Б О Г
Наши предки были потому сдержаны и не многословны, что обращались со словом бережно,
относились к нему трепетно, и если озвучивали его вещий смысл, излагали на пергаменте или
бумаге, то непременно уставным письмом. Полуустав и скоропись появились одновременно с
увеличением нашей многословности, болтливости, что говорит о деградации сознания, когда
утрачивается чувство времени, значимости и магии слова. Чем невыразительнее наши незрелые
мысли, тем больше нам хочется сказать, а мысль, как и слово, требует тишины и неторопливости.
На одном из уроков мы еще поговорим о значении письменности и о ее взаимосвязи с языком, о
бесписьменной культуре, основанной на языковой памяти, но сейчас хочется отметить, что
перевод слова в знаки, фиксация основного смысла не есть главный способ его сохранения.
Поэтому наличие или отсутствие письменности у того или иного народа не может восприниматься
как основной фактор уровня его культуры. Живость языка в его звучании, ибо это качество
нельзя записать буквами – ну, разве что нотами.
Основным хранителем богатства красок, светотеней и оттенков слова являются не те
редкие письменные источники, дошедшие до нас и много раз исправленные, переписанные в
угоду «текущего момента» или вовсе зачастую спорные, а как ни странно, огромное количество
наречий. Язык в них содержится, будто те яйца – каждое слово в своей корзине. И побить их
все никогда и никому не удастся. В этом многообразии его сила, его великость и могущество.
Ученые-языковеды долго считали количество слов в русском языке, называли цифры то в миллион,
то в полтора, и наконец, сбившись со счета, сделали заключение, что количество это не
исчислимо. И тоже опять из-за бесконечных интерпретаций и вариантов в наречиях.
Этимология слова наречие так же проста и понятна из-за говорящего корня речь: это
содержание, наполнение сосуда, именуемого Даром Речи, это его составляющая, поэтому каждый
говор, диалект нельзя рассматривать как отдельный язык. В обилии наречий заключается суть
самосохранения славянского и, в том числе, русского языка. Что бы с ним не вытворяли,
какими бы сумасшедшими заимствованиями и аббревиатурами не насыщали, руководствуясь
текущим временем, модой, идеологией; какие бы мошеннические подмены не совершали, Дар
Речи останется практически неуязвим. Несколько замутится его надстройка – общеупотреби-
тельный разговорный (который теперь еще стал и «литературным»!), но и она в скором времени
отстоится, войдет в русло, как весенняя вода. А вода, как известно, угловатый камень в валун
обкатает и потом перетрет в песок…
Наречий множество, однако при этом язык один, который можно условно назвать общесла-
вянским, и его разделение искусственно и преступно. Происходит это в угоду очередного
«текущего политического момента», когда делят имущество, совместно нажитое барахло,
далекое от Дара Божьего, когда в угоду политики и экономики пытаются разорвать узы
братских народов, развести их по своим зонам влияния. В последние века благодаря этому
дележу растащили на три дома даже одно, великорусское наречие, и в результате появились
русский, украинский и белорусский языки. На самом деле это триединое наречие восточных
славян, органично вписанное в сокровищницу Дара Речи, где хранятся нижегородское, польское,
вологодское, чешское, македонское, вятское, словацкое, рязанское и прочие наречия.
Присваивая какому-либо наречию статус отдельного языка, мы таким образом не только
разобщаемся как единый этнос, но сами себя вводим в заблуждение, особенно касаемо
общей истории славянства в раннем периоде. Что произойдет, если мы начнем выковыривать
«свои» камни из фундамента, на котором выстроено наше общее здание?
Немецкая лингвистика и технологичная европейская мысль разодрали язык, вставив
нам в уста и головы еще одно импортное словечко – диалекты. А еще подогрели наше самолюбие,
бросив клич – кто главней? Мол, возитесь, тузите друг друга, выясняйте, чей язык лежит в
основе! А всякий искусственно разодранный язык утрачивает объединительное, связующее
начало, исконно заложенное в Дар Божий, мало того, резко снижает его образовательный
потенциал. Вот мы и начинаем делить священную добычу, как шкуру неубитого медведя,
споря, кто и у кого заимствовал. В славянском языке никогда не было, нет и быть не
может «внутренних» заимствований; наречия проникают, переливаются друг в друга,
взаимообразно подпитываются, и несмотря на разные корзинки, хранятся в едином сосуде
Дара Речи, имея единую корневую основу.
А умысел в подобных деяниях все тот же, старый, известный и чисто политический –
разделяй и властвуй…
Но невзирая ни на что, наш высочайший Дар продолжает жить сам по себе, и если мы
произносим бог, боже, бозе, то великолепно понимаем, о чем речь, без всякого перевода.
На своих уроках я буду использовать термин «русский язык» лишь по той причине, что
русское наречие, доставшееся нам в наследство от племен с названием русь оказалось
доминирующим среди иных наречий, получило широкое распространение и более понятно
современному человеку. Как бы меня ни грела горделивая мысль о собственной национальной
принадлежности, я отчетливо понимаю, что язык, на котором думаю, говорю и пишу, родился
и возрос из единого славянского корня, и до сей поры связан с ним единой кровеносной
системой. Дар Речи не обманешь: название национальности русский единственное среди всех
иных названий звучит как имя прилагательное и отвечает сразу на два вопроса – кто? и
какой? Кроме того, еще недавно в языковом ходу было слово «обрусевший», применительное
к любой национальности. Обрусевшие немцы, к примеру, подвергнувшись истерии «национальной
свободы и возрождения» начала девяностых, бросились на свою германскую прародину и только
там обнаружили, что они – русские до мозга костей, не способны жить ни в каком ином
этническом пространстве, и что от немецкого у них остались одни лишь фамилии. Не зря
говорят: русский это не национальность, это судьба. Можно еще добавить, это характер,
образ мышления и поведения, выработанные благодаря образовательности Дара Речи. Это
он, Дар, творит наш образ.
Однако вернемся к теме урока.
«Бог» в общеславянском контексте и, в частности, в русском языке – такое же
говорящее за себя слово, особенно в форме «боже». Бо же это огонь. Бо в данном случае
указание, «это, он», как в «Слове…» указание: «Боян бо вещий, аще кому хотяше песнь
творити…». Буквы Ж, З, Г – знаки огня и огненного света, поэтому они непременно будут
в словах, где подразумевается огненное начало – жизнь, жрец, жар, зной, зга (искра),
заря, гореть, гарь, гневаться. Точно так же огненная составляющая заложена в говорящем
слове князь – княже – княгиня: все три знака повторяются в разных формах, поскольку
изначально княже, буквально, «ко мне несущий огонь», то есть, не добытчик, а хранитель,
содержатель огня. Его бог – Сварог и сыновья огни-сварожичи. Сам знак Ж четко сохранил
в начертании руническое прошлое и внешне выглядит, как костер.
И опять слово бог напрямую связано со словом, и на сей раз вовсе не в библейском
тексте, который лишь калькировал существующее положение вещей. Вчитайтесь в слово –
православие. В данном случае «слава», это совсем не восхваление, как кажется на первый
взгляд, а все то же слово, священная добыча, а право – бог, вседержитель, небесное
покровительство, правь, из той самой цепи триединства мира – правь-явь-навь. Если
дословно, то священная добыча, ниспосланная (данная, удачная) правью. И это уже не
перевод Пятикнижия Моисея – исконно славянское словообразование, которое погружает
нас в глубину многих тысячелетий. В классической литературе мы часто встречаем выражение
«право слово», со смыслом «верное, честное, истинное слово». Но, скажите вы, православие
вроде бы увязано с христианством. Неужели столь древние верования (языческие, поганые)
так прочно сплелись с относительно молодой и ортодоксальной верой?
Связь с ветхим православием довольно опосредованная, и возникла ввиду слепого
использования этого словосочетания. Да и то еще до пятнадцатого века христианство на
Руси называлось правоверным, как сейчас себя называют мусульмане. Святые отцы применили
тут слово право в одном смысле, чтобы подчеркнуть, что их вера – правильная, верная,
правдивая, напрочь исключив все иные значения. Точно так же впоследствии было
использовано слово «православие». Если хотите, это обыкновенная средневековая
подмена понятий. Христианство не сращивалось с древними богами и верами, если
не считать митраизма, оказавшего сильнейшее влияние; оно, не имеющее собственного
оригинального учения, жило исключительно благодаря Новому Завету, опиралось на
Ветхий и жижделось на святоотеческом учении (сочинения Иоанна Златоуста, Амвросия
Медиоланского, Иоанна Богослова и прочих). Однако, существуя на русской почве, оно
естественным образом насыщалось более древней и вовсе не христианской символикой,
обрастало словами, праздниками, обычаями; короче, происходил процесс своеобразной
ферментации, трансформирующей все еще живые местные традиции. Невозможно выйти
сухим из воды или быть у воды и не напиться.
Кстати, точно так же прививается любая другая привнесенная идеология, вплоть
до марксисткой, которая бессовестно использовала такие русские традиционные качества
характера, как стремление к воле, к общинной жизни, к вечевой демократии, к понятиям
совести, обостренному чувству справедливости. Иерархи русской церкви, принимая на
себя пальму «Третьего Рима» после падения Византии и внедряя привычные уху словосо-
четания, особенно не задумывались, что слепое использование слов, может сыграть злую
шутку. Всячески отрекаясь от прошлого, от «языческих» богов, они одновременно
поставили на христианстве символическую печать бывших небесных покровителей.
Наверное, под влиянием безработных греческих епископов, толпами шедших на Русь,
не узрели «коварства» русского языка, способного к самосохранению и самоорганизации.
Хотя в средние века еще должны были чувствовать его образовательное начало и
способность сохранять устойчивую магию слова…
Говоря о наших, исконно славянских, небесных покровителях все время держишь
в голове подспудную мысль и споришь с эдаким внутренним цензором: как бы неосто-
рожным словом не обидеть нынешние церкви, христиан, мусульман, иудеев. Все они,
вышедшие из библейского гнезда, как дети, как младосущие творения, очень обидчивы,
не позволяют слишком вольно рассуждать о своих богах и пророках, табуируют многие
вопросы. За любой самостоятельный шаг, за попытку разобраться, проникнуть в суть
вещей, в тот час предают анафеме, либо вообще публично угрожают расправой. Коль
Господь в защите не нуждается, а вера это сознание, личностное мировосприятие,
убеждение, непоколебимый образ жизни, наконец, то что же защищают иерархи? Свой
сан, собственную посредническую миссию?
Им бы в свое время послушать Льва Толстого, поспорить с ним, чему-то поучиться
у великого мыслителя, а они, призванные любить, утешать и пестовать, озлобились,
разъярились, разгневались и отлучили от церкви. Ныне могила писателя без креста,
словно не русский человек лежит в земле под насыпью. Как в средние века, честное
слово! А ведь Лев Николаевич по духу был не только христианином, но и провидцем:
предчувствовал, что станет с Россией и православным священством в скором времени
после его смерти. Сам искал ответы на свои вопросы, мыслил, как отвести беду от
Отечества своего, как избежать нашествия, в том числе и безбожников. Священству
бы объединить усилия с писателем, а они ему – анафема! И ведь по прошествии целого
века никто из нынешних иерархов не исправил ошибки, не покаялся за собратьев своих,
которые до сей поры при одном упоминании о Толстом надуваются, как кисейные барышни.
Однако сами, по крайней мере в школьные годы, духовно воспитывались на его произведениях.
Приверженцы Будды, например, вообще не обижаются, тем паче на тех, кто пытается
разумом своим постигнуть божественное, а их веротерпимость поражает воображение: пускают
в свои храмы и святилища последователей любых конфессий, в том числе и атеистов, и не
опасаются ни осквернений, ни богохульства. И у нас есть пословица – в чужой монастырь
со своим уставом не ходят, то есть, коль пришел в чужой храм или дом, хотя бы внешне
соблюдай правила приличия. Но попробуйте-ка снять с главного раввина шляпу, хотя бы
там, где все уважающие себя, окружающих и традиции граждане их снимают. Сам-то он
никогда не обнажит голову, значит указать бы след на бескультурье, ан нет, никто не
смеет, даже президент. Обидится раввин – туда ему и дорога, пусть тогда не приходит
в присутственные места. Нет, он все равно ходит и не снимает (и с ним еще артист
Боярский, но этому простительно). А теперь попробуйте войти к нему в синагогу (равно
и в мечеть) в обуви и без кипы? С непокрытой, обнаженной головой, как у нас принято?
Тут вас быстро построят на морозе: иудеи, кстати, гордятся тем, что сняли походные
сапоги с самого Александра Македонского, когда он пришел в их храм. Правда, от такого
утверждения веет откровенным мифом, однако гордятся – разули великого полководца!
И нашего президента – тоже…
Все вышеизложенное вовсе не лирическое отступление нашего урока; всякий разговор
о богах, верованиях следует вести в контексте вопросов веры и веротерпимости. Если
«политкорректно» лавировать между конфессиями, опасаясь, как бы ненароком не ущемить
чьи-то религиозные чувства и интересы, никогда не удастся даже приблизиться к истине,
а уж тем более разобраться в природе нынешнего духовного состояния общества. Тем паче,
не раскрыть истинного смысла многих слов, входящих в круг небесного, божественного.
(Мы еще вернемся к именам богов, в частности, к словам «Господь», «вера», но несколько
позже). Церковники непременно скажут, мол, существует канон, таинства, недоступные
непосвященным, не рукоположенным и прочим оглашенным. Наконец, есть традиции, заветы
святых отцов, но у всякого здравомыслящего, в том числе и глубоко верующего, в душе
свербит какой-нибудь вопрос: к примеру, почему женщине до сей поры строжайше запрещено
входить в алтарь? Причины известны и понятны, но все-таки, почему? Даже схимницам-мона-
хиням не позволено творить таинства, призывают для этих целей мужчин-священников, иногда
молодых и не искушенных в глубинных вопросах веры (сам наблюдал в Свято-Никольском
женском монастыре). Выходит, женщины с великим духовным опытом неполноценные личности?
Или это застарелый геноцид по половому признаку? Или Христос так завещал – не впускать
матерей? А как же тогда быть с Богородицей, которую почитают на Руси вровень с Христом,
поскольку у русского человека, впрочем, как и у России, материнское начало? Пресвятая
Мария тоже была земной женщиной…
Или почему, наконец-то кое-как объединившись с Русской Зарубежной церковью,
нынешние иерархи даже слышать не хотят об объединении со старообрядцами? Да, теми
самыми, оставшимися от никонианского раскола? Они, доныне гонимые, такие же право-
славные, и натерпелись за советский период поболее, чем РПЦ, показывая стойкость
своего духа. То есть, что, раскол продолжается? Старец Григорий, протопоп Аввакум,
боярыня Морозова и многие десятки иных приверженцев «древлего благочестия», смерть
принявших за веру, никогда не будут прославлены и причислены к лику святых?..
Но зато их, святых, приросло, когда церковь сама испытала гонения от большевиков.
Аукнулся раскол! Блистающая золотом храмов, монастырей и риз, всесильная и вездесущая,
она оказалась неспособной вести за собой ни народ, ни государя, божьего помазанника.
Как же иерархи допустили его отречение? Мало того, в большинстве своем согласились,
чтобы он оставил престол, на который был венчан! Хоть кто-нибудь крикнул, восстал,
возмутился, напомнив государю о клятве и крестоцеловании?
Когда задаешь подобные вопросы, обычно слышишь в ответ не признание вины,
раскаяние или хотя бы горькое сожаление о случившемся – обтекаемую формулу, мол,
на все воля Господня…
Да, марксистская идеология была чужой, привнесенной, да, возглавляли революцию
профессионалы, используя иноземные деньги, но свершили ее в основном руками россиян.
И что? Выходит, марксистам удалось в такой короткий срок разубедить, распропагандиро-
вать, искусить народ, исторгнуть веру из сознания? Сразу и у целой православной
Империи?! Абсурд! Причину следует искать не в талантах революционеров и гениальности
марксистско-ленинской философии; со времен никонианского раскола, за триста лет, вера
уже была размыта и выщелочена из сознания, а значит и устранена из русской жизни. Это
естественная реакция всякого, глубоко потрясенного сознания. Вера не вынесла болевого
шока! Устроители великого революционного бунта в России прекрасно знали об этом и
воспользовались ситуацией. Кстати, потом точно так же рухнул и марксизм, от безверия
самих его последователей, правда скорее, всего через семьдесят годков. И в тот час
началась массовая клоунада – иначе не назвать явления, которое мы и ныне наблюдаем,
взирая, как вчерашние неистовые марксисты-атеисты говеют со свечками в храме и осеняют
себя крестным знамением. Дабы не потерять хлебного места и доверия электората,
государственные чиновники во главе с президентом и премьером бросились в церкви и
теперь стоят там по праздникам, непроизвольно озираясь по сторонам, хотя советники
предупреждали – следует стоять смиренно. Электорат в свою очередь сразу и точно
окрестил их подсвечниками. Вероятно, религиозное и партийное сознание для них имеет
одну и ту же природу, с той лишь разницей, что вчера носили партбилеты в кармане, а
сегодня крестики на шее.
Ни ветхое православие, ни христианское еще не ведали подобного лицемерия власти –
гнева божьего опасались.
Увы, пока Россия будет жить в состоянии духовной лжи, раскола и шока, веры она
не обретет. Даже если государство объединят с церковью, примут самые суровые, средневе-
ковые законы и начнется беспощадная борьба с «ересью», как еще недавно с «религиозным
мракобесием». Есть хорошее греческое слово – катарсис, по-русски, очищение, оздоровление.
Рано или поздно, а придется сдирать коросты с прежних незаживающих ран, дабы они
наконец-то зарубцевались. Кстати, рубец на кости, костная мозоль, всегда бывает
крепче, чем сама кость.
Или уж совсем неудобный вопрос: католическая церковь и кто-то из пап когда-нибудь
покается и ответит за семисотлетнюю инквизицию? (В Испании, к примеру, отменена в 1834 г.,
в Италии – 1859 г.) За многие миллионы сожженных, утопленных (гуманно, чтоб крови не
проливать!), заморенных в тюрьмах верующих граждан, «еретиков» и «ведьм»? За геноцид
армян и сейчас отвечают турки, за холокост – немцы (и еще попробуй, усомнись – уголовная
статья!), а здесь что, срок давности прошел? Найдется ли тот предстоятель в Ватикане,
который возьмет на себя грех злодеяний инквизиторов, по примеру Спасителя, и если сам
себя не сожжет, то пусть хотя бы уйдет в темницу, облачившись в черную рясу, и молится,
нежели чем по-царски красоваться перед паствой и учить весь мир европейской «гуманности»
и человеколюбию.
А кто из мусульманских иерархов возьмет на себя грех за международный терроризм,
небывало расцветший в наши дни и угрожающий всему миру? За тысячи безвинно погубленных
жизней, в том числе детских?
Это не я задаю такие жесткие вопросы; они реют в воздухе, в земном пространстве,
только об этом говорить не принято, как не принято говорить больному раком о его диагнозе,
из «гуманных», опять же, соображений, дескать, умирай в неведении. Поистине благими
намерениями дорога в ад вымощена. Но давно уже пробил час, чтобы вопросы эти озвучить.
Зачем? А затем, чтобы излечить смертельный недуг и вернуть веру, выжженную, вытравленную
всевозможными расколами, инквизициями и опытами по переустройству мира. Вера – это та
самая третья точка опоры, позволяющая человеку твердо стоять на земле: как известно,
трехногий стол самый устойчивый. Болезнь эта не только наша, русская, даже напротив,
мы-то еще живы старым жиром, да и от частой смены идеологий, от костров и расстрельных
стенок преодолели болевой порог и стали «себе на уме». У нас есть закалка, довольно
стабильный иммунитет, выраженный в поговорке – а Васька слушает да ест.
Мир ныне охвачен тотальным безверием и тяжело страдает от полного вырождения
религиозного сознания. Не фанатизма, а именно от отсутствия религиозного сознания.
Новообращенных фанатов хватает во всех конфессиях, и они-то как раз появляются там,
где градус этого сознания падает ниже нулевой отметки и, как всякие оглашенные, ничего,
кроме духовного вреда не приносят - ни себе, ни окружающим, ни церкви. Из их числа
вербуются разного рода экстремисты, и как раз по причине угасания религиозного сознания.
Фанаты представления не имеют о веротерпимости, они заточены на поиск врага и более
напоминают инквизицию и опричину. Поскольку свято место пусто не бывает, вакуум безверия
заполняется сектантством, разного рода самодеятельностью, чаще вычурной, дистрофичной и
откровенно безумной. Одни бегут в леса жить общиной и искать некую Анастасию, другие
копают подземелья и там ждут конца света, третьи устраивают сексоргии, кто-то чистит
«общество» от пороков, убивая проституток, наркоманов, педофилов, а тот, кто всем этим
манипулирует, стабильно снимает зеленобанкнотный урожай. Тем временем уголовные и
административные кодексы стремительно пухнут от новых статей, однако всем понятно,
что прописать законы на все случаи невозможно, если у человека нет основополагающих
для религиозного сознания, наднациональных и надконфессиальных чувств – стыда и совести.
Современной наукой, юриспруденцией и суждениями, эти чувства отнесены к области
эмоций и практически выведены из обихода, либо носят некий ущербный характер. Не модно
быть стыдливым, а совестливым и вовсе глупо, никто не желает прослыть лохом. Однако
сегодняшнее состояние сознания не может быть вечным, маятник уже качнулся в обратную
сторону, мутное половодье отступает, и отчетливо обнажается патологическое безумие
современного мира. Точнее, мiра – так было принято писать, если речь шла о мире как
об обществе.
Но если вам кажется, что с ним, миром, все нормально, потребительская модель вас
вполне устраивает и соответствует «цифровому» духу времени, то вам уже не помогут ни
боги, ни вера, ни тем более чьи-то советы или мои уроки, адресованные людям, жаждущим
обрести хоть какую-нибудь надежду.
И это все я говорю о языке, о слове, о священной добыче, которая именуется Даром
Речи.
Всякому заблудшему путнику, страннику, бродяге известно два правила, одно из
которых следует выбрать, если он потерялся в лесу, степи или пустыне, а нет ни
компаса, ни карты, ни опыта, и дорогу спросить не у кого. Либо сесть на месте,
подавать сигналы и ждать, когда обнаружит и спасет МЧС, либо своим следом вернуться
к тому месту, где уже есть знакомые ориентиры. Первый менее трудоемкий, но малоэффек-
тивный – чужая помощь может не придти никогда; второй весьма накладный и тяжелый,
придется распутывать свой след, оставленный стихийно, бездумно, и пройти путь в
десятки километров или лет, однако старый след выведет вас непременно. Возможно,
найдется ваше же старое кострище, где сохранилась последняя искорка огня, из коего
можно вздуть пламя…
Даже опытные, искушенные охотники ходят своим старым следом, в том числе и те,
кто добывает слово.
Итак, продолжим археологические раскопки слова, но теперь в жесткой связи: бог –
вера. Бог это огонь, а вера - источаемый им, огненный свет. Не потому ли до сей поры
нас так притягивает и чарует вид горящего пламени? Говорят, бесконечно можно смотреть
на две вещи – огонь и бегущую воду. (Можно еще добавить к этому работающих пчел). Но
сам по себе огонь, даже в студеную зиму, когда его тепло спасительно, никогда бы не
смог обратиться собственно в божество - несмотря на свое таинственное существование,
способность к перевоплощению, например в искру и во всепожирающий пламень пожара, нести
благодатное тепло и превращаться в адскую «геенну огненну». Да, ему поклонялись и до сих
пор поклоняются, но как духу бога, его овеществленной субстанции, как символу божества.
Присутствие огня суще во всех религиях – в форме горящей свечи ли, в форме костра,
неугасимого факела-светоча, лампадки, и почти всегда он носит очистительную функцию,
впрочем, как и вода. Древнее отношение к огню как к божественному началу всецело
перекочевало и в христианство: теперь мы каждый год наблюдаем сошествие благодатного
огня, хотя это как-то очень уж трудно вяжется с христианским православием и более
похоже на некий языческий ритуал. И паломники, присутствующие при этом, выглядят
несколько странно – как огнепоклонники, причем, диковатые, одержимые, дело доходит
до драк даже между иерархами. Они словно забывают, что Пасха, что исповедуют они
христианское смирение, благолепие и любовь.
Что это, наследие митраизма?..
Впрочем, сейчас это не так важно. Главное, явление существует и прямо подсказывает
нам, что древнейший символ всего божественного и самого бога, огонь, всецело воплотился
в христианстве. И это свидетельство его косвенного, «диффузного» сращивания с «языческими»
богами – со всем тем, что напрочь отвергается церковью как поганое, бесовское, непотребное.
В славянских обычаях и традициях огонь живет с человеком от рождения до смерти. Вспомните
масленицу, купальскую ночь, древние святилища и капища, где он горел непременно, а похороны
князей в пылающих ладьях? «Христос воскресе!» - радостно возвещаем мы после пасхальных
ночных бдений. И нам отвечают «Воистину воскресе!». То есть возгорелся после смерти,
перевоплотился сутью в ту самую огненную, световую субстанцию. Слово крес это тоже огонь,
отсюда кресало, железный либо каменный брусок, коим высекали огонь. Отсюда же название
земледельцев – крестьяне, буквально воскресающие, возжигающие безжизненную целину, твердь…
И отсюда же – крест! Но почему сбитые «крестом» бруски оказались орудием пытки и
казни? В русском языке и культуре они напрямую связаны с огнем и соответственно имеют
тот же корень крес. Знак Т – твердь, указывает на вполне «земное» происхождение символа,
а сочетание со знаком С – указывает на его положение в пространстве: СТ непременно будет
там, где есть нечто, стоящее на земле – столп, стена, стул, стол, пласт, место, пост и т.д.
Происхождение символа вроде бы ясно: когда добывают священный огонь, обычно скрещивают две
деревяшки, чтобы трение происходило обоюдно поперек и вдоль волокон. В таком же виде этот
знак отмечен и в рунах. Но казни на кресте наши пращуры не знали. Скифы разрывали пригово-
ренного конями или двумя согнутыми деревами, привязав за ноги; славяне на кол сажали, в
Сибири еще недавно разбойников и убийц распинали, но иначе. Продевали в рукава длинную
жердь, привязывали к ней руки и отпускали в густом лесу – давали шанс, доверяли року:
выжил, выбрался из тайги, значит, повезло, зачем-то еще нужен на этом свете. На худой
случай, привязывали голого на комарах, но чтобы приколачивать к кресту… Древние, дохристи-
анские изображения креста и сам корень слова явно славянские (есть женское имя – Креслава!),
белорусское наречие даже сохранило в своей корзине, вероятно, более древнее яйцо, ибо там
корень звучит как кры, а слово - крыж, то есть, «относящийся к огню, огненный». Кривичи –
Белые Русы, живя в своих лесных кущах наособицу, сохранили первородную корневую основу
многих тысяч слов, а в своем «акающем» наречии – их звучание.
А вид казни не укладывается ни по культурологическим, ни по климатическим признакам.
Кому бы на холодных славянских берегах взбрело в голову использовать такой знак в виде
символического воплощения казни? Карали, в основном, беглых или восставших рабов, надо
сказать, смертью лютой, заживо подставляя человека раскаленному солнцу, а у славян и
рабства-то не было…
Распятие на кресте – древнейшая казнь в Среднеземноморье, Египте, Палестине,
Малой Азии, короче, в жарких странах. И вот тут раскрывается смысл креста, как жертвенника.
Обреченный буквально сгорал в беспощадных, обжигающих лучах. Его предавали сожжению на
солнечном огне! По свидетельству античных историков тело казненного высыхало и мумифициро-
валось в течение одного-двух световых дней. А это уже ничто иное, как древнейший ритуал.
Однако исследование слова крест мы продолжим на специальном уроке, посвященном
способам добычи огня, света, времени, и еще не раз к нему вернемся, а сейчас самое яркое
слово из всех слов, и самое значительное в Даре Речи – солнце.