3-я часть. Периодевты
- Есть ли хоть какая-то надежда, Кесарий? – уныло спросил Григорий-младший, лежа под двумя тёплыми одеялами с катаплазмой (*) из мёда, сирийского нарда и фиников в области эпигастрия (**).
_________________________________
(*)Катаплазма – припарка.
(**)Эпигастрий – область передней брюшной стенки, на которую проецируется желудок.
_______________________________
Его брат, склонившийся над дюжиной кодексов и свитков, по страницам которых бежали неверные тени от светильников, зажженных в этот сумеречный час, ответил ему не сразу. Он производил какие-то быстрые расчёты на вощёной табличке и только встряхнул головой, давая знак Григорию, чтобы тот не смел его отвлекать. Наконец, Кесарий выпрямился и удовлетворённо отложил табличку и стиль.
- Надежда? – переспросил он старшего брата. – Надежда есть всегда!
- Хотя бы половину… половину налога собрать… это уже было бы чудом… а вторую половину – потом, это можно будет как-то уладить, уговорить… - кусая губы, повторял Грига.
- Сборщики налогов, боюсь, не оценят афинское красноречие, мой дорогой Грига, - заметил Кесарий.
- Отец с ними поговорит, - продолжал Григорий-младший.
- А, это уже другое красноречие, - кивнул Кесарий. – Но вряд ли нам придётся прибегать к помощи нашего и без того удручённого делами церкви папаши. Не стоит вовлекать его в низменные, мирские заботы, которые ты так великодушно принял из его рук – дабы он мог полностью посвятить себя жизни духовной и молитвам за своих детей – как благодарению за нового Аарона, так и воплям о вразумлении нового Авесалома…
- Салом же в Армении, - растерянно проговорил Грига. – Что он опять натворил, почему отец на него гневается?
- Под Аароном и Авесаломом я имел в виду нас с тобой, мой высокоучёный брат, - ответил Кесарий. – Хочу тебя порадовать – благодаря смекалке нового Авесалома Аарон заплатит весь кесарский налог.
- Опять смеёшься, - печально сказал Григорий-младший. – Ты всегда надо мной смеёшься…
- Вовсе нет. Мы заплатим этот налог.
- Правда?! – закричал несчастный страдалец, спрыгивая с ложа, роняя припарку и кидаясь на шею своего младшего брата. Кесарий, высокий, широкоплечий, весело и по-детски засмеялся, крепко сжимая в объятиях маленького и щуплого Григу.
- Подожди, довольно братских нежностей и поцелуев, - прервал он излияния любви брата-пресвитера. – Давай я объясню тебе твои ошибки. Но прежде чем я это сделаю, поклянись, что в будущем станешь выполнять все мои указания!
- Но я не знаю, чего ты потребуешь! – насторожился Грига, отступая на шаг от младшего брата.
- Потребую, чтобы ты держался определенных правил при ведении хозяйства, - заявил Кесарий.
- Ах, это! – облегченно вздохнул Григорий. – Ну, по хозяйственным вопросам я согласен тебе подчиниться.
- Тогда разреши мне для начала уладить одно небольшое дело, - произнёс Кесарий, и неожиданно, отодвинув Григу, в два огромных шага оказался у двери и резко повернул её. Раздался глухой удар, за которым последовали стоны, шум падающих тел, возня и топот ног.
- Почаще так делай, - добродушно посоветовал Кесарий брату. – Это дисциплинирует рабов.
- Ах, Кесарий… Неужели они всё время подслушивают у дверей? – вздохнул философ. - Никакого уединения… Жизнь моя полностью зависит от этих грубых и жестоких людей.
- Будешь следовать моим советам, обещаю тебе, рабы не будут иметь над тобой власти.
- Клянусь, Кесарий, клянусь – я буду слушаться тебя во всём, что касается хозяйственных дел и обращения с рабами! – с жаром воскликнул Григорий.
- Вот об этом обещании я тебя и просил. Ну не по вопросам же единосущия, в самом деле, я тебе буду советчиком! – повел Кесарий плечом. – Здесь тебе равных нет.
Григорий слабо улыбнулся.
- Кстати, я хотел попросить тебя прочесть мне свои новые стихи. Я пишу стихи гомеровым слогом – назло Юлиану, который говорит, что христиане – необразованный и серый народ, сказал Григорий.
- Ты наступишь этими стихами на его больную мозоль! – расхохотался Кесарий. –Я слышал, кто-то, кажется, некий Нонн, изложил Евангелие от Иоанна превосходным греческим стихом.
- Нонн? Я не одобряю того, что он написал о евангельских событиях тем же размером, каким повествуется о деяниях Диониса, - нахмурился Грига. – Впрочем, мы с ним делаем одно дело, и не стоит ссориться, коль мы - образованные христиане.
- Весьма разумно. Ещё разумнее было прекратить этот арианский спор.
- Василий делает всё возможное для этого.
- Василий? Опять этот Василий и его церковная дипломатия! Смотри, берегись дружбы с политиками – ты, ничего в этой политике не смыслящий, милый, философствующий мой Грига! Политик может сделать заложником своих честолюбивых планов лучшего друга, сломать ему жизнь – и убедить его, что это всё – во благо!
Григорий молчал, кусая губы.
- Я думаю, ты уже стал понемногу в этом убеждаться, - промолвил Кесарий. – Но оставим этот разговор до времени… расскажи мне лучше о своих стихах.
- Стихи? – Григорий замялся – ему хотелось рассказать о своих планах брату, но он был также несколько обижен словами Кесария о Василии. – Я начал писать трагедию. В стиле Софокла. Настоящую трагедию. Это не позволит Юлиану более смеяться над невежеством христиан.
- Трагедию? – и без того большие глаза Кесария расширились от изумления. – И отец знает об этом?
- Нет, - тихо ответил Григорий. – Никто не знает. Ни одна живая душа. Ты – первый.
- Что это за трагедия? – спросил Кесарий тоже понизив голос.
- «Христос Страждущий»! – торжественно произнёс Григорий. - «Христос Пасхоон»! Вот речь Богоматери у гроба:
Благость Отца привела Тебя к смерти.
Горький плач! Земля Тебя, Чадо, принимает, сходящего к мрачным вратам
Аида, чтобы пронзить ад острейшей стрелою. Ибо Ты один нисходишь туда,
чтобы взять с Собою мертвых, а не чтобы быть взятым мертвыми,
и чтобы избавить всех, ведь Ты один свободен.
Ибо Ты единственный Человек, способный на такое мужество,
Ты один страдаешь за естество смертных.
Но борения, которые Ты выдержал, ныне окончились,
и Ты одержал победу над сопротивными,
силой обратив в бегство ад, змея и смерть...
Похитив (из ада) род (человеческий), Ты тотчас выйдешь со славою, о Цapь,
бессмертный Царь, оставшись Богом, но соединив со Своим образом
человеческое естество. А ныне нисходишь Ты в жилища Аида, стремясь
осветить и озарить мрак.
_________________________
(*) Перевод иг. Илариона (Алфеева) в книге «Христос – Победитель ада. Тема сошествия во ад в восточно-христианской традиции», Спб, 2001
___________________________
- «Ибо Ты единственный Человек, способный на такое мужество», - повторил Кесарий и попросил: - Как прекрасно… Прочти ещё!
- Нет, потом – прочту всю целиком, когда закончу. Тебе первому, милый брат мой, дорогой мой Кесарий! – Григорий был глубоко тронут. – Ты один искренне радуешься моим талантам и успехам… ты один желаешь слышать, как я слагаю речи и стихи… Как я одинок, о брат мой…
- Грига… - нежно произнёс великан-Кесарий, кладя руку на худенькие плечи старшего брата.
- Отец не любит эллинское красноречие, мама боится прогневать отца, Василию некогда, Горгонии никогда не было дело до того, чтО я пишу… только ты, ты, мой далёкий и единокровный брат… О Кесарий! Твой приезд для меня – как солнечный свет, появляющийся в конце долгой и холодной зимы, той страшной поры, когда все леса заснежены, и в них бродят голодные и кровожадные медведи… От мороза даже птицы падают на землю замертво, а на небе играют страшные сполохи…
- Святые мученики, это прошлая зима такою была? – поразился Кесарий.
- Нет, я читал, что такое бывает в далеких британских краях… на краю света… там, где Адрианов вал. Тамошние варвары, дикие, воинственные и невежественные пикты, ждут своей скудной весны, чтобы начать воевать – а я дождался своей весны, возвращения милого брата, и буду воевать словом, и поражать врагов!
Григорий закашлялся и опустился на ложе.
- Но ведь ты скоро уедешь, и я останусь один, - произнёс он, поднимая грустные карие глаза на высящегося над ним брата. – Увижу ли я тебя снова?
- Увидишь, отчего же нет? – бодро ответил Кесарий. – Съезжу по императорским делам в Александрию, и вернусь.
- Ты вернёшься в Новый Рим, а не в Назианз, - вздохнул Григорий. – Но дай Христос тебе вернуться – пусть даже и не ко мне, а в столицу. Вернуться живым и невредимым.
- Что ты имеешь в виду? – насторожился Кесарий.
- Тебя посылают соглядатаем в Персию, разве нет? – печально проговорил Григорий, и лицо его стало старше, а плечи ссутулились. – Мне страшно за тебя – а что, если персы угадают твои намерения? Они жестокий народ… они убьют тебя… я знаю, ты не боишься смерти, и я, как истинный философ, тоже её не боюсь, но ведь перед смертью они подвергнут тебя бесчеловнечным пыткам, тяжким страданиям… о, брат мой – сердце моё разрывается в груди моей… Какую злую участь замыслил в своей злобе к тебе император Юлиан, посылая тебя в этот страшный край!
- Не горюй, Грига. У меня есть голова на плечах, а, кроме того, достаточно отваги и сил, - весело ответил Кесарий. – С императором не поспоришь, а служба есть служба. Может, это и к лучшему, что я не буду при языческом дворе.
- Ведь ты тяготишься этим эллинством! – воскликнул Григорий. – Почему тебе не покинуть двор?
- Уже поздно, - ответил Кесарий, и Григорий не понял, что его брат имел в виду – то ли поздний час, то ли службу у Юлиана. – Тебе пора спать. О хозяйстве поговорим завтра. Я приду и разбужу тебя на рассвете. После того, как мы разберёмся с делами, ты сможешь поговорить с Каллистом о неоплатониках, о Едином и о Триаде.
- Мы уже начинали этот разговор, - оживился Григорий. – Он весьма несловоохотлив, твой друг.
- Это легко понять – он вовсе не ожидал встретить такой приём в епископском доме! – заметил Кесарий. – Да и отеческий удар в солнечное сплетение даёт о себе знать.
- Мне кажется, Каллист не уяснил тайну божественной Триады… - начал Григорий.
- Как будто кто-то может до конца её уяснить! – перебил его Кесарий.
- О Троица! Даже тень Твоя приводит в экстаз меня… - с тоской проговорил Григорий. – Как бы я хотел пребывать в молитве, в высотах,там где моя Троица, там где Бог мой, где Христос Великий и где…
- И где нет этих хозяйственных книг! – продолжил Кесарий, смеясь. – Ложись спать, братец, завтра мы покончим с этим неприятным делом, и ты получишь благословенный досуг, во время которого сложишь ещё не один гимн Божественной Триаде и Христовым мученикам.
- Хорошо бы! – с надеждой улыбнулся Григорий. – Спасибо тебе, Сандрион!
- Спокойной ночи, Грига! – ответил ему брат, улыбнувшись в ответ. – Христос с тобою.
- Троический свет Отца и Сына и Святого Духа Бога да озарит тьму ночную для тебя, брат мой! – в порыве воскликнул Григорий, прижимаясь к груди Кесария.
Они начертили крест на челе один другому, и Кесарий шагнул в августовскую ночную тьму.
+++
…Кесарий шёл по ночному саду, слушая треск цикад и улыбаясь своим мыслям. Так он и подошёл к знакомому с детства буку, дупло которого в темноте было уже неразличимо. Он обнял старое дерево, прижимаясь щекой к нагретой за день солнцем шершавой коре.
- Макрина… Фекла… - прошептал он.
Потом он легко вскарабкался по ветвям – почти наощупь. Это был знакомый ему с детства старый бук, каждую разлапистую ветку которого он помнил и отличил бы даже с закрытыми глазами от тысяч других. Вот и дупло. Пальцы Кесария, длинные и ловкие, привычные к хирургическому ножу и игле для удаления катаракты, коснулись мягкой трухи на дне дупла и погрузились в неё. Словно молния, мелькнула мысль в голове бывшего архиатра – а что, если кто-то уже здесь побывал и унёс его сокровище? Что за мальчишеская мысль – вот же оно, целое и невредимое, хранимое все эти годы здесь, в стволе старого, верного и доброго дерева.
Он зажал в кулаке маленькое серебряное колечко с бериллом и легко спрыгнул на землю. Он попробовал одеть его на палец – колечко едва вошло на самую первую фалангу мизинца. Полная августовская луна выглянула из-за облака, озарив и бук, и высокого человека в хитоне и плаще, замершего под ним. Правая его рука была поднесена к лицу. В лунном свете камень зажёгся на мгновение, словно звезда, упавшая на землю с небо – светло и печально.
Кесарий вздрогнул от шума – у ворот раздались громкие голоса, началась какая-то суета. Различив голос сестры, он поспешил туда.
- Ты уезжаешь, Горги? Ночью? Не простившись? – воскликнул он.
Горгония был в слезах – такой он давно не видел её.
- Скорее, скорее прочь из этого страшного дома! – вскрикнула она.
- Дитя моё, Горги, прошу тебя – не уезжай ночью! – взмолилась подбежавшая к ним Нонна. Её седые полосы выбивались из-под чёрного покрывала диакониссы. – Ночью мулы собьются с пути или испугаются теней, в лунном свете мало ли что им померещится – и понесут повозку! Или разбойники нападут… Останься, дитя моё, останься дома! Бог знает, что может случиться, если ты поедешь! Оставишь Аппиану сиротой!
- Пойдём со мной, Горги, - ласково и тихо сказал Кесарий, и она послушалась его. Брат помог ей выбраться из наспех заложенной повозки и велел рабам распрягать мулов.
Горгония, высокая и грузная, оперлась на руку брата и прижалась к его плечу. Слёзы текли из ее глаз, блестя в лунном свете.
Кесарий ответ сестру в её спальню и усадил на кушетку. В тишине было слышно, как за стенкой мирно посапывает Аппиана.
- Родная моя, что стряслось? – спросил он у Горгонии, вытирая её слёзы.
- Отец… отец за ужином начал беседу о судьбе умерших некрещёных, - захлёбываясь слезами, заговорила Горгония, наматывая на палец длинную каштановую, с сединой, прядь. – Вас с Григой не было – вы сидели со своими хозяйственными книгами…
- Да, занимались налогом, - кивнул Кесарий. – Что же в словах ипсистария тебя так ранило, сестрёнка?
- Я думала, что я уже очерствела, стала равнодушной к его фарисейским рассуждениям… Но когда он стал мне доказывать от Писания, что мой милый Аппианион страдает в аду и вечно будет страдать, и никогда не увидит лица Христа…
Ее плечи затряслись от рыданий, она закрыла руками лицо и ссутулилась, став похожей на старуху, потерявшую, подобно Ниобе (*) , всех своих детей. Кесарий, высокий и сильный, в светлом хитоне и плаще, обнял её и молча сел рядом.
__________
(*)
Ниоба, жена фиванского царя, имевшая семерых (или более) сыновей и дочерей, уничижала Лето, имевшую всего двух детей – Аполлона и Артемиду. Разгневанная Лето рассказала об этом своим детям, и Аполлон с Артемидой умертвили всех детей Ниобы. Ниоба от горя превратилась в камень, струящий слёзы днем и ночью.
________________
- Да, мы не успели его крестить, кто знал, что он умрет так рано, на третьем месяце жизни? О, моё милое дитя, мой первенец, так мало вкусивший благого в своей жизни – даже материнского молока ты не напился вволю!
Она снова затряслась в рыданиях, уронив голову на плечо брата. Тот гладил её густые, слегка вьющиеся волосы, и всё так же молчал. Наконец, он тихо шепнул ей:
- Послушай, Горги, зачем ты слушаешь нашего старика? Он сам, что ли, составляет списки тех, кто увидит и не увидит лик Христов? Это же глупости. Сам бы не окривел, когда придёт время взглянуть…
- Но Апианион был некрещён, некрещён! – в отчаянном исступлении повторяла Горгония, наматывая пряди волос на пальцы и вырывая целые локоны.
Кесарий осторожно взял её ладони в свои.
- Ты знаешь, я недавно читал на латинском языке дневник одной мученицы Христовой, Перпетуи. У неё был любимый младший брат, который умер в раннем детстве, некрещёным. И в то время, когда она была в темнице, Христос в одном из видений явил ей её братика – радостного и рядом с Собою. Так что незачем тебе слушать нашего ипсистария.
- Это правда, Кесарий? – робко спросила Горгония, поднимая на него умоляющие глаза, покрасневшие от слёз.
- Чистая правда. Я думал о тебе и Аппианионе, когда читал эту книгу. Хотел послать её тебе, да не успел… из-за диспута.
- Ты точно не сочинил это прямо сейчас? Нарочно, чтобы меня успокоить - как маленькую девочку? Как мою Аппиану? – встревожено и счастливо спрашивала Кесария сестра, держась за его руки и заглядывая в его лицо.
- Не сочинил – хоть ты и есть на самом деле маленькая девочка, милая моя сестричка! – ласково проговорил Кесарий, целуя её в заплаканные щёки и глаза. – Ты можешь быть уверена – малютка Аппианион видит лик Христов. Он видит Спасителя мира – доброго, веселого… И Он ему даёт различные игрушки, я уверен. Летающих рыбок золотых, например. Или летающих коней. У Него всё есть на такой случай.
- Ах, Кесарий, - засмеялась теперь и Горгония. – Послушай, - вдруг что-то вспомнив, произнесла она уже своим обычным, деловым тоном. – А как поживает этот юноша… ровесник Аппианиона… Фессал?
- Он жив и здоров, - заверил её брат. – Уехал на каникулы на родину, на Лемнос.
- Нельзя ли ему чем-нибудь помочь? Послать ему денег, например?
- Я бы с радостью сделал это, или поручил это тебе, но теперь всякие связи со мной очень опасны и для моих друзей, и для моих учеников, - с горечью сказал Кесарий. – Я боюсь своей помощью сломать жизнь Фессалу. Слава Христу, он не был на диспуте – иначе он со всей горячностью последовал бы за нами… а это ни к чему. Он эллин, он молод, у него должна быть своя счастливая жизнь.
- Каллист – тоже эллин, - произнесла Горгония многозначительно.
- Да, - ответил Кесарий и непонятно, чего было больше в его голосе – восхищения или грусти.