Эцио Фриджерио - сценографу и художнику.
Красота Санкт-Петербурга очевидна любому случайному туристу. А тем более тому, кто живёт в нём долго и имеет возможность прогуливаться по набережным Невы, по Невскому проспекту, по Екатеринискому каналу с его укромными уголками. Кому запросто заглянуть в Эрмитаж, постоять у полотен Рембрандта, помолиться втуне Мадонне кисти великого Леонардо да Винчи. Множество художников писали на картинах его парадные виды, невские панорамы. Но вот выделить одну, главную деталь архитектуры Санкт-Петербурга мне помог только Эцио Фриджерио.
Когда в 1984 году Андрон Кончаловский прислал мне гостей из Италии, он даже не подозревал, что именно этим путём судьба поднимет его на пьедестал почёта мирового искусства. Тогда он, оставшийся в Америке, сидел без работы и переживал тяжёлые времена. Ему уже вернули советский заграничный паспорт и он приезжал в 1983 году ко мне в гости с показать Петербург своей американской подружке. Итальянский фотокорресподент Кайо Марио Гарруба, принятый мною по просьбе Андрона, сделал репортаж о Ленинграде и уехал с миром в свою Италию публиковать его в журнале Эспрессо. Но вот мимолётное знакомство его жены Аллы с Никитой Михалковым, приехавшим в те дни ко мне в гости, стало чудодейственным спасением для обоих братьев. Никита тоже сидел без работы и попросил Аллу стать его агентом в Европе. Одно из предложений Аллы касалось режиссуры оперы «Евгений Онегин» в Ла Скала.Никита от него отказался и позвонил брату в Америку, рассказать о своих сомнениях и страхе браться за такое дело. Андрон о таком повороте событий и не мечтал. А вот ведь как Господь управляет. Андрона утвердили режиссёром оперы «Евгений Онегин» в Ла Скала с дирижёром Серджио Азава. Работа закипела. Андрон позвонил мне как с пожара и попросил принять художника-сценографа Эцио Фриджерио и показать ему мой любимый Петербург, от которого на моих экскурсиях не раз приходил в восторг и сам Андрон. Сказано сделано. Разве можно отказать другу, когда он у тебя не просит чего нибудь взаймы, а дарит щедрой рукой такие драгоценности. И я с радостью согласился.
Эцио остановился в «Астории» , но через одну ночь советского гостиничного бедлама запросился на постой ко мне. Не бесплатно. Выгода была взаимной. В оговоренную сумму входило трёхразовое питание за общим семейным столом. Эцио уже был миллионером, но деньги считал с той же скрупулёзностью, как и в те времена, когда он служил юнгой на рыбловном судёнышке в Венеции. Деньга пошла к нему косяком с той поры, когда в нём открылся дар живописца и его пригласил на работу Джорджио Стреллер. Потом было сотрудничество с Бернардо Бертолуччи на фильме "Двадцатый век", а оттуда он получил рекомендацию на оформление спектаклей в Гранд Опера и Ла Скала. И вот теперь ему предстояло создать декорации в Ла Скала к русской опере «Евгений Онегин» с русским режиссёром Андреем Кончаловским.
В Питере стояло жаркое лето 1985 года и народ всего мира пучил глазки на карту СССР от нововведений Генсека Горбачёва. Я отсыпался от изнурительных занятий в институте и жадно искал халтуру. Эцио подвернулся как нельзя кстати.
Просыпался он рано и бесцеремонно вламывался в спальню,стягивая меня с кровати. Пока я балдел от вида из окна, наслаждаясь утренним кофе, Эцио листал мои книги о Петербурге и приговаривал «бене,бене, бениссимо». Прыгнув в мою шестёрку мы носились по открыточным местам, изредка останавливаясь для пешей прогулки. Через пару дней Эцио позвонил в Париж и вызвал в Питер свою жену. Она работала в Гранд Опера художником по костюмам. Втроём мы утюжили Питер вдоль и поперёк с утра до белой ночи. Все мои попытки зазвать их на обед в ресторан за мой счёт, учитывающий наш договор терпели полное фиаско и мы ехали на обед домой. Жена с детьми была на даче и готовить я попросил мою соседку Иру. Она жила ниже этажом, работала пианисткой в Михайловском театре и к Андрону, а тем более к таким его друзьям, относилась с художественным трепетом. Обедали мы в моей гостиной у раскрытого окна с видом на золотой шпиль Петропавловского собора. Замученный совковым лагерным режимом и мечтавший о заграничном лоске, я не мог понять их тяги к домашнему уюту.
Андрон просил Эцио проработать заодно и тему «Пиковой дамы» и я в походах с итальянцами изучил родную культуру так, что мог бы пересдать все экзамены в школе и институте на круглые пятёрки. Вечерами Эцио и Франческа листали книги и рисовали эскизы. Телевизор и музыку меня просили не включать, разговорами их не развлекать и, вообще, погулять на воле. Мне это было в радость и я летел к друзьям сыграть партию в теннис, выпить винца и ущипнуть упругую попку случайной прохожей.
К концу недели стол был завален эскизами и Эцио спросил меня, узнаю ли свой Санкт-Петербург? Он стал показывать мне свои наброски, сплошь разлинованные вертикальными линиями колонн. Я немного удивился ,но старался не обнаруживать своё удивление. Эцио улыбнулся и спросил, что я об этом думаю? Он догадался, что для меня главным символом Санкт-Петербурга был остроконечный шпиль Петропавловки с ангелом.
- Ты знаешь,Коля, каких архитектурных деталей, больше всего в вашем городе? Колонн. Их тысячи! Они украшают каждое здание. Поэтому я построю декорацию из колонн. Эцио был весьма доволен собой и дальнейшее пребывание посвятил своим слабостям.
Мы обходили с утра все комиссионные магазины,где он увлечённо покупал мебель, ширмы, люстры и прочую утварь. Мы отвозили её в Мариинский театр и просили его коллег переправить весь этот скарб в виде декораций в Италию. Мы обошли мастерские всех питерских художников и , Эцио пригласил их приехать на выставку в Милан. У Валерия Лукки и Славы Михайлова он с восторгом купил несколько картин.
К моим любимым уголкам Петербурга, просиживанию штанов в кафе «Север», «Европа», «Астория» и простаиванию в «Сайгоне» он был холоден и даже раздражался этим. Мне казалось это странным, но приходилось к обеду возвращаться с ними домой. Мне было не понять тогда, какое впечатление могли производить наши совковые рестораны на человека, обитавшего в высших сферах итальянской и французской богемы. Мы долго искали следы присутствия в Питере Рудольфа Нуреева, бродили по залам Академии русского балета, гримеркам Мариинского театра. Оказалось, что Эцио оформил несколько его спектаклей в Гранд Опера и именно он, Божиим промыслом, накроет могилу Рудольфа мозаичным восточным ковром на кладбище Сан Женевьев дё Буа в Париже.
В последний день мы поехали в Павловск. День был прекрасный.Эцио и Франческа с восторгом бродили по залам Павловского дворца. Потом мы переехали в Царское село, проехали в пролётке на рысаках по Александрийскому парку, проплыли на лодке по пруду. К вечеру мы жутко проголодались. Эцио терпел голод, но обедать в ресторане отказался наотрез. Стойкий моряк.У лицея,садясь в машину, я купил дюжину пирожков у краснощёкой толстушки.Похоже,что они были вкусные.Видимо толстуха сначала наедалась ими сама, а что не влезало, шла продавать голодающим туристам. Эцио фыркнул носом. Мы с Франческой смачно проглотили по пирожку с морковью и схватили из кулька по второму. Когда она подносила пирожок ко рту, его молниеносным броском вырвал Эцио и мгновенно проглотил. Я протянул ему кулёк с пирожками ,но он демонстрантивно отвернулся. Франческа , зажмурив глаза от удовольствия, аппетитно открыла рот и...облизала опустевшие пальцы. Пока я бегал к толстухе за добавкой, Эцио уплёл весь кулёк поджаристых хрустящих пирожков с морковью, капустой и изюмом. По дороге домой он умиротворённо спал на заднем сидении под мерный гул мотора,создавая во сне свои шедевры, придумывая сценографию для опер «Евгений Онегин» и «Пиковая дама» в постановке Андрея Кончаловского в Ла Скала. У богатых свои привычки. И с этим ничего не поделаешь.