МИХАИЛ СМИРНОВ САЛАВАТСКИЙ http://www.proza.ru/avtor/mikesm - ВТОРОЕ МЕСТО В ТРИНАДЦАТОМ РЕГУЛЯРНОМ КОНКУРСЕ «ОСЕННИЕ МОТИВЫ» КЛУБА «СЛАВА ФОНДА»
Я запалил маленький костерок, в детстве мы такой называли «грудок», «теплинка». Ухи на нем не сваришь, но кусочек хлеба можно поджарить. Поплотнее запахнул куртку и удобно устроился на изгибе ствола столетней березы.
Роща раскинулась в низинке, вдоль речной излучины. Невысокие лесистые холмы ограждали березовую поляну от ветров, тут все было тихо и уютно.
Перед ледоставом дни стоят сумрачные, вода и небо становятся как бы свинцовыми, то ли вода отражает осенние облака, то ли наоборот.
Всякую осень я посещаю свою потаенную рощу. Проводя ладонью по грубовато-шершавой коре, здороваюсь с березами, их стволы темнеют с каждым годом, а молодой подлесок почему-то здесь не приживается. Поэтому роща всегда кажется просторной и прозрачной. В ней уже много переживших свой век берез, их сухие стволы с голыми торчащими ветками похожи на каких-то фантастических животных, побежденных другими неведомыми чудищами. Не отличается красотой моя роща, но я прикипел к ней сердцем, хотя одиночество в этом месте не стихает, а даже усиливается. Я не могу сказать, что меня тянет сюда – есть много мест и уютнее, и светлее, и красивее. Но именно тут остро ощущается неумолимое течение времени, хотя это чувство мало приносит радости человеку, а уж утешения – никакого. Иногда я думаю, что погибающей роще легче пережить конец своей жизни, если я присутствую в ней. А может быть, моя бескорыстная любовь к деревьям прибавит им два-три года жизни. Да, именно так оно и есть.
В замкнутом пространстве поляны сладкий дымок костра всегда идет со стороны реки, и вот сижу я на берегу и пропитываюсь дымком и духом поздней осени.
Сеет, сипит, ворожит тонкий осенний дождик, его можно не опасаться, небесная водяная пыль никогда не превращается в дождь, хотя она и может сеять сутками напролет. Но если положить в костер два толстых бревна, никогда не промокнешь.
Вода реки серая, неприглядная, даже на вид холоднющая, а под поверхностью мечутся какие-то змейки, оставляя после себя усы водяных разводов. Это ветер играет с водой.
Куга, осока пожухли, поникли, только прочный тростник выглядет браво. Листья мать-и-мачехи уже лежат на земле. Вот лягушонок устроился на полузатопленной коряге. И – раз, прыгнул в воду. Куда ты, маленький, там же холод собачий. А то и голавль со своей огромной пастью.
Давно ли, господи, я тут энергично устраивал донки, вытаскивал килограммовых лещей, вялых, но крупных голавлей. Сырой лог поставлял мне лягушат в изобилии.
Но вот прошли годы, постарела моя роща, постарел я сам. И уже не тянет наловить побольше да покрупнее. Надергаю на ушицу, и ладно. В таком месте, при такой погоде удивительно ясно становится, что человеку в самом деле надо немного. Как мне сейчас.
В двух десятках метров от меня громадная, расколотая молнией береза. Корни ее подмыты паводками, и там получился то ли шалашик, то ли берлога. Плешина костровища тоже есть. В прошлом году над костровищем были прочные рогульки, сейчас их нет. Еще в прошлом году под этой березой у костра сидел старик, рыбу не ловил, а тоже, как я теперь, притулившись к удобным корням, молча смотрел на осеннюю невидную воду, или, подняв голову, медленно осматривал зубчатую кромку леса на той стороне, или следил движение облаков… Если на бережок прилетал кулик или трясогузка, старик как-то еле слышно посвистывал, и прилетали еще парочка птиц. И тихая тоска немощи в его глазах исчезала, зато появлялся отблеск костра. Он курил, периодически прикладывая к сигаретке алый кончик веточки из костра. Старик, мне это знакомо: уголек лучинки пахнет непередаваемо.
Я не понимал, что тут делает старик. Ничего не собирает, рыбу не ловит, ружья при нем никогда не было. Не ужинать же приходил в это малоуютное место. Тогда я в самом деле не понимал… Мы с ним даже почему-то не здоровались и ни разу не побеседовали. И все же меня грела мысль, что в моей скрытне я в очередной раз обнаружу тихого отшельника, сидящего в своей берложке. Переглядываясь, мы кивали друг другу – вот и все общение.
Сейчас я понял, что тут делал одинокий старик поздней осенью. То же самое, что и я теперь.
Он вспоминал и прощался. Со старыми деревьями, с куличком или трясогузкой, потому что он, как и я, понимал, что жизнь его потихоньку окончательно утекает, как наша мелеющая река. А картины округи дарили воспоминания и грели его бедное сердце, как теперь и мое.
И поздняя осень, предледоставные дни – лучшее время для этого. Нельзя же с огорченным безнадежностью сердцем приходить сюда весной, когда все цветет и птицы звенят до полуночи. Когда рыба на плесе плещет и манит. Когда азарт возникает, а сил мало. Весной священной печаль пожившего человека может болезненно обостриться. А вот тусклый ноябрь – в самый раз. Между тобой, уставшим и немощным и стынущей природой полная гармония; может быть, вы даже поддерживаете друг друга – ведь, как говорил классик, «и нам сочувствие дается, как нам дается благодать». Да, именно так, за благодатью приходил сюда тот старик. И я за тем же…
Я отломил от краюшки кусочек хлеба, бросил крупные крошки в воду. Вокруг крошек словно закипело – косячки серебряных уклеек и сеголетков, сверкая боками, принялись трепать нежданное угощение. Ни кулички, ни нарядные трясогузки ко мне не прилетали, поэтому я улыбался верховкам.
Сереет, темнеет округа. И горы на том берегу уже размыты дождем и ранним туманом; почти неразличимы серые плешины полян, только прибрежные тростники темнеют густой зеленью. Приморозит их стволики, дунет южным порывом, полягут, сломаются и они.
Я добавил-таки несколько крупных полешек в костер. Он вспыхнул быстро радостно. И – придвинулись сумерки. Ночным сиротским холодом потянуло с реки.
Жизнь полна прелестей и подарков, я это знаю, хотя ко мне она была не слишком щедра. Наверное, к неумолимому ее ходу надо отнестись спокойно и мужественно. И не огорчаться краткостью, а быть благодарным за те счастливые моменты, что она все же подарила тебе. Конечно, ох как многое бы еще хотелось сделать, испытать, изведать. И много печали в думах о несвершенном, несбывшемся. «Не жизнь жаль с таинственным дыханьем, что жизнь и смерть… Но жаль того огня, что просиял над целым мирозданьем, и в ночь идет, и плачет, уходя…»
Конечно, я вернусь, я еще не раз вернусь сюда, к тебе, затихающая роща, мелеющий плес, и веселый осенний костер еще много раз согреет меня сладкими воспоминаниями. Когда наступит последний исход сил, я останусь вон в той берлоге, в которой сидел часами неизвестный созерцательный старик, а ночью кто-то тихо подойдет ко мне, дотронется и едва слышно шепнет: «Вставай, еще время не пришло…»