У Гоги под глазом красовался очередной синяк.
– Снова с кэм-то дралься, дарагой? – спросил я
– Они первий началь, – с бравадой глупого пса, спущенного с поводка, заявил мой друг.
– Чито начали? Тибэ бить? – уточнил я.
– Зачэм бить… – насупился Гоги. – Они сказали, чито Киркоров харашо паёт.
– Ну, и?
– Чито «ну, и»?! А ты разви нэ знаиш, Хасан: мой ишак луччи паёт!
– Понятно, – вздохнул я. Непомерная задиристость всегда говорила в моём друге значительно громче разумных соображений. Гоги искренне считал, что прежде всего каждому – в буквальном смысле – оппоненту нужно бить морду. А если вдруг человек хорошим окажется, то потом, в случае чего, и извиниться можно. Когда забияке под руку не попадалось никого из посторонних, он задирался к знакомым и даже к друзьям.
В силу своей писательской профессии, вероятно, а может быть по складу характера, я обожаю недоразумения. Ведь любой психологический хаос – могучий источник сюжетных ходов, завязок и развязок литературных произведений. Я – человек открытый абсурду. Но чтобы до такой степени…
Вскоре Гоги перестали приглашать на различные застолья.
Однако приближалась дата свадьбы дочери нашего участкового дяди Автандила.
– Хасан, дарагой, прихади свадьба дочка, – сказал мне при встрече счастливый отец. – И Софико, канешна, нэ забудь прихватить.
– А Гоги? – осторожно спросил я.
– Нэт, чито ты, Хасан! – замахал руками участковый. – Гости саседний аул приедут, а он снова драка затеит.
– Дядя Автандил, нэхарашо – ведь Гоги наш друг…
Участковый нахмурился и долго ковырялся в карманах в поисках сигареты. Нашёл. Нервно чирнул спичкой.
– Харашо. Но толька под твой атвэтствинность, дарагой Хасан.
Я взял клятву с Гоги, что он не только никого не тронет пальцем, но даже не скажет ни в чей адрес ни одного плохого слова. В назначенный день мы отправились на свадьбу.
Чача, как говорится, лилась рекой. Дымились жареные бараны. Красочные гирлянды тостов витали над очаровательными женихом и невестой. Я взглянул на своего друга. Гоги тяжело молчал. По лицу его струилось непередаваемое выражение ласковой, восхищённой любви. Я думаю, что ко всем присутствующим. Но было ещё что-то загадочное, я бы сказал, таинственное.
– Эх,Хасан, харашо-то как! – он опрокинул в рот очередной стакан чачи. Лицо его стало строгим. – Но сиди-нэ сиди, а начинать-то надо.
Обеими руками Гоги схватился за столешницу, сильным и ловким движением перевернул праздничный стол. Загремела бьющаяся посуда, заверещали женщины. Мир вдруг раздался во все стороны, стал ярким, глубоким и отчётливым.
Гоги били недолго: минут двадцать – дядя Автандил больше не дал.
–Чито жэ ты, дарагой? – спросил я у друга в больничной палате на следующий день. – Мы жэ дагаваривались?
– Хасан, я свой абищаний сдэржаль, – Гоги посмотрел на меня заплывшими от синяков глазами. – Палец никаво нэ трогаль, слов плахой нэ гавариль. Так… Шутиль нимношка.