Четыре капли

    В борьбе со сном, овладевающим мною в течение лекции, я старался рассмотреть грузную нелепую фигуру профессора и вскоре сделал открытие, что некоторые части профессорского тела напоминают плоды груши. Лысая голова лектора резко расширялась от ушей к шее, завершаясь на плечах толстыми щеками и отвислыми губами. А профессорское тело расплывалось от талии к бедрам, перемещая центр тяжести в нижнюю точку грузного таза. Но, несмотря на увесистые грушеобразные формы, профессор бодро перемещался на подиуме, размахивал, как милицейским жезлом,  длинной указкой, с ловкостью фокусника менял демонстрационный материал, и, на мой взгляд, нес явную околесицу. Лекция называлась мудрено: «Градостроительная среда. Истоки и теория» и подкреплялась примерами из истории. Профессор-груша сравнивал Москву с городом Иерусалимом и доказывал, что российская столица являет собой точную копию града небесного. Он раскрывал коричневый тубус, вынимал из него скрученные в трубочку обветшавшие карты, расправлял и развешивал их на всеобщее обозрение. Древние планы двух городов были схожи, как однояйцовые близнецы и напоминали ребус с десятью мастерски упрятанными различиями. Постукивая по картам указкой-кием, профессор торжественно объявлял, что семь московских холмов в точности соответствуют количеству и местоположению семи иерусалимских, а Лобное место расположилось в аккурат на месте Голгофы.
    - Мистика, - шептала и незаметно осеняла себя крестным знамением доверчивая слушательница, сидящая справа.
    - Бред сивой кобылы, - отвечал её сосед-нигилист.
    А лектор продолжал раскручивать тему вечных ценностей. Передвигаясь по скрипучим доскам высокого подиума, он внушал слушателям, что умами строителей древней Московии владела отнюдь не страсть снятия кальки с града небесного, а чистые помыслы высших сил. При этих словах профессор смотрел в потолок, а указку нацеливал на встроенный гудящий потолочный светильник. По словам профессора, прообраз Иерусалима, как путеводная звезда, спасал Москву, а за ней и Россию от сил тёмных и вел их всегда верным путём. И шагали бы мы семимильными шагами, непонятно только, куда и зачем, если бы не сатанинское вмешательство. А именно: пятиконечные звезды, установленные на кремлевских шатрах, мумифицированный труп коммунистического вождя и люди нерусского происхождения, поселившиеся в Кремле, которые и есть самые главные виновники всех наших бед.
     Я слушал лектора и думал, что в самом Иерусалиме никогда не жили русские люди, как и теперь не живут они там, тем не менее, город и государство процветают. Да и сам профессор, пекущийся о чистоте происхождения кремлевских небожителей, своими грушевидными формами был совсем не похож на славянина. Я пожалел, что не уснул, и стал слушать лектора. Но тут он начал рассказывать о сохранении и реставрации памятников и высказал интересную мысль:
    - Памятники архитектуры – генофонд нации.
    Поначалу мне показалось неуместным такое употребление понятия «генофонд», относящегося к биологии, а вовсе не к объектам недвижимости, и предполагающего наследственное заимствование человеком особенностей его предков, включая интеллектуальные. Но, немного поразмыслив, я согласился с лектором и посчитал его тезис приемлемым. Произведения архитектуры, как и произведения искусства, – плод деятельности не только отдельного индивидуума, но и нескольких популяций, результат воплощения приобретенных знаний, опыта и навыков, накопленных не одним поколением. Ну, не могли же появиться Парфенон или Джоконда на пустом месте без египетских пирамид и живописи средневековья, - рассуждал я.
    Фраза - «генофонд нации», как бы невзначай брошенная профессором, при полной абсурдности его лекции в целом, сохранилась в моей памяти и по сей день.
    Тогда кто-то из слушателей задал профессору вопрос, спросив с места:
    - Постройки не могут быть долговечными. Их разрушают природа, катаклизмы и, наконец, сами люди. Не проще ли, господин профессор, построить макеты городов в уменьшенном виде, сохраняя их в музеях и показывая народу?
    Аудитория зашумела, а профессор остановился, будто парализованный, стукнул указкой по столу, как пастух хлыстом, дождался прекращения шума и ответил вопросом на вопрос:
    - Случайно, Ваша фамилия не Рабинович?

    Мне пришлось столкнуться с несколькими фактами умышленного уничтожения памятников. Вот четыре невеселых рассказа на эту тему.

    На левом берегу Волги, близ города Рыбинска, раскинулось село под несельским названием Городок. Не копия небесного града, не Святые места, не Голгофа, но все же. Только вот Городка давно уже нет, лишь старое кладбище да величавая церковь с красивым названием «Преображенская», царящая на самой кромке обрывистой кручи. Будто корабль, сходящий на воду, замер перед отплытием в дальнее плавание. Церковь давно заброшена, выбиты стекла и украдены рамы, рассыпаются своды, но остатки живописи сохранили свое былое великолепие - лики святых продолжают взирать на мир без укора и упрека. Сюда не заходят экскурсоводы и не приводят туристов, хотя рассказать можно о многом. Например, о былом бытие Городка, некогда шумном, рыбацком и хлебосольном, с площадями, домами и школой; о трехъярусной колокольне, поставленной не у паперти, а за алтарем, в отдалении от храма; о странном железе серо-синеватого цвета, простоявшем без пятен коррозии 200 лет, которым искусно, будто легкой вуалью, покрыты главы, кресты и высокая кровля; и о шпиле, что завершает колокольню – высокой и стройной игле, взметнувшейся в небо и тоже покрытой серо-синим железом.
    Только шпиль этот надломился. Он склонился набок и со скрипом покачивался при ветре. Говорили, что случилось это очень давно, когда в храме ещё шли службы и пели хоры, но залезать на колокольню посчитали делом опасным и предоставили шпилю возможность упасть на землю самостоятельно. Подход к колокольне был предусмотрительно огражден ажурной кованой оградой, с рисунком, таким же, как на ярусах звона – для безопасности. Но шпиль не падал, а продолжал угрожающе крениться к горизонту, притягивая к себе, как языки пламени, взгляды людей, плывущих по Волге. Потом, когда Городок опустел, и поросло травой да колючим кустарником старое кладбище, люди забыли, что церковь носит красивое название «Преображенская». О ней говорили так: «Это там, на реке, где берег высокий и падает шпиль».
    Храм за его старину, красоту, за чарующие фрески причислили к памятникам архитектуры. Изредка сквозь густые заросли кустарников к церкви пробирались инспекторы областной службы госохраны. Они осматривали и фотографировали храм, долго сокрушались, наблюдая за склонившимся и качающимся шпилем, говорили между собой, что нет теперь такого железа, и что не умеют теперь строить так, как строили раньше. Инспекторы собирали грибы и малину, а потом надолго уезжали восвояси. После таких нечастых наездов, уже сидя в тепле кабинетов, они составляли акты осмотров, в которых указывали на уникальность Преображенского храма и на опасность утраты редкого по красоте шпиля. Потом инспекторы писали петиции, в которых просили начать реставрацию, и рассылали их в церковные ведомства, людям во власти и депутатам. Письма инспекторов оставались без ответа, деньги на реставрацию храма никто не давал, а шпиль продолжал крениться и вызывал сочувствие у всех, кто это видел.
    Но случилось событие, которое нарушило затишье навеки уснувшего Городка. В газетах и в телепрограммах объявлено было, что по водам Волги на большом речном корабле поплывет сам патриарх, созерцая красоты берегов и молясь в храмах Поволжья. Он повторит водный путь архиереев старой России, как путешествовал когда-то святитель Тихон, обретя по пути икону Богоматери Толгской. Но патриарх не может отбыть без подготовки и без разведки, и потому самим губернатором был дан строгий наказ направить чиновников по реке, дабы проверить все места, нет ли где подводных камней, чиста ли вода в Волге, есть ли в ней рыба, и все ли причалы на месте стоят. А заодно посмотреть, имеются ли ковры-дорожки в тех селах, куда ступит нога патриарха, и в порядке ли храмы, где служба патриаршая пройдет. Быть может статься так, что чудо явится патриарху – видение ли какое, или икона  на древе. Понятно, что чудо не может явиться без ковровой дорожки и в храме, не оснащенном кондиционером.
     Потому и плыли чиновники по реке, вооружившись биноклями, баграми и записными книжками. Поехали и узрели почти у самого города Рыбинска падающий шпиль на высокой колокольне, который своим нелепым видом только позорит губернатора, а вместе с ним и его трудолюбивую свиту соратников. А вдруг последует кара божья за неухоженный храм или, что еще страшнее, обвинят губернатора в равнодушии к православным святыням и попрании церковных ценностей?!…
    Созвали совещание, куда пригласили важных персон высокого уровня с блестящими лысинами и толстыми портфелями, а еще местное духовенство в рясах с золотыми крестами, да инспектора по госохране памятников – тощую даму в очках, очень принципиального вида. Собравшимся показали фотографии склоненного шпиля, отснятые гонцами-чиновниками. Присутствующие ужаснулись и повздыхали, светские люди покачали лысыми головами, священники перекрестились, а потом все вместе посмотрели на даму и велели ей  строго-на-строго навести порядок в селе Городок – шпиль этот поставить на место. И сроку на то дали ровно два дня. Дама же открыла сметы, принесенные с собой, и объявила во всеуслышание, каких денег будет стоить выправление шпиля и сколько времени уйдет на это. На что ей было указано, что дело это святое и богоугодное, а денег просить на такие дела негоже. Дама прошуршала толстыми сметами и ушла, погрузившись в глубокое раздумье, нервно потирая виски. Но думала она недолго – времени ей дано было мало. Знала она хорошо, что по правилам и законам нужно шпиль сохранить, для чего опоясать его лесами строительными, а затем изучить досконально его части и проект вычертить, где методика будет придумана непростая, поскольку работа предстоит уникальная. А уж только потом шпиль осторожно на место поставить, пригласив на работы опытных инженеров, которых еще поискать где-то нужно. Понимала она и другое: если  работу не выполнить за два отведенных ей дня, то прогонят ее на все четыре стороны, а церковники, чего доброго, предадут анафеме и от церкви отлучат на веки вечные.
    И решилась дама-инспектор заключить сделку с совестью – пойти на страшную авантюру, невозможную для государственного охранника памятников: сбросить шпиль, уничтожив его бесследно, будто и не было шпиля, и ничего не падало с колокольни. И тогда не увидит патриарх падающего безобразия, и останется он доволен, а душа его будет спокойна, и даму не тронут. Продумала она всю операцию до мелочей и тонкостей, записав все в блокнот и разложив по пунктикам. Нашла сговорчивого тракториста, который за бутылку огненной воды согласился исполнить задуманное – сдернуть шпиль с колокольни. Нашла и альпинистов покладистых – друзей своих старых, с которыми когда-то, очень давно, в комсомольские годы, ходила в походы. Альпинисты должны были по ее замыслу привязать веревку к шпилю и подпилить его основание.
    Через день прибыли все на место. У альпинистов – спортивный интерес покорить препятствие, у дамы – планы по ублажению августейшей особы, да еще угроза увольнения, а у тракториста больная голова, требующая похмелья. Осмотрелись, прошлись вокруг храма, заглянули вовнутрь, кинули беглые взоры на лики святых и к делу приступили. 
     Альпинисты по веревкам не спеша добрались до самой маковки колокольни, постояли там, любуясь церковью и окрестностями, небом синим над Волгою, а потом на шпиль удавку накинули, обвязали его, опутали, затянули веревки узлами, подпилили немного деревянное основание. Страшно смотреть было. У дамы сердце зашлось, мурашки по спине забегали, отворачивалась она часто от зрелища, боясь, что шпиль сам падать начнет и людей за собой потянет.
    Но альпинисты - народ бывалый и осторожный. Другой конец веревки трактористу сбросили, и он привязал ее к трактору. Верхолазы спустились с колокольни, отошли вместе с дамой на безопасное расстояние. Трактор заурчал, газанул оглушительно, выпустив клубы густого черного дыма с тяжелым запахом, закрутился на месте волчком, потом встал, как конь на дыбы, постоял мгновение, опустился на гусеницы и поехал медленно в сторону, натянув веревку струной. Шпиль медленно шевельнулся, потом дернулся, как в агонии, затрещало что-то внутри у него, пыль поднялась, будто он выдох сделал последний. Веревка не выдержала, лопнула, а шпиль стал тихо набок ложиться, потом отломился с треском и полетел вниз, медленно кувыркаясь в воздухе, ударяя глухо по кирпичам колокольни, со звоном - по колоколам, по решеткам на ярусах и рухнул на кладбище, поломав кусты и кресты, повалив могильные ограды.
    Все стихло и лишь вдалеке раздался прощальный гудок теплохода...
    Говорят, что патриарх тогда приболел и рекой не поплыл - машиной воспользовался. А упавший шпиль так и валяется на старом кладбище. К нему не пробраться из-за густого колючего кустарника и оград разрушенных. Колокольня потеряла свое своеобразие и выглядит обезглавленной. Вместе со шпилем слетела и старая железная кровля серо-синего цвета. Красный кирпич, некогда крепкий, а теперь не защищенный от дождя и снега, стал разрушаться. И только остатки настенной живописи сохраняют свое былое великолепие - лики святых продолжают взирать на мир без укора и упрека.

    Второй рассказ повествует, казалось бы, не о столь значимом  и впечатляющем сооружении, как величавый храм или стройная колокольня. Я расскажу всего лишь о пограничном столбе, коих в старой России было великое множество, и ставили их вдоль широких трактов, на границах земель и губерний по утвержденным образцовым проектам. Вспомним картину живописца Перова «Последний кабак у заставы», написанную в 1868 году. От сумрачных тонов полотна веет леденящей стужей, ощущается ветер, пронизывающий насквозь. Жаль лошадей, застоявшихся на лютом морозе, и женщину, закутанную в платок, одиноко сидящую в санях. Широкая дорога, ведущая в город, поднимается вдоль холма мимо двух высоких пограничных столбов. Короткое очарование и бесконечная грусть, навеянные деталями картины, в том числе и двумя столбами, стоящими у дороги. Такие пограничные столбы, запечатленные великим живописцем, являли собой своеобразие старой Руси, однако теперь они безвозвратно утрачены. Увидеть их можно разве что на холстах мастеров прошлого.
    До недавнего времени стоял такой столб и на тогдашней границе Ярославской и Владимирской губерний, а теперь - на меже Ростовского и Переславского районов Ярославской области. Столб тот имел две доски, отлитые из металла, с гербами двух пограничных губерний. Со стороны Ярославской губернии висела доска с гербом Ярославля, а со стороны Владимирской – свой металлический герб. Путнику, остановившемуся здесь на отдых, было понятно, где какая земля лежит и куда путь держать нужно. 
     По дороге в Москву я замечал этот столб, нелепый от неухоженности и людского равнодушия, позеленевший от вековой патины, но сохранивший своё неповторимое очарование. Столб мелькал, окруженный деревьями, пробуждая раздумья о дорогах старой России,  о людях, проехавших мимо, и о вечных ценностях. Волей-неволей водитель притормаживал здесь, позволяя рассмотреть старое сооружение с гербами губерний, отлитыми давно ушедшими мастерами.
    Как-то раз, проезжая мимо, я не увидел столба, остановил машину, вышел на обочину и вскоре нашел это место. На небольшой площади отсутствовала трава, как после пожарища, рыжеватая глинистая земля была аккуратно разровнена граблями, следы которых ещё оставались на поверхности. Я покружил по лесу, всматриваясь, как грибник, в лесную траву и кустарник, но не смог отыскать ни малейшего следа кирпичей, рассыпавшегося раствора, или остатков побелки. В лесу было чисто, как никогда. Старые деревья молчали, тихо вздыхая густыми зелеными кронами, не желая выдавать тайну случившегося.
    Я не смог найти никаких объяснений пропаже и, после некоторого раздумья, позвонив знакомому журналисту, рассказал ему об увиденном. Вскоре на страницах областной газеты появилась статья, написанная этим журналистом и проиллюстрированная фотографиями. В статье писалось об истории старого сооружения, об указе императрицы Екатерины II, повелевшей ставить пограничные столбы, и о том, что столб этот до недавнего времени оставался последним на севере нашей Руси. Приводилась любопытная информация, добытая вездесущим журналистом, - столбом управляло крупное и небедное дорожное ведомство, которому была предписана забота о редком строении. Статья завершалась успокаивающим заверением, что фактом странной пропажи обеспокоен сам прокурор, который уж точно во всем разберется и столб этот уникальный на место вернет. К сожалению, повторных статей и объяснений не последовало, и я через некоторое время позвонил журналисту снова. В разговоре он сообщил мне, что правоохранители работали неохотно и, по его мнению, завели дело в тупик. Он зачитал длинный ответ следователя, в котором констатировалось, что сигнал об утрате столба поступил слишком поздно, что времени прошло слишком много,  что горячие следы успели остыть, а свидетели (горе-то какое!), жившие долго и счастливо, умерли в один день. Но все же, все же, все же стрелочник из крупного и небедного дорожного управления  будет показательно оштрафован за потерю своей придорожной бдительности. Дальше журналист предложил продолжить наш разговор при личной встрече.
    Мы встретились в маленьком городском кафе, где заказали себе по чашечке кофе, и я услышал версию событий, обоснованную моим собеседником. Оказалось, что мой журналист, не питая надежды на дотошность прокурора, провел свою розыскную работу. Раскошелившись на ужин и на бутылку хорошего армянского коньяка, он пригласил в ресторан кое-кого из того самого дорожного управления. Этот кое-кто, от души напившись и сытно наевшись за чужой счет, развязал свой язык и выложил все, что ему было известно, а, может, и больше.
    По словам осведомленного гостя, по московской дороге проезжал сам губернатор и заметил столб, мелькнувший в окне его быстроходного лимузина. Губернатор протер глаза, ущипнул себя за ухо,  понял, что он не спит, и по-хозяйски спросил у сопровождавших его помощников и советников:
    - Что за фигня эдакая на вверенной мне территории?
    - Разберемся, - в унисон с готовностью ответили исполнительные помощники и компетентные советники.
    Они засуетились, зазвонили по телефонам и тотчас же отдали команду снести странный столб, а задремавшему губернатору отрапортовали в хозяйское губернаторское ухо, что поручение Его Превосходительства уже выполнено и недоразумения, промелькнувшего в окне его лимузина, больше не будет. Губернатор издал звук храпа, который исполнительные помощники и советники приняли за знак высочайшей похвалы своих расторопных действий…
    Вот только главный редактор областной газеты отказал журналисту в публикации его версии, сославшись на неубедительность и спорность добытых им доказательств.

    Третий рассказ - о третьем памятнике – жилом доме на набережной. Говорят, что набережная в Ярославле – одна из самых красивых на Волге. Я не проверял сие утверждение, но так говорят не только патриоты-горожане, но и люди приезжие, немало повидавшие на своем веку. Известны точная дата постройки дома, о котором пишу, – 1847 г., и имя последнего владельца дома накануне свершившейся революции – господина Чистякова. Дом этот странный и обращал на себя внимание каждого, кто любовался набережной. Дом был поставлен нелепо - не главным фасадом вдоль набережной Волги и даже не боковым, а под углом, слегка наискось, да так, что только один его угол выходил на набережную. Будто бы выглянул он со двора и посмотрел на широкую реку. Странно и непонятно, однако историки, изучившие город, дали разгадку. Оказалось, что здесь еще в XVIII веке была улочка, выходившая на набережную под углом, а на улочке этой стояли дома, и дом Чистякова был крайним, угловым. Только улочка эта исчезла давно, а дом Чистякова остался стоять и простоял до наших времен, удивляя всех своим разворотом.
     Пролетели столетия, дом не упал, но обветшал и долгое время стоял бесхозным, пугая горожан пустыми глазницами окон, чем привносил дисгармонию в красоту Волжской набережной. Приходили редкие инвесторы, осматривали странный ничейный дом, восторгались видами на Волгу, говорили, что дом восстановят. Но их благородные порывы заканчивались разборкой повалившихся заборов и постройкой новых, а дом продолжал ветшать, молчаливо взирая на время из-за угла. Однажды появился очередной инвестор, депутат областной думы, который стал обивать пороги кабинетов высоких чиновников, демонстрировать мандат депутата и доказывать начальству, что дом Чистякова вот-вот рухнет и ненароком убьет трудящегося человека или, чего доброго, зашибет генерала, живущего по соседству. Депутат просил высоких начальников  выдать ему разрешение на снос старого дома, чтобы на его месте выстроить дом новый, в современной архитектуре в стиле хай-тек, ибо должно наше время, по его депутатскому разумению, оставить свой след  в истории набережной. Но у чиновников хватало ума дом Чистякова не трогать, а депутата вместе с его мандатом мягко посылать подальше.
    Потом наступили новые времена, отмеченные приходом нового губернатора, который сразу положил свой глаз на дом Чистякова и решил в нем поселиться. Сам губернатор никуда не пошел – не барское это дело ходить и просить, а отправил своего ходока, внештатного тайного советника, с поручением решить судьбу старой постройки. И пошел ходок-советник к строгой даме (уже знакомой нам по первому рассказу), отвечающей за сохранность памятников старины и дома Чистякова, в частности. Принес ходок-советник даме проект, состряпанный на скорую руку и именуемый мудрено, но очень красиво – «Реконструкция и приспособление объекта культурного наследия под современное использование». По проекту этому, имеющему заковыристое название, дом не сносился и не уничтожался бесследно, но перестраивался до неузнаваемости, приобретая новое очертание. Посмотрела ответственная дама на проект, повертела его перед своей вдумчивой физиономией, выплюнула жвачку и решительно заявила ходатаю, не зная еще, что он личный советник Его Превосходительства:
    - Не положено делать такое!
    Затем она вычитала фамилию автора эксклюзивного проекта, записала её в свою тетрадку, обвела черной рамкой и пообещала ходоку-советнику дисквалифицировать архитектора, поскольку он не способен работать в историческом городе. Так и сказала! А потом строго на дверь посмотрела, показывая взглядом, куда посетителю следует немедленно и безвозвратно удалиться.
    Но ходок-советник не отчаялся и не расстроился нисколько, и даже не подумал покидать кабинет рассердившейся дамы. Он подошел очень близко, почти вплотную к непонятливому её телу, и сообщил доверительным шепотом, что в доме этом историческом будет жить ни конь в пальто, а Его Превосходительство собственной персоной. Пояснил он даме вразумительно, что губернатор должен думы думать нелёгкие, вершить судьбу губернии и спасать её от кризисов. А думы лучше думаются на набережной, в самом красивом ее месте, в кабинете просторном и видом на Волгу-матушку. А чтобы масштабным мыслям губернаторским тесно не было, нужно дом наш нарастить вторым этажом и еще пристроить к нему пристроечку. И только тогда сможет губернатор решить все проблемы, и только тогда заживет наша губерния безбедно и счастливо. В конце своего объяснения ходок-советник намекнул непонятливой даме, что если она не способна постичь важности проекта, то Его Превосходительство примет радикальные жесткие меры – посадит на место дамы другого человека, из людей более понятливых.
    Ответственная работница не на шутку разволновалась, промокнула пот, выступивший на ее похолодевшем лбу, и торжественно объявила, что она не враг региону и сама только и мечтает о благоденствии и процветании домохозяйств на территории родной области.
    И тогда ходок, стоявший почти вплотную к своей, как оказалось,  весьма сообразительной собеседнице, вытащил из кармана ручку, отвинтил позолоченный колпачок, подал ручку даме, ненавязчиво повторив в её чуткое ухо просьбу:
    - Ну, тогда подпишите…
    Дама ещё раз промокнула пот, окинула полными слёз глазами свой кабинет, грамоты благодарственные и дипломы, развешанные на стенах, взяла ручку, рассмотрела золотое перо и сняла волосок, прилипший к его кончику.
    - С Богом! – громко напутствовал ее гость.
    Дама склонилась над проектом и решительно вывела на нем: «С Богом!», а потом поставила дату и свою фамильную закорючку.
    Ходок посмотрел в проект, прочитал дамой написанное, подивился формулировке, подняв высоко густые брови, а потом сказал: «Пусть будет так, если Вам так хочется. Главное – подпись на месте и число правильное», взял со стола пресс-папье из темного малахита и промокнул резолюцию.
    Дальше для города-красавца наступили времена тяжелые. Город стали готовить к празднованию даты – к 1000-летию со дня его основания князем киевским Ярославом Мудрым. Начался большой ремонт, о котором говорят, что такой ремонт подобен пожару. Дураков трогать не стали – много их развелось, всех не повыведешь, но зато за дороги взялись основательно. Закатали в асфальт все, что требуется и не требуется. Ну да ладно – главное ям в городе меньше стало - не споткнуться теперь и не провалиться, засмотревшись на красоту его памятников. Мост новый построили, правда, мост в никуда, но зато на века и красиво. Все дома-домики лесами облепили, ремонтировать начали. Выросли этажерки и вокруг дома господ Чистяковых. Натянули поверх лесов зеленые сетки, чтобы не подсматривали, кому не надо и лишних вопросов не задавали. Рабочих при доме трудилось немало, даже из заморских стран понаехали. Успеть надо было сделать всё за короткое время, и успели. А когда сетки зеленые сняли и леса потом разобрали, то все ахнули, а некоторые историки-краеведы на землю попадали, как подкошенные, и встать не смогли – так и остались лежать ничком. Вроде красиво и чистенько, только духа старого домика, духа купеческой усадебки нет, как и не было. Вместо домика, пращурами поставленного и простотой очаровывавшего, выпятилась теперь вилла затейливо-чужеродная, словно зуб золотой, который хоть и блестит, но радости никакой не приносит. Вместо крыши пологой – пентхаус стеклянный, да еще и с фахверком, как в Германии, вместо железа луженого – черепица итальянская цвета непотребного, вместо ограды кованой кружевной и ажурной – забор сплошной из стекла мутного пуленепробиваемого, в точности, как на даче у президента. Короче, не дом, а какофония архитектурная, не картинка чарующая, а черный квадрат, не сказка волшебная, а сквернословие мерзкое.
    Дома с пентхаусами-то по всему миру понастроены, а дом Чистякова один такой был. Только нет его более. Стыдно горожанам за набережную свою, за то, что дом исторический уберечь не смогли. И теперь, когда мимо дома с пентхаусами гостей ведут и набережную показывают, то просят их на дом не смотреть, а только Волгой-рекой любоваться.
      Губернатора этого вскоре выгнали, да проку с того уже нет никакого.

     Четвертый рассказ, четвертая капля - последний и самый короткий - о Спасском монастыре, раскинувшем свои стены древние в самом сердце Ярославля. О нем много написано, его история изучена и связана с историей государства Российского. Здесь найдено «Слово о полку Игореве», здесь собиралось ополчение Минина и Пожарского, двинувшееся от стен монастыря на Москву освобождать ее от неприятеля, здесь подписал свою первую грамоту о согласии царствовать царь Михаил Романов. Место известное, место священное, место любимое всенародно. Два столетия никому не приходило в голову покушаться на монастырские святыни и строить на его территории непотребное.
    А вот теперь я сделаю остановку, потому что такая идея - строить в монастыре, пришла на ум современному живописцу Василию Нестеренко. И поразила она воображение местных руководителей, потерявших покой и сон от зависти к московскому городничему, соорудившему себе памятник в образе Петра Великого. Я не буду вдаваться в достоинства работ художника Нестеренко. Он и пишет много, и выставляется частенько, имеет немало наград и званий высоких, а главное, уж очень любим властями. Грех ему жаловаться на забвение. 
    И вот решил живописец сделать подарок городу. Только, как и почему он положил свой глаз на Спасский монастырь, остается тайной за семью печатями. А тут как раз юбилей грядет круглый – 1000-летие Ярославля, и картина написана большого размера, и по теме вполне подходящая - «Клятва князя Пожарского», которую надо бы сбыть, да никто не берет. Продать бы картину в местный музей, только не купит музей картину такую – денег нет в провинции, каких картины художника этого стоят, да и заупрямиться могут искусствоведы-музейщики, толк в настоящем искусстве знающие. И потом не пойдут люди толпами в музей смотреть на картину эту диковинную, и запылится произведение гения в фондах музейных, сгинет бесследно в подвалах тёмных. Совсем другое дело - Спасский монастырь, куда народ со всей России на поклон старине приезжает. Здесь картину эту, как икону, можно на соборной площади выставить, ближе к Святым воротам монастырским, чтоб встречала она всех, в монастырь входящих. Подумал-покумекал творец-благодетель и решил картину в камне воплотить, в мозаике долговечной, которую не сожжешь, не закалякаешь и на помойку не выкинешь. Придумано - сделано. Появился Пожарский, клятву дающий, не маслом написанный, а в мозаике из камней редких пород сложенный. Потом, уже позже, поползли слухи по городу, что звонило местным властям высокое руководство московское и велело сделать так, как художник великий скажет. Втюхал художник князя Пожарского местным властям, обалдевшим от внимания к ним живописца столичного. Куда пальцем своим «варяг» ткнул, там безропотно и начали яму копать под фундамент, не спросив ни совета, ни разрешения. А народу всему объявили, дабы ропота ненужного не было, что подарок ему невиданный и чудесный за бесплатно пожалован живописцем великим, современником, о котором потомки говорить будут не иначе, как о Леонардо да Винчи  XXI века. Только с какого перепуга станет художник творения свои, в дорогой камень облаченные, забесплатно по сторонам разбазаривать? На вопрос этот никто не отвечал, а работы своим чередом продолжались.
    Фундамент залили, на него гранитную плиту вертикально поставили, а на ту плиту пришпандорили мозаичную картину с князем Пожарским. Да видать, камень заказали в гробовых дел мастерской - уж больно похоже на высокое надгробие вышло, виды на храмы монастырские собой закрывающее. А «Клятва Пожарского» - вроде предсмертной фотографии на надгробии: князь одной рукой за сердце держится, глаза закатывает так, что только белки видать, а другой рукой за воздух хватается, опору ищет, чтобы в яму не упасть. Народ посмотрел на подарок этот, подивился, походил вокруг странного сооружения, и прозвал картину каменную «Сердечным приступом». Так и прилипло название к этой стеле нелепой.
    Время идет, а народ-то по-прежнему воспринимает картину как надгробие, особенно старушки доверчивые. Как заходят они в монастырь, так на колени падают, крестятся, молятся и просят Всевышнего упокоить прах князя великого, почившего от сердечного приступа.
    И было бы это смешно, кабы не было грустно очень. Потому как плод фантазии вездесущего мастера, а вернее непотребство новоявленное в Спасском монастыре теперь вроде главного монастырского объекта, закрывающего своим безобразием и собор древний, и церковь Чудотворцев, и ризницу, где было найдено наше великое «Слово»…

     На праздник юбилея города среди прочих гостей пожаловал профессор-груша. Он важно и деловито восседал в президиумах, выступал с пламенными речами о защите генофонда нации. Ахинею, правда, не нес, но город похвалил за его красоту и за сохранность вечных ценностей. И власти, не имеющие, по его наблюдению, в своих рядах представителей нерусского происхождения, похвалил тоже. Случаи же, о которых я здесь рассказал, остались незамеченными профессором, отвлеченным от прозы жизни явствами, выставленными в изобилии на пышных властных приемах.