи, будто Дантес своим сватовством, словно благородный рыцарь, пытается спасти честь любимой им Натальи Николаевны. Всё поведение француза как бы подтверждает это мнение. В свете жалеют Дантеса и осуждают ревнивца Пушкина. Невыносимая обстановка повергает поэта в отчаяние. 21 ноября Пушкин пишет два письма. Первое, негодующее и оскорбительное, предназначалось Луи Геккерну, а второе, сдержанное и официальное, — графу Бенкендорфу. Но Жуковскому удаётся убедить поэта не отправлять письма, иначе дуэль стала бы снова неминуема. Сыграл свою роль здесь и разговор Пушкина с императором, состоявшийся 23 ноября в Зимнем дворце, видимо, при содействии Жуковского. Достоверно содержание разговора неизвестно. Предположительно поэт посвятил Николая I в суть дуэльной истории, умалчивая о деталях, а царь взял с него обещание больше не ввязываться в дуэли и, если ситуация обострится, обратиться прямо к нему. Однако после разговора ничего не изменилось, сплетни не прекратились. Царь не предпринял никаких действий, хотя мог бы высказать неудовольствие наглым поведением Дантеса, который дорожил карьерой и наверняка прислушался бы. Зато на одном из балов озабоченный Николай I «по–отечески» советовал Наталье Николаевне быть осторожнее и беречь свою репутацию ради счастья супруга, чем вызвал её смущение.
Об отношении Николая I к жене Пушкина следует сказать особо, ведь долгое время считали, что он за ней явно ухаживал. На самом деле их отношения не выходили за рамки строгого этикета, хотя царь открыто симпатизировал первой красавице Петербурга и не сомневался в её верности мужу. На основании имеющихся документов нельзя утверждать о целенаправленном участии царя в травле поэта, которая становилась всё агрессивнее.
На стороне Геккернов были влиятельные семейства министра народного просвещения, президента Академии наук С.С. Уварова, обер–камергера Г.А. Строганова, министра иностранных дел К.В. Нессельроде и других. В распространении сплетен принимала активное участие группа ультрафешенеблей, служивших в Кавалергардском полку вместе с Дантесом. Среди них особенно выделялся молодой князь Александр Васильевич Трубецкой, фаворит императрицы. Вяземский в письмах к Эмилии Карловне Мусиной–Пушкиной, пленившей его умной, очаровательной женщине, в шутку называл этих молодых людей «красными» - по цвету кавалергардских мундиров, а Трубецкого — «наикраснейшим», причём слова эти писал красными чернилами. Вяземский много иронизировал по поводу их поведения, не подозревая пока об их роли в травле своего друга Пушкина. Эти люди клеветали на великого поэта и его жену и плели интриги отнюдь не только из–за желания позабавиться. Одни были озлоблены его дерзкими и правдивыми эпиграммами, другие — вольнолюбивыми стихами, третьи — намёками на нечестно обретённые в недавнем прошлом титулы и богатство, содержащимися в стихотворении «Моя родословная», которое распространялось в многочисленных списках. Пушкин был явно не ко двору этим гордым аристократам с виду, но рабам в душе.
Оправившись после новой болезни к концу декабря, Жорж Дантес продолжает ухаживания за Натальей Николаевной Пушкиной, привлекая всеобщее внимание. Возможно, через Трубецкого ему стало известно об обещании Пушкина царю не драться на дуэли. Обвенчавшись 10 января 1837 года с Екатериной Гончаровой, которая полностью приняла его сторону, Дантес не меняет своего поведения по отношению к Наталье Николаевне: приглашает на танцы, говорит ей каламбуры с двусмысленными намёками. Причём Екатерина подыгрывает Дантесу, фактически предавая приютившую её сестру. Жена Пушкина осознает, что против неё и её мужа строятся, по словам Вяземского, «адские козни». Она уже не верит в возвышенную страсть Дантеса, но прекратить выезжать не может, ибо это только усилило бы унизительные слухи.
Обременённый многочисленной семьёй, новыми и старыми долгами, раздражённый порочащими его сплетнями и не прекращающимися преследованиями жены, Пушкин находится то в угнетённом состоянии духа, то в негодовании. Самое ужасное, что его перестают понимать друзья, а рассказать им всё поэт не может. Даже Вяземский в конце января отворачивается от него. Единственной радостью за последнее время для великого поэта стал тёплый приём 4–го тома «Современника», где была напечатана «Капитанская дочка», восхитившая многих. Несмотря на трагическое положение, Пушкин продолжает работать над журналом.
Наталья Николаевна становится жертвой грязной интриги. Идалия Полетика по сговору с Жоржем Дантесом приглашает её к себе на квартиру, которая находится в расположении Кавалергардского полка, а сама уезжает. Будучи влюблённой в Дантеса, она ревнует, конечно, но хочет, чтобы её давний любовник, добившись желаемого от жены Пушкина, успокоился наконец и уделял больше внимания ей, Идалии. Вместо троюродной сестры Наталья Николаевна застаёт на квартире своего настойчивого воздыхателя, который театрально бросается перед ней на колени, вынимает пистолет и грозит самоубийством, если она не отдастся ему. Она не знает, куда деться от таких домогательств, и начинает громко уговаривать Дантеса. На шум вбегает малолетняя дочка Полетики. Пушкина бросается к ребёнку и, воспользовавшись этим поводом (вероятно, чтобы передать малышку няне), на ходу отказывает наглецу и быстро уезжает. Свидание длится всего несколько минут. Наталья Николаевна боится сразу рассказать о нём мужу и, видимо, делится только с сестрой Александрой и с Верой Фёдоровной Вяземской, которой очень доверяет. Дата происшествия в воспоминаниях обеих женщин, к сожалению, не названа. Наиболее вероятно, оно произошло примерно 22 января 1837 года и свидетельствует не о возвышенной любви Дантеса к Наталье Николаевне, а о банальном сексуальном домогательстве.
Очередной гадкий каламбур Дантеса на балу у Воронцовых–Дашковых 23 января 1837 года, вероятно, переполнил чашу терпения Пушкина и спровоцировал его объяснение с женой, которая не утаила правду о свидании у Идалии Полетики. Поэт бы взбешён: честь его Мадонны, его самого, всей семьи была нагло попрана. Вечером 25 января он отправил по почте письмо барону Луи Геккерну, столь правдивое и оскорбительное, что его враги уже не могли уклониться от поединка. После этого Пушкин сразу обрёл душевное равновесие. Он хотел драться, и «чем кровавее, тем лучше». «Мне нужно, чтобы моя репутация и моя честь были неприкосновенны во всех уголках России, где моё имя известно», — писал он С.Н. Карамзиной незадолго до дуэли.
Когда Луи Геккерн показал письмо поэта опытному в делах чести графу Г.А. Строганову, тот посоветовал стреляться и, вероятно, рассказал, что поэт на дуэлях никогда первым не стрелял. 26 января Пушкин получает ожидаемый вызов от Жоржа Дантеса: его приёмный отец, будучи дипломатом, не мог участвовать в дуэли. В секунданты поэт приглашает во многом по случайному стечению обстоятельств лицейского товарища Константина Данзаса. По настоянию Пушкина тот договаривается с секундантом Дантеса виконтом Огюстом Д’Аршиаком о жёстких, рассчитанных на смертельный исход условиях дуэли по недавно появившемуся кодексу графа де Шатовиллара: стреляться должны были с 10 шагов (7–8 метров) и возобновлять поединок в случае отсутствия результата.
Дуэль держалась в тайне и состоялась в 5 часов вечера 27 января на Чёрной речке за Комендантской дачей. На пути к условленному месту Данзас, видимо, лихорадочно соображал, как спасти друга и великого поэта, понимая, что остановить дуэль нельзя. Возможно, он решил смягчить условия и, заряжая пистолеты, засыпал в дуло минимальное количество пороха, чтобы уменьшить пробивную силу пули, поскольку ранение в грудь с 10 шагов означало почти неминуемую и мгновенную смерть. В этом случае точно так же зарядил пистолеты Дантеса и Д’Аршиак, строго соблюдая дуэльный кодекс. У него не было причины желать смерти дуэлянтам: Дантес был его родственником, а Пушкина он ценил и понимал, что поэт значит для России. Соперники начали сближаться по команде секундантов. Не доходя одного шага до барьера, Дантес выстрелил первым и ранил Пушкина в живот. Превозмогая боль, поэт всё же попросил подать ему второй пистолет взамен первого, забитого снегом при падении. Дантес встал к барьеру, загородив грудь правой рукой. Пушкин выстрелил, Дантес упал раненный, но потом выяснилось, что пуля попала в руку, лишь слегка контузив грудь. Так решение Данзаса спасло жизнь не Пушкину, а его противнику. Бог не допустил, чтобы поэт убил даже такого, в сущности, духовно ничтожного человека, как Дантес. Смертельно раненного Пушкина привезли домой в карете, заблаговременно посланной Луи Геккерном к месту дуэли. Старый верный слуга Никита Козлов внёс поэта в дом на руках.
Последовавшие за этим события хорошо известны. Прибывшие лучшие столичные врачи не скрыли от поэта, что рана смертельна: в то время перитонит, неизбежный при проникающем ранении в живот, практически не поддавался лечению. В дом приехали его ближайшие друзья, потрясённые страшным известием. Наталья Николаевна была подавлена внезапно свалившимся на неё горем, очень страдала и винила себя, хотя Пушкин повторял, что она невиновна. Поэт стойко переносил страшные боли, ему становилось то лучше, то хуже. Лишь однажды во время сильнейшего болевого приступа он попросил слугу принести пистолет, но потом покорно отдал его Данзасу. По ночам Пушкин старался не стонать, чтобы не беспокоить жену. Жуковский вывешивал на двери бюллетени о состоянии поэта для его многочисленных поклонников, заполнивших набережную Мойки перед домом. Пушкин велел позвать священника, исповедался и причастился. Его успокоило известие от царя, обещавшего позаботиться о семье и уплатить долги.
У поэта было время проститься с женой, детьми, друзьями. 29 января (10 февраля по новому стилю) в 14 часов 45 минут Пушкин отошёл в вечность. Жуковского потрясло возникшее ненадолго выражение «глубокой, величественной и торжественной мысли» на лице умершего поэта. Престарелый отец Пётр Песоцкий, священник Конюшенной церкви, исповедовавший Пушкина, был тронут его мужеством и говорил потом, что сам для себя желал бы такого покаяния перед смертью, какое имел поэт.
Наталья Николаевна ещё утром 29 января не теряла надежды на выздоровление мужа, несмотря на прогнозы врачей. «Пушкин, Пушкин, ты жив?» — спросила она, бросившись к телу только что умершего поэта, всё ещё не веря в его смерть. Она была сильно потрясена и тяжко страдала. Её долго мучили сильные и крайне болезненные судороги в ногах, но на людях она старалась держаться. Похороны Пушкина были омрачены действиями властей, боявшихся массовых выступлений. Дом наполнился жандармами, к возмущению друзей, почувствовавших слежку. Проститься с поэтом пришли тысячи человек. Расходы по похоронам взял на себя Г.А. Строганов, что принесло ему добрую репутацию. Но, может быть, это было сделано, чтобы предупредить толки о неблаговидной роли графа и его дочери Идалии Полетики в дуэльной истории, хотя наверняка сказать невозможно. Отпевание, назначенное на 1 февраля в приходской Исаакиевской церкви, было перенесено властями в дворцовую Конюшенную церковь. Возле неё собралось много народа. Особенно рыдал у гроба Пётр Вяземский, горько сожалевший о своём поведении перед дуэлью.
3 февраля заколоченный гроб с телом Пушкина тайно увезли из Петербурга для погребения в Святогорском монастыре. Его сопровождали давний друг поэта Александр Иванович Тургенев, почтальон, жандармский офицер и Никита Козлов. Погребение состоялось 6 февраля. Помимо сопровождавших тело присутствовали крепостные крестьяне, местное духовенство, Екатерина и Мария Осиповы, молодые дочери хозяйки Тригорского Прасковьи Александровны Осиповой–Вульф.
В 1837 году петербургский высший свет охотно обсуждал последние новости, связанные со смертью поэта. Барон Луи Геккерн покинул Россию, не удостоившись прощальной аудиенции императора, что означало для дипломата полную невозможность возвращения. Рана Дантеса скоро зажила, суд приговорил его к смертной казни, но по решению царя, действовавшего в рамках сложившейся традиции наказания дуэлянтов, он был разжалован в солдаты и навсегда выслан из России. Его участь вызывала сочувствие даже в кругу некоторых друзей Пушкина, не говоря уже о недоброжелателях поэта. Только позднее, когда открылись неизвестные ранее обстоятельства, точка зрения друзей переменилась. Окружение Дантеса, особенно А.В. Трубецкой и И.Г. Полетика, даже много лет спустя продолжало распространять ложные свидетельства, оправдывающие убийцу и порочащие поэта, его жену и Александру Николаевну Гончарову, которой приписывались близкие отношения с поэтом. Не зная истинных обстоятельств, Наталью Николаевну осуждали и те, кому память о Пушкине была дорога. Про неё распространялись грубые и бесталанные обвинительные стихи. Идалия Полетика люто ненавидела Пушкина прежде всего потому, что из–за него она навсегда разлучилась с Дантесом. Будучи уже старухой, она грозилась плюнуть на памятник великому поэту, который установили в Одессе, где она доживала свой век.
Жоржа Дантеса–Геккерна жалели напрасно. На родине ловкий француз умножил своё состояние и сумел сделать головокружительную политическую карьеру, что, впрочем, неудивительно. Став сенатором в 1850–е годы, он занимал крайне правые позиции. Недаром П.А. Вяземский в письмах называл его «человеком практическим». Правда, Божья кара всё-таки настигла убийцу Пушкина: однажды на охоте ему снова прострелили правую руку, которой он стрелял в нашего великого поэта. Рана-то была залечена, но объем движений в руке не восстановился, писать ею Дантес не мог всю оставшуюся жизнь. Документы и письма за него писали секретарь или жена, пока была жива.
Екатерина Гончарова–Дантес умерла в 1843 году после четвёртых родов. Супруг пережил её на 52 года. В глубокой старости он говорил своему внуку, что из всех женщин, за которыми он ухаживал, ему не принадлежала только Н.Н. Пушкина. Пожалуй, лишь одно обстоятельство несколько омрачило благополучную после смерти жены жизнь Дантеса. Его родная дочь Леони–Шарлотта, в совершенстве изучившая русский язык, стала горячей почитательницей Пушкина и однажды бросила отцу обвинение в убийстве великого русского поэта. Рассудок чувствительной девушки не выдержал нравственной пытки, она сошла с ума и вскоре умерла.
После смерти Пушкина
Царь Николай I, как обещал, простил долг Пушкина казне в размере 43 000 рублей и приказал заплатить все его частные долги на сумму 92 500 рублей — большие деньги по тем временам, назначил пенсию его вдове 5000 рублей в год и детям по 1500 рублей, повелел издать за казённый счёт собрание сочинений в пользу вдовы и очистить имение Михайловское от долгов. Наталья Николаевна с детьми и сестрой Александрой уехала жить в Полотняный Завод, где поселилась в отдельном флигеле. Даже в дни тяжкого горя, собираясь уезжать, она продолжала оставаться сердечной, внимательной к нуждам других женщиной, не забыла своих обещаний по отношению к ним. Она опустила на волю семью крепостного служителя Василия Калашникова, раздала друзьям и слугам некоторые вещи, подобрав самые нужные для каждого из них. Стихотворение Лермонтова «Смерть поэта», распространявшееся в списках, её очень тронуло.
Осенью 1838 года вдова поэта вернулась в Петербург, чтобы иметь возможность нанять учителей детям, которых до этого обучала с сестрой сама. В свете она долго не появлялась, в средствах была очень стеснена, а вырученные за собрание сочинений Пушкина деньги хранила для детей. Наталья Николаевна бывала иногда только на вечерах у друзей. Они нашли её очень повзрослевшей и поумневшей: в провинции она много читала и размышляла над серьёзной литературой, в том числе произведениями покойного мужа. Однажды в 1839 году у Карамзиных вдова Пушкина встретилась с Михаилом Лермонтовым, который относился к ней предвзято, как и многие. Недолгий разговор с нею, её простой сердечный тон в корне изменили мнение молодого поэта о ней.
Лето 1841 и 1842 годов Наталья Николаевна провела в Михайловском, где жилось ей трудно. Усадебное хозяйство там не велось, из–за отсутствия опыта она не могла его возобновить и еле сводила концы с концами. В 1841 году она установила на могиле Пушкина в Святогорском монастыре надгробие, заказанное в Петербурге в 1839 году.
Выезжать в свет вдова великого поэта начала только в 1842 году. Она была по–прежнему прекрасна, к ней не раз пытались свататься состоятельные холостяки при условии, что дети будут отданы в казённые учреждения. Всем она отказала, говоря, что тот, кому её дети в тягость, ей не муж. Она вдовствовала не два года, как велел ей Пушкин на смертном одре, а шесть с половиной лет и только в 1844 году вторично вышла замуж за Петра Петровича Ланского, командира лейб–гвардии Конного полка. Он дружил с её братом Иваном и познакомился с Натальей Николаевной, когда привёз ей от него посылку из Италии. Свадьба была скромной, присутствовали только родные и близкие. От предложения императора быть посажённым отцом Наталья Николаевна тактично уклонилась. Будучи женой Ланского, она оставалась вдовой Пушкина, каждую пятницу (день недели, когда умер поэт) облачаясь в траур, поминая его и молясь о его упокоении. Ланской, «золотой муж», как она его называла в письмах, относился к этому с пониманием.
Пётр Петрович отечески заботился о всех детях Пушкина как о своих родных, стал их официальным опекуном. Саша, Гриша и Наташа сразу приняли его как отца, а расположения 12–летней Маши, хорошо помнившей Пушкина, добиться оказалось сложнее. От брака с Натальей Николаевной он имел трёх дочерей — Александру, Софью и Елизавету. В семье Ланских огромное внимание уделяли воспитанию детей, не жалели на это ни своих ограниченных денежных средств, ни времени, ни сил. Супруги постоянно заботились о трёх рано осиротевших племянниках Ланского, детях его брата Александра Петровича, о сыновьях Петра Нащокина и Ольги Павлищевой. В 1849 году Натали писала мужу: «Я очень довольна своим маленьким пансионом, им легко руководить. Я никогда не могла понять, как могут надоедать шум и шалости детей, как бы ты ни была печальна, невольно забываешь об этом, видя их счастливыми и довольными».
Порой дети и воспитанники Натальи Николаевны опасно болели, но никто из них не умер в юном возрасте, хотя детская смертность даже в дворянских семьях тогда была очень большой. Словно высокая духовная энергия и любовь этой незаурядной женщины–мадонны оберегали детей и способствовали их выздоровлению. С любовью заботилась она и о маленьких внуках — детях дочери Натальи и старшего сына Александра от брака с Софьей Александровной Ланской, племянницей Петра Петровича.
В зрелые годы Наталья Николаевна не любила часто выезжать в большой свет, делая это только в тех случаях, когда её присутствие было обязательным. Она предпочитала общение в домашнем и дружеском кругу. Ей не была суждена долгая жизнь. Переживания, страдания и стрессы, неустанные заботы о детях и внуках, неудачный первый брак младшей дочери Натальи подтачивали её здоровье. В последние годы жизни Наталья Николаевна страдала заболеванием лёгких (вероятно, хроническим бронхитом). Скончалась она 26 ноября 1863 года в возрасте 51 года и была похоронена на Лазаревском кладбище Александро–Невской лавры в Петербурге.
* * *
Время всё расставило на свои места. С годами личности убийцы, врагов и гонителей Пушкина, «Свободы, Гения и Славы палачей», кажутся всё мельче, несмотря на их высокое положение в обществе при жизни. И всё величественнее становится фигура Поэта, защищавшего на дуэли не только свою честь, но и честь России, которой он безраздельно принадлежал и принадлежит. Случилось так, как предсказал в своём стихотворении поэт–пророк Лермонтов. «Спадают ветхой чешуёй» и несправедливые обвинения с Натальи Николаевны. Она предстаёт перед нами уже не бездушной светской красавицей, виновной в гибели великого поэта, а его Мадонной, олицетворением поэтической красоты, женственности, супружеской и материнской любви.
Иллюстрация: В.И. Гау. Наталья Николаевна Пушкина. 1842 г.