Мы сидим в опорном пункте милиции на платформе Кунцево, греемся и слушаем хозяина этого пункта – старшину милиции Николая Степановича.
Мы – это комендантский патруль в составе двух солдат срочной службы и одного офицера, патрулируем московские улицы. На дворе 1969 год и на редкость холодная и снежная зима, поэтому приходится то и дело заходить куда-то греться. Наш маршрут часто пролегает в этом районе, заходили мы сюда и раньше, поэтому с Николаем Степановичем уже знакомы. Ему лет 40, но нам, 19-летним, он кажется пожилым человеком, добродушный и приветливый, сегодня он нас угощает чаем и рассказами.
Он родом из деревни, но в Москве уже давно, остался здесь после службы в армии. На войне он не был по малолетству, призывался уже после войны, после армии возвращаться в голодную деревенскую жизнь не слишком хотелось, поэтому предложение остаться в милиции с радостью принял.
«Вот здесь, в этом самом опорном пункте я почти с самого начала и служу. Участок знаю, как свои пять пальцев, службой вполне доволен, но был такой момент, когда я уже думал, что придется распрощаться не только со службой, но и со свободой, а то и еще чего похуже. Хотите, расскажу?»
Рассказчик он интересный, да и на мороз мы не торопимся, поэтому просим: «Расскажите».
***
Было это полтора десятка лет тому назад, если не больше, зима в тот год выдалась вот такая же лютая да снежная. В тот день со мной дежурили еще два сержанта, день был спокойный, и решил я на обед домой сходить – жил я недалеко, женился недавно, дал ребятам указания и пошел до дому. Конечно, рассчитывал, что быстрее обернусь, но чуток задержался, дело молодое, в общем, отсутствовал я минут 40, ну, может 50.
Возвращаюсь – батюшки светы, сидит мой сержант на снегу, весь взъерошенный, к подбитому глазу снег прижимает, я к нему: «Что случилось, где второй?», а он рукой только машет в сторону двери да матерится вполголоса.
Забегаю в дежурку, а там второй, такой же потрепанный, с разбитым носом.
«Да что тут у вас произошло-то?» - кричу.
А он мне рассказывает: «Ушли Вы, товарищ старшина, все было тихо и спокойно, сержант на улице стоял, вдруг как с неба свалился какой-то мужик, пьяный, да здоровенный, гад, такой, подбегает и, ни слова не говоря, сразу дежурному в ухо. Я на помощь выскочил, так он и мне засветил. Мы оба на него навалились, сладить никак не можем, такой оказался боров, но нас двое, поэтому, хоть и еле-еле, но смогли скрутить, затащили в дежурку, а его в тепле после мороза моментально разморило, свалился на диван и уснул. Вот, храпит, как ни в чем не бывало».
Смотрю, и правда, лежит на диване большущий мужик, спит-храпит, запах, конечно, хоть закусывай. А морда такая холеная, гладкая, и одет уж больно хорошо, богато одет. В те годы народ одевался бедно, простенько, а в таких костюмах да пальто ходили только самые большие начальники – директора очень крупных заводов, или еще кто повыше. Ну, понятное дело, и личность у него изрядно помята, и внешний вид в беспорядке, как и у обоих дежурных.
Смотрю я на этого спящего, и прямо вот на сердце аж царапает что-то, чую, что дело швах.
Спрашиваю: «Документы при нем имеются? Проверяли вы у него документы?»
А он отвечает: «Да какое там, не до этого еще было, не успели».
Подошел я к мужику этому, проверил карманы внутренние нагрудные, документы оказались на месте, раскрыл я их, читаю, и в глазах у меня потемнело, во рту пересохло.
«Занесло же тебя к нам, такого высокого полета птицу», - думаю, - «что делать-то теперь, ох, беда!»
Присел к столу, мысли мечутся, сержантики мои притихли, смотрят на меня тревожно, но все-таки взял я себя в руки, придумал, как поступить.
Говорю им: «Отпускаю я вас сегодня, домой идите, и считаем, что вас тут не было, ничего и никого вы не видели. Забыли все произошедшее и рот на замок, если жизнь дорога».
Только после их ухода стал звонить своему начальству, в райотдел. Капитан наш как услышал мой доклад, тотчас примчался, документы посмотрел и тоже зубами заскрипел.
«Где остальные», - спрашивает.
«Я их домой отправил от греха, вроде я был один», - отвечаю.
«Это ты очень правильно сделал, молодец», - говорит, - «а теперь надо нам вместе определиться, что и как будем объяснять».
Обговорили мы все, и он стал звонить уже куда надо, докладывать.
Ну, тут уж, братцы мои, началось, завертелось-закрутилось. Подъезжает черный лимузин, из него особисты, посмотрели, поговорили, уехали, следом второй лимузин с начальством, потом еще. Гостя нашего увезли со всеми почестями, под белы ручки, а у нас в опорном пункте долго еще суета продолжалась, все расспрашивали, допрашивали, то вместе, то по отдельности, взяли с нас подписки о неразглашении, заполнили какие-то еще бумаги, протоколы.
Освободились мы поздно, вернулся я домой сам не свой, жена сразу заметила, пристала с расспросами, я не выдержал, рассказал ей в общих словах. Она прямо завыла белугой, я ее успокаиваю, а сам бы тоже завыл, честное слово. Приготовили на всякий случай вещмешок с теплыми вещами и самым необходимым, ночь, конечно, почти не спали, все вздрагивали от шума машин – тогда ведь по ночам забирали.
Наутро, только вышел на службу, примчался мой начальник, капитан из райотдела: «Как дела? Ты, надеюсь, никому не рассказывал?»
«Да что Вы, товарищ капитан, неужели я не понимаю? Никому ни звука».
«Смотри мне, даже жене не вздумай чего сказать».
«Так точно!»
Нервы нам, конечно, долго еще трепали, но, в конце концов, обошлось. Я так понял, что начальник мой меня защитил, да и мужик тот был совсем пьяный, видно, ничего не помнил, на наше счастье. Но долго еще я переживал, месяца два наготове в коридоре стоял вещмешок, а жена тайком по ночам поклоны в углу била. Ну, а к весне всем и вовсе стало не до этого.
Считай, 15 лет я молчал про этот случай, вот вам первым рассказываю.
***
Выслушав его рассказ, стали мы уже собираться на выход, но напарник мой напоследок не удержался: «Николай Степанович, а кто же это был все-таки?»
Усмехнулся старшина милиции: «А вот фамилии его я вам, ребята, и сейчас не назову. Скажу только – вон видите, на стене висит большой стенд, а на нем в рамочках портреты всех членов, так вот портрет этого гостя нашего на таком же стенде тогда находился, так что спокойнее нам всем фамилию его не называть».
Мы уже выходили из дверей, когда Николай Степанович, задумчиво глядя нам вслед, добавил как бы про себя, вполголоса: «А вспомнил я про это сегодня, потому что было это аккурат на Николу Зимнего, вот как сегодня. И сколько уж лет я все думаю, что не иначе, как тезка мой мне тоже помог тогда – ведь жена моя именно ему тайком молилась по ночам, Николаю Угоднику».